Мартин-Перес подпирал собой полуобвалившуюся стену лавки, где продавали благовония, знаменитые на весь город Аш-Шахба и даже за его пределами. В лавке кто-то отчаянно торговался, покупая курения «Зеленая Роза». Мартин не слушал. Насмотрелся он на эту Аш-Шахба, на этот рынок, на людей этих, лукавых и смуглых, и успело все это сильно ему надоесть. Немудрено — за четыре-то года.
      Он и сам не знал, почему его опять занесло сюда, на Восточный Берег. Говорил ему когда-то караванщик: «Аш-Шахба не отпустит, будешь возвращаться снова и снова к Серым Стенам». Оказался прав, старый пердун.
      Может быть, потому так носит по свету Мартина, что он — профессиональный революционер.
      Последнюю революцию Мартин сделал три месяца назад. Произошло это в пяти днях от Аш-Шахба. Мартин так разошелся, что караван, куда он нанялся было охранником, в конце концов, ушел без него. Мартин добрался до города чуть живой. Теперь зарабатывал на жизнь громким пением революционных песен.
      Рынок, где обосновался Мартин, назывался Аланским. Местные жители объясняли название просто: на протяжение долгих лет шахбинцы воевали с аланами, и случались годы, когда пленных брали так много, что аланов продавали за бесценок. На этом самом рынке. Мартина, который сам был наполовину аланом, эти подробности не интересовали.
      На том же рынке он нашел себе напарницу — девочку лет пятнадцати, тощенькую, как вобла. Ее звали Дин. Они встретились у колбасных рядов. Она танцевала, он начал подпевать. Потом поделили деньги и расстались. Наутро, не сговариваясь, опять пришли на то же самое место. Так и пошло. Мартин не спрашивал Дин, кто она такая и где научилась своему искусству. Да и она не проявляла любопытства по отношению к своему компаньону. Лишь бы пел.
      И Мартин-Перес пел, лениво возвышая свой сильный, немного севший от почти беспрерывного жевания наркотических листьев голос.
      Мутное солнце, повисшее над Аланским рынком, нестерпимо сверкало в груде битого стекла, рассыпанного по ковру. Истекая потом, толпились вокруг люди, жадно глазея на маленькую, по-детски угловатую танцовщицу с длинными черными волосами, заплетенными в тоненькую, как хлыстик, косичку. Каждый раз шахбинцы ждут встречи с чудом. И каждый раз чудо происходит.
      Вот Дин тихо отделилась от стены и пошла, переступая босыми ногами, к ковру. Она двигалась так медленно и так плавно, что казалось, будто она идет по воздуху, слегка приподнявшись над раскаленной пылью. Тонкие руки медленно поднимаются, сгибаясь в локтях. Ресницы опущены на бледные щеки — длинные, неподвижные, плавной линией уходящие к вискам.
      Девочка обходит стекла кругом, словно не решаясь приблизиться к ним. Один круг. Второй.
      Потом осторожно ступает на осколки, стекло шуршит, похрустывает. Шаг, еще один. И вдруг — ресницы взмывают, ослепительные черные глаза сверкают, бледное лицо вспыхивает улыбкой. Раскинув руки в стороны, бесстрашно круша босыми ногами острые осколки, Дин принимается отплясывать.
      По толпе прокатывается тихий вздох.
      А Мартин поет. Насмотрелся он на эти восторги, на фокусы Дин.
      Руки Мартина можно разглядывать, как старую географическую карту, испещренную небрежными пометками кладоискателей: шрамы, ожоги, татуировки. Вот косой белый шрам через левую кисть. Отойди на шаг — вот коротко стриженые темные волосы, пропахшие табаком, чересчур блестящие глаза, узкие, кривящиеся губы, круглое загорелое лицо.
      Еще шаг назад, еще шаг — и вот уже видна вся площадь, полная людей, и мутное фиолетовое небо над ними, и тонкая белая шерстяная ткань, вздымающая пыль, и легкий алый шелк, прикрывающий от пыли, — насколько хватает глаз только белое и красное и лишь иногда черное. Гудят возбужденные голоса, но слов не разобрать. Площадь подобна шкатулке с безделушками, когда ее встряхивают.
      На шее у Мартина цепочка, под которой поблескивает пот. Строго и звонко взлетает над толпой щедрый голос Мартина.
      Что-то есть в этих его песнях, иначе почему его так слушают? Хрустит стекло, хохочет девчонка, в танце разлетаются руки, извивается между острых лопаток длинная косичка с тяжелыми медными монетами, вплетенными на самом конце волос.
      Жара в городе изматывающая, невыносимая. С моря сюда залетает влажный ветер.
      Все! Целая и невредимая, малышка спрыгивает с кучи битого стекла в пыль и начинает собирать деньги. Мартин поет, удерживая возле себя людей, чтобы они не вздумали разбежаться, не заплатив. О последнем солдате, который обернулся орлом, поет Мартин, а сам думает, хватит ли денег на то, чтобы заплатить за кусок жареной баранины или придется опять хлебать рисовый отвар.
      Деньги у него были, но растрачивать сбережения попусту Мартин не хотел. Он собирался купить лошадь. За три месяца он накопил уже достаточно для того, чтобы оплатить две трети благородного животного. Ему вовсе не улыбается покинуть Аш-Шахба пешком или, того хуже, на кляче. Нет, Мартин будет питаться рисовым отваром, но уедет из этого проклятого богами города на хорошем жеребце.
      А девчонке все равно. Кожа да кости. Ей лишь бы с голода не умереть.
      Иногда она его пугала. Странная она. Вот как сейчас, когда она смотрит на него своим неподвижным взглядом. Глаза — ни зрачка, ни белка, две черные щели, губы бледные, как розовая бумага, пролежавшая все лето на окне, волосы сверкают, как уголь. Не лицо, а стена вражеской крепости. Кто там, по ту сторону? Чему она радуется, чего ждет, о чем думает? Отдала ему всю выручку — это как всегда. Только и взяла еще в самом начале их совместных выступлений семь медных монет, чтобы вплести в косу.
      Монеты здесь, на Восточном Берегу, не круглые, а какие-то угловатые и с дыркой посередине. Мартин не уставал удивляться тому, что на эти ненормальные деньги можно что-то купить.
      Сунув выручку в кошель, Мартин двинулся знакомым путем в знакомое заведение, где он столовался и ночевал на блохастом ковре. Дин с тяжелым узлом, в котором звякало битое стекло, шла за ним следом. Мартин оглянулся. Девочка несла свой ковер легко, она лишь немного изогнулась, чтобы было удобнее. Раскаленная пыль прожигает подошвы сандалий, а она идет себе босая и тихонько улыбается.
      Конечно, это не мое дело, подумал Мартин уже в который раз, но нельзя просто взять и научиться танцевать на битом стекле. Не бывает такого ни с того ни с сего. На Восточном Берегу существуют целые школы при храмах, где обучают каким-то непонятным тайным наукам. И если кто-то превращает тайное знание, доступное лишь посвященным, в площадной фокус, то дело нечисто.
      Мартин тяжело вздохнул. Давно уже пора бросать этот город и уходить за горы, за реку Белая, куда-нибудь в Хаддах. Там, конечно, тоже ничего нового не ждет. Но надоело до смерти каждый день видеть эти серые стены, заляпанные грязью и все же ослепительные. Надоело изнемогать от жары, петь, вдыхая запах пыли и сушеного навоза. И еще эта Дин. Не то младенец, не то ведьма.
      Мужчина и девочка обогнули медные ряды и теперь шли мимо навеса, под которым торговали рабами. Торговля шла вяло. Люди под навесом дурели от скуки и старались заснуть. Мартин отвернулся, чтобы не видеть этих голых изможденных тел. А девчонка, напротив, с интересом разглядывала тупые рожи рабов. Словно выискивала среди них своих родственников. Взгляд у нее пронзительный, как будто она глядит прямо в тайные мысли другого человека и быстро перебирает их: есть ли там что-нибудь нужное для нее, Дин?
      Один из тех, кто лениво глазел на прохожих, неожиданно придвинулся к краю навеса и толкнул ногой под колено уличную плясунью. Девочка потеряла равновесие и упала. С грохотом и звоном узел с битым стеклом выпал из рук Дин. Стекло рассыпалось.
      Дин вскочила на ноги. Впервые в жизни Мартин увидел, что она умеет сердиться. Бледное лицо Дин слегка покраснело, глаза не были больше ни бездонными, ни загадочными: в них засветилась обыкновенная человеческая злость, и Мартина это порадовало.
      Раб, толкнувший Дин, покатывался со смеху. Хоть какое-то разнообразие. Переступая через тела спящих, к нему уже шел торговец. Похоже, раба это мало беспокоило.
      Присев на корточки, Дин начала быстро собирать осколки. Мартин с досадой смотрел на ее мелькающие над пылью руки.
      Внезапно раб сказал:
      — Я помогу вам, госпожа.
      Он выбрался из-под навеса и тоже принялся собирать стекла.
      Мартин вздрогнул, услышав его южный выговор. Ошибиться было невозможно. Уже несколько лет Мартин не встречал своих земляков. И вот — первый алан за четыре года. Грязная личность с веревкой на шее, неопределенного возраста, битая-перебитая, клейма негде ставить.
      Мартин снова недовольно покосился на свою напарницу, однако возражать ей не решился. Она-то свободна, как ветер. Если Мартин вздумает ее поучать, то Дин просто уйдет и не вернется. И тогда — прощайте, надежды! Поэтому молчи, Мартин, смирись и жди, пока она соберет свои стекла.
      Наконец она выпрямилась, перекинула косу со спины. Семь медяков, звякнув, упали на плоскую грудь. Кажется, благодарит раба за помощь. А он стоит, облизывая порез на пальце. Сутулый, худой. Даже рядом с девчонкой заметен его маленький рост. Раскосые глаза Дин медленно скользят по жалкой фигуре, и вдруг выражение лица девчонки меняется, словно она что-то такое в нем заметила необыкновенное.
      И торговец замер, а ведь шел сюда с определенной целью — спустить с наглеца шкуру. Замер, потому что почуял покупателя. Носом чует, а глазам не верит. Ведь это уличная плясунья, которая ходит босая по битым стеклам. С какой стати ей выкладывать денежки? Ей и на еду, поди, не хватает.
      Мартин ухмыльнулся. Напрасны твои надежды, толстяк, мысленно обратился он к торговцу, я ни гроша девчонке не дам, что бы она мне там ни говорила. Не дам и все тут. Мало ли что ей взбредет в голову.
      Дин повелительно протянула руку к рабу.
      — Иди сюда, — сказала она, и он послушно шагнул вперед. Она еще раз пристально посмотрела на него, потом перевела взгляд на торговца.
      — Кто он? — спросила Дин.
      — Алан, дочка, — ответил торговец. Мартина поразил дружеский тон, которым разговаривал с нищей девчонкой этот бессердечный человек. А ведь знает, что она спрашивает из простого любопытства. — Аланы все строптивы,
      — добавил торговец, — но этот — сущее наказание. Другой бы на его месте давно подох, а этот только злее становится.
      — Откуда он?
      — Вроде, пленный, из наемников, — пояснил торговец. — Мне его продали в Кайаб-Сэба, на мельнице.
      Девочка немного помолчала, потом положила свой ковер на землю и жестом подозвала Мартина. Мартин послушно подошел, всей душой желая только одного: чтобы вся эта глупость поскорей закончилась.
      — Сколько ты хочешь за него? — спросила Дин торговца.
      — Двенадцать серебряных.
      — Девять, — предложила она деловито. Это было значительно больше того, что стоил заморыш алан.
      Торговец согласно кивнул.
      Великие боги Серых Стен, когда она прекратит свои дурацкие расспросы? Я не дам тебе денег, не дам. Можешь и не просить.
      Дин и не просила. Она просто протянула Мартину раскрытую ладонь, и он покорно, как телок, отсчитал в нее девять серебряных монет.
      Торговец тычком выставил алана из-под навеса. Девочка снова взяла свой узел. Изнывая от злости, Мартин двинулся навстречу скудному обеду. Никакой баранины, теперь уже навсегда. Один только рисовый отвар. Пока Мартин не купит себе лошадь. А теперь еще раба извольте кормить. Зачем мне раб? И зачем он этой дурехе? Пусть сама его кормит. На те медяки, которые звенят у нее в косе.
      Мартин сунул руку в карман и вытащил несколько вялых листьев ката. Вообще-то жевать кат здесь разрешают только после вечерней зори, но он, Мартин, не собирается никого спрашивать, что и когда ему делать.
 
      Надежды на то, что невольник проявит знаменитую строптивость и сбежит нынче же ночью, не оправдались. Проснувшись в грязной ночлежке, Мартин чуть не застонал от разочарования: алан спал на том самом месте, где ему было велено. Ну да, подумал Мартин, если он сбежит, то кто станет его кормить? Он мрачно посмотрел на тощее тело, распростертое на облысевшем ковре. Уморить такого не удастся.
