- Не узнаешь ли меня, Гизульф?
      Но тут дядя Агигульф на телеге поравнялся с ним и сказал устало тому великану:
      - Давай, Лиутпранд, языком с детьми не мели, не до того. - А нам сказал, чтобы шли скорей домой.
      Тут дед на телеге ожил и тоже бранить нас стал, что дармоедствуем. И дяде Агигульфу досталось: совсем ума с Лиутпрандом лишились, вставать ему не дают, надругаться над отцом вздумали...
      Тогда только поняли мы, что рыжебородый великан тот - дядя Лиутпранд. Удивился я, как раньше его не признал. Ведь это тот самый дядя Лиутпранд, что срубил в бою голову нашему дяде Храмнезинду и через это родичем нашим стал. Лиутпранд, когда голову дяде Храмнезинду срубил, потом еще жизнь дяде Агигульфу спас и побратались они. Лиутпранд привозил ту голову в кожаном мешке нашему дедушке Рагнарису и платил вергельд за убийство Храмнезинда и согласился Храмнезинда в нашем роду заменить, после чего и стал нашему дедушке Рагнарису как бы сыном, а нам - дядей, по нашему обычаю. И хотя дядя Лиутпранд не такой близкий дядя, как Агигульф, но мы его все равно любили. И когда он пропал, наша сестра Галесвинта плакала.
      Дядя Лиутпранд прогудел:
      - Беда, Гизульф, беда.
      И следом за телегой поехал к селу. А мы за ними побежали.
      Когда мы во двор вошли, отец наш Тарасмунд и дядя Ульф подле телеги стояли. Дедушка Рагнарис, не переставая, ругательствами их осыпал, а дядя Агигульф в это время говорил торопливо, деда перебивая (чего раньше никогда не делал). Дядя Агигульф сказал, что как тинг начался и дедушка Рагнарис говорить стал, вдруг за грудь схватился и на землю осел. Губы у деда посинели, глаза бессмысленные сделались. Дядя Агигульф сказал, что он испугался. Он и до сих пор боится.
      Оттащили деда в тень, рубаху на нем порвали, чтобы не душила, знахарку кликнули. Знахарка сказала, что в дедушке Рагнарисе худая кровь завелась и что эта дурная кровь с доброй кровью борется. Дядя Агигульф спросил, не выпустить ли из жил дурную кровь? Но знахарка сказала, что это никак нельзя сделать, потому что дурная кровь с доброй кровью перемешалась. Вся надежда на то, что добрая кровь победит.
      И отвар дедушке дала.
      Дедушка Рагнарис отвару выпил, ожил и сказал, что домой ему нужно. Что Теодобад и без него знает, что делать. Что он к Теодобаду Алариха пришлет, отца его. Знает он, как Алариха-курганного к Теодобаду прислать.
      И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
      Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с дедом, так сразу Лиутпранда повстречали, его, дяди Агигульфа, побратима. Лиутпранд сам только-только в бурге появился.
      Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
      Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура, частью облезла.
      Деда на дворе устраивать стали - не в дом же его нести, где Ахма смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что трогать деда опасно.
      Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно, что доберется он до всех нас, и до первого - до этого Лиутпранда, палку об него пообломает.
      Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо распухшими глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала. А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошел, носом потянул и сразу вышел. Никто не рад ему был. Не до Лиутпранда, коли дедушка болен.
      Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. И когда чума была, дедушку она не тронула. Я думал, что дедушка вроде своих богов всегда был и всегда будет.
      А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел - и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд, видать, к нам ехал, в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
      (Атаульф подходит к Лиутпранду. Тот охотно будет говорить с кем угодно. Лиутпранд по натуре человек праздничный. Первым делом Л. спросил "как тебя зовут?". Я обиделся, что он Гизульфа помнит, а меня нет. Лиутпранд - праздничный вариант верга.)
      Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошел. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
      - Ну а тебя, желудь, как зовут?
      Я сказал:
      - Атаульф. - И добавил: - Я любимец дедушкин.
      - Ишь ты! - сказал Лиутпранд и в бороде поскреб. - Ты любимец? А я думал, Агигульф - любимец Рагнариса.
      - Агигульф - любимец богов, - сказал я.
      На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя мое позабыл.
      Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня "желудь". Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты желудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень... И хмыкнул.
      Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
      - Сам ты пень.
      И отошел.
      Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
      Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у нее сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
      Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
      К деду подошел. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел. И вдруг дед сказал:
      - Больно мне.
      Я испугался и отошел.
      Уже стемнело. Звезд на небе не было - затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
      У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями; Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, будет. Куда деда нести - на сеновал или к Ульфу в дом? Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушел подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдет.
      Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил. Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
      - А эта вандалка, Арегунда, у брода сейчас одна сидит. И как не страшно ей?
      Я ответил ему:
      - Вандалка, что с нее взять. Они все, небось, такие.
      Но и мне тревожно было.
      Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде - он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошел куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
      Потом Гизульф спросил:
      - А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
      Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
      Он ответил:
      - Мать сказала. - И помолчав, добавил: - А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дырка на боку, так это Лиутпранд ее сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
      - Как уговаривать-то?
      - Фрамеей.
