Но спрашивать дядю Агигульфа я не решался, ибо про себя решил, что лодка краденая, а уличать дядю Агигульфа в краже мне по многим причинам не хотелось. Хотя бы и у чужих он ее украл, что вообще-то доблестный поступок.
      Гизульф смелее меня оказался и дядю спросить отважился, откуда, мол, лодка эта? Дядя Агигульф сказал, что лодка всегда в камышах была, в точности на этом месте. Еще до рождения Гизульфа она в камышах была, чтобы все наши ею пользовались. Еще до того, как деревня в этих краях стала, она в тех камышах была. Неведомо, стало быть, дяде Агигульфу, чья эта лодка и почему здесь лежит. Лежит и ладно. Я тоже в раздумья вдаваться не стал. Гизульф же ухмыльнулся и, к дяде Агигульфу подольститься желая, заметил, что, небось, лодку-то гепиды ладили. Вон какая основательная лодка. И коли гепиды от Скандзы корабль свой несли, то отчего бы им и лодку сюда не принести? Принесли, спрятали и позабыли, где, по тугоумию своему - гепиды, одним словом.
      Дядя Агигульф велел Гизульфу, чтобы рогатину мне передал. Мол, они с Гизульфом лодку понесут к воде, а я с рогатиной сторожить должен - вдруг на мыске чужой окажется? На мыске чужих не оказалось. Спустили лодку на воду. Дядя Агигульф сказал, что лодку держать будет, а нам велел садиться.
      Когда мы с братом в лодку сели, она закачалась. Я выпустил рогатину и схватился за борта. Я сильно испугался, что лодка перевернется и мы утонем, потому что плавать не умели. Дядя Агигульф в воду по грудь вошел, поймал рогатину и меня древком по спине вытянул, как дедушка Рагнарис его самого, бывало: нечего оружие бросать. Затем он и сам в лодку вскочил, ловко, как кот лесной - вот, мол, как надо!
      Весло было одно. Весло в другом месте схоронено было. Его дядя Агигульф самолично у нас на дворе делал, я видел и узнал. Дядя Агигульф и греб. Я все хотел в воду заглянуть, чтобы увидеть, не шевелится ли под водой царь-лягушка, но ничего такого не видел. Дядя Агигульф мне велел не вертеться, потому что лодка опрокинется и все ко дну пойдем. Ему, дяде Агигульфу, двоих из воды не вытащить, и случись что, он все равно Гизульфа, а не меня, спасать будет, ибо от Гизульфа явно больше проку.
      Дядя Агигульф погреб от берега к камышам, где рыба днем таилась. Он осторожно подвел лодку к камышам и показал нам, куда смотреть. Я увидел, что там огромная щука стоит. Дядя Агигульф ее метко острогой поразил. И сказал гордясь, что так-то и врагов в бою на копье берет.
      Я подумал, неужто и прекрасную гепидку так же на копье насадить хочет? Спросил о том дядю Агигульфа. Он засмеялся, и брат мой Гизульф засмеялся тоже, как будто тайна какая-то между ними была. Потом дядя Агигульф сказал, что нет, не так. Иным образом. Да и копье, мол, для баб у него иное. Особое. Я удивился: что за особое копье для баб? Не видел такого. Я решил у них с Гизульфом про то больше не спрашивать, все равно не скажут, только еще больше смеяться будут. Я потом у отца моего Тарасмунда спрошу или у дедушки Рагнариса. А с этими двоими разговаривать больше не стал.
      Плавая в камышах, дядя Агигульф многих щук поразил и все приговаривал, что всех их в щучью Валгаллу отправляет, к щучьему Вотану.
      Дядя Агигульф отдал Гизульфу свой топор. Когда дядя Агигульф щук с остроги снимал, Гизульф топором их глушил, чтобы не выпрыгнули обратно в воду.
