СТАРЫЙ ПОЭТ. Но, Марина Ивановна, оставьте нам хотя бы иллюзию того, что мы вас всё же завоёвываем!..
      ЦВЕТАЕВА. Ну, если вам доставляет удовольствие жить ложью и верить кошачьим уловкам тех женщин, которые, потакая вам, притворствуют, - живите самообманом! (Неожиданно.) Хотите, прочту что-нибудь из старых стихов?
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Конечно!
      ЦВЕТАЕВА. Писала в 13 году.
      Моим стихам, написанным так рано,
      Что и не знала я, что я поэт
      Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
      Как искры из ракет,
      Ворвавшимся, как маленькие черти,
      В святилище, где сон и фимиам,
      Моим стихам о юности и смерти
      - Нечитанным стихам!
      Разбросанным в пыли по магазинам,
      Где их никто не брал и не берёт,
      Моим стихам, как драгоценным винам,
      Настанет свой черёд.
      А черёд всё не настаёт. У меня тысячи стихов, и я не могу их напечатать. Предлагали издать книгу избранных стихов, с условием, что я изменю некоторые строки. Я отказалась наотрез. Была в редакции и твёрдо им заявила: ничего, ни одного словаиз написанного менять не буду. Хотите,печатайте так как есть, хотите - нет. В выборе стихов уменя прежде всего ответственность перед читателем.
      СТАРЫЙ ПОЭТ. И что же, Марина Ивановна?
      ЦВЕТАЕВА. Редакторы ничего не понимают. Вот только что сняли книжку с печати. Я была почти уверена, что не возьмут, диву далась бы - если бы взяли. А я знаю, что стихи хорошие и кому-то нужные, может быть, даже - как хлеб.
      СТАРЫЙ ПОЭТ. Ну и как же теперь, Марина Ивановна? Что вы будете делать?
      ЦВЕТАЕВА. Ясвое сделала. Ну - не вышло, буду переводить. Асеев посоветовал мне составить книгу переводов, говорит, что она сразу получит одобрение, и мне выплатят 25 процентов гонорара. А мне ведь ничего не надо. Яотродясь была избавлена от этих двух понятий - слава и деньги. Деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их - нет. Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну - и? Ну, вдвое больше бумажек в конверте. Но у меня-то что останется? Слава? Чтобы обо мне говорили: "Как Цветаева могла сделать такую гадость?" Мне необходима добрая слава, которая с - просто славой -  незнакома. Мне необходимо, чтобы обо мне не говорили -плохого. Ведь я же буду подписывать. Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги. Однажды вГолицыно, за столом, возник спор с одним из поэтов, может ли быть поэма о синтетическом каучуке, который получают из нефти. Он утверждал, что да, и что он таковую пишет, потому что всё - тема. Я не могу себе представить, что можно писать на такую тему - в полной чистоте сердца, от души и для души. Зачем людям этавонючая нефть? Хорошо жить в лесу в деревянном доме!
      ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Но ведь и в лесу вам будет нужна керосиновая лампа?
      ЦВЕТАЕВА (не слыша). Я бы жила в лесу. Писала бы стихи, массу стихов. Вот сейчас у меня просят любовной лирики. Но ведь не могу же я со своей седой головой приносить только любовные стихи, это же будет смешно. Я очень постарела, почти вся голова седая. Но я никогда не красила волос, даже когда мне было 20 лет. В Париже один парикмахер предложил мневыцветить седую прядь надо лбом на тёмных волосах. Я спросила его: "Если бы я была мужчиной, предложили бы вы мне это?" Он ответил: "Нет, мадам".Ну так вот! Мне всё ещё нужно, чтобы меня любили, во мне нуждались - как в хлебе. Вот говорят: "Стихи ваши безукоризненны, мастерство блестящее, но подобрана книжка плохо". Не могу же я подобрать книжку не из своих стихов? Ведь это же всё моё. Подбирай так илиэтак, сущность-то не изменится... (Обращается к молодому поэту.) Теперь ваша очередь. Я уже слышала о вас, знакома с вашими переводами. Ваша книга - прелесть! Я вижу, что за другого вы можете всё. А что вы можете сами? Прочтите.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Стол накрыт на шестерых,
      Розы да хрусталь,
      А среди гостей моих
      Горе и печаль.
