Но не это было страшно. Куда хуже было то, что это был "помывочный день", и вся остальная рота уехала в баню. Я был уверен, что вечером нас вернут в часть, но машина не пришла, и мы сидели в ожидании дальнейших команд уехавшего начальства… Радости от этого было мало. Тело чесалось от грязи, а бочонка еды, который нам привезли, могло хватить только на отделение, но никак не на полный взвод в количестве тридцати четырех человек.
      – Тарасенко, возьми Судакова и кому еще доверяешь, и дуй в деревню. Попробуйте найти что-нибудь пожрать.
      Деревня находилась за недалекопроходящей железнодорожной веткой, по которой бегали электрички.
      Мы ждали, рассевшись на полянке перед зданием вышки директрисы.
      Свет с прожекторов в направлении стрельбища давал небольшой свет и на поляну, вот только мелкий дождик был нам некстати.
      – Капает, товарищ старший сержант, – подошел ко мне Магомедов
      – Разведите огонь, погреемся.
      Солдаты быстро собрали хворост, кто-то притащил палено, достали бумагу, спички, но костер никак не разгорался.
      – Все мокрое, – сетовал солдат, чиркая сырыми спичками.
      – Хасанов, два выстрела мне сюда, бегом! – отдал я приказ. -
      Учитесь сынки, пока дедушка жив.
      С этими словами я отсоединил жестяные коробки запалов от выстрелов, вытащил нож, воткнул его в жестяную основу коробки, и через минуту мы имели несколько десятков полос сухого спрессованного пороха.
      – Уложите вниз, сверху бумагу и хворост, потом нормальным деревом. Ход для руки и вперед.
      Через две минуты мы грелись у костра и трепались.
      – Кушать хочется, товарищ сержант. Почему нам ужин не привезли?
      – Заботятся о личном составе.
      – Какая же это забота?
      – А ты не слышал, что у бэтэрщиков произошло? Там сержанты взяли с собой "мелкашки" и от скуки в ожидании обеда начали палить в дверь. Пока Житков перезаряжал, к двери подошел солдат с таким же, как у тебя, глупым вопросом. Пуля угодила ему в живот. Был бы сыт – умер бы, а из-за того, что живот был пуст – вырезали два метра кишок и домой отправили.
      – А чего Житкову?
      – Судить будут. Но солдат остался жив, потому что голоден был.
      Понял? Вот Бабаев пальнет тебе сейчас с дури в пузо – будешь жить долго, счастливо, ну, может быть, не регулярно. Так, что радуйся.
      Бабаев посмотрел на меня исподлобья, тяжело вздохнул и, продолжая шебуршить веткой в углях, ничего не ответил на мою глупую шутку, вызвавшую солдатские эмоции в виде смеха. В таком положении, наверное, самый глупый анекдот вызвал бы смех. Смех – это то чувство, которое дано только человеку, спасало солдат в самых тяжелых ситуациях. Казалось, уже нет просвета в этой тяжелой, непроглядной жизни, но кто-то рассказывал смешную историю или байку, и дружный смех приводил всех в радостное, положительное настроение.
      Дождь уже прекратил тарабанить по нашим головам и плащ-палаткам, когда посланные в деревню солдаты вернулись с полными пакетами.
      – Откуда столько? Вы чего, магазин ограбили?
      – Нет. Магазин был закрыт. Мы пошли в деревню. Смотрим, бабка в окне. Судак полез туда, а собака на него как выскочит. Бабка на двор. Судака увидела, он тощий, грязный, штаны мокрые, пилотка на ушах висит. Бабка: "Ой, сынок. Ты откуда сбежал?". А Судак ей: "Я не сбежал, бабушка, я солдат. Родину защищаю. А кушать в армии нечего.
