Дрожащими от нетерпения пальцами он расстегнул ставшие вдруг непослушными пуговицы на тесных брюках и резким рывком почти ворвался в нее. Она слабо застонала, ощутив глубоко в себе его пульсирующую упругую плоть. Китти хотелось сказать, как безумно ей не хватало его, но она сдержалась, вспомнив, что Тревис терпеть не может слов, когда утоляет свою страсть. В такие минуты, он, как умирающий, не мог оторваться от её тела, и ему не нужны были слова.
      Широко раздвинув ей бедра и согнув ноги в коленях, он скользнул в бархатистую тесную расщелину её женственности.
      Его напряженный член снова и снова резко входил в нее, она вскрикнула и задохнулась, ей показалось, что сердце её вот-вот разорвется, так глубоко и мощно он заполнил её всю. Его бедра начали медленные толчки, и Китти быстро подхватила ритм, не отставая от его нарастающей страсти. Тревис не старался продлить минуты чувственного безумия. Он уже давно знал, как именно довести жену до ослепительного экстаза. Дождавшись минуты, когда она забилась в сладостных судорогах, он застыл на мгновение, и только потом позволил себе яростно взорваться внутри нее.
      В эту минуту влюбленным казалось, что они стали единым целым: их сердца бешено колотились, а души слились, как их губы. Им обоим хотелось только одного - чтобы никогда не кончалось это горячее буйное блаженство.
      Супруги лежали, не в силах оторваться друг от друга, пока, наконец, к ним не вернулось дыхание. Только тогда Тревис перекатился на спину, все также крепко прижимая жену к чуть влажной груди.
      - Это никогда не кончится! - благоговейно прошептала она.
      - И пускай продолжается, - с энтузиазмом подхватил Тревис, - ну, хотя бы до нашей смерти. А там посмотрим, может быть, нам и в раю удастся отыскать укромный уголок, чтобы позабавиться? - и он весело хмыкнул. - А, может быть, рай - это просто один долгий миг наслаждения, как ты считаешь, милая?
      Китти игриво шлепнула его плечу, - Гореть тебе в аду, Тревис Колтрейн, ... , ведь это же самое настоящее богохульство!
      - Тогда ты будешь гореть вместе со мной, принцесса, ведь именно ты довела меня до этого!
      Они долго лежали, прижавшись друг к другу, в блаженном молчании. Наконец Китти уже не могла сдержать любопытство, терзавшее её, - Скажи, наконец, что хотел от тебя Президент?
      Ей показалось, что у мужа на мгновение перехватило дыхание.
      - Скажи, Тревис, в чем дело?, - взмолилась она, чувствуя что-то неладное.
      Внезапно руки его разжались и, выпустив её из своих объятий, он откинулся на траву и поднял задумчивый взгляд к небу, на котором уже появились первые звезды.
      Китти притихла рядом, сдерживаясь из всех сил, зная, что муж никогда ничего не скажет прежде, чем не сочтет, что настало подходящее время. Так уж он привык и не было смысла торопить его.
      Так прошло несколько томительных мгновений. Наконец Тревис очнулся и снова прижав к себе жену, мягко шепнул, - Китти, мы едем в Париж.
      От удивления у неё перехватило дыхание и она так и застыла, глядя на него, не в силах произнести ни слова.
      - Париж, - мечтательно продолжал он, - да, мы едем в Париж. Президенту кажется, что теперь я мог бы попробовать себя на дипломатическом поприще. Во Франции сейчас кипят страсти: монархисты, бонапартисты, радикалы мутят воду. Потому, считает Президент, есть смысл кому-то на месте разобраться, что к чему.
      Он замолчал, а потом, глубоко вздохнув, как перед прыжком в ледяную воду, резко бросил, - Китти, Президент хочет, чтобы мы уехали ещё до конца месяца.