      И со мною мой отец,
      И со мною брат.
      Час проходит, наконец
      У дверей стучат.
      Как двенадцать лет назад
      Холодна рука,
      И немодные шуршат
      Синие шелка.
      И вино поёт из тьмы,
      И звенит стекло.
      Как тебя любили мы,
      Сколько лет прошло.
      Улыбнётся мне отец,
      Брат нальёт вина.
      Даст мне руку без колец,
      Скажет мне она:
      Каблучки мои в пыли,
      Выцвела коса.
      И звучат из-под земли
      Наши голоса!
      Всё исчезает. Цветаева остается одна.
      ЦВЕТАЕВА. Каблучки мои в пыли,
      Выцвела коса.
      И звучат из-под земли
      Наши голоса.
      Я обязательно вам отвечу!
      Она подходит к телефону, снимает трубку, набирает номер. В квартире молодого поэта этой же ночью раздается телефонный звонок. На другом конце сцены молодой поэт поднимает трубку.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Алло! Я слушаю.
      ЦВЕТАЕВА. Здравствуйте, это Цветаева.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Здравствуйте, Марина Ивановна! С вами что-то случилось?
      ЦВЕТАЕВА. Нет, нет, не беспокойтесь, ничего не случилось! Просто, вы знаете, я обнаружила у себя ваш платок.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Платок? Какой платок? Что за надобность звонить об этом ночью?
      ЦВЕТАЕВА. Ваш носовой платок.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. С чего вы взяли, что это мой?
      ЦВЕТАЕВА. На нём ваша метка.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Но у меня нет платков с метками - мои платки никто никогда не метил.
      ЦВЕТАЕВА. Нет, нет, это точноваш, на нём ваши инициалы. Я должна вернуть его вам, и сейчас я вам его привезу.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Вы с ума сошли! Посмотрите на время: уже 2 часа ночи, пока вы доберётесь - будет 3, а потом вас надо проводить. И зачем мне этот платок, я приду за ним завтра, если вы этого хотите.
      ЦВЕТАЕВА. Ну и что! Я должна вернуть платок сейчас. Ждите, я приеду.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Но моя жена... Вы приедете ко мне ночью...
      ЦВЕТАЕВА. Ко мне не ревнуют жёны.
      Я голос и взгляд.
      Преодолев пространство и время, Цветаева оказывается рядом с молодым поэтом.
      Вот видите, платок, а на нём вышиты ваши инициалы.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Действительно, мои. Странно!
      ЦВЕТАЕВА. Хотите погулять по Москве? Я покажу вам своё Замоскворечье?
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Прямо сейчас?
      ЦВЕТАЕВА. Нет, завтра. С утра.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Заехать за вами на такси?
      ЦВЕТАЕВА. Не нужно. Мы будем долго ходить пешком. Я к такси не привыкла. Я приеду на подземке, выйду у Охотного ряда. Встретимся в 10 утра.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Хорошо. А на обед я поведу вас в "Националь". Там мы посидим, почитаем стихи, выпьем коньячку. Я недавно получил гонорар за свою книгу переводов.
      ЦВЕТАЕВА. До встречи.
      Встретившись утром, они долго бродили по улицам, которые так изменились со времени отъезда Цветаевой в эмиграцию, пока, наконец, не решили зайти в "Националь". Москва. Май 1941 года. Цветаева и молодой поэт стоят перед большим зеркалом в фойе ресторана. Из зала доносится песня в исполнении Леонида Утесова "Тайна".
      УТЕСОВ.Отчего, ты спросишь, я всегда в печали,
      Слезы, подступая, льются через край?
      У меня есть сердце, а у сердца песня,
      А у песни тайна - хочешь, отгадай!
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Вот мы и в "Национале".
      ЦВЕТАЕВА. Это сколько же времени нам пришлось потерять, чтобы найти в Москве уборную!
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Да, искать пришлось минут 20, не меньше. Для Москвы эта проблема почти неразрешимая.
      ЦВЕТАЕВА. А вы и не догадывались о том, что великие поэты тоже иногда ходят всортир, особенно после таких длительных прогулок пешком?
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Мне тоже было нужно, но как-то неловко было об этом заговорить первому.
      ЦВЕТАЕВА. Как кстати вы вспомнили, что неподалёку здесь есть райисполком. Уборная там, действительно, приличная.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. А помните, что вы мне ответили на это? "Ну конечно, куда же нам пойти, как не в райисполком?!".