      Меня в армию знаете каким взяли, а теперь…" Бабка запричитала, в дом нас зазвала. В общем, посадила нас бабка за стол, накормила картошкой, луком, хлебом. Молока парного дала попить. А потом мы говорим: "Там еще друзья наши, человек тридцать". Бабка за голову схватилась: "Да во время войны такого не было. Сейчас, внучата". Еще нам с собой хлеба надавала и лука. А пока назад шли, на морковное поле набрели и вот – набрали…
      Майка Судакова была полна грязной, но свежей, только что надерганной из земли, морковки. Мы были настолько голодны, что даже мыть морковь не стали и, рассевшись на поляне, хрустели сочной, красной, колхозной морковью. За поеданием моркови нас и застал замполит роты, подкативший туда на своих "Жигулях".
      – Мы туда все не поместимся, – тихо сказал Тарасенко.
      – Не выпендривайся. Туда не каждого офицера сажают. Взвод строится! Равнясь! Смирно! Товарищ старший лейтенант, личный состав третьего взвода отдыхает в ожидании выдвижения в баню.
      – Куда?!
      – В баню, товарищ старший лейтенант. Баня сегодня. Баня. Слышали о таком? Солдаты раз в неделю имеют счастье мыться. Баня для солдата
      – святое. Вот сегодня с этим счастьем, мы, похоже, пролетели.
      – Ну, а раз пролетели, то и отправляйтесь спать в полевую казарму.
      – Куда?
      Перспектива ночевать в полевой казарме мне совершенно не нравилась. Продуваемое здание с выщербленными кирпичами времен войны пугало меньше, чем вши и блохи, прыгающие по кроватям, на которых практически отсутствовали подушки.
      – У вас, сержант, со слухом плохо? Прочистить? Вы же все равно грязные? А в роте смена чистого белья. Первый взвод меняется со вторым, четвертый с пятым. А вам не с кем меняться. Все. Выполнять приказ. Приеду – проверю.
      – Есть! – я махнул рукой к пилотке, понимая бессмысленность спора.
      – Где взводный?
      – В партию поехал вступать…
      Командир взвода лейтенант Алиев редко бывал в расположении роты.
      Мужик он был неплохой, но его желание стать членом коммунистической партии выражалась в постоянном отсутствии на месте. Из его рассказов о прошлых двух годах службы выходило, что армия, имея такого бравого офицера, могла больше никого не призывать. Все, что помешало Алиеву стать командиром роты на втором году службы в армии – это самовлюбленный комбат, поставивший вместо исполняющего обязанности командира роты молодого лейтенанта, вернувшегося из Афганистана капитана. Алиев возмутился, нахамил комбату, и только высокое звание и заслуги его отца позволили молодому азербайджанцу попасть в учебную часть на должность командира взвода.
      – Санек, если что, я пошел готовиться к вступлению в партию.
      Лады? – была его фраза перед тем, как он сбегал на очередное свидание с прекрасной половиной человечества, усиленно готовящей его к вступлению в партию Ленина исключительно в лежачем положении. Надо признаться, что прикрывал я его честно, как родного отца-командира, и Алиев неоднократно возвращал мне долг, опуская в город на телефонный пункт для звонков домой. В этот раз он исчез еще утром, оставив мне куртку своего танкового комбинезона с лейтенантскими погонами, которую я, забрав на директрису, напялил на себя во время дождя.
      – Куртку сними, сержант, – подумав, сказал замполит.
      – Холодно, товарищ старший лейтенант.
      – Мне какая разница? Сними и веди взвод в казарму.
      – Есть! – я козырнул еще раз, даже не собираясь снимать теплый, танковый комбез. – Взвод, налево! Шагоооооом арш!
      Сапоги зашаркали по дорожке. Замполит забрался в свою машину и покатил по дорожке в направлении казармы.
      – Воины, это взвод идет или детский сад? Стой! Кругом! Бегом марш!!
      Нехотя, чуть-чуть перебирая ногами, солдаты отбежали несколько метров в обратном направлении.
      – Стоять! Кругом! Становись! Равняйсь! Смирно! Шагом арш! Песню запевай!!
      Тот звук, который издался из небольшого количества открытых ртов, нельзя было назвать песней.
      – Этот стон у них песней зовется? Взвод! Стой! Кругом! Бегом марш! Кругом! Равнясь! Смирно! Шагом арш! Песню запе-вай!