      Оглохнув и ослепнув от неожиданности этого известия, она на мгновение подумала, что умирает. Мысли беспорядочным потоком кружились в голове. Париж? И уже в конце этого месяца? А что же будет с рудником, с их ранчо? Да и Колт соскучился! А что же их дом? И ведь Тревису даже в голову не приходит спросить, а хочет ли она поехать! Черт побери, опять он все решил сам и даже не подумал посоветоваться с ней!
      Не отрывая любящего взгляда от лица жены, Тревис с волнением наблюдал, как гнев и растерянность на нем сменяли друг друга. Он прекрасно понимал, о чем она думает, ведь ещё и часа не прошло, как он испытывал то же самое. Для нас начинается совсем другая жизнь, Китти, восхитительно новая жизнь! Разве ты не понимаешь, ведь теперь я уже больше не покину тебя, мы всегда будем вместе. Президент пообещал, что больше никогда не пошлет меня куда-нибудь одного, ведь я ясно дал ему понять, что пользы в этом случае от меня не будет!
      - Джон Тревис вполне способен справиться со всеми делами дома. Пришло время, когда ему надо брать в свои руки фамильное богатство. А потом, ты ведь знаешь, управление рудником настолько хорошо налажено, что сейчас за ним уже не требуется постоянно присматривать.
      И он снова стиснул её в объятиях, пылко прижав к груди. - Как хорошо нам будет вместе, принцесса! Ты только подумай, - он хитро улыбнулся, - в Европе столько интересного, что моя страсть к приключениям, которая доставляла тебе много лет одни неприятности, на этот раз будет утолена!
      Но Китти было вовсе не весело. Слишком много перемен ждало их в будущем и слишком неожиданно все это обрушилось на нее.
      Радостная улыбка Тревиса стала похожа на гримасу, когда он почувствовал, что жена явно не разделяет его энтузиазм. Он склонился над ней и умоляюще заглянул в глаза, - Пообещай, что поедешь со мной, Китти. Прошу тебя.
      Против этого она не смогла устоять. Нежные слова мужа словно разбудили её и она вернулась к действительности. - Как ты мог подумать, что я решусь оставить тебя?! Но ... мне нужно какое-то время, Тревис, хотя бы, для того, чтобы все обдумать, привыкнуть к мысли о скором отъезде. Не можем же мы просто взять и уехать, как будто через пару недель вернемся. И потом, милый, я совсем не уверена, что так уж хочу в Париж.
      Муж понимающе кивнул, а Китти вдруг нервно засмеялась, прижавшись к нему, - Ох, Тревис Колтрейн, на этот раз ты превзошел самого себя. Кажется, давно я уже не испытывала подобного потрясения!
      Но он по-прежнему продолжал с тревогой заглядывать ей в глаза. Китти догадалась, что это ещё не все. Этот просящий взгляд и выражение лица мужа были ей хорошо знакомы. Так и есть, Тревис немного помолчал и неуверенно произнес, - Мы могли бы ещё раз попытать счастья с Дани, если поедем в Париж.
      Китти знала и любила его достаточно давно, чтобы ощутить боль и неуверенность в голосе мужа. И пусть они уже много лет не говорили об этом, Китти хорошо знала, что эта боль не отпускала Тревиса ни на минуту. Слишком сильное разочарование испытал он после разрыва с дочерью и это горе до сих пор разрывало ему сердце.
      Сейчас девушке было уже около двадцати, но ни отец, ни Китти не видели её с тех пор, как ей минуло шесть. Китти взяла её к себе, она хотела любить и воспитывать малышку, как собственную дочь, но стоило Элейн, родной тетке Дани, переехать в Силвер Бьют, как неприятности не заставили себя ждать. Каким-то образом ей удавалось разрушить все попытки Тревиса и его жены сблизиться с ребенком. Она просто наслаждалась, видя как он кипит от ярости, а Китти, которая была отнюдь не глупа и не слепа, очень скоро догадалась, что причина ненависти Элейн кроется в далеком прошлом. Что-то, видно, произошло много лет назад между ней и Тревисом, что-то, что она не могла ему простить до сих пор, но что именно, Китти не знала. Впрочем, она никогда не задавала вопросов, так как была не уверена, как ей понравится то, что она услышит.