      ЦВЕТАЕВА. И все москвичи так делают?
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Делают ещё и не так, особенно те, кто очень уважает райисполкомы. (Они проходят в зал ресторана.) Присядем за столик.
      ЦВЕТАЕВА (присаживаясь). Я предоставляю вам право в выборе блюд и вина. Хотите, я прочитаю вам свою эпитафию:
      Идёшь, на меняпохожий,
      Глаза устремляя вниз.
      Я их опускала - тоже!
      Прохожий, остановись!
      Прочти - слепоты куриной
      И маков набрав букет
      Что звали меня Мариной
      И сколько мне было лет.
      Не думая, что здесь - могила,
      Что я появлюсь, грозя...
      Я слишком сама любила
      Смеяться, когда нельзя!
      И кровь приливала к коже,
      И кудри мои вились...
      Я тоже была, прохожий!
      Прохожий, остановись!
      Сорви себе стебель дикий
      И ягоду ему вслед:
      Кладбищенской земляники
      Крупнее и слаще нет.
      Но только не стой угрюмо,
      Главу опустив на грудь.
      Легко обо мне подумай,
      Легко обо мне забудь.
      Как луч тебя освещает!
      Ты весь в золотой пыли...
      - И пусть тебя не смущает
      Мой голос из-под земли.
      (Достает из сумочки листок, протягивает молодому поэту.) А это рецензия на мой сборник. Прочитайте.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ (читает.) Сборник, составленный Цветаевой, по-своему цельная искренняя и художественно последовательная книга. (Отрывается.) Начало вроде бы неплохое.
      ЦВЕТАЕВА. Вы читайте дальше.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ (читает). И, может быть, поэтому с такой отчётливостью видно, что это стихи "с того света", нечто диаметрально противоположное и даже враждебное представлениям о мире, в кругу которых живёт советский человек. Наша советская поэзия в своём развитии ушла так далеко вперёд, что формальные изыски Цветаевой покажутся читателю анахронизмом. Истинная трагедия Цветаевой заключается в том, что, обладая даром стихосложения, она в то же время не имеет, что сказать людям. Поэзия Цветаевойнегуманистична и лишена подлинно человеческого содержания. И если издавать Цветаеву, то отбор стихов, из всего написанного ею, вероятно, не должен быть поручаем автору. РецензентКорнелийЛюцианович Зелинский. (Закончив чтение.) Знакомая личность! Хотите знать, как его за глаза называют в литературных кругах?КорнелийПодлюциановичВазелинский. Порядочная сволочь!
      ЦВЕТАЕВА. Вот именно! Человек, назвавший мои стихи формалистичными, просто бессовестный. Это я говорю из будущего.
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Но на Зелинском свет клином не сошёлся. Ваша книга обязательно увидит свет!
      К ним подходит человек всером.
      ЧЕЛОВЕК. Ради бога, простите мою нескромность. (Обращаясь к поэту.) Разрешите узнать, кто ваша спутница? (Цветаевой.) Ваше лицо я где-то видел.
      ЦВЕТАЕВА. Марина Цветаева.
      ЧЕЛОВЕК. Боже мой, сама Цветаева! Вы позволите мне присоединиться? (Подсаживается.) Здравствуйте, Марина Ивановна! Как я рад приветствовать вас! (Протягивает руку для рукопожатия, Цветаева пожимает её.) Какое крепкое мужское рукопожатие!
      ЦВЕТАЕВА. Так, по-мужски, меня научил пожимать руку Макс Волошин. Я до Макса подавала руку как-то безразлично, механически... Он сказал: "Почему вы руку подаёте так, словно подбрасываете мёртвого младенца? Нужно прижимать ладонь к ладони крепко - потому что ладонь - жизнь".
      ЧЕЛОВЕК. Марина Ивановна, разрешите объясниться вам в своём преклонении перед вашей поэзией. Вас все так любят. У меня есть все ваши книги, наверное, больше, чем у вас. Я слышал, что ваша новая книга зарезана вГослитиздате, но я считаю, что у вас небыло и нет ни одной строки, которая не была бы продиктована какой-нибудь мыслью или чувством.