      Мартин пнул его ногой, чтобы разбудить, и показал головой на дверь. На пороге раб замешкался, и Мартин в сердцах толкнул его в спину, а потом брезгливо обтер пальцы об одежду. Пригнувшись, Мартин вышел из ночлежки и сразу увидел свою напарницу. Она сидела, скрестив ноги, прямо в пыли и грызла лепешку, держа ее обеими руками. Лепешка тянулась, как резиновая.
      Обычно Дин уходила ночевать в лавку к старой Афзе, которая торговала редкостями, лекарствами, амулетами и благовониями. Мартин-Перес был уверен в том, что Афза не получала от маленькой плясуньи ни гроша. У девчонки просто не водилось денег. Скорее всего, старуха просто боялась ее.
      Девочка кивнула Мартину в знак приветствия. Мартин подсел к ней и, сняв с пояса флягу, подал ей. Она глотнула и вернула Мартину флягу. Мартин приложил горлышко к носу. Вода была, по правде говоря, не очень свежая.
      Дубина раб стоял перед ними, слегка склонив голову. Мартин догадывался, что он голоден, и мысленно злорадствовал.
      Девчонка разорвала свою лепешку и большую часть протянула рабу. Тот помедлил, но взял.
      — Садись, — сказала Дин спокойно.
      Мартин инстинктивно отодвинулся. Раб сел и начал есть, давясь и вздрагивая.
      — Как тебя зовут? — спросила его Дин.
      Лично меня это интересует в последнюю очередь, подумал Мартин, однако ему волей-неволей пришлось принять к сведению, что свои девять кровных серебряных монет он выложил за человека по имени Исангард и что этому Исангарду, видите ли, двадцать три года.
      Девочка, выслушав все это, важно кивнула.
      — Можешь называть меня Дин.
      Дин. Имена здесь у людей — одно другого хлеще. Вернее всего, что Дин
      — не имя, а прозвище. В Аш-Шахба любят давать прозвища на древнем диалекте. Вероятно, «Дин» не означает ничего нового — что-нибудь вроде «Речного Лотоса» или «Колокольчика Моей Души».
      А этот побитый пес влюбленно уставился на нее:
      — Да, госпожа Дин.
      Тонкий палец ткнул в небо:
      — Не «госпожа Дин», а просто Дин.
      Мартин решил вмешаться в их задушевную беседу.
      — Как настроение, малышка? — развязно спросил он. — Покорим колбасные ряды?
      Девочка покачала головой.
      — Я пришла сказать тебе, что сегодня я танцевать не буду.
      — Это почему еще?
      — Сегодня не хочу.
      Мартин покусал губы. Вот так. Не хочет. Так просто. Ни запугать, ни заставить ее он не мог. Просить же это косоглазое существо бесполезно.
      Ладно. Мартин поднялся на ноги. Девочка вынула персик и равнодушно принялась его грызть.
      — Вчера ты потратила девять монет, — сказал Мартин с нажимом.
      — Ну и что? — спросила Дин, лениво подняв к нему глаза. — Я заработала тебе больше, чем потратила.
      Мартин резким движением схватил раба за шиворот и сильно встряхнул.
      — Если ты не собираешься сегодня выступать, — отчетливо произнес Мартин, — то на битом стекле будет танцевать эта обезьяна.
      Дин сказала с набитым ртом:
      — Отпусти его, Мартин.
      Мартин разжал пальцы.
      — Меня тошнит от него, — сказал он искренне.
      Дин забросила косточку от персика на крышу ночлежки.
      — Вот и хорошо, — заявила она, обтирая рот. — Я забираю его. Он мне нужен. Иди, Мартин. Я буду у Афзы. До вечера.
      — Твоя Афза — старая ведьма, — проворчал Мартин, сдаваясь. — До вечера, кроха.
      Дин проводила его недобрым взглядом.
      Заложив руки за пояс, Исангард следил за ней встревоженными темными глазами. Девочка легко поднялась и с важностью кивнула своему рабу:
      — Иди за мной.
      И зашагала по направлению к лавке Афзы.
 
      Мартин ел сливы и плевался косточками в пыль. Он чувствовал, что не может больше оставаться в этом дурацком городе. Дин решила его бросить — тьфу! — но это ее личное дело — тьфу! — а он, Мартин, перейдет через Белые Горы и попытает счастья в Хаддахе — тьфу!
      — Угости сливкой, — сказал над его ухом тонкий голос.
      Мартин, не глядя, сунул через плечо несколько слив. Голос принадлежал знакомому жулику, старинному приятелю Мартина. Они вместе ходили за листьями ката.
      Жулик присел рядом с Мартином.
      — Сегодня не поешь?
      — Неохота, — буркнул Мартин.
      — А где твоя малышка?
      — Для начала, малышка не моя. Я не совращаю малолеток.
      — Что, сбежала? — проницательно просил жулик.
      — Да ну ее! — в сердцах ответил Мартин. Хоть кому-то он мог излить свою душу. Правда, в сочувствии жулика черной ночной змеей таилось злорадство, но других слушателей у Мартина все равно не было. — Она потратила вчера кучу денег на гору хлама. И как я ей отдал их — сам не понимаю… А сегодня с утра заявила мне, что не желает танцевать. Вот ведь вобла сушеная.
      — Ну и плюнь ты на нее, — посоветовал жулик дружески. — Ты мужчина, а она всего лишь девчонка.
      — Мне деньги нужны, — сказал Мартин.
      — Дай еще сливу, — попросил жулик. — Не жмись, дай.
      Мартин сунул в его мягкую ладонь еще две сливы. Жулик покрутил их в пальцах и заметил с горечью:
      — Порченную дал. Жмот ты все-таки, Мартин… А говоришь, что профессиональный революционер.
      — Жри, жри, не разбирайся, — посоветовал Мартин. — И не трогай мои светлые идеалы своими грязными лапами.
      Жулик со скорбным видом последовал совету.
      Солнце припекало все сильнее. Сотворив извинительное заклинание, жулик выбросил косточки в пыль.
      — Что ты там бормочешь? — спросил Мартин подозрительно.
      — Прошу прощения у духа на тот случай, если потревожил его.
      — Вы тут все ненормальные. — Мартин встал.
      Жулик тоже лениво поднялся, обтирая пальцы о штаны.
      — Ты чего заводишься? — спросил он. — Чего тебе не хватает?
      — ДЕНЕГ! — был ответ.
      Жулик отпихнул Мартина локтем.
      — Ты сам ненормальный. Денег, говоришь, тебе надо? И много?
      — Много.
      — Мне тоже надо, — успокаивающе сказал жулик. — Только мне надо мало.
      — Он поковырял в ухе так энергично, что Мартину стало не по себе. — Знаешь что, — заявил он наконец, — я тебе кое-что расскажу. За деньги. Ты мне две монеты, я тебе — клад.
      — Ты сожрал моих слив на три клада.
      Жулик обиделся.
      — Жадина аланская, — произнес он с достоинством.
      — Трепло шахбинское, — отозвался Мартин.
      Они немного помолчали, не желая ни ссориться, ни расставаться. Наконец жулик заметил:
      — Между прочим, дело замечательное. Красивое и простое. Одна серебряная монета, подумай, Мартин, — и ты богат до конца своих дней.
      Мартин протянул ему монету. Не веря глазам, жулик взял, подержал ее на ладони, потом сжал в кулаке и хмыкнул.
      — Тебя, видно, совсем прижало, тенор. Ну ладно, слушай. Кое-кто считает, что это пустые разговоры, но я так не думаю. Известно ли тебе, кому принадлежат город Аш-Шахба и пустыня до западного склона Белых Гор?
      — Царю Ирдуку или как там его…
      — При чем тут царь… — Жулик поморщился. — Царь — он пришел и ушел. Нет, я спрашиваю тебя о богах, которые здесь всесильны.
      — Еще богов ваших дурацких запоминать! Ты от меня слишком многого хочешь.
      — Я от тебя ничего не хочу. Плевал я на тебя, — искренне ответил жулик. — Но не зная наших богов, ты ничего не поймешь в нашей жизни. И клада без них тебе не видать.
      — Обучи меня тогда уж заодно и заклинаниям, — посоветовал Мартин ядовито. — Два притопа, три прихлопа…
      Жулик закатил глаза.
      — Я больше ни слова тебе не скажу.
      — Ну и не говори!
      Хихикнув, жулик показал Мартину серебряную монету.
      — И это тебе не отдам.
      — Отдай! — разъярился Мартин.
      — Мартин, имей в виду: за алана здесь никто не вступится, — предупредил жулик. — Советую, как друг: смирись и выслушай мой рассказ до конца.
      — Ты нажевался ката. Я тебя властям сдам, — сказал Мартин.
      — Ты сам наркоман. Вот осел, клянусь ладонью Алат!
      Поразмыслив, Мартин сдался.
      — Ладно, бреши дальше.
      — Наш город Аш-Шахба, серые стены, — мгновенно изменив тон, произнес жулик, — принадлежит великой богине алат и трем ее сестрам, из которых младшую, самую капризную и жестокую, зовут Зират. Здесь, в городе, им посвящен большой храм, который ты, несомненно, видел.
      — Ты что, решил приобщить меня к религии? — спросил Мартин. — Учти, этот номер не пройдет. Я воинствующий атеист.
      — Что ж, это большое несчастье, но от него, как и от слабоумия, не умирают. — Жулик замолчал, шевеля губами и что-то соображая про себя.
      Мартин толкнул его в бок.
      — Заснул? Рассказывай!
      — А? Нет, не заснул. Богине Зират был посвящен один редкий камень изумительной красоты. Он был размером с женскую ладонь, прозрачный, желтого цвета.
      — Граненый? — деловито поинтересовался Мартин.
      — Нет. Это был природный кристалл. По форме напоминал обелиск.
      — Почему ты говоришь «был»?
      — Потому что… — Жулик замолчал, хитро улыбаясь в реденькие усики, и многозначительно посмотрел своему приятелю в глаза. — Потому что его ук-ра-ли… Жрец-отступник впал в ересь, прихватил священный камень Зират и двинулся к Белым Горам. За Белыми Горами, в Хаддахе, Зират не имеет уже над ним никакой власти. Там начинаются владения Инанны… За преступником послали погоню. От мести Зират никто не может скрыться. Если, конечно, Зират знает, кого и где искать. Этот негодяй не успел выбраться из ее владений, и его поймали. Думаю, его растерзали на месте. Но камень в храм так и не вернулся.
      — Почему? — жадно спросил Мартин.
      Жулик рассказывал профессионально, с паузами в нужных местах, так что слушатель проникался убеждением: не зря он отдал свою серебряную монету, ох, не зря!
      — Потому что, — важно произнес жулик, — тогда шла война с Даян-аххе-булитом. Жрецы пропали бесследно, а вместе с ними сгинул и камень. Думаю, на них напали вражеские солдаты. А еще вероятнее — банда дезертиров. Камень спрятан в Белых Горах, где-то в истоках реки Белая.
      Мартин тихонько свистнул.
      — И это все? Горы, друг, большие… Где его там искать?
      — Подумай, Мартин, подумай сам. Люди, ограбившие жрецов, исчезли. Если бы кто-нибудь из них уцелел и при этом имел при себе камень, то за два года драгоценность заявила бы о себе. Нет, бандиты спрятали камень и не сумели за ним вернуться. И у меня есть серьезное предположение, что спрятали они его на заброшенном руднике.
      — С чего ты взял?
      — При помощи ума. — Жулик постучал себя по бритой макушке. — Через рудник лежит дорога на Хаддах. Вероятнее всего, на этой дороге и произошла встреча грабителей со жрецами. Люди, которые на них напали, — не местные. На что угодно спорю. Местные побоялись бы гнева Зират. Это были безбожники и еретики, вроде тебя, только не обижайся.
      — Для меня это комплимент, — гордо сказал Мартин.
      — Рудник — единственное приметное место в горах, — продолжал жулик. — Надо только запомнить штольню.
      Мартин задумался. Он никогда еще не был в Белых Горах и плохо представлял себе их.
      — Там много штолен? — спросил он.
      — Одиннадцать. Три из них очень нехорошие. Там люди загибались быстрее всего, — предупредил жулик.
      — Почему рудник прикрыли?
      — Из-за войны. Это было одно из условий мирного договора. Ну что, как тебе моя идея?
      Мартин обвел глазами сонную от полуденного жара площадь, недоумевая, почему никто не мчится, сломя голову, на брошенный рудник.
      — Мне нужна лопата, кувалда фунтов на пять, зубило… — пробормотал он, как во сне.
      Жулик покачал головой. Еще один свихнулся из-за желтого камня Зират. Если так будет продолжаться, то со временем жулик соберет с дураков, вроде Мартина, сумму, на которую этот камень можно будет купить…
      — Не забудь мазь от порезов и ушибов, — поддакнул жулик, — спроси у Афзы, у нее должно быть…
      Афза. Дин. Исангард. Мартин вспомнил о том, что у него теперь есть раб, и вскочил. Вот кого он заставит разгребать засыпанные штольни!