      План Элейн разрушить мир и покой в семье Тревиса и оторвать от него Дани с блеском удался после того, как почти год они прожили в самом настоящем аду. За это время Дани из прелестной, ласковой и послушной девочки превратилась в своевольное, злобное и всем недовольное создание. И бедняжка Китти стала постоянной мишенью для всех её выходок. Жизнь превратилась в каждодневную мучительную пытку и в тот день, когда Китти за что-то наказала девочку, а та в ответ ударила мачеху, Тревис не выдержал. Не сказав жене ни слова, он отправил Элейн короткую записку, где признавал, что она победила и разрешал забрать девочку. Позже он попытался все объяснить Китти, убеждая и её, и себя, что девочке, может быть, будет гораздо лучше с родными матери в Кентукки.
      Но в тот день, когда Элейн, не скрывая своего торжества, появилась на их ранчо, чтобы увезти с собой малышку, не выдержало терпение Джона Тревиса. Он был ещё мал и никто не подозревал о его неистовом темпераменте. Не помня себя от ярости, он кричал, что ненавидит и всю свою жизнь будет ненавидеть Элейн за то, что она увозит прочь его сестричку. Он обвинил Элейн в том, что именно она, притом намеренно, превратила девочку в неуправляемое и злобное существо. Но чувствуя себе в присутствии избаловавшей её тетки в полной безопасности, Дани в ярости набросилась на брата, колотя и царапая его. Китти и Элейн, бросившись к ним, с трудом растащили детей, но последними словами, которые выкрикнул на прощание сестре Джон Тревис, были, - Я ненавижу тебя! Надеюсь, что больше никогда в жизни тебя не увижу!
      - Чтоб ты сдох, Джон Тревис! - завопила в ответ Дани.
      Сколько лет прошло с тех пор, но у сына до сих пор сохранился маленький шрам над левым глазом. Да и судя по всему, он по-прежнему не простил сестру, ведь с того дня Китти не разу не слышала, чтобы он хоть раз упомянул её имя.
      Боль и обида снова нахлынули на нее, словно это все случилось вчера, и как всегда, муж догадался, о чем она думает. Заметив, как мучительно исказилось нежное лицо жены, он стиснул её в объятиях и прижал к груди. Помолчав и немного придя в себя, Китти задумчиво сказала, - Давай попробуем дать Дани ещё один шанс. Ведь столько лет прошло. Может быть, когда она повзрослела, ей наконец удалось освободиться из-под влияния Элейн.
      - Если бы это было так, думаю, она дала бы о себе знать, - мрачно процедил Тревис. Угрюмо сдвинув густые черные брови, он тяжело вздохнул, Она сейчас где-то на юге Франции, но это все, что мне известно. Когда Элейн удалось женить на тебе того французского аристократа, за которым она гонялась столько лет, они с Дани переехали жить к нему. Она моя единственная дочь, а я почти ничего о ней не знаю! - с болью в голосе закончил он.
      - А ты не можешь узнать её адрес? Можно было бы написать ей и сообщить, что мы скоро будем в Париже.
      Он кивнул, - Думаю, это могут знать в местном отделении банка, в Силвер Бьют. Ты же знаешь, все эти годы я посылал ей деньги, хотя Дани ни разу даже не удосужилась вспомнить о моем существовании.
      Китти крепко сжала его ладонь и прижалась к ней губами. - Может, теперь все будет по другому. Не забывай, она выросла за эти годы. И не исключено, что смогла раскусить Элейн.
      Он, тяжело вздохнув, ничего не ответил и Китти поняла, что муж боится тешить себя напрасными надеждами.
      - Ну, а теперь, - весело сказала она, поправив смятое платье и встав на ноги, - давай-ка приведем себя в порядок и отыщем нашего сына. Надо же сообщить ему новости.
      Тревис вздрогнул и пришел в себя. Схватив за руку улыбающуюся жену он неожиданно притянул её к себе и, быстро перекатившись на живот, подмял её под себя. Накрыв Китти своим телом, он пылко прошептал, - Ну уж нет, милая, не так быстро. Пока ты угостила меня только закуской. Не пора ли перейти к основному блюду?!