      Когда битой рыбы столько набралось, что ноги поставить было уже некуда, дядя Агигульф к мыску выгребать стал. Выбравшись на берег, дядя Агигульф придержал лодку, чтобы мы тоже вылезли, и велел нам рыбу выгружать. Мы по пояс в воду вошли и стали мертвых щук на мысок кидать. Мы развеселились от удачной рыбалки и стали немного баловаться с рыбой, но дядя Агигульф на нас свирепо шикнул, чтобы мы не шумели. А потом добавил, что будет теперь из нас воинов делать. Сам же он ходил ни дать ни взять кот лесной и ноздри раздувал, будто принюхивался. Впрочем, особенно он ничего унюхать не мог, потому что рыбный запах все забивал. У дяди Агигульфа были припасены с собой веревки, которые он продевал сквозь жабры щукам. Три вязанки сделал, две побольше, одну поменьше. Потом кивнул нам, чтобы за ним следовали, только тихо-тихо. Чтобы приучались ходить бесшумно, как воины ходят. Добавил: то, что нас ждет, - оно шума не любит.
      Гизульф крался с рогатиной наперевес, только что язык не вывесил от усердия. Пройдя немного по мыску, дядя Агигульф взял в сторону, а потом замер и рукой знак сделал, чтобы мы подошли. Когда мы подошли к нему с обеих сторон, он показал: вон ОНО.
      Я думал сперва, что это царь-лягушка. И Гизульф так подумал, потому что побледнел. В кустах виднелось что-то серое, грубое, как бы бородавчатое. Дядя Агигульф велел моему брату Гизульфу поразить это рогатиной. Только добавил тихо, чтоб с одного раза поразил. Другого, мол, раза не будет. Мол, и себя, и нас погубишь. И отступил назад, а Гизульфа вперед вытолкнул.
      Гизульф ударил хорошо. Добрый был удар. Рогатина на треть в мягкую землю ушла, пригвоздив то серое и страшное. А потом рывком вытащил рогатину и вскинул в воздух. Серое на рогатине повисло. Сразу было видно, что ОНО мертвое.
      Гизульф одним ловким ударом ЭТО к ногам Агигульфа бросил. Но не успел он молодецки подбочениться, как увидел, что это истлевшие портки. И я это тоже увидел. Это были портки того пропавшего раба-меза, что Гизарна на месте пропажи нашел. Не потащил их тогда Гизарна домой, видать, остерегся одежду мертвого тревожить.
      Гизульф от злости побелел весь. Я в кулачок хихикал и даже на дядю Агигульфа сердиться перестал, хоть и донимал он меня. Дядя же Агигульф, наоборот, сурово брови супил и наставление нам прочитал: вот, мол, что бывает с теми, кто без оглядки ходит.
      Потом велел вещи собирать, а сам полез в камыши - весло прятать. Я ближе к нему был, чем Гизульф, и слышал, как дядя в камышах сдавленно заходится хохотом. Я видел, как у дяди Агигульфа спина ходуном ходит, так ему весело. Да и то сказать, отменную шутку отмочил. Предвкушал, небось, как про то Валамиру с Гизарной рассказывать будет. Может быть, через то и с Валамиром помирится.
      Выбравшись из камышей, снова сурово насупленный, дядя Агигульф взял себе ту связку рыбы, что поменьше, а на нас с братом Гизульфом те, что побольше были, нагрузил. И сказал, что первое задание: настоящий готский воин шутя его исполнит - надо до села добраться засветло, пока рыба не протухла. Притом идти надлежит крадучись, так, чтоб ни одна живая душа не заметила. И что он, дядя Агигульф, будет считать вспугнутых нами птиц, а потом за каждую вспугнутую птицу по затрещине обоим, ибо недосуг ему разбираться, кто из двоих вспугнул. Тем самым он уравнял меня в правах с Гизульфом, так что я перестал печалиться из-за того, что брат мой теперь с дядей дружит, а обо мне и думать забыл.
      Затем они с Гизульфом взялись за долбленку и понесли ее вдвоем с мыска. И в самом деле тихо несли, ни одна ветка не хрустнула. Лодку положили в точности на то место, откуда брали, никто бы не заметил, что ею пользовались. Дядя Агигульф даже камыш подправил. И назад пошли той же тропкой.
      Камыши и осока росли выше человеческого роста, так что укрывали нас с головой. Мошкара ела нас нещадно, да еще мухи на рыбу полетели, но дядя Агигульф запретил хлопать себя по лицу и рукам, убивать насекомых, чтобы не производить лишних звуков. Рыба была тяжелая, а идти надо было с оглядкой, чтобы под ногами не хрустело. И тропка узкая.