      Жулик поглядел, как Мартин удаляется, окутанный облаком пыли. Возбужденно размахивая руками, он шагал по направлению к кузнечной лавке. Покупать кувалду фунтов на пять, должно быть.
      Жулик вытащил монету и фыркнул.
      — Дурак ты, Мартин, — сказал он вслед неукротимому алану. — Тебе жизни не хватит, чтобы перебрать все отвалы на Белых.
      Негромко сказал, чтобы никто этих слов не расслышал.
 
      Афза была красивой пожилой женщиной, смуглой, высокой, закутанной в черное покрывало с золотыми полосами на груди. Когда она поспешно закладывала засов, мелькнули тонкие, очень смуглые руки, обвитые золотой цепочкой, с которой свисали длинные подвески из бирюзы и коралла.
      — Милости Алат твоему дому, Афза, — негромко сказала Дин.
      Женщина склонила голову, блеснув качающимися в ушах золотыми дисками, и снова величаво выпрямилась. Дин взяла Исангарда за плечо и подтолкнула вперед.
      — Посмотри на этого человека, Афза, — сказала Дин. — Я хочу как следует расспросить его… Как следует, — повторила она.
      Афза перевела свои черные немигающие глаза на Исангарда, и он увидел в ее зрачках свое отражение — так ясно, словно разглядывал себя в зеркале. Скулы торчат, глаза ввалились, волосы, криво обрезанные ножом, свисают на лоб, на подбородке ямка — словно палец гончара, лепившего это худое лицо, ткнул сильнее, чем требовалось, а переделывать не стал. И без того ясно, что работа неудачная.
      Исангард оторвался от глаз Афзы и посмотрел на свою маленькую хозяйку. Дин прикусила губу, словно раздумывая, что же ей делать дальше. Исангард подумал о том, что царственные манеры девочки удивительным образом сочетаются с пестрыми лохмотьями уличной плясуньи. Она была странная. И недобрая.
      — Афза, — повторила Дин, — я хочу видеть его прошлое…
      — Кто он такой? — ровным низким голосом спросила женщина.
      — Он мой раб, — сказала Дин. — Делай с ним что хочешь. Только зря не мучай.
      Последняя фраза прозвучала довольно зловеще, и Исангард попятился к двери.
      — Стой, — негромко произнесла Дин.
      Он замер.
      — Иди сюда, — сказала Дин. — Иди, не бойся.
      Он шагнул к ней, сильно побледнев. Дин услышала, как он скрипнул зубами.
      — Ты поможешь мне, Афза? — спросила Дин.
      Афза медленно, задумчиво сказала:
      — Он может не выдержать. И рана у него плохо зажила.
      — Откуда ты знаешь? — шепотом спросил ее Исангард.
      — Лучше покажи, где она.
      Исангард привычно провел ладонью по ребрам с правой стороны.
      — Тебе повезло. Немного ниже — и задели бы печень. — Афза снова повернулась к девочке. — Он может не выдержать, Дин.
      Вместо ответа Дин протянула руку к Исангарду, и он, повинуясь против своей воли, опустился на земляной пол. Афза, помолчав, принялась перебирать кувшины и глиняные чашки, расписанные бледно-голубой глазурью. Они стояли в большой нише, под которой лежали пять или шесть совершенно новых ковров. Афза равнодушно встала на них ногами, словно такая вещь, как ковры, не имели в ее глазах никакой цены. Кувшины глухо позвякивали.
      — Возьми из печки огонь, Дин, — сказала Афза, не оборачиваясь.
      Исангард увидел невысокую медную жаровню, по форме повторяющую храм богини Алат. Дин присела перед круглой жестяной печкой, тихонько гудевшей в углу, возле входа. В полумраке засветились угли. Зная по опыту о том, какие отличные результаты дают пытки раскаленным железом, бывший наемник похолодел.
      Не обращая внимания на его взгляд, полный ужаса, Дин голой рукой взяла из печки пылающий уголь, дунула, чтобы дать разгореться, и положила на жаровню. Потом небрежно бросила горсть сероватых комков какого-то благовония, и неожиданно в комнате стало очень свежо. Исангард свесил голову. Он плохо понимал, что происходит. Женщины о чем-то вполголоса переговаривались, ходили мимо, бесшумно ступая по земляному полу босыми ногами. Потом смуглая рука, обвитая цепочкой, подсунула Исангарду белую чашку с дымящимся отваром, и он послушно выпил горькую и горячую жидкость.
      Кто-то коснулся его волос. Он машинально поднял плечи: как все дикие звери, ревниво оберегал свою голову. Но ладонь нажала, заставила смириться, и он перестал об этом думать.
      И неожиданно он снова увидел себя сидящим в тени навеса, с веревкой на шее, голодного и очень злого. Голос, звучащий откуда-то из глубины сознания, спрашивал и спрашивал, и время покатилось назад и потащило его за собой, восстанавливая въяве прошлое, день за днем, месяц за месяцем. Вот он привязан к дереву и умирает от жажды, и грызет руки и ствол, и занозы ранят десны. Несколькими днями раньше: драка на мельнице, которую он сам и затеял. Еще месяц назад: его продают мельнику, и он смеется, потому что дурак хозяин, полагая себя мастером читать человеческие лица, вообразил, будто покупает смиренного и работящего парня. Тремя месяцами раньше: он умирает от жажды и пьет свою мочу и только это спасло его и нескольких его спутников. Полгода назад: удар ножом по ребрам, он кричит от боли, катаясь по жесткой траве и проклинает царя Даян-аххе-булита и тот час, когда нанялся в его армию…
      Ладонь давила все сильнее, Исангард уходил назад, все дальше и дальше, заново переживая свои два года войны и год рабства. Он уже догадался о том, что идет по жизни вспять, и готов был снова пойти через все свои неудачи и потери, потому что впереди ждало детство. Он торопился: успеть бы добраться до тех лет, когда жива была мать. До них не так и далеко. Но силы уходили с каждой минутой, и точно так же непостижимо он начал понимать, что до детства ему не дожить.
      Издалека донесся низкий голос Афзы:
      — Он умирает, Дин. Оставь его.
      «Разве я умираю?» — удивленно подумал Исангард и в то же мгновение ощутил щекой прохладу земляного пола. Ладонь, тяжелым грузом лежавшая у него на затылке, незаметно исчезла. Сильные руки приподняли его за плечи, подсунули циновку из жесткой соломы. Бирюза и коралл на золотой цепочке, чередуясь, качались возле его глаз. У своих губ он снова заметил чашку с горячим отваром и снова выпил, не задумываясь. В глубине дома еле слышно прозвенел колокольчик.
      — Спи, — сказала Афза.
      И он заснул.
 
      Исангард проснулся и удивился тишине. Ему даже показалось, что именно тишина и разбудила его. Он давно уже забыл, что это такое: тишина. И впервые за несколько лет у него ничего не болело, не ныло и не саднило.
      Он осторожно сел и сразу увидел маленькое окошко, перед которым покачивались колокольчики. Одиннадцать тонких колокольчиков из обожженной глины, которые свисали с бамбуковой палочки на витых шелковых шнурах разной длины. Один из них еле слышно вздохнул под движением воздуха — видно, кто-то прошел мимо окна. И снова стало очень тихо.
      Исангард встал, огляделся по сторонам. В комнате было почти голо — только кувшины в нише, ковры у стены, печка возле двери и медная жаровня. Исангард вздрогнул, вспомнив, как девочка брала из печки раскаленные угли. Что сделала с ним Афза? И зачем маленькой Дин понадобилось его прошлое?
      Он бесшумно подобрался к нише — посмотреть, что за настои хранит Афза в этих кувшинах — и вдруг увидел спящую на коврах Дин. Девчонка как девчонка — с острыми локтями, с расчесанным укусом слепня за ухом. И лицо у нее во сне жалобное. Он глянул на ее руки, но ни следа ожога не заметил, хотя на ладошках осталась копоть. Исангард почувствовал острую жалость к спящей девочке.
      Беззвучное чистое дыхание Дин и чуткое присутствие колокольчиков наполняли тишину дома жизнью и смыслом. И вдруг все это рухнуло. Под самой дверью взорвались голоса. Исангард даже не сразу понял, что голосов было два, так бурно они спорили. Один принадлежал Афзе, которая разложила свою торговлю прямо на улице. Исангард поразился тому, как сочно ругается эта величавая женщина. Второй голос был мужской — требовательный и громкий. Дин вздохнула во сне. Исангард приоткрыл дверь и вышел из дома.
      На него обрушилась нестерпимая жара. В ослепительном полуденном свете он увидел Мартина. Новый его господин был великолепен. В новеньких ножнах на поясе болтался огромный кинжал, судя по всему, очень тяжелый. С шеи Мартина свисал компас. Север и юг были обозначены древними шахбинскими письменами, читать которые не умел никто, даже местные долгожители. Исангард знал единственное уцелевшее в памяти людей слово этого языка. «Уаннек» — это означало «Я». С него начиналась любая древняя надпись в этих краях. А если учесть, что в древности «севером» считали здесь то, что на родине Мартина называется «северо-западом», то компас не имел цены.
      Исангард отметил также лихое подобие чалмы, под которым Мартин обильно потел с непривычки.
      Сейчас Мартин-Перес крутил в руках коробочки с мазями, невероятно вонючими, но способными залечивать любые порезы и ушибы, а также изгонять из ран хвори и заразы. Мартин был полон энергии.
      Исангард понимал, что Афза предлагает Мартину очень хорошее средство. Сам Исангард испытал на себе его действие, когда мельник спешно лечил строптивца, чтобы затем продать первому же простаку. Поэтому когда Мартин, сморщив нос, отодвинул от себя стеклянную коробочку с круглой крышкой, Исангард негромко сказал ему:
      — Хорошая вещь.
      Мартин только сейчас заметил его и прищурился.
      — А, ты здесь. Тем лучше. — И повелительным жестом указал на довольно внушительный мешок. — Подними.
      В мешке звякнуло железо. Мешок оказался не слишком тяжелым — Исангард рассчитывал на худшее. В спину сквозь холст что-то впивалось, и Исангард преспокойно вытряхнул содержимое мешка на землю. Он увидел два шерстяных одеяла, лопату, кувалду, топор, два зубила, большой кожаный мех для воды и куски вяленой рыбы, увязанные черной просмоленной бечевкой. Несколько секунд Исангард разглядывал все это, потом неторопливо снял кувалду с рукояти и принялся заново укладывать вещи.
      — А кузнец неплохо заработал сегодня, — произнес он в пустоту.
      — Что ты там бормочешь? — поинтересовался Мартин.
      — Парень прав, — вмешалась Афза. — Зачем тебе кувалда, зачем зубила?
      — Заткнись, ведьма, — огрызнулся Мартин. — Это все очень нужные вещи.
      Афза оскорбленно пожала плечами.
      — Купи мазь, — посоветовал Исангард.
      — Я не стану выкладывать деньги за всякую дрянь, — ответил Мартин. — Лучше помалкивай.
      Исангард затянул шнур и снова попробовал мешок. Мартин наблюдал за ним неодобрительно.
      — Ты готов? — спросил он.
      — К чему?
      — Мы уходим, — заявил Мартин. — Мне надоела Аш-Шахба.
      — А мне нет, — сказал Исангард.
      — Тебя не спрашивают, — заметил Мартин. — Я купил тебя не для того, чтобы ты высказывал свое мнение.
      — Кроме тебя, у меня есть еще госпожа.
      Мартин рассмеялся.
      — Госпожа купит себе плюшевого медвежонка. А ты нужен мне, и я тебя забираю.
      Исангард знал все, что последует за этим диалогом. Знал так ясно, словно опять возвращался в свое прошлое. Отвернувшись, он пожал плечами и взялся за ручку двери.
      — Куда? — резко окликнул его Мартин.
      — Не хочу, чтобы меня объявили беглым, — ответил Исангард.
      Вместо ответа Мартин прижал его к стене и несколько раз ударил по лицу. Из носа потекла кровь. Тогда Исангард сказал:
      — Пусти.
      Но Мартин не отпустил его. Смеющимися темными глазами смотрел он в окровавленное лицо Исангарда. Сейчас Мартин с легкостью мог убить его, и оба знали об этом.
      Отерев о плечо кровь с подбородка, Исангард повторил на своем родном языке:
      — Отпусти, паскуда.
      Мартин вдруг понял, что Исангард не испытывает никакого страха. И убрал руки. Исангард вытер лицо ладонью.
      — Афза, — обратился он к женщине, — ты запомни, хорошо? Когда меня потащат вешать за побег, ты скажешь им?
      — Да, — серьезно ответила Афза.
      — Хватит молоть языком, — вмешался Мартин. — Бери мешок.