      И Китти ни на секунду не заколебалась. Бешено стучавшее сердце отозвалось на зов, любовь и страсть захватили их и влюбленные продолжили самозабвенный полет в страну чувственных наслаждений.
      Глава 2
      Франция
      Июль 1889
      Гевин Мейсон, как завороженный, не мог оторвать глаз от своего отражения в огромном, с человеческий рост, зеркале в массивной позолоченной раме.
      Ему очень нравилось, то что он видел.
      В зеркале отражался мужчина среднего роста, с хорошей фигурой, ... ни грамма лишнего веса, но и худым его никто бы не назвал, словом, по его собственному мнению, весьма привлекательной внешности и без единого недостатка.
      Откинув с высокого лба прядь светлых непослушных волос, Гевин недовольно насупился. Черт бы побрал эти кудри. Вечно разлетающиеся во все стороны, пышные и непокорные, они придавали ему мальчишеский вид. Боже, как же он их ненавидел! Пришлось даже отрастить усы, но и с ними Гевин казался гораздо моложе своих двадцати пяти лет.
      Цвет его вечно взлохмаченных волос нравился ему ещё меньше. Светло-пшеничного оттенка, они порой напоминали ему яичный желток. Тем не менее, женщинам он нравился - и его непослушные вихры, как ни странно, тоже. Ну что ж, оптимистично подумал он, значит, все не так уж плохо.
      Он придвинулся ещё ближе к блестящей поверхности и принялся озабоченно разглядывать крохотное пятнышко в уголке глаза. Глазами он был совершенно доволен, ему был по душе даже их необычный темно-голубой цвет. Много лет назад одна из многочисленных шлюх, без которых он не мыслил своего существования, как-то в ярости крикнула ему, что у него взгляд как у ядовитой змеи. - Ты настоящая змей, - кричала она, - хоть и с синими глазами, настоящее отродье Сатаны!
      Злобная усмешка искривила тонкие губы. Змея! Ну, что же, неплохо, он был даже польщен таким сравнением. Кое-кто из его приятелей, с кем он часто проводил время за дружеской попойкой, даже сами иногда называли его "змеей" и он не обижался. Казалось, что это прозвище делает его значительнее, старше ... что он становится больше похожим на отца. Да, с гордостью подумал он, Стюарт Мейсон был не последним человеком в Кентукки, и если бы не этот трижды проклятый Тревис Колтрейн, был бы жив и сейчас.
      Его мальчишеское лицо исказила судорога гнева. Хотя он и был ещё почти ребенком, когда случилась беда, но отчетливо помнил все, как будто это случилось вчера. Перед его глазами снова возникла страшная картина: вот бездыханное тело отца вносят в дом и кладут на кухонный стол. В ушах звенит страшный крик матери, и маленький Гевин чувствует, как все холодеет внутри и судорога страха скручивает желудок. До сих пор ему иногда снилось мертвое лицо отца, залитое кровью и прямо между широко раскрытых глаз - черная дыра.
      Вместе с людьми, которые принесли домой тело отца, пришла и Элейн Барбо. Именно она и была тем человеком, который взял на себя труд объяснить юному Гевину, что его отец верил в одно, а Тревис Колтрейн - в другое. Она сказала также, что Гевину ещё не раз придется слышать об отце разные небылицы, например, что он был членом страшного Ку-клукс-клана, и делал всякие ужасные вещи, но Элейн сказала, что мальчик не должен верить этому. - Твой отец, - продолжала шептать она, - был храбрейшим из храбрых, потому что жизни своей не пожалел, защищая то, во что свято верил. А верил он в превосходство белой расы и в то, что ниггеры должны знать свое место. И ты, Гевин, не должен думать плохо об отце ... - И он вырос с гордостью за Стюарта.