      Шли как и прежде - дядя Агигульф с топором впереди, я за ним, а последним брат мой Гизульф с рогатиной. Я больше не чувствовал себя пленником. И одноглазым быть больше не хотел. Не знаю, что думал Гизульф, но зол он был очень - я спиной это чувствовал. Нет, все-таки знатную шутку отмочил дядя Агигульф. Недаром дедушка Рагнарис говорит, что он любимец богов.
      Вдруг дядя Агигульф на полшаге замер и руку с топором в сторону отвел. Я ему чуть в спину не врезался, но вовремя остановился и тоже замер. И брат мой Гизульф у меня за спиной замер.
      И тут мы тоже услышали, что в камыше шуршит что-то, а после и увидели, что там, где тропка поворот делает, камыш шевелится. Но не так, как от ветра, а иначе шевелится. Видно было, что в камышах таился кто-то.
      Дядя Агигульф выждал немного, а потом вдруг, не меняя позы, топор метнул. В камышах что-то тяжелое упало, а больше звуков никаких не донеслось. Тут дядя Агигульф рыбу бросил и острогу тоже бросил, выхватил у Гизульфа рогатину, велел нам стоять, где стоим, а сам туда бросился. Крадучись, подобрался к тому месту, куда топор его угодил. Потом нам рогатиной помахал. Мы быстро рыбу и острогу дядину подобрали и туда припустили, стараясь не шуметь.
      Сперва я увидел что-то бурое. Подумал, что это, должно быть, царь-лягушка о трех головах и снова душа в пятки у меня провалилась. Вспомнил и о рабе-мезе, бесследно пропавшем, о чем портки неоспоримо свидетельствуют. А Гизульф о том же подумал и от зависти губу закусил: подумаешь, кабан. Рядом с царь-лягушкой и кабан не добыча.
      А потом мы разглядели, что это человек.
      Поближе подобрались. Дядя Агигульф и в самом деле великий воин. Топор его чужаку прямо в голову угодил, слева над ухом, там и застрял. Чужак даже вякнуть, видать, не успел, как душа с телом уже рассталась. С боевым топором дяди Агигульфа не поспоришь.
      Я таких людей прежде никогда не видел. И дядя Агигульф потом говорил, что тот чужак в точности как те, с лошадьми, из-за которых ему, дяде Агигульфу, претерпеть пришлось несправедливые гонения. Ох и ненавидел же он чужаков за это! По дяде Агигульфу видно было.
      Дядя Агигульф еле слышно сказал нам, что и другие чужаки могут быть поблизости. Нам повезло, что ветер в нашу сторону дул. Мы с рыбой смердим тут на всю округу. А бросать рыбу жалко; так что надо ноги уносить как можно скорее.
      Чужак волос имел рыжеватый, имел усы и бороду, как любой нормальный человек; одет был в бурую одежду мехом наружу. При себе меч имел. Меч Гизульф снял, доброе оружие, но у нас таких еще не видали. Кривой меч был, а сталь хорошая. Гизульф надеялся, что ему позволят меч у себя оставить, потому что у дяди Агигульфа уже был меч. А я себе нож взял. С резной ручкой нож. Гизульф потом говорил, что таким ножом только репу резать, но я ему все равно ножа не отдал.
      Дядя Агигульф наклонился, топор со скрежетом из черепа выдернул (так глубоко загнал), после велел нам отойти, чтобы кровь нас не забрызгала, и смотреть за тропой, не покажутся ли другие чужаки. Сам же двумя ударами голову от тела отделил и за волосы ее взял. Как поднял отрубленную голову, так с шеи что-то упало. Гизульф первым это поднял. Увидели мы, что это крест на шнурке (шнурок дядя Агигульф топором перерубил).
      Гизульф крест мне отдал. Мы с братом договорились отцу про это не рассказывать. Если Тарасмунд проведает, что мы одного из тех убили, кто верует в Бога Единого, не сносить нам головы. Пусть даже и чужака. Годья в храме нам говорил, что для Бога Единого нет ни гота, ни гепида, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь.