      ЦВЕТАЕВА. Как я рада встретиться с читателем, который понимает и ценит мои стихи.
      ЧЕЛОВЕК. Марина Ивановна, вы - первый человек "оттуда", из-за рубежа, с которым я встретился. Скажите, как парижане - русские литераторы относятся к поэтам, работающим на родине?
      ЦВЕТАЕВА. Там признают только Ахматову и Мандельштама.
      ЧЕЛОВЕК. А как относятся, например, к Маяковскому, лучшему, талантливейшему поэту нашей советской эпохи?
      ЦВЕТАЕВА. Там Маяковского не терпят. Он неприемлем для большинства.
      ЧЕЛОВЕК. Почему же?
      ЦВЕТАЕВА. Потому что в своих футуристических стихах он воспевал коммунизм, Ленина и партию.
      ЧЕЛОВЕК. Смею заметить, что он делал это искренне, ведь он никогда не состоял в партии. А вы что думаете?
      ЦВЕТАЕВА. Маяковский - органически-революционный поэт, но почему-то не очень счастливый, хотя у него было всё, что нужно для счастья: согласие со временем, талант, дерзание и даже такая житейская черта как отсутствие щепетильности. Лишь его самоубийство - прекрасный лирический поступок.
      ЧЕЛОВЕК. А как воспринимают Пастернака?
      ЦВЕТАЕВА. Над Пастернаком там издеваются. Один раз Тэффи в связи с ним вспомнила детский стишок: "Танцевала рыба с раком и петрушка с пастернаком". А ведь Пастернак - лучший лирический поэт своего времени. Но он слаб.
      ЧЕЛОВЕК. Почему?
      ЦВЕТАЕВА. Слаб в том, что предает лирику. Он ничего не понимает. Это Орфей, пожираемый зверями. Но я благодарна ему за то многое, что он для меня сделал.
      Зазвучала песня "Сулико" в исполнении Леонида Утесова.
      УТЕСОВ.Я могилу милой искал,
      Но ее найти нелегко.
      Долго я томился и страдал.
      Где же ты, мояСулико?
      ЦВЕТАЕВА (задумалась). Недавно он пригласил меня к себе напеределкинскую дачу, там происходило шумное грузинское застолье "лукуллов пир", изобилие вина и яств - великий хозяин был навеселе. Но как можно целый день провести за обеденным столом?
      ЧЕЛОВЕК. Марина Ивановна, вы просто не до конца поняли наш литературный быт. С помощью Бориса Леонидовича вы начали переводитьс грузинского. Вот он и решил познакомить вас с грузинскими поэтами. Это у нас в обычае. Борис Леонидович заботится о вас.
      ЦВЕТАЕВА.Конечно заботится, он ко мне добр, но я ждала большего, чем забота богатого, я ждала дружбы равного. А вы любите его?
      ЧЕЛОВЕК. Очень люблю. Согласен с вами, поэт великий. Как и Ахматова.
      ЦВЕТАЕВА. Ахматова - большой поэт! Как Блок!
      Встречи с Ахматовой Марина Ивановна ждала 25 лет. Ее память вновь воспроизвела тот первый телефонный разговор. И вот уже рядом нет ни молодого поэта, ни человека всером. У телефонного аппарата в противоположном конце сцены появляется Анна Андреевна Ахматова. Она снимает трубку и набирает номер. Раздается звонок. Цветаева на другом конце поднимает трубку.
      АХМАТОВА. Говорит Ахматова.
      ЦВЕТАЕВА. Я вас слушаю.
      АХМАТОВА (царственно). Мне передал Борис Леонидович, что вы желаете меня видеть. Где же нам лучше увидеться: у вас или у меня?
      ЦВЕТАЕВА. Думаю, у вас.
      АХМАТОВА. Тогда я сейчас позову кого-нибудь нормального, кто бы объяснил вам, как ко мне ехать.
      ЦВЕТАЕВА. Пожалуйста. Тольконужен такой нормальный, который умел бы объяснять ненормальным. Дело в том, что я плохо ориентируюсь в нынешней Москве, а, кроме того, на такси, автобусах и троллейбусах ездить не могу, а могу только пешком, на подземке или на трамвае.
      И вновь зазвучал голос Леонида Утесова, поющий песню "Скажите, девушки...".