      Его мать так никогда и не оправилась от этого удара. Казалось, желание жить покинуло её, она лежала целыми днями, забыв об осиротевшем Гевине, и не прошло и года, как её не стало. Единственные близкие родственники мальчика, дядя с женой, и не подумали взять к себе сироту. Этой бездетной паре шумный и подвижный ребенок показался слишком большой обузой. Они уже обсуждали, что, может быть, стоит отправить его в городской приют, но тут вмешалась Элейн. Категорически заявив, что не позволит сыну Стюарта жить с чужими людьми или рассчитывать на городскую благотворительность, она увезла мальчика с собой. Так Гевин впервые попал в огромный, фантастической красоты особняк семьи Барбо, и с этого момента он уже никогда не жил прежней жизнью. Он узнал, каково это - не знать ни в чем нужды, носить роскошную одежду, дорогую обувь, забыть о том, как ложиться спать на пустой желудок. Потом Элейн ненадолго уехала, а вернувшись, привезла с собой Дани Колтрейн. Бог свидетель, разве он рассердился на это? Кто бы знал, каково это было - жить бок о бок с отродьем человека, который лишил его отца, а ведь он, черт побери, и слова не сказал! И никогда бы не сделал этого, скорее по своей воле отправился бы в приют навечно. Он так и сказал тогда Элейн, а та, вздохнув, погладила мальчика по голове и объяснила коротко, что Дани не виновата в том, кто её отец. Она добавила, что девочка - дочь её родной сестры и, следовательно, член семьи Барбо, и это самое главное, а, значит, и обсуждать тут нечего.
      Поначалу Гевину приходилось нелегко, но мало-помалу он притерпелся и привык. А по мере того, как они становились старше, девочка все больше начинала нравиться Гевину и теперь он удовольствием останавливал на ней взгляд. Шли годы, и Дани постепенно хорошела, превращалась в хрупкую, очаровательную девушку с глазами цвета свежего меда. По спине рассыпалась густая копна светло-каштановых волос, а изящная фигурка, стройная, как фарфоровая статуэтка, не раз заставляла сердце Гевина отчаянно колотиться в груди. Он сравнивал её с сочным, истекающим соком плодом, и у него чесались руки сорвать его.
      Пока дети росли, внезапно скончался отец Элейн, а та, ничего не понимая в семейных делах, принялась хозяйничать сама И не прошло и нескольких лет, как они были разорены. Поэтому, когда французский аристократ граф Клод де Бонне сделал Элейн предложение, та не колебалась ни минуты. Облегченно вздохнув, она ухватилась за эту возможность и уехала во Францию. У де Бонне был прелестный маленький замок на вершине скалы на берегу Средиземного моря, недалеко от Монако. Туда Элейн перевезла и детей.
      Никогда ещё Гевин так не скучал по дому, как в те первые годы. Поначалу он безумно хотел вернуться в Кентукки, но потом понемногу привык и новая жизнь постепенно даже понравилась ему, особенно после того, как он оценил её преимущества. Благодаря принцу Чарльзу Ш, тридцать три года тому назад разрешившего на своей земле азартные игры и построившего первое казино, Монако - или Монте Карло, как называл его сам принц, скоро превратилось в бурлящую жизнью роскошную столицу игорного бизнеса. Жизнь здесь была сказочной и восхитительно интересной, и Гевин вскоре страстно полюбил её. Все реже и реже он думал о возвращении в Америку, и постепенно его мечты о родине как бы заволокло легкой дымкой. Не то, чтобы он решил навсегда остаться во Франции, просто теперь возвращение откладывалось на неопределенный срок, когда он, например, постареет настолько, что просто будет уже не в состоянии наслаждаться всеми прелестями Монте Карло.
      Внезапно волна возмущения нахлынула на Гевина, когда он вспомнил, что граф в конце концов тоже поддался безумной страсти к игре. И когда, не больше года назад, он был застрелен на дуэли, очень быстро выяснилось, что к этому времени он уже успел промотать почти все состояние. С тех пор вся жизнь Элейн проходила в судорожных попытках хоть как-то сохранить жалкие остатки богатства покойного мужа и свести концы с концами.