      Через пять-шесть попыток запевалы начинали первую песню, которая приходила в их стриженые головы, а взвод подхватывал. Так, распевая подходящие и не подходящие для марширования тексты, взвод дошел до казармы.
      – Дошли? – встретил нас замполит, выйдя из своих теплых Жигулей.
      – Дошли.
      – Взводу отбой. К ночи, когда сменится с наряда, приедет Меньшов тебе в помощь. Завтра у вас стрельбы на директрисе, а не в боксе.
      Завтра утром вам завтрак подвезут.
      – А нам не надо, – влез Судаков. – У нас есть. Хотите морковочку, товарищ старший лейтенант?
      Замполит мгновенно оценил обстановку.
      – Откуда морковка? С колхозного поля?! Они ее ели, Ханин.
      – Ну…
      – Она же не мытая, не чищенная, они отравиться все могут. Ты это понимаешь?
      – Хуже уже не будет.
      – Чего? Ты солдат советской армии убить хочешь?
      – Взвод все равно баню пропустил, а от грязи, которая на них можно и заражение крови получить через гимнастерки, так что грязь снаружи, грязь внутри – почти гармоничный баланс.
      – Если хоть один дристать пойдет, ты у меня на "губу" сядешь. Понял?
      – Ага, понял, товарищ старший лейтенант. Без проблем. Перед
      "губой" обязаны помыться дать. Меня на губе не тронут, Салюткин проверял, а Вы зато взводом покомандуете.
      – Достал ты со своей баней. Вот заладил… Отбой! Всем отбой!! Я уехал.
      В казарме мы оказались не одни. Вместе с нами ночевали два взвода роты будущих водил бронетранспортеров, за которыми оставили присматривать старшину роты старшего прапорщика Важина. Он безостановочно стучал по черной пластиковой клавише находящегося в казарме и вечно не работающего телефона, и кричал "Карбазол, полк.
      Карбазол, полк". Полк не отвечал.
      – Дозвониться не могу, – сетовал старшина. – Тамарка съест.
      Прапорщик медслужбы Тамара была его женой. Семейных отношений я не знал и не мог ничего сказать прапорщику, зная Тамарку только как женщину добрейшую и регулярно меня спасающую от армейских залетов с начальством методом приписывания мне температуры, в результате чего меня клали на два-три дня в санчасть.
      – Духи, подъем! – я стоял, уперев руки в бока, посредине казармы злой от грязи, которую я чувствовал своим нутром, и чувства голода, от которого я и проснулся за полчаса до подъема. – Первому, второму батальонам не понятна команда? Вскочили духи! Я наблюдаю весь личный состав в мойке через тридцать секунд. Время пошло!! Осталось двадцать!!!
      Солдаты, толкая друг друга, бежали к умывальникам, где текла холодная, сводящая зубы вода. Зубных щеток с собой почти ни у кого не было, как и пасты, поэтому солдаты терли зубы пальцами, полоскали рот, сплевывая воду.
      – Ты чего брызгаешься, урод? Щас как дам в рыло.
      – Сам огребешь, козел.
      – Стоять, сынки. Оба наружу! Ваше время истекло! Живо! – прерывал я спор, и солдаты выскакивали из ванной комнаты, получая по дороге пинок ускорения.
      – Взвод, строится! – приказал я, выходя из казармы на солнечный свет. Хотелось лечь на травку лицом к солнцу, закрыть глаза и слушать пение птиц, забыв об армии хотя бы на несколько минут.
      Солдаты лениво вставали с деревянных скамеек и становились на свои места в строю. Я ждал.
      – Орлы! С песнями и танцами мы направляемся на стрельбище.
      Сегодня вам предстоит попытаться попасть в мишень из движущейся техники. Сбившие все мишени будут представлены к званию Героя
      Советского Союза с вручением орденов и медалей… посмертно. А самые героические бойцы получат увольнение в город в воскресенье.
      – А завтраком нас кормить будут? Жрать хочется… – послышалось из строя.