      УТЕСОВ.Скажите, девушки, подружке вашей,
      Что я ночей не сплю, о ней мечтаю,
      Что всех красавиц она милей и краше,
      Я сам хотел сказать ей, но слов я не нашел.
      Очей прекрасных огонь я обожаю,
      Скажите, что иного я счастья не желаю,
      Что нежной страстью, как цепью к нейприкован.
      Вовек ее в душе моей тревоги не унять.
      Москва. Квартира наБольшой Ордынке. 7 июня 1941 года
      ЦВЕТАЕВА. Анна Андреевна, милая, здравствуйте!
      АХМАТОВА. Здравствуйте, Марина Ивановна! Я рада, что наконец-то мы встретились.
      ЦВЕТАЕВА. Знаете, а я всегдавсех расспрашивала -какая она - Ахматова?
      АХМАТОВА. И что же вам отвечали?
      ЦВЕТАЕВА. Отвечали: "Просто дама". А вы такая, какой я себе вас и представляла.
      Узкий, нерусский стан
      Над фолиантами.
      Шаль из турецких стран
      Пала, как мантия.
      Вас передашь одной
      Ломаной чёрной линией.
      Холод - ввесельи, зной
      В Вашем унынии.
      В утренний сонный час,
      - Кажется, четверть пятого,
      Я полюбила Вас,
      Анна Ахматова.
      АХМАТОВА. Спасибо. Борис Леонидович передал мне ваше пожелание со мной повидаться, когда я буду в Москве. Я приехала из Ленинграда, и передала через него для вас свой телефон, чтобы вы позвонили. Скоро я должна буду уже уехать, а вы всё не звоните, и тогда я сама решила вам позвонить... Но почему-то наш телефонный разговор получился какой-то холодный. Вы разговаривали как-то неохотно...
      ЦВЕТАЕВА. Не обижайтесь. Я просто не люблю говорить по телефону - "не умею". Мне для того, чтобы общаться, всегда нужно видеть глаза собеседника. Кроме того, я уверена, что все разговоры прослушиваются. К сожалению, я не могу пригласить вас к себе: у меня проблемы с квартирой. И я вам очень благодарна, что мы встретились, здесь, у вас. Знаете, я ведь до сих пор влюблена в вас как в поэта. Когда зимой 16 года я ездила в Петербург, то надеялась застать вас там, чтобы познакомиться. Но вы в то время болели, жили в Царском Селе. И я - когда читала петербуржцам свои стихи представляла, что читаю их только для вас. Никогда ничего не ценила и не хранила, а ваши книжечки с надписями в гроб возьму под подушку. Тогда я чувствовала, что нас сравнивают, а, может быть, и стравливают. И не только поэзию Ахматовой и Цветаевой, а поэзию петербуржскую и московскую, Петербург и Москву. И именно своими стихами о Москве я обязана вам.
      АХМАТОВА. Так, может быть, соревнование в каком-то смысле между нами было?
      ЦВЕТАЕВА. Возможно. Но не сделать лучше вас, а лучше нельзя. И это лучше нельзя положить к ногам. Соревнование?! Нет - рвение!
      Соревнование короста
      В нас не осилила родства:
      И поделили мы так просто:
      Твой - Петербург, моя - Москва.
      Вот я вернулась в Москву. Поэтесса из Парижа! Все ждут от меня шикарных туалетов, только где же всё это? Душная отравленная атмосфера эмиграции давно мне опостылела. Моя неудача в эмиграции - в том, что я не эмигрант по духу: по воздуху и по размаху. Париж мне душевно ничего не дал. Знаете, как там общаются? Гостиные, много народу. Разговор с соседом, иногда увлекательная беседа - и прощай навсегда. Самая как будто душевная беседа француза ни к чему не обязывает. Безответственно ибеспоследственно. Французу дело до себя. Это у них называется искусством общения. Незадолго до отъезда пришла проститься с Бальмонтом, ведь мы дружили, несмотря на большую разницу в возрасте. Бальмонт сидел молча за столом. Он взглянул на меня своими умершими глазами. Я спросила: "Бальмонт, много ты за свою жизнь написал?" Его глазаосмыслились, он поднял руку высоко над столом, чтобы показать, сколько томов им создано, потом опустил руку к полу и снова её поднял на прежний уровень над столом и внятно произнёс: "А сбратушками вот столько". Он имел в виду свои переводы со славянских языков.