      Наконец, дела пошли настолько плохо, что Гевин решил поговорить с Элейн. Он поинтересовался, почему она не потребует, чтобы Колтрейн увеличил содержание Дани, ведь ему было хорошо известно, что тот к этому времени разбогател и стал владельцем одного из самых крупных месторождений серебра в Неваде.
      Элейн терпеливо выслушала его, объяснив затем, что Колтрейн вряд ли согласится. В конце концов, прошло уже тринадцать лет с тех пор, когда он в последний раз получил письмо от дочери.
      Гевин не верил своим ушам. - Она, что, с ума сошла?! Ведь её отец один из богатейших людей в Америке, а она знать его не желает? Как можно быть настолько безмозглой?!
      Элейн и бровью не повела, хотя он ещё долго кипел от возмущения. Она только холодно напомнила ему, что Дани сейчас не хочет иметь с отцом ничего общего и для этого есть очень веская причина. - Видишь ли, - смущенно улыбнулась она, - Дани много раз писала ему, но я всегда уничтожала письма. И поскольку девочка ни на одно из них не получила ответа, она уверена, что это он бросил её. Она свято верит в то, что отец знать её не хочет, потому что она предпочла жить со мной.
      И тут Гевин не выдержал. Потеряв голову, он кричал и брызгал от возмущения слюной, называя Элейн безмозглой, старой курицей. Благодаря её глупости и упрямству, возмущался он, они остались почти без гроша за душой. Она оправдывалась как могла, сетуя, что никто не подозревал о несчастной страсти покойного графа к азартным играм. Ведь все были уверены, что он богат и будущее их обеспечено.
      Итак, Гевину одному предстояло искать выход из тупика, в котором оказалась вся семья. Но что он мог сделать? Ведь он уже успел привыкнуть к роскоши, любил её и не мог без неё обойтись. Он ещё не забыл, что такое бедность, и нищета казалась ему хуже смерти.
      Отогнав нахлынувшие воспоминания, Гевин вынул из шкафа сорочку, маленькое произведение искусства из тончайшего шелка цвета слоновой кости. Сшитая вручную, она прекрасно облегала тело и замечательно гармонировала с элегантным темно-голубым смокингом, который он выбрал в этот день из сотни других, тоже принадлежавших ему. Все это множество дорогих костюмов было в строгом порядке развешано на плечиках в просторной гардеробной. Слава Богу, что в казино не принимали в заклад одежду, с мрачным юмором подумал он, иначе милейший граф мог бы оставить меня голым.
      Он слабо улыбнулся, бросив прощальный взгляд на свое отражение. Потихоньку в голове у него начал складываться отличный план. Еще утром, когда Элейн ворвалась к нему в комнату, размахивая каким-то письмом и бессвязно что-то выкрикивая, неясная мысль забрезжила в мозгу молодого человека. С тех пор он постоянно обдумывал свою идею и, наконец, пришел к мысли, что стоит попробовать.
      Он с усмешкой вспомнил, как читал письмо, а Элейн в нетерпении не сводила с него широко раскрытых глаз, как он потом долго хохотал, а она все не понимала.
      - Неужели до тебя не доходит, что это может значить для всех нас? наконец спросил он.
      Она нехотя кивнула. - Тревис пишет, что он теперь будет жить в Париже вместе с Китти. Он хочет увидеться с Дани, попытаться заново узнать её.
      Гевин нетерпеливо отмахнулся, перебив её. - Да, нет, я не об этом. Он же собирается остаться в Париже надолго. - Он торопливо пробежал глазами письмо, - Вот, читай. Тревис пишет, что составил распоряжение. Он хочет ещё при жизни оставить детям свое состояние, его имущество будет разделено поровну, серебряный рудник достанется его сыну и Дани.
      Не в силах сдержаться, он помахал письмом перед носом Элейн. - Вот оно! Дани сможет продать свою долю в разработках брату, или кому угодно, и мы снова будем богаты!