      А Агигульф креста и не заметил. Он в этот момент отвернулся и голову себе к поясу за волосы привязывал - не в руках же ее нести. И меч у Гизульфа отнял. Тоже себе взял. А нож у меня остался, ибо дяде Агигульфу он был без надобности.
      Дядя Агигульф прошептал, что нам уже немного осталось прежде, чем настоящими воинами станем, и велел уходить еще бесшумнее, чем пришли.
      Зная, что поблизости наверняка другие чужаки рыщут, мы с Гизульфом двигались на диво бесшумно и резво. Даже рыба нас не тяготила.
      Уже смеркалось, когда мы проходили дубовую рощу. Чужаков больше не встречали. Дядя Агигульф сказал, что с этим нам очень повезло.
      Возле самого села дядя Агигульф добавил, что нам дважды повезло. Во-первых, остальные чужаки нас не заметили. Не ходят в одиночку в чужие земли. Во-вторых, что не тогда встретились, когда мы на воде были. Если бы мы на лодке были, чужак нас бы снял, как мы щук снимали. И портков бы не осталось. Чужак - он хуже царь-лягушки.
      И в третий раз нам повезло, сказал дядя Агигульф. Когда через дубовую рощу уже вечером шли, да еще с отрубленной головой на поясе. Обычно на запах крови галиурунны ох как слетаются! Я подумал, что их крест, что с чужака сняли, отпугивал, и решил про себя этот крест сохранить, раз он чудотворный.
      Дядя Агигульф сказал:
      - Вам-то хорошо, вы за моей спиной шли, не слышали, как голова вдруг зубами заскрежетала и забормотала у меня на поясе. Призывала на мою голову месть Вотана и злокозненного Локи за то, что убил из засады. И слышалось мне, как в Сыром Логе за рощей выпрастываются из-под земли подземные вепри, чтобы спешить нам наперерез по зову мертвой головы. И голову приходилось постоянно отворачивать лицом вперед, дабы зубами она в мою мужскую стать не вцепилась.
      Я дяде Агигульфу не очень поверил, потому что знал, что чужак этот в богов не верил, а верил в Бога Единого. Но на всякий случай опасался и держался от мертвой головы подальше. Все-таки невесть кто он был, этот убитый. А вот насчет вепрей - тут дядя Агигульф, возможно, и не приврал. Вепри здесь действительно водятся.
      Как мы в село наше вошли, еще издали заметили Ильдихо. Стояла и на улицу глядела, точно высматривала кого-то. Я понял, что она нас высматривала. Не иначе, дедушка ее в дозор отправил. Едва только завидев нас, еще издали, Ильдихо заголосила и прочь припустила, только пыль столбом. Тут уж и дядя Агигульф помрачнел. Понял, к чему дело идет. Дедушка Рагнарис в гневе страшней любого кабана.
      Когда во двор входили, навстречу нам мать наша, Гизела, бросилась. Не глядя, принялась нас с братом по щекам охаживать. Тут-то глаз мне и подбили, который я утром шутейно поджимал, в одноглазого Ульфа сам с собой играя. Потом отец наш, Тарасмунд, вышел и от Гизелы нас оторвал, но не для того, чтобы милосердие к нам проявить, а наоборот, ради новой расправы, еще более свирепой. Так во дворе, на колоде, мы с Гизульфом, братом моим, приняли лютые муки.
      Дядя Агигульф при том рядом стоял, Тарасмунд худого слова ему не сказал. Молча над нами лютовал. Впоследствии дядя Агигульф так нам объяснял: смотрел, мол, какие из нас воины. И что испытание хорошо приняли.
      Когда наши испытания закончились, как раз дедушка Рагнарис на пороге показался и дядю Агигульфа в дом поманил. Суров и страшен лик дедов был. Когда дядя Агигульф в дом зашел (я заметил, что головы мертвой у дяди Агигульфа уже на поясе не было, дел он куда-то и голову, и чужой меч), дедушка Рагнарис моему отцу Тарасмунду бросил, чтобы тот прутьев нарезал и в дом принес. Отец приказание исполнил и все, как дедушка велел, сделал. Прутья в дом принес и вышел.