      – Воин, ты сюда жрать приехал или родину охранять? Солдат должен с легкостью переносить все тяготы и лишения. Помним такое? А вас с завтраком разок прокатили, вы уже и разнылись. А если война? Кто воевать будет? Я, что ли? Поэтому с легкость, радостью и блеском в глазах… Равняйсь! Оставить!! Равняйсь!! Смирно!! Напра-во!!
      Шагооооом арш!! Песню запе-вай!!
      Возвращаясь на исходные позиции на директрисе, меняя тексты песен и чеканя шаг в пыли дороги, мы дошли до стрельбища. Боевые машины пехоты стояли на насыпях, готовые при первой команде тронуться в направлении мишеней.
      – Еще назад, еще. Ты ничего не слышишь, урод? – кричал старший сержант- механик в черном танковом комбинезоне кому-то из молодых водителей, выравнивающему БМП на бруствере. – Стой!! Стой!!! Стой, твою мать!!!
      Солдат явно не только не слышал, но даже не понимал знака руками, который показывал ему сержант, и только болтал головой. Машина тихо ползла.
      – Стой!! – аж подпрыгнул вверх сержант и махнул руками.
      Вместо того, чтобы остановиться, машина взревела и резко дернулась назад к двум, практически растущим из одного корня, березам. От удара пятнадцатиметровые деревья вырвало с корнем и свалило на дорогу, идущую вдоль всех стрельбищ.
      – Урод!! Вот родился уродом, уродом и умрешь. Ты чего наделал?! – орал сержант, стараясь перекричать рев двигателя. – Стой!!!
      Машина дернулась еще раз и остановилась.
      – Вылезай, чудила! Вылезай, нах оттуда. Посмотри, что ты сделал?
      – А? Что? – поднял наушник прикрывающий ухо механик. – Ё! Твою мать!! А кто березки завалил?
      – Бабушка моя, урод!! Кто мог кроме тебя?
      – Я их даже не касался! – перепугался механик.- Бля буду, не касался.
      – Ты и так бля гребаная!! Ты думаешь, что это его "духи" деревья завалили? Ты, урод ушастый даже не почувствовал?
      – Неа.
      – Неа, – передразнил его сержант. – Тащи кабель, бля. По дороге не проехать. Кэп сейчас на УАЗике побежит – все огребем, – и подошел ко мне. – Привет. Видел недоумка, да? Я этого придурка еще две недели назад посылал за "баночкой трансмиссии". Так побежал ведь, дебил. И чему его в учебке учили?
      Пересекая поле, к нам медленно приближалась еще одна боевая машина пехоты. Из люка водителя-механика торчала голова в шлемофоне.
      Вдруг голова начала приподниматься, и механик полностью вылез из продолжающей ехать БМП. Машина приближалась к нам, а механик, не обращая на это внимание, пройдясь по корпусу остановился на задней части БМП, расстегнул ширинку и начал поливать собственной мочой идущий из выхлопной трубы дым.
      – Он чего, рехнулся? – спросил я сержанта-механика.
      – А чего ему? Она же на первой пониженной, – спокойно отреагировал тот, давая понять, что они все так делают.
      – А если она на кочке дернется?
      – А куда ей дернуться? Она по прямой бежит.
      В это время механик-водитель, явно демонстрирующий моим "духам" класс вождения, закончив свои дела, вернулся обратно к люку, сел на его край, свесив ноги вниз и… зацепившись ногами за "птичку" – руль управления в БМП – резко развернув машину ногами на 90 градусов, покатился параллельно нам.
      – Дай покататься, – дернул я за рукав сержанта.
      – Бери, – махнул он рукой в сторону стоящей машины.
      – Магомедов, всех к стендам учить матчасть. Приеду – проверю! – скомандовал я, перехватывая у механика шлемофон и забираясь на БМП.
      – Тут не сцепление, как у машины, а фрикцион, – кричал мне в ухо механик. – Поэтому не выжимаешь, а бросаешь. Понял? Смотри, как передачи переключаются.
      Я гнал БМП по полосе, и это был самый радостный день в моей службе. Машина подпрыгивала на кочках, но я не чувствовал этого, практически находясь в воздухе. Машина чувствовала меня, а я чувствовал ее, получая огромное удовольствие от вождения большой сильной техники. Я гонял машину вдоль и поперек стрельбища, поднимаясь и спускаясь с небольших насыпей.