      Элейн попыталась было образумить его, напомнив, что у Дани, вне всякого сомнения, есть свои планы по поводу того, как в будущем поступить со своей долей наследства. - А вдруг девочка решит вообще навсегда вернуться в Америку и жить там, - осторожно добавила она.
      - Ну, тогда ей лучше как можно скорее выбросить эти мысли из головы, буркнул Гевин. - Впрочем, оставь, я сам обо всем позабочусь, это не твое дело. И ни слова Дани об этом письме, ты поняла? - грозно предупредил он. Зная его вспыльчивость, Элейн молча кивнула. Она настолько ненавидела Тревиса, что охотно пожелала в душе, чтобы этого письма никогда не было, как, впрочем, и всех его прежних писем.
      Гевин заканчивал свой туалет, весело насвистывая, довольная улыбка растягивала его губы по мере того, как в голове окончательно сформировался хитроумный план. Гевин задумал не только вернуть себе утраченное богатство, но и уничтожить заодно самого Тревиса Колтрейна.
      И на душе у него вдруг стало так легко при мысли, что он, наконец отомстит за отца, что он даже расхохотался, покидая комнату.
      Переходя из комнаты в комнату, он весело и беззаботно насвистывал, с удовольствием разглядывая роскошную обстановку. Дорогие, хрупкие безделушки, драгоценные антикварные вещицы, замечательные полотна известных мастеров, роскошная мебель, стоившая целое состояние. Замок сам был похож на старинную бонбоньерку, но в глазах Гевина он казался просто старой рухлядью. Тот был поклонником совсем другого стиля, ему нравились не заставленные старинной мебелью, а наполненные светом просторные залы, где много воздуха. Здесь же, по его мнению, было просто мрачно и душно. Да ладно, не важно. Скоро у него будет все, что он пожелает. У него будут деньги. Деньги Колтрейна! И его месть будет сладкой!
      Комната Дани была в конце длинного коридора. Именно здесь ему всегда хотелось жить. Тут был чудесный вид из окна, куда ни глянь, расстилалось вечно голубое Средиземное море, а волны, мерно шурша, бились о скалы у подножия замка. Когда Элейн только вышла замуж за де Бонне и они переехали сюда, Дани была просто невозможна. Завистливая, надменная и неуступчивая, она просто изводила Гевина, требуя, чтобы именно ей досталась самая большая и светлая комната. Она грубо и откровенно третировала мальчишку, считая себя единственной настоящей родней Элейн, и дразнила Гевина приемышем. Он в ответ безумно пугал её, угрожая как-нибудь подстеречь и вышвырнуть из окна прямо на скалы, а потом долго со вкусом объяснял уже насмерть перепуганной девочке, что она будет долго и мучительно умирать на голых скалах, а потом море утащит её на глубину, где жадные крабы обглодают до костей. Дани цепенела от страха, а потом с пронзительным визгом бежала жаловаться Элейн. Но время шло. Дани повзрослела, постепенно её характер изменился, она стала доброжелательней и мягче. Она переменилась настолько, что это порой сбивало с толку Гевина и совершенно озадачивало Элейн.
      Гевин уже подошел к двери, но рука его так и опустилась, не постучав. Из-за двери доносились какие-то звуки, по-видимому, Дани была не одна. Приложив ухо к отполированной, гладкой, как шелк, двери красного дерева, Гевин прислушался и скоро понял, кому принадлежит доносившийся из комнаты голос. Это была Бриана де Пол. Только у неё был такой низкий, теплый, мелодичный голос с легким французским акцентом, от которого она так и не отвыкла, несмотря на все старания Дани. Мать Брианы умерла много лет назад, а отец, служивший когда-то у графа управляющим, скончался только в прошлом году. Они с Дани были близкими подругами и всегда любили друг друга как сестры.