      И сделался в доме великий грохот. Рев деда Рагнариса доносился. Разъярясь, дедушка Рагнарис за дядей Агигульфом по всему дому с прутьями носился, высечь хотел. А дядя Агигульф от него уклонялся и прятался, о пощаде умоляя, и богов случайно своротил. В полное бешенство пришел тут дед. Начала нисходить на него священная ярость, но дядя Агигульф тут нашелся, опрометью выскочил из дома, в угол двора кинулся и голову с мечом предъявил деду, ибо сумел укрыть их незаметно, чтобы раньше времени трофей не объявлять. Как конь перед обрывом, остановился дедушка Рагнарис.
      Дед мертвую голову обеими руками принял, долго в лицо всматривался, точно узнать что-то хотел. Но голова ничего не говорила. Я боялся, что она может укусить дедушку. Потом к дедушке Рагнарису и дяде Агигульфу отец наш Тарасмунд подошел, и они втроем долго о чем-то толковали. Мы с Гизульфом тоже подошли, но нас отогнал дед Рагнарис. Голова у их ног лежала, а меч из рук в руки передавался. Я Гизульфу сразу сказал: "Плакал твой меч, отберут". Так оно и вышло. Ничего Гизульфу не осталось в утешение, кроме поротой задницы. У меня-то нож был, но нож я Гизульфу не отдал.
      Я спросил потом дядю Агигульфа, отчего он рыбу в нашей реке не ловит. Там многие ловят и ходить далеко не надо, а уловы хорошие. Но дядя Агигульф сказал, что на реке ему ловить не интересно. Да и рыба на реке не такая, как на озере. На озере она вкуснее.
      Дядя Агигульф после той рыбалки по селу гоголем ходил и на всех дворах, где дрался, мертвую голову показывал. И с Валамиром у него замирение вышло. Они вместе напились и после опять подрались, но несильно. Дядя Агигульф потом объяснял, что они с Валамиром играть начали в подвиг дядин и что Валамир захотел дедушкой Рагнарисом быть, отчего драка и случилась.
      Валамир с нашим дядей Агигульфом - большие друзья.
      ВЕСТЬ ИЗ БУРГА
      Через три дня после памятной рыбалки дед мой Рагнарис и Хродомер тинг собрали по поводу мертвой головы. Из нашей семьи там еще отец мой был Тарасмунд, дядя Агигульф и брат мой Гизульф. Гизульфа взяли, потому что он уже взрослый, так дядя Агигульф сказал, а меня не взяли. Мне потом Гизульф рассказывал.
      Сперва о голове скажу. Дядя Агигульф, гордясь собой и в воинский раж войдя, хотел поначалу голову за волосы повесить у нас в доме под потолочной балкой. Но все тому воспротивились. Я думаю, дедушка Рагнарис эту чужакову голову к Арбру приревновал или бояться стал, что дядин трофей с Арбром драться будет, потому что Арбр давно у нас живет, а чужак недавно и вряд ли Арбр потерпит вторую мертвую голову рядом с собой.
      Отец мой Тарасмунд дяде Агигульфу так возразил, что к врагу нужно милосердие иметь и негоже над головой измываться, коли телу погребение не обеспечили. Сказал, что должно голову годье отнести, дабы тот голову где-нибудь в храме сохранил, поскольку погребать ее было еще рано (ее предполагали в бург отвезти, к Теодобаду). А пока годья голову в храме хранить будет, пусть бы заодно нашел время и отпел ее, как положено.
      Пошли мы с головой к годье, однако годья воспротивился и голову не взял. Я думаю, годья потому еще освирепел, что к нему язычник дядя Агигульф явился. А Агигульф потому пошел, что драгоценную голову никому не доверял, даже родному брату. Поэтому и пришел к годье с головой. Дядя Агигульф меня с собой взял, чтобы я ему проводником у годьи был. Он, дядя Агигульф, ведать не ведает, что там в храме Бога Единого и как там себя вести надлежит. Если бы то в капище было, так ведал бы.
      Годья как увидел, что я с дядей Агигульфом и мертвой головой в храм явился, так сразу выскочил и на нас руками замахал. Дядя Агигульф меня вперед выставил: объясняй, мол, годье, что к чему. Я и объяснил, что надо бы мертвую голову в храме сохранить, ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром дерется, от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю, а дедушка недоволен, что Арбра обижают. Да и пахнут голова начала, а в храме места много и благовония есть, чтобы жечь от дурного запаха.
      Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел и посохом нас прогнал, пригрозив еще и Одвульфа натравить.
      По дороге домой мне еще и от дяди Агигульфа досталось. Какой же ты, мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем объясниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил - доволен был, что не удалось ее в храм отдать.
      Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а жрецу дядя Агигульф верил. До капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки голову бы объели, коли жрец не доглядел бы.
      Наконец вся эта возня с головой надоела дедушке Рагнарису. Освирепел дедушка и велел голову засолить, как испокон веков делали. Гизела отказалась голову солить, и дедушка Рагнарис Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела. Гизела Ильдихо выгнала из дома вместе с поганой головой и самый плохой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а мы с братом Гизульфом подсматривали и донимали ее шутками. Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове не нанесла бестолковая баба. Шутка ли - самому Теодобаду голову представлять придется! Может, из-за этой головы целый поход сладится. Сам же дядя Агигульф солить голову наотрез отказался, сказал, что не воинское это занятие - с горшками возиться.
      Дядя Агигульф еще оттого волновался, что годья в храме народ мутить начал и возмущался против головы. Знал бы еще годья, что голова эта от верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли годье про то рассказывать.
      Я решил рассказать ему, но не сейчас, а потом, когда голова уже у Теодобада будет. Неровен час отправит нас годья к озеру за телом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, на сельском кладбище. Тащить же от самого озера безголовое тело, да еще полежавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось. Да и дядя Агигульф бы по головке за то не погладил. Впрочем, дяде Агигульфу - что, ему годья не указ.
      А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то отпевания, не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны. Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо рощи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведет их в наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф говорил, что и ему похожее снится.
      На тинг дядя Агигульф явился, ясное дело, с головой, уже засоленной. Валамир как увидел дядю Агигульфа, так сразу закричал: не боишься, мол, Агигульф, что ежели женишься, то голова жену твою за сиськи хватать будет? Дядя Агигульф решил, что Валамир ему завидует, и сделал вид, что ничего не замечает.
      Меч чужаков дяде Агигульфу сберечь для себя не удалось - его дедушка Рагнарис Хродомеру отнес. Хродомер на тинг с этим мечом явился.
      Когда все собрались, дядя Агигульф еще раз рассказал то, что все уже знали. Его слушали внимательно. Гизульф сказал потом, что жалел о Велемуде. Если бы Велемуд на том тинге был - то-то была бы потеха! Велемуд бы наверняка заявил, что чужака лично знал, и жену этого чужака знал, и дочерей этого чужака бесчестил, и подробности бы привел.
      По счастью, Велемуда, родича нашего, на тинге не было, потому сразу о деле заговорили: к кому с этой новостью посылать и кого посылать.
      Сперва решено было в другое село послать, то, где Гупта живет, и откуда родом Хродомер и дедушка Рагнарис. Нужно предупредить соседей этих о новом появлении на озере чужих, а заодно и вызнать, не слыхали ли они об этих чужаках, кто они и откуда, и с чем пришли в наши земли, и сколько их, и почему таятся. Когда раб-мез пропал у озера, из нашего села в то село посылали с вестью, но в том селе ничего не знали.
      Говорили сперва, что в том селе нужно мертвую голову показать. Дядя Агигульф с головой расставаться не хотел и воспротивился, когда у него хотели трофей его отобрать. Поехать же в то село сам дядя Агигульф не мог. Дедушка Рагнарис объявил, что когда отец его из того села выгнал, он, дедушка Рагнарис, поклялся, что нога его на ту землю больше не ступит. И нога сыновей его на ту землю больше не ступит. И ноги сыновей его сыновей никогда на ту землю не ступят. И потому дяде Агигульфу невозможно в то село ехать. Голову же дядя Агигульф не отдавал.
      Долго судили и рядили, кому ехать и что предъявлять. Наконец Одвульф вызвался ехать. Одвульф очень хотел быть святым, а в том селе Гупта живет. Богарь Винитар был очень недоволен, что Одвульф в то село ехать хочет. Но Хродомер постановил: пусть Одвульф едет. И пусть с собой Одвульф меч кривой возьмет и в том селе покажет.