      – Давай на крайнюю полосу. На крайнюю слева, – услышал я крик в наушнике. – Ханин, бля, давай на левую полосу, я тебе говорю.
      Я развернул машину и выжал газ. Перепрыгивая через полосы движения, БМП неслась к краю, где механики чинили, мыли и чистили свои машины.
      – Вылазь, – показывая рукой, чтобы я возвращался, надрывал издали горло сержант-механик. Я выскочил из машины улыбающийся и довольный.
      – Спасибо.
      – Ты почти час катался. Там ваш замполит приехал, мыль жопу.
      – Да и хрен с ним. Спасибо. – Я был счастлив, и мне не мог испортить настроение даже замполит.
      Отдав шлемофон механику, я быстрым шагом пошел в сторону вышки стрельбища.
      Замполит стоял перед взводом и распинался.
      – Вы обязаны были что делать?
      – Учить матчасть
      – А вы чем занимались? Где сержант?
      – Товарищ гвардии старший лейтенант. Разрешите встать в строй?
      Гвардии старший сержант Ханин.
      – Тебя кто отпускал? У тебя какой приказ был? Ты почему на БМП катаешься?
      – По полю. Повышал боевые знания…
      – Какие нахрен знания? У тебя личный состав чем занимается?
      – Ждет завтрака, товарищ старший лейтенант. Вы привезли?
      – Сейчас остальные взводы приедут – привезут.
      – И мы в баню обратно поедем? – скосил я под дурачка.
      – Да далась тебе эта баня! Чего ты привязался с этой баней?
      Достал уже…
      – Забочусь о личном составе, как написано в уставе внутренней службы…
      – Да пошел ты с уставом. Вы обязаны учить матчасть.
      – На голодный желудок, товарищ старший лейтенант, ничего в голову не лезет.
      – А вы подстригитесь, товарищ сержант, и все полезет.
      – Без бани даже не…
      – В рыло хочешь?
      – Пока нет. Но у нас ведь, товарищ старший лейтенант, перестройка, гласность, демократизация армии…
      – Заканчивай трындеть. Занимайтесь матчастью. Понял?
      – Ага, понял.
      – Не "ага", а так точно!
      – Так точно! Разрешите нАчать, углУбить, изменить мЫшление, как говорит наш первый секретарь?..
      – Ты когда перестанешь выпендриваться? – и замполит, развернувшись пошел прочь.
      Матчасть давалась с трудом. У меня никак не получалось объяснить отдельным солдатам, что такое "упреждение на ветер" и в какую точку танка надо целиться, если мишень движется в определенном направлении. Передо мной стоял большой стенд, где на леске по диагонали двигались макеты танков.
      – Как проходят занятия? – из-за макета появился ротный.
      – По-разному. Этот таджик никак не может запомнить, куда целиться нужно. Тупой, как бревно.
      – Плохих учеников не бывает, – отрезал ротный. – Бывают плохие учителя. Солдат, иди сюда. Показываю. Танк движется по вот так. – И старлей начал двигать макетик из нижнего левого угла в правый верхний угол. – Куда надо целиться? Не знаешь? Показываю рукой, смотри сюда – в правый верхний угол "танка". Повторяю. Снизу-вверх.
      В правый верхний. Понятно? Теперь ты. Снизу-вверх… Куда надо целиться?
      Солдат тыкнул пальцем в правый верхний угол макетика танка.
      – Молодец, – похвалил его ротный. – А ты мне говоришь, что невозможно научить. Стараться надо. Вот солдат старается, а ты?
      Не отвечая, я повернулся к солдату, взявшись рукой за макетик, который был уже в верхней правой части стенда.
      – Тарманжанов, а покажи мне, родной, куда ты будешь целиться сейчас? – и я потащил танк в обратном направлении в нижний левый угол.
      Таджик протянул руку и ткнул в правый верхний угол "танка".
      – Ты куда показал? – возмутился старлей, перехватывая у меня макетик и возвращая его в верхнюю часть стенда. – А ну еще раз покажи!