      АХМАТОВА. Как он живёт?
      ЦВЕТАЕВА. Плохо. Сгоряча сначала нас всех там печатали, а потом... Не знаю, что бы он делал, если бы в России не переиздали его перевод "НосящегоБарсову шкуру" и не послали бы ему денег. Наверное, голодал бы со своими маленькими детьми. В Париже я наблюдала горестную картину. Он крепко пил. В каком-то кафе или ресторане выбирал по карте дорогие вина, а жена его судорожно прижимала к груди потрёпанный портфель, набитый деньгами за тот самый перевод.
      АХМАТОВА. В Европе стихи не нужны. Парижизгажен тем, что его отмыли от средневековья.
      ЦВЕТАЕВА. Русские поэты-эмигранты решили его вылечить. Собрали эмигрантские франки, да у него ещё кое-что оставалось, поместили в хорошую частную клинику. Исцелили: пить перестал, но и писать перестал - потерял память - редкими были минуты просветления. Однажды он в рваной крылатке стоял на улице недалеко от своего дома, что-то шептал, и проходившая мимо старуха дала ему милостыню. Мысль вспыхнула в нём. Он швырнул деньги на тротуар. Гордость и горесть...
      Тоска по родине! Давно
      Разоблачённая морока!
      Мне совершенно всё равно
      Где совершенно одинокой
      Быть, по каким камням домой
      Брести с кошёлкою базарной
      В дом, и не знающий, что - мой,
      Как госпиталь или казарма.
      Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
      И всё - равно, и всё - едино.
      Но если по дороге - куст
      Встаёт, особенно - рябина...
      Единственная моя радость - 2 нитки восточного мусульманского янтаря. Я его купила перед самым отъездом на парижском толчке. Он былсовершенно мёртвым, восковым, покрытым плесенью. А на мне он с каждым днём оживает. С тех пор я с ним никогда не расстаюсь. Ношу на теле - невидимо. И одну нитку я дарю вам как залог своей двадцатипятилетней любви. (Подаёт ей янтарь.) Он очень подойдёт к вашим глазам. Давайте, я вам его надену, в первый раз так трудно завернуть этот бочоночек у застёжки. Посмотрите, как он сияет и светится.Похож на рябину.
      Рябину Рубили Зорькою.
      Рябина - Судьбина Горькая.
      Рябина - Седыми Спусками...
      Рябина! Судьбина Русская.
      АХМАТОВА (рассматривая янтарь перед зеркалом). Каждая бусинка разная. Это чётки.
      На шее мелких чёток ряд,
      В широкой муфте руки прячу,
      Глаза рассеянно глядят
      И больше никогда не плачут.
      И кажется лицо бледней
      От лиловеющего шёлка,
      Почти доходит до бровей
      Моянезавитая чёлка.
      Инепохожа на полёт
      Походка медленная эта,
      Как будто под ногами плот,
      А не квадратики паркета.
      А бледный рот слегка разжат.
      Неровно трудное дыханье.
      И на груди моей дрожат
      Цветынебывшего свиданья.
      А наше свиданье всё-таки состоялось.
      Мне от бабушки-татарки
      Были редкостью подарки:
      И зачем я крещена,
      Горько гневалась она.
      А пред смертью подобрела
      И впервые пожалела,
      И вздохнула: "Ах, года!
      Вот и внучка молода".
      И, простивши нрав мой вздорный,
      Завещала перстень чёрный.
      Так сказала: "Он по ней.
      С ним ей будет веселей".
      (Протягивает ей кольцо.) А это от меня, на память. Одно из колец, которое досталось мне от бабушки, татарской княжны. Когда я сделала её фамилию своим литературным именем, то не сообразила, что собираюсь быть русским поэтом. (С легкой иронией.) Только в очень ранней молодости можно, входя в русскую литературу, взять себе татарское имя.
      ЦВЕТАЕВА. Я прочла, точнее, перечла почти весь ваш сборник 40 года "Из шести книг". Если быть честной: старо, слабо. Что вы делали с 14 по 40 год? Внутри себя. "Непоправимо белая страница" - хорошие были строки. Эта книга и есть непоправимо белая страница. Жаль.