      Затем решено было кого-нибудь из молодых, кто попроворнее, в бург, к Теодобаду, отправить. Теодобада нужно известить, а заодно разузнать у него новости. Будет ли по осени поход, не слыхали ли в бурге что о тех чужих.
      И еще решили на том тинге, что надо к ближним гепидам гонца заслать. Хоть с ближними гепидами и выходили иногда у наших ссоры, а все же эти ближние гепиды - свои, знакомые. Может, они что-то о чужих знают, чего мы не знаем. К ближним гепидам послать нужно кого-нибудь, кто речью обходителен, обликом приятен, умом зрел. И без головы туда ехать нельзя, ибо гепида убедить трудно, гепиду нужно доказательство, чтобы потрогать и пощупать можно было.
      Богарь говорит, что Фома неверующий гепидом был.
      Ехать же к гепидам необходимо, потому что гепиды в озерных краях живут. Если кто о чужаках и знает, то, скорее всего, они знают.
      Правда, тут сомнение кое-кого обуяло. Неровен час окажется, что голову дядя Агигульф с какого-нибудь гепида снял. Всех гепидов в лицо не упомнишь. Не вышло бы так, что кого-нибудь из соседей умертвил. Долго перебирали всех жителей того гепидского села, в черты лица мертвой головы вглядывались. Вроде, никто не признал знакомца. Но наверняка так и не решили. Опять же, одежда на том убитом чужаке не гепидская была. Да и мечи у гепидов всех прямые. С другой стороны, кто их, гепидов, знает? Может, и им этот меч от кого-то чужого достался. А что в камышах таился - так мало ли что в голову гепидскую придет.
      Тут дядя Агигульф себя храбрецом показать решил и в то село с мертвой головой ехать вызвался.
      Так и порешили; потом дедушка Рагнарис сказал, что негоже дядю Агигульфа одного посылать, и отправили с дядей Агигульфом родича нашего, Валамира. Тот сам вызвался с другом своим идти.
      Дальше думали, кого в бург отправить. Тут охотников много нашлось. Особенно дядя Агигульф с Валамиром переживали, что не ехать им в бург к Теодобаду. У них там много друзей есть среди дружинников. Опять-таки, хотелось бы им себя показать. Да и с мертвой головой покрасоваться, чтобы другим завидно стало. Но ничего не поделаешь.
      Предлагали даже, что, мол, сперва к гепидам заглянут, а после и Теодобада навестят. На то Хродомер одернул их: мол, нечего дурью маяться. Ежели голова гепидской все же окажется, то наш дядя Агигульф с Валамиром от гепидов и не вернуться могут; а предупредить Теодобада все-таки надобно. Гизарна пусть к Теодобаду едет. Так Хродомер сказал. И Рагнарис ему в том не перечил.
      Дядя Агигульф Гизарне недолго завидовал: эка невидаль, в бург поедет. Голову-то с врага все же не Гизарна, а он, дядя Агигульф, снял.
      Тут еще об одном вспомнили. Хорошо бы кого-нибудь в капище лесное послать. Стало быть, пусть Гизарна лучше в капище едет, а к Теодобаду второго Агигульфа лучше отправить, соседа нашего и родича, отца кривой Фрумо. Агигульф-сосед муж степенный, рассудительный, речами до любого дойти умеет.
      Гизарне это очень не понравилось. Но против тинга не пойдешь, а Хродомер и Рагнарис бородами кивали и подтверждали решение: в капище, Гизарна, поедешь, жреца предупредишь, да и пусть расспросит богов жрец-то, не ведомо ли богам что про этих чужих.
      Тут дядя Агигульф с Гизарной кричать стали: зачем в капище ехать, за семь верст киселя хлебать, когда в селе богарь есть. Что ж богарь у Бога Единого не спросит, коли такой умный, что даже голову у себя в храме держать не позволил? Но Одвульф вперед выскочил и закричал, что делать богарю нечего - Бога Единого головой мертвой донимать, только и дел у Бога Единого, что следить, кто там у нас на озере по камышам хоронится.