      И он потащил макет по диагонали. Солдат снова пихнул палец в место, куда ему указал командир первый раз.
      – Ну, что, товарищ старший лейтенант? Первый рефлекс зафиксирован
      – со вторым намного хуже. Каким должен быть учитель, чтобы этот урюк научился разбираться где правый, а где левый угол?
      – У тебя через час стрельбы взвода. Если этот солдат знать не будет куда стрелять – ты будешь наказан лично. Усек? – решил проблему ротный.
      – Так точно, товарищ старший лейтенант! Когда солдат по-русски не понимает, то… – понимая, что перебрал, поднял я руку к пилотке.
      – Продолжайте заниматься. Чтобы все всё знали. И разбей их на пары. Один спрашивает – другой не знает, но отвечает.
      Разбив солдат на группы для стрельбы и построив взвод в две шеренги, я проводил инструктаж, стоя с задней части вышки наблюдателей. Между стоящими соснами виднелся крайний бруствер, по которому двигалась боевая машина пехоты. Вид на остальную технику нам закрывала вышка наблюдения. В стеклянной будке двухэтажки сидели ротный, замполит и оператор. Слева от будки наблюдали в перископ два солдата, а справа, на высоте в один лестничный пролет, стоял, куря и наблюдая за стрельбами, сержант-механик. Хорошо слышимая стрельба и урчание двигателей тяжелых боевых машин, доносившиеся с поля, подтверждали, что обучение наводчиков-операторов идет полным ходом.
      Время от времени выстрелы затихали, и слышался только тихий рокот замерших БМП.
      – Товарищи курсанты, – распинался я спокойным, монотонным голосом. – Самое главное во время проведения учебных стрельб, это правила безопасности. Башня машины должна быть все время повернута в сторону мишеней. Направление стрельбы ни в коем случае не должно выходить на знаки ограничения. Когда вы останавливаетесь на окончании рубежа, вы сначала опускаете заслонку выстрела, проверяете, что пушка пуста. Можете даже туда заглянуть. Разряжаете пулемет и проверяете, что там не осталось патрона. Пальцем проверяете. После чего отвечаете на вопрос ведущего стрельбы, что оружие разряжено. Если не закончили – не отвечаете. Понятно? Когда
      БМП разворачивается, то ваши деревянные башки должны быть прикованы к триплексу, чтобы видеть, что поле от вас уплывает. Значит, башню сразу разворачиваете так, чтобы орудие и пулемет смотрели только в сторону "поля". Понятно? Иначе, если вы случайно не разрядили орудие или патрон по глупости остался в стволе пулемета, может быть непроизвольный выстрел в сторону ваших товарищей или, не дай Бог, командиров, – протянул я руку в сторону здания.
      В этот самый миг тишину, которую нарушал только рокот идущих за корпусом вышки машин, раздался одинокий выстрел. Пуля была трассирующая, и ее зеленый свет хорошо наблюдался в момент полета.
      Пуля прошла сантиметров на тридцать выше головы мирно курившего на площадке сержанта-механика.
      – Вот, товарищи курсанты. Это наглядный пример того, что происходит при вашем попустительстве и раздолбайстве, – таким же спокойным, занудным голосом закончил я свой монолог.
      Сержант-механик, продолжая держать между средним и указательным пальцами дрожащей руки недокуренную сигарету, спускался с лестницы медленными, небольшими шагами.
      – Да пошли нах твои духи!! Мне до дембеля месяц остался!! Где ты таких чурок набрал??
      – Каких дали, таких и имеем.
      – Вот лучше имей их как следует. Ну, вас все на… – И сержант, бросив в песок окурок, покачивая головой, побрел по дорожке в сторону боксов.
      – Ханин, давай следующих, – скомандовал ротный. – И стой с той стороны вышки с остальными группами, чтобы ты видел, что твои солдаты творят.
      – Товарищ старший лейтенант, а что я с остальными делать буду?
      – Пусть стоят и учат матчасть!