      Исангард снова поднял мешок.
      — Купил бы какого-нибудь осла, что ли, — проворчал он.
      — Не напрашивайся на доброе слово, — ответил Мартин. — Мешок понесешь ты. У меня нет денег на вьючных животных.
      Исангард пробормотал себе под нос проклятие и вдруг почувствовал, что Афза что-то вкладывает ему в руку. Он обернулся. Женщина кивнула ему, слегка опустив тяжелые веки.
      — Тебе это понадобится, — вполголоса сказала она. — И совет: бери все, что будут давать. Не торгуйся.
      — Что мне будут давать? — Исангард растерялся.
      — Бери не торгуясь, — повторила Афза. — Прощай.
      Исангард пошел вверх по улице. В руке у него осталась круглая коробочка с вонючей мазью. Люди редко бывали добры к Исангарду и может быть поэтому он очень долго их помнил. Он еще раз обернулся, но Афза уже была занята другим: она раскладывала гадальные карты, которые сама рисовала тонким пером и теперь, видимо, рассчитывала выгодно продать.
 
      Мартин-Перес был аланом, как и его раб, но упрямство Исангарда изумляло даже его. Плетясь следом за маленькой тощей фигурой с навьюченным на спину мешком, Мартин скрежетал бы зубами, если бы не берег силы для каждого нового шага.
      На третий день Исангард выбросил из мешка оба зубила, кувалду и рукоять топора, и Мартин не сказал ему ни слова. Исангард скользнул глазами по тяжелому компасу, висящему на шее у Мартина, но промолчал, беззвучно ухмыльнувшись. Мартин в бессильной злобе дал себе клятву отомстить за эту наглость.
      Припасы подходили к концу. Мартин плохо рассчитал их расход, когда делал закупки в Аш-Шахба. Он понимал, что пускаться в такой путь вдвоем, не обзаведясь даже вьючными животными, не зная расположения колодцев, было безумием. Но до Белых Гор всего четырнадцать дней пути, так ему сказали. Мартин никак не ожидал, что будет так тяжело.
      На восьмой день они увидели вдали несколько больших черных шатров. Исангард заметил их первым и остановился. Мартин налетел на него, выругался и собрался было ткнуть в шею, но тоже замер, разглядывая издалека чужой лагерь.
      — Видишь? — спросил он Исангарда.
      Исангард обернулся. За эти дни он так исхудал, что стал напоминать черного духа голодной смерти.
      — Надеюсь, они нас еще не заметили.
      — Вот еще глупости, — сердито сказал Мартин. — Это, наверное, кочевники.
      Исангард скривил губы.
      — Я воевал с ними.
      — Только без ветеранских мемуаров, — предупредил Мартин.
      — Твое дело, — сказал Исангард.
      Мартин немного подумал, облизывая сухие губы. Исангард смотрел на него устало и равнодушно, не снимая мешка с плеч и всем своим видом показывая, что ждет, когда господин перестанет блажить и они снова двинутся в путь. Исангард, похоже, хотел обойти лагерь стороной и упустить исключительную возможность запастись водой и черствыми лепешками.
      Мартин выпрямил спину.
      — По-твоему, встречаться с ними опасно?
      — Да.
      — Вот оно что, — протянул Мартин и криво улыбнулся. — В таком случае, я останусь здесь, а к шатрам пойдешь ты.
      — Ты мог бы зарезать меня прямо сейчас, — предложил Исангард. — Зачем все так усложнять?
      — Ты пойдешь к ним, — повысив голос, повторил Мартин, — и купишь у них что-нибудь.
      Исангард сбросил с плеч мешок и взял из рук Мартина деньги — шесть серебряных монет.
      — Пустыня — единственное место, где я могу доверить тебе деньги, — сказал Мартин. — Здесь ты с ними не убежишь.
      Исангард не ответил. Спрятав монеты в лохмотья, он неторопливо зашагал к шатрам.
      Его заметили. От шатров к нему помчался всадник. Исангард остановился, приглядываясь, не блеснет ли на солнце сталь. Но всадник, судя по всему, не собирался его убивать. Еще нет.
      Это был мальчик лет тринадцати, очень красивый. Он остановил коня, не по-доброму улыбаясь с седла.
      — Милости Алат твоему коню, — сказал Исангард. — У меня нет оружия.
      — Вижу, — с легким презрением ответил мальчик. — У тебя нет. А у меня есть.
      Он рассмеялся и умчался назад, к шатрам. Исангард постоял немного, потом качнул головой и неторопливо пошел по его следам.
      Возле самых шатров чей-то голос за спиной произнес:
      — Стой.
      Исангард вознес безмолвную благодарственную молитву к Алат. Спасибо, что копьем в спину не ткнули.
      — Повернись, — проговорил тот же голос.
      Исангард безмолвно повиновался. Два года его жизни ушло на то, чтобы убивать воинов пустыни. И снова бывший наемник ощутил странное чувство — ненависть, смешанная с непонятным восхищением. Он учился у своих врагов, и бывали дни, когда готов был признаться в своем преклонении перед ними.
      — Куда ты идешь? — спросил воин пустыни.
      — Я иду к шатрам.
      — Зачем?
      — Мой господин приказал мне.
      Воин покачал головой.
      — Кто твой хозяин? Мы не видели каравана.
      — Он один в песках ждет меня, — ответил Исангард и, догадываясь о том, что последует за подобным ответом, заранее прикрыл лицо локтем. Однако воин не ударил его.
      — Может быть, ты говоришь правду, — сказал он неожиданно. — Я воевал с такими, как ты. Мне знакомо твое лицо. Ты алан?
      — Нетрудно было догадаться, — буркнул Исангард.
      — Я не убил тебя, когда была война, — сказал воин презрительно. — Не стану добивать.
      Исангард поднял руку в жесте благодарности, и воин рассмеялся.
      — Иди сюда, — сказал он и неожиданно схватил Исангарда за волосы. — Иди, расскажешь всем о храбром господине, который один пустился в путь через пески.
      Он потащил Исангарда к шатрам и там с силой отшвырнул от себя. Падая, Исангард налетел на кого-то из тех, кто стоял поблизости. Его брезгливо оттолкнули. Он устоял на ногах.
      Люди черных шатров были одеты одинаково. Исангард ждал, пока с ним заговорят, не решаясь догадываться, кто из них старший.
      — Ты кто? — спросили его.
      Краем глаза он увидел, что спрашивает высокий человек лет пятидесяти.
      — Я принадлежу человеку по имени Мартин-Перес.
      — Твой великий господин посылает гонца предупредить о своем прибытии?
      Исангард услышал смешки и промолчал.
      — Он идет сюда с караваном?
      Воин, который привел Исангарда, сказал:
      — Этот раб говорит, что хозяин ждет его в песках один.
      — Ты думаешь, это правда? — спросил старик.
      — Аланы все ненормальные, — был ответ.
      Старик снова обратился к Исангарду:
      — Как твое имя?
      — С некоторых пор я называю себя просто Уаннек, — ответил Исангард.
      Они засмеялись. Им понравилось, что чужеземец знает это мертвое слово.
      — Чего же хочет от нас твой отважный господин? — спросил старик.
      — Он спрашивает вас: не могу ли я купить у вас что-нибудь?
      Они снова дружно захохотали.
      — «Что-нибудь»? — переспросил наконец старик. — Так и велел узнать? — Он переглянулся с одним из стоявших поблизости. — Принеси ему «что-нибудь», Ильтану.
      Ильтану нырнул в шатер. При этом он так радостно улыбался, что Исангард ощутил холод в животе.
      — Сколько у тебя с собой денег, Уаннек? — поинтересовался старик.
      — Четыре серебряных, господин, — ответил Исангард, на всякий случай скрыв истинные размеры доверенной ему суммы.
      — Ты сам столько не стоишь.
      — Сейчас нет, господин, — согласился Исангард, который был убежден в том, что ни один нормальный рабовладелец не даст за алана ломаного гроша.
      — Но в это новолуние за меня выложили девять монет на Аланском рынке в Аш-Шахба.
      — Для кого и девять монет — состояние, — язвительно заметил старик.
      Исангард смиренно поклонился:
      — Ты это говоришь, господин.
      Старик не успел вспылить на дерзкое замечание: Ильтану вытащил из шатра «что-нибудь». Сначала Исангарду показалось, что кочевник держит в руках кучу тряпок и обрывков козьих шкур. Но когда Ильтану приподнял свою ношу и встряхнул ее, тряпье вдруг шевельнулось, и посреди свалявшегося меха раскрылись глаза. Темные, золотисто-коричневые глаза с расширенными зрачками, без ресниц. Они немного косили: левый смотрел в сторону, а правый — прямо на Исангарда. В них застыли безнадежность и мука.
      Усмехаясь, Ильтану пригладил торчащую клочками шерсть. Открылась мордочка странного большеглазого существа, немного похожая на обезьянью, и большие розовые уши. Ростом существо доходило Ильтану до пояса.
      — Ну как? — спросил старик, с трудом скрывая злорадство.
      — Что это?
      — «Что-нибудь», — пояснил старик. — Покупаешь? Четыре серебряных за что-нибудь. Честная сделка.
      Существо напоминало оживший корень мандрагоры, покрытый свалявшейся шерстью. От него за версту разило нечистым духом.
      — Нет, — сказал Исангард.
      — Я перестал понимать тебя, Уаннек, — сказал старик, нахмурившись. — Ты попросил у нас «что-нибудь», назвал цену. Я как раз и предлагаю тебе «что-нибудь» и именно за твою цену. Большего оно не стоит. Это Пустынный Кода. Мы поймали его в прошлое новолуние. Вполне съедобен.
      Пустынный Кода содрогнулся, и Исангард с удивлением отметил это.
      — Он что, понимает человеческий язык?
      — Конечно. Эти твари населяют сердце пустыни. Когда-то их было очень много. А разве ты никогда не встречал их, Уаннек?
      Исангард покачал головой.
      — Нет. Но объясни мне, господин: зачем я стану покупать какую-то нечисть?
      — Ты предпочитаешь уйти с пустыми руками?
      — Да.
      — Хорошо. Ты прав, Уаннек, что бережешь деньги своего хозяина. — Старик повернулся к Ильтану. — Раз никто не хочет покупать эту тварь, удави ее и дело с концом.
      Ильтану, держа Пустынного Коду за шиворот, снял с пояса моток веревки. Кода закричал пронзительным голосом. Исангард смотрел, как Ильтану ловко вяжет петлю, накидывает ее на горло Коды. Золотистые глаза Коды были полны ужаса.
      — Останови его, — сказал Исангард, хватая старика за полу. Он вынул четыре монеты. — Прошу тебя. Скажи своему человеку, пусть не делает этого.
      Старик громко крикнул:
      — Эй, Ильтану!
      Тот повернулся и с недоумением взглянул на старика.
      — Уаннек передумал. Отдай этому умному рабу то, что он купил. — Старик показал монеты. — Смотри, этому человеку можно доверять деньги. Он не упустит выгодной сделки.
      Под общий смех Исангард низко поклонился. Ильтану швырнул к нему Пустынного Коду, и горячее лохматое тело, дрожа, прижалось к его ногам. Веревка по-прежнему болталась у Коды на шее. Алан протянул руку, вежливо отобрал у Ильтану моток, рассудив, что веревка — вещь полезная, а Мартин-Перес, разумеется, об этом не позаботился.
      Люди черных шатров смотрели, как Уаннек связывает слабые, очень худые под шерстью лапки Коды, цепляет веревку к своему поясу, и смеялись. Еще раз поклонившись старику, Исангард пошел прочь, волоча за собой свою добычу. Вслед ему летел оглушительный хохот.
      Пройдя несколько сотен метров, Исангард остановился и освободил маленькую нечисть. Кода по-прежнему дрожал. Исангард тщательно обмотал веревку вокруг пояса.
      — Не бойся, — сказал он Коде, — я тебе ничего не сделаю.
      Кода хлопнул глазами, и Исангард наконец заметил, что ресницы у него есть и очень густые, только розового цвета.
      — Ты понимаешь меня? — на всякий случай спросил Исангард. Он никак не ожидал ответа, но хриплый низкий голос произнес:
      — Я понимаю тебя.
      Исангард весьма удачно скрыл свое удивление.
      — Вот и хорошо. Ведь ты Пустынный Кода, это так?
      — Я Пустынный Кода, это так, — согласилось существо.
      — Почему эти люди так жестоко обращались с тобой?
      — Они жестоко обращались со мной, — отозвался Кода. — Они поймали меня. Я чудовище. Приношу несчастье, сибирскую язву, падеж скота, бесплодие женщин.
      Исангард улыбнулся.
      — Это правда, — обиделся Кода. — Хотели меня зарезать. Выпустить мою кровь в песок.
      — Ладно, — сказал Исангард и, сев рядом с Кодой на корточки, потрепал маленькую нечисть по шерсти. — Ты свободен, малыш. Можешь насылать на них сибирскую язву.