      Я все еще зол был на Лиутпранда, что он имя мое забыл, и потому сказал, что когда зверя берешь, шкуру лучше не портить. Не от большого ума дырку в кольчуге проделал. Гизульф за Лиутпранда обиделся и сказал, что и я так бы не добыл, не то что целую.
      Чтобы о другом поговорить, я у Гизульфа насчет сынка его спросил. Как, мол, Марда - и правда сынка ему родить хочет?
      Гизульф раздраженно сказал, что не знает он ничего и не его это дело. Дед про то разговор завел - вот пусть с отцом нашим Тарасмундом да с Валамиром, хозяином замарашкиным, и решают - становиться Марде брюхатой или нет.
      Про деда упомянув помрачнел совсем Гизульф и замолк.
      Я спросил его, почему он сынка не хочет. Напомнил, как мечтали мы о том, что сынков гизульфовых пугать будем, когда те подрастут. Но Гизульф вдруг досадливо сплюнул, как это дядя Агигульф иногда делает, сказал, что и петух вон тоже у соседа Агигульфа во дворе риксом стать мечтал. Домечтался.
      Буркнул, что спать хочет. И ушел.
      Гроза ближе стала. По небу гром прокатился. Недаром у Хродомера поясницу ломило.
      Тут от телеги слабый голос донесся - дед что-то говорил. И к телеге тотчас Тарасмунд пошел. А я и не видел, что отец тоже во дворе стоял, так темно было.
      Я стоял, то грозу слушал, то голоса возле телеги. Отец что-то деду говорил, только очень тихо. Потом вдруг Тарасмунд сказал:
      - Атаульф, иди сюда.
      Я удивился тому, что он меня в этой темноте заметил.
      Когда я подошел, Тарасмунд сказал, что дедушка Рагнарис умер.
      Я ему не поверил, потому что дедушка совсем не изменился. Какой лежал, такой и лежал. Я спросил:
      - Он только что живой был. Когда он умер?
      Отец сказал:
      - Только что.
      Мне казалось, что сейчас дед снова откроет глаза и ругать нас с отцом начнет, что спать ему мешаем. Но отец сказал, что сам глаза ему закрыл.
      Из темноты дядья мои появились. И они, оказывается, неподалеку были.
      Отец и им сказал, что дедушка Рагнарис умер.
      Ульф только поглядел на деда и ничего не сказал. А Агигульф вдруг расплылся, как баба, разом и нос у него красный стал, и глаза, щеки затряслись - и заревел, завыл Агигульф, совсем по-детски. Ни Гизульф, ни я так никогда не плакали, даже когда маленькие были и больно ушибались. Агигульф так страшно завыл, что надо всем селом, наверное, вой этот разнесся. И гром в ответ прогремел почти над головами.
      И тотчас же, дядин вой услышав, взвыла Ильдихо, будто сука, у которой щенят утопили. Тянула на одной ноте, тоскливо. Что Агигульф убивается - то понятно было. Но я удивился тому, что и Ильдихо так по деду воет.
      Дядя Агигульф вдруг выть перестал, к дому метнулся. С грохотом уронил что-то в доме, в темноте и не разберешь, что он там творил. Ульф за ним следом бросился.
      Но тут дядя Агигульф выскочил из дома. В свете факела красновато сталь блеснула. Пока Ульф успел дядю Агигульфа поймать, тот уже забор повалил и Ульфа зарубить хотел. Но с Ульфом ему не потягаться.
      В темноте слышно было, как дядя Агигульф лютует и крушит все вокруг. Голос Ульфа доносился. Потом вдруг стихло все. Мы уж подумали, не зарубили ли они друг друга. Но в светлое пятно от факела Ульф вступил, меч в руке держа. И буркнул:
      - Ничего, скоро очухается.
      И сразу забылся дядя Агигульф.
      Во дворе факелов прибавилось. Казалось, почти все село собралось к смертному ложу Рагнариса. А когда их оповестили, того мы не поняли. Потом рассказывали, что Хродомер, уже спать отправившись, при первом ударе грома вздрогнул неожиданно и сказал, что надо бы к Рагнарису сходить. И не успел выговорить, как вой дяди Агигульфа над селом разнесся. Так и узнали.
      Хродомер к Рагнарису пришел. Постоял, посмотрел. Сказал:
      - Не зря все же поясница у меня болела.
      Только это и сказал. И прочь пошел.
      Когда деда Рагнариса только привезли на телеге, Хродомер к нам сразу пришел, но ничего не сказал и ушел. Хродомеровы потом говорили, что он всех на ночь глядя из дома выгнал и богам своим молился.
      Уже спать ложась, бормотал Хродомер совсем уж непонятное. Мол, если доживет до утра Рагнарис, он, Хродомер, ему меч в руки вложит и зарубит Рагнариса, друга своего. Надо бы об этом с сыновьями Рагнариса потолковать, с Ульфом да с Агигульфом. С теми, которые богов отцовских чтут. И Тарасмунда в стороне держать нужно. Нельзя позволить, чтобы он отца родного пиршественных чертогов Вальхаллы лишил.
      Так бормотал Хродомер, засыпая, пока тот первый удар грома не раскатился.
      Но про то мы только назавтра узнали.