      Я обошел с двумя группами вышку. Одна из групп побежала к боевым машинам, быстро рассаживаясь в люки и закрывая их за собой. В этот момент мне хотелось надеть шлемофон и слушать, как солдаты выполняют то, чему я их учил. Но такой возможности, стоя на улице, у меня не было, и я мог только наблюдать за тем, как машины тронулись, рванули вперед и побежали по накатанным брустверам. Пока из машин шла стрельбы и вырывались пламени огня, мы смотрели на стрельбище, но когда БМП остановились на другой стороне поля, я отвернулся и, показывая оставшейся группе на стенд, решил повторить, куда надо целиться, надеясь, что хотя бы эти смогут попасть. Много времени на это не ушло. Буквально через минуту на крышу вышки выскочил ротный:
      – Наблюдатели, ложись! Сменная группа, ложись!! Кто в машине?
      Ханин, убью!!
      Не слушая дальше ротного, зная, что на месте наводчика-оператора одной из машин сидит Тарманжанов, я обернулся и увидел несущуюся на нас БМП, с орудием точно направленным на здание вышки. Уже не слыша командира, я бросился в сторону насыпи, где сейчас машина должна была сделать разворот. Когда я подбегал к машине, в моей голове мелькнула мысль: "Не со стороны пулемета. Не лезь со стороны пулемета". Умом я понимал, что все должно быть разряжено, но подсознание твердило свое, и я послушался, залезая на останавливающуюся машину с другого, куда менее удобного, бока.
      Заскочив на БМП, я резко дернул крышку люка вверх. Плохо видимый мне сверху солдат пытался что-то делать внизу, нагибая свой корпус под затворную часть пушки.
      – Руки вверх, руки подними! – рявкнул я вниз.
      Солдат тихо поднял руки.
      – Аккуратненько, ничего не зацепив, вылезаешь. Повторяю, медленно и аккуратненько.
      Таджик начал вылезать с одновременно вылезающим из своего люка механиком. Я прыгнул вниз, не закрывая крышки люка, увидел выпавший фиксатор автоматического поворота башни, воткнув его обратно и взявшись за ручку поворота. От легкого нажима на ручку башня сразу пошла в сторону. БМП тихо рычала двигателем, но через шум я услышал голос механика-водителя на "броне":
      – Почему башню не повернул?
      – Не поворачивалься…
      – А почему у сержанта поворачивается?
      – Не знаю…
      Следом послышался глухой удар и звук падающего тела.
      "Черт, – подумал я. – Ротный увидит, механику может достаться.
      Ладно, потому разберемся".
      Только развернув башню к полю, я повернул голову к затвору и оторопел. Задвижка затвора была в верхнем положении, что означало наличие выстрела в стволе орудия. Еще не веря в происходящее и оглядывая пол в надежде увидеть валяющуюся болванку, я резко дернул ручку вниз. Из ствола выскочил выстрел, с грохотом упав к моим ногам.
      – Твою мать, – выругался я, понимая, что нажми случайно солдат на кнопку, и, как минимум, мы вставляли бы стекла на вышке наблюдения.
      Уже понимая, что будет следующим, но еще надеясь на лучшее, я даже не повернул голову, а скосил глаза чуть вправо и увидел свисающую, покачивающуюся ленту пулемета. Лента была полна боевых патронов калибра 7,62. Аккуратно нажав на затвор, как будто бы он мог быть заминирован, я открыл пулемет. Лента была заряжена полностью, и первый патрон светил капсулой в стволе пулемета. Вынув ленту и отдельно патрон, я доукомплектовал ленту и вылез наверх. Солдат, получивший удар в голову, уже встал и зло надвигался на механика, явно уступавшего ему в весе.
      – Чурка! – крикнул я с "брони". – Ты урод, откуда родился? Из задницы? Ты это видел?
      С этими словами я швырнул в таджика пулеметной лентой. Он попытался перехватить ее, поймал за конец, а другой конец сильно саданул его по лицу.
      – Прекратить! – ротный был уже почти у самой машины. -
      Прекратить! Что за дедовщина?
      – Какая нахрен дедовщина, товарищ старший лейтенант? Этот урюк ленту в пулемете оставил, первый в стволе. Мог всех кто на башне порешить.