      Золотисто-коричневые глаза медленно наливались слезами. Помолчав, Кода спросил:
      — Это правда, что ты раб?
      — Тебя это не касается, Кода.
      — Почему ты не бросишь своего глупого господина в песках и не уйдешь один?
      — Он погибнет в песках один.
      — А я! — крикнул Кода. — А я, по-твоему, не погибну один? Ты хочешь прогнать меня, потому что я нечисть! Мне страшно! Мне больно! Я же не бессмертный!
      — Заткнись, — сказал Исангард. — Если тебе так хочется познакомиться с человеком по имени Мартин-Перес, то не смею мешать.
      Он встал и пошел дальше. Кода, подпрыгивая и путаясь в лохмотьях, побежал следом.
      — Подожди, — взмолился он. — Не так быстро, Уаннек.
      Исангард остановился. Кода, задыхаясь, прижался к его боку.
      — Мое имя Исангард, — сказал человек, глядя на Пустынного Коду сверху вниз. — Ты что, не можешь ходить?
      Кода не ответил. Он снова начал дрожать. Исангард догадывался, о чем он думает. Если признаться в том, что с ним жестоко обращались и теперь он не сможет быстро ходить, то человек бросит его умирать в пустыне. Не потащит же человек на себе Пустынного Коду?
      А почему бы и нет, подумал Исангард. Он вздохнул, наклонился и взял на руки притихшего пустынного гнома. Кода так удивился, что перестал дрожать. Через секунду Исангард услышал, как он тихонько икает, засунув мокрый нос ему под локоть.
 
      — Что это ты купил? — спросил Мартин, недоумевая.
      Бесформенная куча тряпья и свалявшейся шерсти, сквозь которую, не мигая, смотрели большие золотистые глаза, шевелилась у ног Исангарда. Мартин растерянно потрогал непонятное существо сандалией. Оно плотнее прижалось к Исангарду и замерло. Теряя терпение, Мартин перевел взгляд на своего раба. Увидел ненавистное бесстрастное лицо с торчащими, как рукоятки скрещенных ножей, скулами. Рявкнул:
      — Что ЭТО такое, я тебя спрашиваю!
      — Как ты велел, господин, — невозмутимо ответил Исангард. — «Что-нибудь».
      Лицо Мартина перекосилось. Хуже всего было то, что он не мог придушить наглеца на месте. Несколько секунд Мартин бесился молча, пиная ногами песок. Между тем Пустынный Кода встал и дрожащими лапками стал поправлять свой плащ. Когда-то это был просторный шерстяной плащ песочного цвета, но теперь он превратился в рваную тряпку.
      Неожиданно Мартин подскочил к нему, схватил за шиворот и приподнял, как котенка. Кода отчаянно завизжал и начал извиваться, но загорелые крупные руки Мартина держали его крепко.
      — Я хочу знать, что это за тварь! — заорал Мартин, перекрывая своим сильным голосом дикий визг Коды. — Отвечай!
      Он встряхнул Коду так, что тот лязгнул зубами.
      Исангард молчал, хмуро глядя на мелькающие в воздухе растопыренные розовые пальцы пустынного гнома.
      — Отвечай! — крикнул Мартин.
      Голова Коды с огромными ушами моталась на тонкой шее.
      Мартин-Перес бушевал.
      — ЭТО можно жрать? В каком виде? В жареном или вяленом? — Мартин разжал наконец пальцы, и Кода упал в песок. — Надо же, дрянь какая!
      Кода беспомощно барахтался у ног Мартина. Человек размахнулся, чтобы поддать ему ногой под ребра. Исангард бросился вперед, и Кода шмыгнул к своему защитнику, прячась за его спиной. Удар пришелся по колену раба, который тихонько охнул.
      Мартин смотрел на Исангарда, и бешенство его постепенно улеглось. Он понимал, что деньги потрачены и сделанного не воротишь.
      — Не трогай его, — сказал Исангард, потирая колено.
      — Мы подохнем в этой пустыне, — безнадежно сказал Мартин. — Что ты ухмыляешься, животное? Вода у нас кончилась. Что ты будешь пить завтра?
      — Твою кровь, — ответил Исангард. Мартин замахнулся для удара. Исангард увернулся и упал. Сидя на песке, он быстро проговорил: — Я пошутил, господин.
      И тогда Мартин вдруг понял, что он вовсе не шутит.
      — Нам повезло, что жители шатров были в хорошем настроении, — заметил Исангард. — Поверь, это большая удача.
      Мартин плюнул. Вернее, попытался это сделать.
      — Еще шесть дней пути. А воды осталось едва до завтра. И рыба подходит к концу…
      Исангард, который нес на себе все припасы, криво улыбнулся.
      — Я знаю.
      Мартин присел рядом на корточки. Тревога в его душе росла.
      — На что ты надеешься, Исангард?
      — Найти колодец.
      — А если мы не найдем колодца?
      Темные глаза раба сузились.
      Кода настороженно наблюдал за людьми. Заметив его пристальный взгляд, Исангард тихо присвистнул, подзывая маленькую нечисть. Кода подошел поближе. Одно ухо у него покраснело.
      — Кто он такой, в конце концов? — спросил Мартин довольно мирным тоном.
      Исангард лениво ухмыльнулся и провел пятерней по песку.
      — Пустынный Кода.
      — Что? — Мартин вытаращил глаза.
      — Нечисть, — пояснил Исангард. — И довольно зловредная. Так?
      Хриплый пиратский голос Коды подтвердил:
      — Нечисть я и довольно зловредная, это так.
      Мартин подскочил.
      — Оно еще и разговаривает?
      — Я не оно. Я Пустынный Кода, — обиделся Кода. — Я разговариваю.
      — Тебе придется взять часть груза на себя, господин, — неожиданно сказал Исангард.
      Мартин удивился. Так удивился, что даже не стал ругаться.
      — Что ты сказал? — переспросил он, не веря своим ушам.
      — Господин, — спокойным, ровным тоном повторил Исангард. — Тебе придется взять часть груза. Ты ведь не захочешь нести на спине Коду?
      Мартина передернуло.
      — Оно что, еще и ходить не может?
      — Я не оно. Я Пустынный Кода, — скрипнул Кода. — Я могу ходить. Но я могу ходить медленно.
      Мартин застонал. Ему было очень плохо: от жары, от жажды, от тревоги. Но больше всего, пожалуй, его выводило из себя непоколебимое спокойствие Исангарда. С каждым днем раб становился все уверенней, словно черпал силы в бессилии Мартина.
      Мартин опустился на песок. В глазах у него потемнело, в ушах застучала кровь. Его сильно затошнило, и он сжал зубы, закрыв лицо руками. Исангард бросил ему одеяло, которое Мартин схватил и машинально прижал к себе.
      — Поспи, — предложил Исангард. — Пойдем дальше ночью, когда станет прохладно.
      — Ночью темно, — с отвращением сказал Мартин, заворачиваясь в колючее шерстяное одеяло.
      — Ночью луна, — отозвался Исангард.
      — И вампиры, — мерзким голосом вставил Кода и в ту же секунду присел, получив от Исангарда увесистую оплеуху. Рука у алана была тяжелая. Кода глухо заворчал и притих.
      Исангард осторожно потрогал его распухшее ухо.
      — Болит ухо-то? — спросил он.
      — Ухо-то болит, — жалобно подтвердил Кода.
      Ухо не просто распухло. Оно в полном смысле слова отваливалось. Тонкая розовая кожа была порвана, на месте ранки образовалась огромная болячка. Исангард задумчиво рассматривал ее. Кода всем своим видом выражал покорность судьбе.
      Порывшись в кармане, Исангард вытащил круглую коробочку из толстого белого стекла — подарок Афзы. «Бери все, что дадут, не торгуясь». Улыбаясь, алан поковырял пальцем в густой скользкой мази темно-зеленого цвета и стал намазывать несчастное ухо. Кода сильно засопел и переступил с ноги на ногу. От мази распространилось зловоние.
      Мартин помянул три источника, три составные части коммунизма и натянул одеяло себе на голову. Он больше не мог выносить этого кошмара. Пустыня была алтарем. Огромным алтарем чужого божества, а солнце — ножом в руке небесного жреца. Мартину мучительно хотелось окунуться в спасительные воды атеизма, но ему мешали — вонючая мазь, отвратительная тварь из шахбинских песков, которая ныла и жаловалась, грязный бродяга Исангард.
      Незаметно для себя Мартин заснул и почти сразу же услышал ненавистный голос Исангарда:
      — Господин.
      Мартин нехотя высунулся из-под одеяла:
      — Что тебе?
      — Пора идти. Уже вечер.
      Мартин со стоном сел. Чужая луна с отъеденным боком низко висела над горизонтом. Залитые лунным светом, маячили перед ним две щуплые фигуры, одна побольше, другая поменьше. Исангард и Кода. Мартин содрогнулся. На миг ему показалось, что он попал в плен к странным темным силам. Потом взял себя в руки. Суеверия — вещь, недостойная Мартина-Переса.
      — Помоги мне встать, — сердито сказал он, обращаясь к Исангарду.
 
      С того момента, как у них кончилась вода, минуло восемь часов. Свою единственную надежду — людей черных шатров — они оставили далеко позади. Компас свисал с вытянутой шеи Мартина и при ходьбе тяжело бил его по впалому животу.
      Исангард шел впереди. За спиной у него пристроился Пустынный Кода, привязанный плащом так, как обычно цыганки привязывают детей. Кода оживленно вертел лопоухой головой и время от времени что-то говорил своему покровителю, размахивая лапками. Исангард не утруждал себя ответом, и гном на время замолкал и снова цеплялся за его шею.
      Мартин не понял, зачем Исангард резко свернул в сторону. Там ровным счетом ничего не было. Такие же пески. Кода заговорил, тыча в песок розовым пальцем. Человек остановился, поглядел на Коду, словно не веря его словам, но Кода снова что-то проговорил, и тогда алан послушно пошел в том направлении, что показала ему нечистая тварь. Мартин увидел, что Исангард ускорил шаги.
      Исангард почти пробежал метров тридцать и так же внезапно замер, как вкопанный, на совершенно пустом месте, глядя себе под ноги.
      — Что это с ним? — пробормотал Мартин. — Он в своем уме?
      Исангард упал на колени и, опираясь руками о песок, прижался к нему щекой. Кода завизжал и забарахтался у него на спине. Выпрямившись, Исангард развязал узел, освобождая Коду, и тот присел рядом на корточки. На глазастой физиономии Коды появилось озабоченное выражение. Он что-то проговорил своим хриплым каркающим голосом.
      Мартин с досадой смотрел на обоих. Похоже, эти двое не собирались продолжать путь. Исангард уселся, скрестив ноги, и принялся что-то внушать Коде. В ответ гном возбужденно фыркал, мотал в знак протеста розовыми ушами и притих только тогда, когда человек сильно щелкнул его по лбу.
      Мартин решил положить конец этому безобразию. Заметив стремительно приближающегося Мартина, Исангард выставил вперед руки:
      — Осторожно! — крикнул он.
      Мартин бросил взгляд себе под ноги и остановился. Прямо перед ним в песках зияла дыра. Глубокая, бездонная яма, ничем не обозначенная и, на первый взгляд, никак не укрепленная.
      Это был колодец.
      Мартин повел себя так же, как несколько минут назад Исангард. Он встал на колени и заглянул в колодец.
      — Вот и вода, — сказал Исангард.
      Вид у Мартина был растерянный.
      — Но как же так, — проговорил он, — мы ведь могли пройти мимо…
      — Ничейный колодец, — сказал Исангард. — Этой водой могут пользоваться все. Нам невероятно повезло, господин.
      — Ни веревки, ни меха…
      Исангард нехорошо прищурился.
      — Да, — заметил он, — эдак можно подохнуть от жажды прямо рядом с колодцем… Если не подумать заранее о такой возможности.
      Он неторопливо размотал с пояса веревку. Мартин впервые смотрел на своего раба без отвращения. Вода была близко, до Белых Гор осталось всего пять дней пути. Мартин вытащил из мешка кожаный мех и протянул его Исангарду. Тот кивком подозвал к себе Коду.
      — Не полезу, — каркнул Кода.
      — Тебя не спрашивают, — сказал Исангард.
      Он положил мех и веревку на песок и двинулся к Пустынному Коде, который поспешно отскочил в сторону.
      — Я все равно поймаю тебя, — сказал Исангард. — Кода, лучше не спорь.
      Большой рот Коды расплылся, и из золотисто-коричневых глаз потекли слезы. Он ревел, захлебываясь и дергая мокрым носом. Он бросал на Исангарда взгляды исподлобья — мрачные и жалобные.
      Исангард взял его за тонкие плечи.
      — Нужна твоя помощь, пойми.
      В ответ послышалось продолжительное невнятное нытье, в котором с трудом угадывались слова.