      И в самом деле, прелестная молодая француженка очень походила лицом на Дани. Ее роскошные волосы были того же оттенка, но если карие глаза Дани сияли теплым, мягким блеском спелого каштана, то необычайно яркие, опушенные густыми, темными ресницами глаза Брианы цветом напоминали искрящийся в пламени камина дорогой бренди. И характер был подстать внешности - девушка, чуть что, вспыхивала как спичка. Гевин с удовольствием вспомнил, как она бешено сопротивлялась, когда при встрече где-нибудь в темном коридоре, где никто их не видел, он игриво похлопывал её прелестно округлившуюся попку или, будто невзначай, норовил прижаться к пышной, соблазнительной груди. Тысячу раз Бриана безапелляционно заявляла Гевину, что терпеть его не может. Молодого человека это ничуть не смущало, он был уверен, что ненависть в один прекрасный момент может смениться совсем другим чувством, стоит только девушке понять, что именно он является хозяином положения. В конце концов теперь, когда отец её умер, именно на неё легла забота о брате-калеке. Она всегда отчаянно нуждалась в деньгах и когда Элейн взяла её к себе горничной, ухватилась за работу обеими руками. Нужно только намекнуть строптивой девчонке, что от него зависит, потеряет ли она работу или нет, и маленькая паршивка и пикнуть не посмеет, когда он потребует от неё "дополнительных" услуг.
      Из-за тяжелой деревянной двери голоса девушек звучали приглушенно и он, как ни старался, не мог разобрать ни единого слова. Но Гевину показалась, что обе чем-то сильно взволнованы, и он, сгорая от любопытства, приник ухом к замочной скважине, стараясь расслышать, о чем они говорят.
      Внезапно дверь распахнулась и вылетела Бриана. В руках у неё был тяжелый поднос с остатками завтрака. Со всего размаху она наскочила на резко отпрянувшего Гевина, упали и с грохотом раскатились по полу тарелки, а недопитый апельсиновый сок выплеснулся прямо в лицо, щедро залив роскошную сорочку и смокинг молодого человека.
      - Еще бы и нос тебе прищемить! - ничуть не смутившись, сердито процедила сквозь зубы Бриана, поворачиваясь к нему спиной.
      Он так и остался стоять, провожая её взглядом, пока она поднималась по лестнице, не в силах оторвать глаз от её слегка покачивающихся изящных бедер. С трудом переведя дыхание, он напомнил себе, что очень-очень скоро эти пышные, как спелый плод, бедра будут соблазнительно раздвинуты для него, а нежные губки произнесут заветные ласковые слова.
      - Гевин?
      С трудом оторвавшись от мыслей о Бриане, он повернулся к ней спиной и вошел в комнату. Дани сидела у окна. А перед её глазами, ослепительно сверкая в лучах полуденного солнца и переливаясь всеми оттенками бирюзы, изумруда и аквамарина, ласково плескалось море.
      Как всегда, на Дани было её любимое белое муслиновое платьице. Оно было очень простое, но когда Гевин, подтащив поближе удобное кресло, расположился напротив и взглянул на девушку, у него от восхищения перехватило дыхание. В своем белоснежном наряде, с нежным, задумчивым личиком, она напомнила ему ангела со старинного витража. Но что-то в неподвижной позе девушки вскоре заставило его насторожиться. Уж слишком тихо она сидела. Гевин вспомнил, что с некоторых пор она совсем ушла в себя, все больше времени проводила, запершись в своей комнате, читая или просто размышляя. Она редко покидала её, выходила только к мессе или к исповеднику.
      Пару лет назад Дани приняла католичество, и очень скоро, к ужасу и изумлению Элейн, стала настоящей фанатичкой. Элейн даже поделилась с Гевином своей тревогой за девушку и тот вполне разделил её опасения. Впрочем, сколько они ни старались, им так и не удалось убедить Дани умерить свой религиозный пыл и вернуться к нормальной жизни.
      Устроившись в удобном кресле, Гевин вытащил тонкий носовой платок и принялся осторожно промокать шелковое полотно сорочки, насквозь пропитавшейся апельсиновым соком. - Вот неуклюжая девчонка, - проворчал он, - пора бы уж ей знать свое место. Она всего лишь прислуга в этом доме - не больше. Признаюсь, меня уже стала порядком раздражать её нахальная манера вести себя.