      – Это Ваша вина, товарищ сержант! Значит Вы не смогли объяснить солдату, что и как надо делать. Значит Вы не справляетесь со своими обязанностями…
      Я оторопел от этого заявления. Не далее, как пару часов тому назад ротный сам безуспешно пытался объяснить солдату, что надо делать, и в результате я же оказывался виноватым.
      – Да я… – попробовал я оправдаться.
      – Отставить пререкания. Как вас наказать, я решу после стрельб. А сейчас отправляйте следующую группу.
      Данный инцидент оказался не единственным в сей злополучный для меня и всего взвода день. Во время обеда, который нам привез командир второго отделения моего взвода младший сержант Меньшов, ротный уехал в полк.
      – Не толпимся, не толпимся, подходим по очереди, – командовал замполит.
      Я подошел к раздатчику-чеченцу, который накладывал небольшие порции солдатам. Чечен положил мне целую поварешку разваристой гречневой каши и буквально завалил ее сверху большими кусками мяса.
      – О себе не забудь, – сказал я. – Часто раздатчик забывает, а потом голодный остается.
      – Не переживайте, товарищ старший сержант. Я свою пайку всегда возьму, – оскалился солдат.
      – Пайку? Как на зоне…
      – Я был на зоне. Год до армии. Если ты мужик, то там легче. И за хорошее поведение могут раньше выпустить, а тут не выпустят.
      Философия солдата была мне понятна. Советская Армия не сильно отличалась от тюремной зоны. Та же ограниченность свободы, та же баланда, те же два года, то же деление на старших и младших. Вот только "топтание зоны" считалось презренным занятием, а служба в армии – почетным. Но отношение и там, и тут было одинаковое – скотское. С этими мыслями я отошел от раздатчика и уселся на редкую траву под сосной уплетать свою порцию.
      – Товарищ старший лейтенант, у меня еще две буханки хлеба осталось, – показал ему раздатчик.
      – Отдай все третьему взводу в качестве компенсации за отсутствие бани. Отдай, отдай. Пусть радуются.
      Хлеб не радовал. Я отказался от дополнительного куска, сказав, что от него пахнет подлостью и неуважением к людям. Моему примеру последовал весь взвод. Хлеб так и остался лежать на разложенном вещевом мешке нетронутым, как знак молчаливого укора. Замполит постоял еще несколько минут, посмотрел на хлеб и, ничего не говоря, сел в свои Жигули и уехал.
      Ротный вернулся через два часа злой, как собака.
      – Ханин, ко мне! – прокричал он, еще стоя на ступеньке грузовика.
      Я подбежал, не споря и не предполагая, о чем будет речь.
      – Где были ваши солдаты днем, во время стрельб?
      – Тут…
      – А где была другая часть взвода?
      – Учила матчасть, вы же сами приказали…
      – Да нихера они не учили, сержант!! Они на травке, бля, решили понежиться. А по дороге кэп проезжал. Остановил машину и спрашивает, кто они, к кому взводу, какой роты относятся. А они, придурки, и ответили, даже не вставая. Не вставая, Ханин. Они даже не приветствовали командира полка!! Дальше объяснять?
      – Не надо. Все понятно… Чего с ними сделать? Расстрелять, как врагов народа, не вскочивших при виде двух звездочек?
      – Офигел? Ты чего не понял? Все. Ты меня достал. Сегодня у твоего взвода марш-бросок. Марш-бросок с занятиями по тактической подготовке. Бежите до моста и обратно. Я проверю, что вы добежали и не закосили. Ты бежишь со всеми. Ясно? – слова буквально вырывались, как иголки изо рта старлея. Казалось, что еще секунда, и он наброситься на меня и растерзает, как голодный волк ягненка.
      – Так точно.
      – Все, через два часа я вас наблюдаю на дороге. Свободен.
      Часа через три взвод, построившись в колонну по трое, нацепив на себя автоматы и постукивая о бока сумками с противогазами, побежал в направлении моста. Бежать было километра три. Меньшов бежал впереди, я сзади, а самые провинившиеся бежали вокруг двигающегося взвода.