      — Ы-ы-ы… утопить… ы-ы-ы…
      — Я тебя крепко привяжу, — обещал Исангард.
      Кода замолчал и перестал дышать. Он не дышал, казалось, целую минуту, а потом трагически всхлипнул.
      — Кода, я бы сам полез, но меня веревка не выдержит.
      Кода помялся немного, потерся головой о плечо человека. Исангард заметил, что при этом пустынный гном потихоньку обтирает сопли о его рукав, усмехнулся, но ничего не сказал.
      — Я боюсь, — сказал Кода. Ответа не последовало. Кода поднял глаза — огромные, полные мольбы. Это могло бы растопить сердце людоеда, но Кода имел дело с аланом.
      Исангард ласково потрепал гнома по уху.
      — Все будет хорошо, — сказал он. — Полезай.
      Кода покорно дал обвязать себя веревкой, взял в руки мех и начал спускаться, упираясь в стенки ногами и спиной. Исангард потихоньку стравливал веревку.
      — А если он не дотянется до воды? — спросил Мартин неизвестно зачем.
      Исангард не ответил. В этот момент они услышали плеск.
      — Ну вот и все, — пробормотал Исангард. И, пригнувшись к яме, крикнул: — Как ты там?
      Снова раздался плеск. Потом гулкий голос Коды недовольно произнес:
      — Я Пустынный Кода. Я не водяной. Холодно здесь. Сыро. Плохо здесь.
      — Ты набрал воды? — крикнул Исангард в колодец.
      — Я набрал воды.
      — Вытаскиваю. Держи мех крепче, Кода.
      — Держу крепче, — отозвался Кода и с неожиданным злорадством прибавил: — Но это уж как получится…
      Исангард, начавший было выбирать веревку, снова отпустил ее. Кода шакалом взвыл из глубины.
      — Если у тебя не получится, полезешь назад, в колодец, — предупредил Исангард.
      — Ну хватит! — взвизгнул гном. — Тащи меня! Исангард!
      Исангард еще немного опустил веревку. Из колодца донеслось отчаянное рыдание.
      — Держи мех, держи! — подбодрил Коду негодяй алан. — Если ты его уронишь, я тебя утоплю.
      — Исангард! — даваясь от слез, прокричал из колодца гном. — Не надо! Пожалуйста! Не делай этого!
      Исангард осторожно потащил Коду наверх. Скоро над краем колодца показалась розовая лапка, вцепившаяся в завязки меха. Мартин быстро схватил драгоценный груз, но пальцы Коды не разжимались. Он боялся, что люди, получив воду, столкнул его вниз. Догадавшись об этом, Исангард подхватил Коду под мышки и вытащил на песок. Только тогда Кода уступил Мартину и выпустил из рук кожаный мех с водой.
      Исангард провел рукой по влажной шерсти Коды. Постукивая зубами, Кода так сильно прижался к нему, что Исангард покачнулся.
      — Ты молодец, малыш, — сказал ему Исангард.
      Вода была горьковатая на вкус. Они напились, и только тогда Исангард задумчиво произнес:
      — Повезло нам. Колодец мог быть раза в два глубже.
      — Повезло нам, — эхом откликнулся Кода. Он, казалось, уже забыл, как потешался над ним Исангард, и сидел с таким видом, словно одно только присутствие этого человека делает его счастливым.
 
      В Белых Горах была поздняя весна. Путешественники спускались по скользкой от воды дороге в ущелье, по которому бежал ручей. Вокруг буйно цвели деревья и кусты, и листья на них были незнакомых очертаний. Внизу, у самого ручья, росло дерево, сплошь покрытое белыми цветами. Сквозь прозрачную воду хорошо были видны камешке, лежащие на дне.
      Они спускались все ниже, и с каждым витком дороги находили новые штольни, наполовину забитые досками, наполовину осыпавшиеся. В некоторые из них уходили накатанные тачками дороги, исчезая в штольне, как в захлопнувшейся пасти. Повсюду валялись ржавые молотки, изъеденные дождями зубила, кувалды, сломанные тачки. Талая вода бежала вниз по склону, не признавая построенной людьми дороги, тихо журчала на перекатах, тяжелыми каплями падала с уступов.
      Двое усталый мужчин и странное лохматое существо с больными глазами молча брели по этому поющему от воды весеннему миру. Когда-то давно сюда вторглись жестокие и могущественные существа — люди. Они взрезали землю, истоптали, осквернили ее, но потом что-то случилось с ними, и они побросали свои странные железные вещи и ушли. Исчезли неведомо куда и как. И вот наступила весна, которая не привыкла считаться с людьми…
      В искалеченном и вместе с тем цветущем мире немолчно пела вода, и Исангарду все время казалось, что кто-то с гор смотрит ему в спину.
      Он остановился, снял с себя груз.
      — Станем лагерем, — сказал он Мартину.
      Место выбрал хорошее — сухое и ровное. Исангард вытащил из мешка одеяла. На то, чтобы развести костер и приготовить хотя бы кипяток, сил уже не было, и они безмолвно решили отложить это на завтра.
      Кода пристроился рядом со своим другом, и Исангард сгреб его под одеяло. И не противно же ему, подумал Мартин. А маленький Кода, прижавшийся к человеку лохматым горячим боком, всю ночь не давал ему замерзнуть.
 
      Раз они не развели костра, то никто в горах не счел нужным заметить их присутствие. Не успели люди сомкнуть глаз, как кто-то в ущелье заорал и зарыдал отвратительным голосом. Казалось, что капризничает чудовищный ребенок.
      — Шакалы, — сказал Исангард Мартину сонным голосом. — На целую ночь теперь завелись…
      И тут же еле слышно захрапел.
      Мартин посмотрел на него с завистью. Исангард умел спать в любом месте, где только удавалось растянуться.
      Истерический плач сменился истерическим хохотом. Над головой повисли звезды. Чтобы отвлечься, Мартин попробовал отыскать звезду, в честь которой ему дали имя, но не сумел. А потом оказалось, что можно спать даже под омерзительное завывание шакалов. Сделав это выдающееся открытие, Мартин заснул.
      Его разбудил холод. Продрав слезящиеся глаза, Мартин долго моргал и растирал руками лицо, прежде чем высунуться из-под одеяла. Звезды ушли и вместе с ними ушли шакалы. Туман нехотя уползал, и сквозь белизну утра уже проглядывал ясный и теплый день.
      — Эй, Исангард, — позвал Мартин. Он потрогал ногой одеяло своего спутника, но ответа не получил. Одеяло зашевелилось. Отчаянно зевая, из-под него выбрался Кода.
      Мартин поморщился.
      — Где Исангард? — спросил он, стараясь не встречаться с Кодой глазами.
      — Не знаю, — отозвался Кода. Спросонья голос у него был еще более хриплым.
      — Собери веток для костра, — распорядился Мартин.
      Кода озабоченно трогал болячку за ухом, словно не слыша приказа. Мартин повторил чуть громче:
      — Разведи костер.
      — А Исангард на что? — нагло возразила нечистая сила.
      Мартин покачал головой.
      — У меня на родине из таких, как ты, делают зимние шапки.
      Кода покосился на тяжелый нож, который висел у Мартина на поясе. Мартин с удовольствием зарезал бы его, и Пустынный Кода предусмотрительно отошел на безопасное расстояние.
      — Я гнусная тварь, — заявил Кода. — Я мерзость. Ох, как я мерзок!
      И хихикнув действительно мерзким голосом, он стремительно бросился бежать вниз, в ущелье.
      Растерявшись от этой выходки, Мартин обеими руками взъерошил волосы.
 
      Солнце пробилось, наконец, сквозь туман, и на душе у Мартина стало легче. Желтый камень Зират. Он спрятан где-то здесь. Нужно только найти его и взять.
      Мартин прихватил жестяное ведро, заляпанное желтой краской, и решительно зашагал по скользкой дороге к ручью.
      У ручья, возле цветущего белого дерева, весело горел костер. В точно таком же жестяном ведре, только менее грязном, уже закипала вода. Сидя на корточках, Исангард задумчиво рассматривал камешки, лежащие на берегу. Белые, рыжие, иногда с яркими желтыми пятнами, словно кто-то присыпал их пригоршнями цветного порошка. Кода, пристроившись рядом, говорил:
      — Не нравится мне здесь.
      — И мне не нравится, — соглашался Исангард. — Очень уж тут красиво.
      — Слишком ярко, — сказал Кода. — Это всегда опасно.
      За их спинами чернела последняя штольня — самая нижняя. Справа от Исангарда возвышалась гора отвалов. Штольня не была заколочена, только осыпалась немного. Вход в нее был обгрызен ветрами. Порыжевшие полупрозрачные кубики кристаллов, размером не больше дюйма, покрывали скалу там, где проходила трещина.
      Мартин машинально протянул руку и без всяких усилий снял со скалы несколько кубиков, поражаясь правильности их формы. Там, где кубик не был покрыт ржавчиной, были видны бледно-желтые грани. Мартин размахнулся и бросил кристаллы в воду.
      Исангард и Кода обернулись к нему одновременно, и на их физиономиях, таких разных, появилось одинаковое выражение досады. Мартин поднял бровь. Этого только не хватало. Я им, оказывается, мешаю беседовать.
      Исангард встал.
      — Доброе утро, господин, — сказал он. — Сейчас будет чай.
      Мартин зашел в ручей и долго, с шумным плеском, умывался. Сразу стало легче. Перестали слипаться ресницы, ушел озноб. Он обтерся рукавом.
      — Чай? Какой еще чай?
      — У меня в кармане было немного.
      — Что же ты раньше молчал?
      — Берег до гор, — спокойно объяснил Исангард. — В горах без чая трудно.
      — Вот дурак, — пробормотал Мартин, — ты же мог не дожить до этого.
      Исангард не ответил.
      Мартин еще раз оглядел ущелье. Он уже начинал понимать, что небольшой камень можно отыскать здесь только с помощью чуда. А чудес, как учит революционная теория и практика, не бывает. И все-таки я найду его, подумал Мартин, сжимая губы. Найду, даже если мне придется перебрать все эти отвалы, камень за камнем.
      Между тем Исангард и Кода возобновили свой негромкий разговор, словно Мартина здесь и вовсе не было.
      — Ты заметил, Кода, во рту странный привкус, — сказал Исангард.
      — Я заметил странный привкус, — проскрипел Кода, — как будто под языком железный шарик.
      Исангард снял с огня ведро и, порывшись в кармане, вытряхнул на ладонь горсть чая.
      — Отойди-ка в сторону, — сказал он Коде, сливая лишний кипяток на землю.
      — Нехорошо здесь, — сказал Кода, наблюдая за ним. В больших глазах пустынного гнома появилась тревога, и они стали косить еще больше. — Нехорошо здесь, Исангард. Даже мне. Людям тем более.
      — Глупости, — сердито вмешался Мартин. — Предрассудки. Место как место…
      — Это плохое место, господин.
      — Плохих мест не бывает. Не городи чушь, Исангард.
      — Может, и нечистой силы не бывает? — вставил Кода.
      Исангард больно стиснул его пальцы, и Кода затих.
      — Господин, — вполне серьезно сказал Исангард, — Кода видит здесь беду, и я склонен с ним согласиться. На этих каменоломнях люди быстро умирали от болезней. Что ты потерял в ущелье? Нам лучше уйти.
      — Ты никуда не уйдешь. Этот рудник знаком тебе?
      — Я здесь бывал, — уклончиво ответил Исангард.
      — Сколько здесь штолен?
      — Одиннадцать.
      — В нижнюю полезешь ты. А я осмотрю верхние, — заявил Мартин.
      — Никуда он не полезет, — Кода втиснулся между людьми. — Там смерть. Я не позволю ему это делать.
      Исангард схватил Коду за плечо и оттолкнул его в сторону.
      — Что ты хочешь здесь найти, Мартин? — спросил он, впервые называя своего хозяина по имени.
      — Где-то в штольнях спрятано целое состояние, — начал Мартин, — и если ты поможешь мне отыскать его, я отпущу тебя на свободу.
      — Врет, — прокаркал Кода.
      Неожиданно Исангард рассмеялся. Мартин впервые видел, как этот человек смеется.
      — Ты что, — спросил Исангард, — хочешь найти желтый камень Зират?
      — Тебе известно об этом сокровище? — поразился Мартин.
      — Да кто же в Аш-Шахба о нем не знает!
      Мартин почувствовал себя уязвленным.
      — Знают, может быть, и все. А найду его я.
      Исангард поспешно опустил глаза, скрывая усмешку.
      — Тогда начни с верхней, — предложил он. — Я обыщу нижние. Как ты и сказал. Возьми с собой чай.
      Мартину и самому хотелось убраться подальше от опасного места. Как ни противилось его сердце выкрикам маленького гнома о том, что здесь-де нехорошо, Мартин шестым чувством понимал: лучше держаться отсюда подальше.