      АХМАТОВА. Для себя я называю эту книгу "Плохо избранные стихотворения". Когда я в издательстве подписывала договор на неё, мне сказали: "Поразительно. Здесь есть стихи 909 года и 28 года, - вы за это время совсем не изменились". И вот что я ответила: "Если бы я не изменилась с 909 года, вы не только не заключили бы со мной договор, но неслыхали бы моей фамилии".
      Ты в Россию пришла ниоткуда,
      О моё белокурое чудо,
      Коломбина десятых годов!
      Что глядишь ты так смутно и зорко,
      Петербургская кукла, актёрка,
      Ты - один из моих двойников...
      В стенах лесенки скрыты витые,
      А на стенах лазурных святые
      Полукрадено это добро...
      Вся в цветах, как "Весна" Боттичелли,
      Ты друзей принимала в постели,
      И томился драгунский Пьеро...
      И с ухватками византийца
      С ними там Арлекин-убийца.
      А по-здешнему - мэтр и друг.
      Он глядит, как будто с картины,
      И под пальцами клавесины,
      И безмерный уют вокруг.
      Это строки из моей "Поэмы без названия", над которой я сейчас работаю.
      ЦВЕТАЕВА. Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писатьмирискусническую стилизацию об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро. Зачем в такое время заниматься подобными вещами?!
      АХМАТОВА. Настоящему поэту надо иногда падать, чтобы подняться.
      ЦВЕТАЕВА. Я требую от жизни гораздо меньше, чем вы. Мне нужен лишь письменный стол, окно и дерево под этим окном.
      АХМАТОВА. Моя жизнь - это не Шекспир, этоСофокл. Я родила сына для каторги. Его арестовали в 38 году. Он сидит в Крестах в Ленинграде, и я должна ехать туда, чтобы нести свой крест.
      ЦВЕТАЕВА. Нет, это не Шекспир и неСофокл. Это страшнее. Это просто жизнь.
      АХМАТОВА. Невидимка, двойник, пересмешник,
      Что ты прячешься в чёрных кустах,
      То забьёшься в дырявый скворечник,
      То мелькнёшь на погибших крестах,
      То кричишь из Маринкиной башни:
      "Я сегодня вернулась домой,
      Полюбуйтесь, родимые пашни,
      Что за это случилось со мной.
      Поглотила любимых пучина,
      И разграблен родительский дом".
      Мы с тобою сегодня, Марина,
      По столице полночной идём,
      А за намитаких миллионы,
      И безмолвнее шествия нет,
      А вокруг погребальные звоны,
      Дамосковские дикие стоны
      Вьюги, наш заметающий след.
      ЦВЕТАЕВА. Я ходила вТрёхпрудный переулок, хотела увидеть дом, где прошло моё детство. Там всё снесли. По-прежнему лишь растёт моя любимая липа. Умоляю вас, Анна Андреевна, никому не открывать эту тайну. Иначе они узнают и срубят. От той России одна липа мне и осталась. Я ничего не понимаю в том, что тут происходит. Мужа забрали, дочь забрали. Я боюсь,что и я здесь не уцелею, меня раз-два и упекут. Меня все сторонятся, боятся общаться со мной. Я окружена пустотой.
      АХМАТОВА. Сейчас всем трудно понять, что здесь происходит. К сожалению, бдительность вырождается в неоправданную болезненную подозрительность. Все говорят шёпотом. Остаётся только надеяться, что, когда-нибудь, это пройдёт.
      ЦВЕТАЕВА. Я здесь оказалась ещёболее чужая, чем там. Там я была не нужна, здесь я - невозможна. Когда я была там, у меня хоть в мечтах была родина. Я считала, что мой настоящий читатель здесь, в России. Печатайся я здесь - каждый нашёл бысвоё. А когда я приехала в СССР, в это глухое, без гласных, в свистящую гущу, то у меня и мечту отняли. Здесь мне не только заткнули ротнепечатаньем моих стихов, здесь мне и писать их не дают. Всюду живём с сыном на птичьих правах. Попросила Асеева, близкого мне как поэта, чтобы он помог с жильём. Знаете, что сказал Асеев: "Это не в моих силах, если вы непротив, я позвоню Фадееву". Неужели он такой важный человек, любимец правительства, не в состоянии раздобыть для меня хоть какую-нибудь комнатёнку?