      Тогда Хродомер сурово споры пресек. Коли решено на тинге, что Гизарне в капище ехать и у богов насчет чужаков спрашивать - стало быть, ехать Гизарне. Пока тут Гизарна с дружками глотку драл, у него, Хродомера, еще одна думка появилась. Коли Гизарне силы девать некуда, так ехать ему, Гизарне, от нашего лесного капища в большое капище, то, что у нас с гепидами общее. В Торово капище. И там все как есть разузнать у Вотана. И козла ему с собой дать, чтобы козла Вотану подарил: радуйся, Вотан! А что касается богаря - он, Хродомер, сам с богарем поговорит.
      Тут гвалт поднялся неимоверный. Кому козла-то для Вотана отдавать? Гизарна совсем кислый стал, будто ранних яблок наелся: мало того, что переться в эдакую даль, так еще и козла с собой тащить.
      Хродомер своего козла отдать решил. Дедушка Рагнарис понял, что Хродомер его в доблести превзойти хочет, и тоже козла пожертвовать решил. Стало быть, двух козлов Гизарне тащить. Гизарна заплакал, не стыдясь, и молить стал, чтобы одним козлом ограничились. Между Хродомером и Рагнарисом чуть до смертоубийства не дошло: стоят, бороды друг на друга уставили, из глаз молнии мечут. Гизульф даже испугался, так он мне передавал.
      Не вняли мольбам Гизарновым; двух козлов ему поручили, ибо не хотели, чтобы кто-то из старцев пострадал. Старцы важнее, чем Гизарна. Одного козла наказали в ближнем капище оставить, в "нашем"; другого же до дальнего тащить, того, что у нас с гепидами общее.
      Вот тебе и вся поездка в бург, к Теодобаду, Гизарна.
      Агигульф с Валамиром животики надрывали, со смеху мерли: герой о двух козлах, ни дать ни взять сам Вотан на колеснице.
      Оду-пастуху и Мунду, который ему помогал, настрого запретили до поры гонять скот на дальний выпас - мало ли что случится.
      Порешили также держать дозор у реки, в том месте, где брод удобный. Дозорным с нашей стороны стоять, чтобы ежели враги покажутся, сразу в село скакать с предупреждением, а брода врагу не показывать. Хродомер на это дело своего раба не пожалел. Самого слабого дал, зато бегать горазд.
      Тут наши дядя Агигульф и отец наш Тарасмунд в голос закричали, что еще и в дубовой роще нужно дозор поставить. Ежели со стороны озер опасность грозит, то не миновать врагам дубовой рощи при подходе к селу. Тут уж рабами не отделаешься, тут конный дозор нужен. Теодагаст с Аргаспом, оба воины молодые, закричали наперебой, что согласны в дозор идти, если им дельных рабов дадут на хозяйство. Не лежала у обоих душа хозяйство вести, а рабов толковых не захватили, все им бездельники попадались, своим хозяевам под стать.
      Хродомер плюнул и сказал, что даст им еще одного из рабов своих. Этот раб на хозяйстве целого Теодагаста стоит и еще пол-Аргаспа в придачу. И проворчал, что в его, Хродомера, время воины и в походы ходили, и хозяйство держать умели. Не было такой лености. И дедушка Рагнарис покивал, соглашаясь с Хродомером (а они редко в чем бывали между собой согласны).
      Решено было, что сменяться будут в дозоре Теодагаст с Аргаспом, чтобы соблазна не было пображничать на пару. А раб за обоими хозяйствами приглядит. Хозяйства, мол, таковы, что тут одной руки хватит с ними управляться.
      И то верно. У Теодагаста халупа перекошенная, зато конь добрый. Аргасп даром что с Тарасмундом, отцом нашим, ровесник, ума не нажил. Все молодым себя мнит. У обоих в головах ветер да походы, а из походов ничего путного не приносят. Ох как не любил Хродомер обоих - за беспутность.
      Теодагаст хоть и младше Аргаспа, но старше Валамира, Гизарны и нашего дяди Агигульфа, потому редко они бражничают вместе. Хотя в озорстве да охальничестве могут сравниться и часто соперничают. Но нашего дядю Агигульфа трудно победить.