      Изобразив на лице суровое дружелюбие, Мартин значительно посмотрел в темные глаза Исангарда и произнес:
      — Я доверяю тебе, Исангард. Не подведи.
      Глядя, как Мартин взбирается наверх, унося с собой ведро с чаем, Исангард еле слышно пробормотал:
      — Дурак… — Он повернулся к Пустынному Коде, который обиженно хлопал пушистыми светлыми ресницами и ждал, пока его заметят. — Иди ко мне, малыш.
      — Я сержусь, — с глубоким вздохом ответил Кода. — Ты толкнул меня. Ты смеялся надо мной.
      — Прости меня, Кода.
      — Ты неискренне говоришь это. Я сержусь.
      Они немного помолчали. Исангард снова начал перебирать гальку. Первым не выдержал Кода.
      — Я сержусь, — напомнил он жалобно.
      — А ты не сердись, — посоветовал ему Исангард.
      Гном потоптался на месте и решил сменить тему разговора.
      — Мартин — гнусный тип. Он толкает тебя на верную погибель…
      Косящие золотистые глаза медленно налились светом, и Кода вкрадчиво спросил:
      — Исангард, можно, я наведу на Мартина порчу?
      — Еще что выдумал, — сказал Исангард, вставая.
      — Я еще выдумал, — подтвердил Кода. — А если устроить обвал в горах?
      Исангард покачал у него перед носом грязным пальцем.
      — Ни обвалов, ни землетрясений, ни эпидемий чумы. Понял? Шею сверну!
      — Понял, — уныло сказал Кода. От разочарования его уши повисли, как увядшие лопухи. — Ни обвалов, ни землетрясений, ни эпидемий чумы. Свернешь шею. Человек!
      В последнее слово он вложил всю горечь обиды.
      — Рабы — не люди, — заметил Исангард.
      Кода хлопнул ресницами и вдруг расцвел улыбкой.
      — А беглые рабы? — поинтересовался он.
 
      Мартин бил подобранным возле штольни молотком по скале и чувствовал себя чем-то вроде прикованного Прометея после того, как тот уже освободился.
      — Привет, — произнес голос у него за спиной.
      Голос был женский.
      Кто она — фея гор, царица весны — только бы не спугнуть. Если Мартин будет с ней вежлив, она поможет ему. Она укажет розовым пальчиком: здесь твое сокровище, парень. Лучше поступиться разок воинствующим материализмом и прибегнуть к помощи предрассудка. Дело стоит того.
      Но дама не была ни феей гор, ни царицей весны.
      Слегка расставив ноги в сапожках из мягкой желтой кожи, перед Мартином стояла Дин.
      Она была одета как мальчишка, в шаровары и белую рубашку. Хлыстиком чернела тонкая косичка с вплетенными в нее медными монетами. Мартин не сразу заметил, что в опущенной руке она держит аланский меч — прямой и более короткий, чем носят здешние воины.
      — Привет, Дин, — пробормотал Мартин, смутившись. — Ты… что ты так смотришь? — И неожиданно спохватился: — Откуда ты взялась?
      — Я шла по твоим следам.
      — По пустыне? Одна?
      — По пустыне, — высокомерно сказала Дин. — Одна.
      Мартин чувствовал, что она говорит правду, и похолодел.
      Машинально он отступил на шаг и тронул рукоятку своего кинжала. Такие ножи — широкие, тяжелые, с рукоятками из гладкой кости — называли «лысая голова».
      Дин развела руки в стороны, сверкнула сталь ее меча. Бледное лицо девочки было неподвижным, словно вырезанное из камня. Мартину стало жутко. Убить это существо, подумал он внезапно, убить и избавиться от кошмара. Она оборотень, лисица. Он вспомнил, как рыдали ночью шакалы.
      Дин опустила руки. Мартин смотрел на нее во все глаза и ждал, когда она превратится в самку шакала, в лисицу, во что-нибудь ужасное. Но она продолжала оставаться девочкой.
      — Где камень? — спросила его Дин.
      — Какой камень?
      — Мартин-Перс, ты лжешь.
      — Ты рехнулась, Дин! Какой еще камень?
      — Желтый камень, похищенный у Зират. Ты нашел его. Теперь отдай.
      — Клянусь тебе, Дин…
      — Лучше не лги, Мартин. Этот человек показал его тебе.
      — Кто? Какой человек?
      — Тот, которого ты украл у меня. Исангард. Отдай мне камень, а раба можешь забирать себе.
      — Ты ошибаешься, Дин. Он даже не знал, зачем мы идем сюда.
      — Разве не он привел тебя в это ущелье?
      — Нет!
      — Стой, не шевелись, — приказала Дин. Она пристально посмотрела на растерявшегося Мартина, и ему вдруг стало холодно. Озноб пробрал его до самых костей. А Дин смотрела и думала о чем-то своем, тайном.
      «Почему я послушно стою перед ней, не смея шевельнуться?» — в смятении думал Мартин.
      Наконец она с легким вздохом сказала:
      — Да, ты его не видел…
      Теперь, когда странная власть над ним Дин закончилась, Мартин ощутил прилив ярости. Освободившись от оцепенения, он выхватил нож и подскочил к Дин, навалился на нее тяжелым плечом, приставил нож к ее горлу.
      — Что ты знаешь о желтом камне? Где он? Говори, дура!
      Дин молчала. Черные узкие глаза не видели Мартина, ее взгляд снова ушел куда-то в глубину ее сознания. Избавиться от постыдного страха перед этой сумасшедшей — ничего другого Мартину не хотелось. Он больше не колебался.
      — Чертовка, дрянь, — прошипел он и сильно всадил нож в ее пульсирующее, очень белое горло.
      Нож сломался.
      Мартину показалось, что он ударил по камню. Но на горле осталась тонкая красная царапина. А лицо Дин было по-прежнему неподвижным.
      Мартин выпустил девочку. Дин уселась на землю, скрестив ноги, и уставилась куда-то на вершины гор. Точно пыталась заглянуть за перевал. Шатаясь, Мартин стоял перед ней и тупо смотрел на обломок ножа.
      — Я Зират, — ровным голосом, как будто ничего не произошло, сказала Дин. — Я Зират Капризная, Своевольная, Дарящая Радость. Великая богиня Алат — моя младшая сестра.
      — Богов не бывает, — пробормотал Мартин, слабея. — Боги — это фантастические отражения одушевляемых сил природы в сознании людей.
      Спокойный детский голос продолжал:
      — Я хочу получить назад мой камень.
      Наваждение становилось нестерпимым. Мартин отчаянно закричал:
      — Я не верю тебе! Шарлатанка!
      Она рассматривала его без всякого интереса.
      — Где Исангард?
      — Зачем тебе грязный раб?
      — Он видел мой камень, — сказала Дин уверенно. — О, он видел. У всех, кто его видел, остался свет в глазах. Я замечала.
      — Ну, предположим… А если он не скажет?
      — Он ничего не сказал тебе, — отозвалась Дин, — потому что ты обращался с ним, как со скотиной. Тебе просто повезло, что у него не хватило ума зарезать тебя сонного. — Она встала. — Прощай, Мартин-Перес. За перевалом заканчиваются мои владения. Если хочешь, иди туда. Но в Аш-Шахба тебе лучше не появляться. — Впервые за все это время она смотрела ему в глаза. Смотрела и улыбалась — ясной, жестокой, немного отрешенной улыбкой. — Алат может потребовать человеческих жертвоприношений, если я ее попрошу…
      Повернулась и пошла.
      Вытаращив глаза, Мартин смотрел вслед девочке, легко шагавшей по скользкой дороге в сторону перевала. Он поддал ногой обломок своего ножа, и металл звякнул, ударившись о камень.
      — Дин, — сказал Мартин. — Дин. Таких имен не бывает. — Он задрал голову и крикнул: — Богов не бывает!
      Но эхо промолчало, словно у него на этот счет было другое мнение.
 
      — Я сразу понял, что ты задумал, — сказал Кода.
      Они сидели вдвоем на берегу реки Белой, глядя на ее мутные бурные воды. Горы остались позади. Прямо перед ними, на противоположном берегу, белели глинобитные стены Хаддаха, тонущие в цветущих деревьях.
      — Ты задумал побег, — сказал Кода, — и я тебя одобряю.
      — С чего ты взял, о Кода, порожденье дикой пустыни, что я нуждаюсь в твоем одобрении? — отозвался Исангард.
      — Я порожденье дикой пустыни, — мечтательно откликнулся Кода. — А ты человек. Ты нуждаешься в одобрении. Люди всегда нуждаются в одобрении.
      Исангард снял сандалии.
      — Сколько воды, — сказал он, глядя на реку. — Просто не верится.
      Вода была ледяная, но Исангард словно не замечал этого. Река казалась ему огромным праздником. Он стоял по колено в мутной воде, повернувшись лицом к течению, и смотрел на нее в молчаливом восторге.
      Бас Коды:
      — Ой.
      Исангард повернулся. Солнце светило ему в глаза, и он не сразу понял, чей это темный силуэт неожиданно вырос на берегу. Он только отметил, что этот человек пониже ростом, чем Мартин-Перес.
      Исангард медленно вышел на берег. После воды трава была блаженно теплой.
      Худенький подросток с мечом в руке разглядывал перетрусившего Коду. Кода злился, и глаза у него неудержимо разъезжались в разные стороны.
      — Нечистый, — определил подросток. — Из низших…
      — Я Пустынный Кода, — прогудел гном оскорбленно.
      — Вас не всех еще истребили?
      — Милости Алат твоему пути, — вежливо сказал Исангард, подходя.
      Кода мгновенно перебрался к нему и начал демонстративно дрожать, поддавая трясущейся спиной ему под колени.
      Подросток опустил голову и пошел к ним навстречу легким танцующим шагом, словно взлетая над прибрежной галькой. Исангард шарахнулся и отдавил Коде ногу.
      — Не бойся, — сказала Дин. — И этому своему скажи, чтобы не трясся.
      — А кто боится? — хрипло спросил Кода. — Кто тебя здесь боится?
      Исангард тоскливо посмотрел в сторону Хаддаха и неожиданно рявкнул на Коду:
      — Успокойся, ты! Тебе ничего не сделают!
      — Я нечистый из низших, — пробубнил Кода. — Ты знаешь, кто она?
      — Моя госпожа, — хмуро ответил Исангард.
      — Не только твоя, — заметил Кода.
      — Кода, молчи, — приказала Дин. Она начала сердиться.
      Но Кода внезапно выскочил вперед и яростно завизжал:
      — Здесь не твои владения! Можешь не строить из себя! Богиня! Все, кончилась твоя власть! Здесь ты просто девчонка!
      Дин схватила его за шиворот, и Кода мгновенно задохнулся. От злости глаза у него стали совершенно желтыми.
      — Отпусти его, госпожа, — сказал Исангард смиренно. — Он очень напуган. Совсем свихнулся.
      — Я не свихнулся, — прохрипел Кода, зависая.
      Не выпуская пустынного гнома из рук, девочка задумчиво заговорила:
      — Он прав, Исангард. Я…
      — Зират, Зират! — снова заверещал Кода. — Капризная, своевольная! Зират Убийца! Опаснее ядовитой змеи в желтых песках!
      Исангард опустил голову. Богиня. Опасней ядовитой змеи. Как будто он не знал этого с самого начала!..
      — Я Зират, — подтвердила девочка. — Нас четыре сестры, там, в Аш-Шахба. Алат — владычица города. Нам построили храм за Серыми Стенами. Но здесь это не имеет значения. Мы враждуем с владычицей Хаддаха. Иногда в эту войну вмешиваются люди, как это было два года назад…
      Маленькая богиня, утратившая свою власть, стояла на берегу мутной реки, держа в правой руке прямой аланский меч. В левой болтался забытый Пустынный Кода. Эти детские руки, искусанные мошкой, брали из печки пылающий уголь. Исангард сам видел, как это было. Осталось только благодарить судьбу за то, что она нашла его так далеко от Серых Стен.
      — Прости меня, госпожа, — сказал он тихо.
      — Тебе не нужно бояться, Исангард, — сказала Зират. — Я не сержусь на тебя. Это Мартин во всем виноват. Но я и на него не сержусь больше. Он скоро умрет.
      — Зачем ты шла за нами, госпожа Зират? Разве не для того, чтобы наказать меня за непослушание?
      — Ты не самый лучший из людей, — ответила Зират. — Ты мне не нужен. Я хочу получить назад мой камень.
      — Ты говоришь о желтом камне Зират?
      — Да. — Дин заговорила совсем тихо. — Его украли у меня незадолго до конца войны. В нем часть моей силы. Ради него я ушла к людям. Я смирила мои капризы, стала выступать на площади. Я превратила свои тайные знания в уличные фокусы. Я бродила по рынку, заглядывала людям в глаза. Я нашла свет моего камня на твоем лице. Ты видел его.