      АХМАТОВА. Нет, не в состоянии. Для жилищного управления Моссовета Асеев - ничто. Видимо, другого способа вам помочь у Асеева не было.
      ЦВЕТАЕВА. Уж разумнее было бы, в таком случае, не давать таким, как я, разрешения на въезд. А уж коли впустили, то нужнодать хотя б какой-то угол. И у дворовой собаки есть конура. Лучше б не впускали, если так...
      АХМАТОВА. Но за вас хлопочет Борис Леонидович!
      ЦВЕТАЕВА. Пастернак?! Он избегает встреч со мной, не хочет меня видеть! Мы с ним встретились там, в Париже. Он беспомощно искал платье для своей Зиночки. Сначала попросил меня мерить на себя, потом спохватился: "Не подойдёт, у Зины такой бюст! Ведь она "красавица моя, вся стать".
      АХМАТОВА. Зина часто говорила, что умеет удачно выходить замуж. Первый муж - Нейгауз, второй - Пастернак. Вы читали его последний сборник "Второе рождение"? Там он уговаривает свою первую жену Женю не огорчаться по поводу того, что он её бросил. И всё это как-то неуверенно:
      Не волнуйся, не плачь, не труди
      Сил иссякших и сердца не мучай.
      Ты жива, ты во мне, ты в груди,
      Как опора, как друг и как случай.
      Верой вбудущее не боюсь
      Показаться тебе краснобаем.
      Мы не жизнь, не душевный союз,
      Обоюдный обман разрубаем...
      Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,
      Наша честь не под кровлею дома.
      Как росток на светураспрямясь,
      Ты посмотришь на всё по-другому.
      И, вообще, это ещё не достаточно бесстыдно, чтобы стать предметом поэзии.
      ЦВЕТАЕВА. И всё-таки он - великий поэт. Большинство изсущих - были, некоторые - есть, он один - будет.
      АХМАТОВА. Но как мог великий поэт о своей возлюбленной сказать в стихах: "Вошла со стулом"?
      ЦВЕТАЕВА. А как поэт может сказать: "Я надела узкую юбку"?
      АХМАТОВА. Но ведь я же девчонкой была, когда это писала. Надо понимать.
      ЦВЕТАЕВА. Мне пора уходить. Прощайте. Будьте счастливы.
      АХМАТОВА. Не прощайте, а до свидания, Марина Ивановна. Не забывайте меня. Христос с вами.
      ЦВЕТАЕВА. А всё-таки, Анна Андреевна, вы самая обыкновенная женщина! (Уходит.)
      АХМАТОВА. Марина сама себя придумала в своём эмигрантском облике. В сравнении с ней - я - тёлка. Двадцатипятилетняя любовь оказалась напрасной.
      Из радиоприемника звучит песня "Портрет" в исполнении Вадима Козина.
      КОЗИН. Я возвращаю ваш портрет,
      И о любви вас не молю.
      В моей душе упрека нет,
      Я вас по-прежнему люблю.
      Ахматова исчезает. И вновь мы возвращаемся в "Националь", где за столиком сидят Цветаева, молодой поэт и человек всером.
      ЦВЕТАЕВА. Я не люблю встреч в жизни:сшибаются лбом. У Анны Ахматовой свои настроения, у меня - свои. У нас разные читатели и ценители. Но мы оба - поэты. Разные - и одинаковые. Нам не о чём спорить.
      ЧЕЛОВЕК. И всё-таки, у неё есть одно важное преимущество, которого нет у вас. Её стихи не виртуозны.
      ЦВЕТАЕВА. Я не люблю стихов, которые льются. Рвутся - да!
      ЧЕЛОВЕК. Марина Ивановна, а как вы оцениваете международную обстановку, ведь сейчас в Европе неспокойно, и Гитлер рвётся к власти над миром?
      ЦВЕТАЕВА. Когда-то я написала:
      А Бог с вами!
      Будьте овцами!
      Ходите стадами, стаями
      Без меты, без мысли собственной
      Вслед Гитлеру или Сталину
      Являйте из тел распластанных
      Звезду илисвасты крюки.
      Это и есть мой ответ.
      ЧЕЛОВЕК. Извините, Марина Ивановна, я на минутку вас оставлю. (Быстро выходит.)
      МОЛОДОЙ ПОЭТ. Марина Ивановна, мы должны немедленно уйти отсюда.