      — Да, — сказал Исангард. — Он чудо, госпожа.
      Кода собрался с духом и начал извиваться в руках девочки, норовя лягнуть ее в колено. Зират, наконец, отпустила его. Потирая шею, Кода уселся на траву и принялся ворчать себе под нос. Равнодушная природа была оповещена о том, что он, Кода, сыт по горло богинями, которые шляются, где попало и суют свои руки, куда не просят. И вообще лучше бы ему, Коде, умереть у племени черных шатров, чем принимать такие муки.
      — Я был в той банде дезертиров, которая напала на твоих жрецов, Зират, — сказал Исангард.
      — Знаю. Ты говорил об этом, — напомнила Дин. — Там, в лавке Афзы.
      — Я бы рассказал тебе все и так, без дурмана, — заметил Исангард.
      Дин улыбнулась.
      — Я не хотела, чтобы ты догадался, что именно в твоем прошлом мне понадобилось. Но ты начал умирать и не успел назвать место, где вы спрятали камень.
      Исангард отмолчался. Значит, она пощадила его. Капризная Зират. Своенравная Зират. Смертоноснее смерча в пустыне.
      — Ты сбежал от Мартина? — неожиданно спросила она.
      — Да, — ответил он тут же.
      — Ты не боишься, Исангард, что тебя поймают? Власти Хаддаха теперь выдают беглых в Аш-Шахба.
      — Судьба, — угрюмо ответил Исангард. — В любом случае я пойду за реку. В полумиле отсюда когда-то был мост… — Он склонился над Кодой. — Вставай, малыш. Мы уходим.
      Кода поднялся на цыпочки и прошептал ему на ухо:
      — Исангард, на пару слов…
      Исангард оглянулся на Дин и пожал плечами, словно прося прощения за очередную выходку гнома. Когда они отошли в сторону, Кода посмотрел ему в глаза и строго произнес:
      — Отдай госпоже Зират ее камень.
      Исангард постучал его пальцем по лбу.
      — О чем ты?
      — Не ври мне, Исангард, иначе я в тебе разочаруюсь. — Розовые уши Коды слегка покраснели. — Ты же сам спрятал его в нижней штольне, а потом в драке убил своего спутника…
      — Тише. Она услышит.
      Исангард покосился в сторону Дин.
      — Я разочаруюсь в тебе, — повторно пригрозил Кода.
      Надо же, такая мелкая нечисть — и туда же. Воображает, что кто-то дорожит его мнением.
      — Этот камень — целое достояние, — шепнул Исангард. — Подумай, Кода. Мы сможем купить себе дом. Или корабль. Или верблюдов. Что захотим…
      — Отдай, — проскрежетал Кода.
      Исангард повернулся к Зират. Ничего от богини не было в ней сейчас. Она пришла одна, растеряв по дороге все свое могущество. Здесь, на земле своих врагов, она почти ничего не может с ним сделать.
      Он осторожно вытащил из-за пазухи небольшой сверток. Один за другим откинул четыре угла грязного платка, и тихим, глубоким светом засветился в его руках прозрачный лимонно-желтый кристалл, похожий по форме на обелиск.
      Зират потянулась к нему. На ее лице, обычно непроницаемом, была написана откровенная жадность, глаза разгорелись. В нетерпении она переминалась с ноги на ногу. Наконец взмолилась:
      — Дай!
      Но Исангард все не мог расстаться со своим сокровищем.
      — А что я получу взамен? — крикнул он. — Я хочу купить дом!
      — Я могу дать тебе свободу, — предложила Зират. — Настоящую.
      — Соглашайся, — шепнул Кода, многозначительно моргая.
      — Свободу я могу взять сам, — сердито сказал Исангард. — Я не рожден в рабстве.
      — Ты умрешь в рабстве, если не согласишься, — зашипел Кода.
      Исангард опустил руку, и Зират бережно взяла с его ладони свой камень. Казалось, свет кристалла проникает между ее пальцев и окрашивает их в смуглый золотистый цвет. Она выпустила из рук аланский меч, и клинок вонзился в дерн. Зират медленно пошла прочь, к перевалу. Исангард растерянно смотрел ей вслед. Ни человека, ни Пустынного Коды больше не существовало для Зират. Она шла, легко ступая по траве, не останавливаясь и не оглядываясь, пока не исчезла, наконец, за поворотом.
      — Богиня, — значительно прошептал Кода.
      Исангард поднял меч, который оставила ему Зират.
      — Выгодный обмен, ничего не скажешь.
      — Мечи — сталь для свободных, — сказал Кода. — Железо для рабов — цепи.
      Исангард провел ладонью по клинку.
      — Красивый, — нежно сказал он. — Я дам ему женское имя, и другой подруги у меня не будет.
      — Это обычай? — полюбопытствовал Кода.
      — Нет, это я так решил. Я назову его именем моей матери. Ее звали Атвейг.
      — Красивое имя, — вежливо сказал Кода.
      Исангард перевернул клинок другой стороной и побледнел. Кода впервые видел его испуганным и, еще не зная, в чем дело, сам не на шутку перетрусил.
      — Что там?
      Исангард прикрыл глаза, чтобы успокоиться.
      — Ничего особенного, — нехотя сказал он. — Смотри сам.
      Кода с опаской заглянул, вытягивая шею.
      — Меч, — сказал он, недоумевая.
      Исангард провел пальцем по надписи, сделанной на клинке четкими ломаными буквами.
      — «Я Атвейг», — прочел он. — «Подруга Исангарда».
 
      В белый городок они вошли за несколько часов до заката. Кода плотно завернулся в свой рваный плащ и низко опустил капюшон, скрывая уши. Он был похож теперь на ребенка лет десяти, который цепляется за руку старшего друга и, пыхтя от усердия, семенит рядом.
      Над главными воротами города, сложенными из обожженных кирпичей, лениво шевелился пыльный флаг с изображением крылатого змея на зеленой ткани. Против флага стояла статуя богини с чудовищными бедрами. Статуя была покрыта серебряной краской, которая изрядно облупилась. Теперь статуя имела жалкий вид, словно владычица Хаддаха подцепила какую-то скверную болезнь.
      По случаю праздника, который назывался Весеннее Неистовство Инанны, у ног статуи лежал венок из бумажных цветов, который возлагался ежегодно местными почитателями культа. По обе стороны статуи неподвижно стояли две толстенькие девочки, одетые в одинаковые черные платья, — храмовые ученицы. За ними лениво наблюдал жирный жрец, совершенно лысый. Он сидел на вросшей в землю лавочке и подремывал, истекая потом.
      У ворот было тихо. Издалека доносилась музыка и нестройное пение.
      Исангард остановился. Ворота вели в мир людей. После пустыни и поющего ущелья в горах он возвращается к людям, и Исангард заранее знал, что полюбит этот городок и будет вспоминать его. Бывают такие города — и поглядеть толком не на что: глухие белые стены, подсыхающий на крышах навоз, яблоневые или миндальные ветки, поднявшиеся над забором, бурые воды реки под обрывом, постоянное присутствие гор, и больше ничего… но есть в них что-то, от чего так и тянет бросить все и вернуться туда навсегда.
      Исангард смотрел на стены Хаддаха, на ломящиеся из-за заборов на волю цветущие ветки, на уходящие в гору узкие улицы, по которым стекала невесомая пыль. Сейчас они поднимутся по узкой улочке на площадь и получат даром незнакомый праздник мира людей.
      Кода, исподтишка наблюдавший за своим другом, подергал его за руку.
      — Исангард… Я есть хочу.
      — Сейчас что-нибудь купим, — отозвался Исангард.
      Они пошли наверх. Человек впереди, пустынный гном, прихрамывая, за ним. Исангард слышал, как сопит маленький Кода, и немного замедлил шаги.
      Рыночная площадь была обнесена невысоким глинобитным забором. Посреди площади ходила по кругу старая лошадь и вращала колесо, к которому были прикреплены специальные сиденья для желающих прокатиться.
      Пожилые хаддахские дамы, которым в день Весеннего Неистовства Инанны полагалось пускаться во все тяжкие, сидели на пятках кружком, уронив покрывала на плечи и распустив седые волосы, и пели слаженным хором. Лишь на самых высоких нотах их голоса слегка дребезжали. За старушками полуодобрительно-полунасмешливо наблюдала кучка зевак. Песни перетекали одна в другую и не имели ни начала, ни конца. На другом конце площади старательно фальшивил оркестр, иногда заглушая голоса. Тощие собаки смиренно побирались под ногами. Над площадью плыли облака.
      — А как ты купишь еду, — заныл Кода снова, — у тебя денег нет. Ты сам беглое имущество.
      — Молчи, нечистая сила, — прошептал Исангард.
      Оборвав пение, старушки, как по команде, поднялись и дружно уселись на колесо, с хохотом выгоняя зевак. Лошадь дернулась и пошла быстрее. Лихо взвизгивая, дамы понеслись по кругу.
      К забору, грохоча и разваливаясь на хочу, подкатила телега, и неряшливый старик начал торговать с нее холодным кислым молоком и лепешками. Кода, ерзая от жадности, глазел на эти сокровища.
      — Ты умеешь красть? — спросил он Исангарда, облизываясь.
      — Только грабить, — был ответ. — А что случилось?
      — Да я есть хочу, — напомнил Кода.
      — Веди себя потише, — сказал Исангард, склонившись к его уху. — Ты ведь не хочешь, чтобы меня побили камнями за то, что я вожусь с нечистой силой?
      Кода замолчал. Исангард достал из кармана две серебряные монеты — те самые, что остались у него после сделки с людьми черных шатров. И скоро уже Исангард и Кода сидели вдвоем на корточках на глинобитном заборе, как две потрепанные вороны, и уплетали лепешки, запивая их кислым молоком.
      Облезлый пес сверлил их умоляющими глазами, развесив уши, страдальчески сдвинув желтые точки бровей и умильно растянув пасть.
      — Хорошо работает, — похвалил Исангард, — профессионально.
      Он отломил кусок от своей лепешки. Пес поймал кусок на лету и проглотил, только зубы лязгнули.
      — Все, — сказал ему Исангард, — больше не дам.
      Пес был умным, опытным побирушкой и, ничуть не обижаясь, удалился, шевеля опущенным хвостом.
      Небо мутнело — сперва от жары, потом от влаги. Собирался дождь. Темнело. Гуляющие расходились по домам. Старую лошадь выпрягли из колеса и увели. Девочки-жрицы натянули над толстяком навес из полосатой ткани, чтобы он мог продолжать свое бдение, не подвергаясь опасности промокнуть, и убежали.
      Только двое бродяг не знали, куда им деться от дождя. Они так и остались сидеть на заборе, когда хлынул ливень. Холодные струи поливали дома и цветущие деревья, заползали за шиворот. Кода поспешно затолкал в рот остатки своей лепешки, чтобы не размокла.
      — Я Пустынный Кода, — сообщил он горестно. — Мне сыро.
      — Если бы у меня был сейчас желтый камень Зират, — сказал Исангард, — мы не сидели бы на заборе под дождем.
      — О, не жалей, — отозвался Кода, шмыгая носом. — Ты получил кое-что взамен.
      — Чудесный меч, — согласился Исангард.
      — Меч, И город Хаддах. Реку и дождь. Весь мир. Ты теперь свободен, ну и дурак же ты, Исангард.
      Дождь все не прекращался. Исангард и Кода сидели, скорчившись, на мокром дувале, и слушали гром, гуляющий по небу.
      — Холодно, — пробормотал наконец Кода. — А тебе не холодно, Исангард?
      — Ну вот еще, — ответил упрямый алан. — Сейчас лето. Летом тепло.
      Толстый жрец под навесом устроился поудобнее и задремал, убаюканный ровным шумом дождя.
      Исангард смотрел, как вода стекает с клинка, и надпись то расплывается, то вновь читается ясно. «Я Атвейг, подруга Исангарда». Хорошо, что Кода заставил его отдать драгоценность законной владелице. Зачем им часть силы Зират? Разве не сказано, что чужая сила гибельна?
      Неожиданно Исангард сообразил, что Кода не мог видеть, как он берет камень из тайника. Ведь Кода тогда еще спал.
      — Слушай, малыш, — начал Исангард. — Эй, Кода…
      Высунув язык, Кода ловил крупные капли дождя.
      — Скажи-ка, как это ты узнал, что желтый камень Зират у меня?
      Кода повернулся к нему, туманно глянул сквозь пушистые светлые ресницы.
      — А ты еще не догадался, человек? Я умею читать мысли.
      — Читать мысли?
      — Ну да. Если сосредоточусь, конечно.
      Исангард задумался. Может быть, использовать таланты Коды? Например, при карточной игре… Получить власть над людьми…
      — Ну, тогда расскажи мне… — Он посмотрел в конец улицы, где под полосатым навесом недовольно заворочался толстый жрец. — О чем, например, думает вон тот господин?
      Кода бросил взгляд на жреца и поморщился.