Одвульф же сказал, что не готом был Лаван. Из обрезанных был Лаван. Дедушка спросил, вникнуть желая, что у этого Лавана было отрезано и не в бою ли он потерял то, что отрезано было. Воином ли был этот Лаван? Одвульф стал пространно объяснять, в штанах своих с прорехой копаясь. Гизела захихикала, совсем как дочери ее, и покраснела. Она знала, что у Лавана отрезано - годья в храме рассказывал. Дедушка сперва не понял, что Одвульф объясняет, а потом понял, побагровел и с палкой на Одвульфа надвинулся.
      Одвульф и ушел, быстрее, чем хотел, штаны к груди прижимая.
      Вечером дедушка Рагнарис отцу нашему Тарасмунду сказал, мрачнее тучи, что толковал тут с Одвульфом. И обвинять отца нашего начал. Сам в эту историю с Богом Единым влез, своих детей туда же принудил, а ведь им воинами быть. Где это видано, чтобы с воинами так поступали? И рассказал про Лавана - как ему отрезали. Наказал отцу нашему и нам с Гизульфом не поддаваться, ежели приступят к нам Одвульф и годья Винитар с таким поганым делом, и отбиваться до последнего. И его, Рагнариса, и дядю Агигульфа кричать на подмогу. Одвульф-то мужичонка тщедушный, а вот Винитар, пока дурью маяться не начал, был воином славным.
      И в заключение, совсем остервенясь, проревел:
      - Не знаю, что там у Одвульфа в штанах делается, не лазил я к нему в штаны, а внуков моих увечить не сметь!
      И палкой стукнул, мне по ноге попав.
      Тут Галесвинта возьми да брякни:
      - Ничего у Одвульфа не отрезано.
      Напустились на нее и мать наша Гизела, и отец наш Тарасмунд, а пуще всех дедушка Рагнарис: откуда, мол, известно?
      Сванхильда выручить сестру поспешила:
      - А мы видели.
      Дедушка затрясся.
      - Показывал вам, что ли? Стервец!.. В рабство за такие вещи обращают, чтобы свободную девицу совращать и непотребства с нею чинить...
      Видя опасность для девочек, вмешалась Гизела (она обыкновенно молчит, когда дедушка яриться начинает): для того, мол, и дала штаны Одвульфу, что одежонка одвульфова разве что на сеточку рыболовную сгодилась бы, не будь такой ветхой.
      И отошел от гнева дедушка Рагнарис. Девиц же для острастки день велел не кормить, чтобы стати им не мерещились.
      Ильдихо призвал и вопросил грозно, не подглядывала ли и она за статями родича нашего Одвульфа. Ильдихо же, дерзкая на язык, отвечала, что мужчины только и горазды, что статями перед девицами трясти, а как до дела, тут и выясняется: одно им от баб нужно - чтобы сытно их кормили.
      В тот же вечер, уже на ночь глядя, дедушка сильно побил Ильдихо, а с утра на курганы ушел.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА
      С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с дядей Ульфом в бурге у Теодобада и дядя Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, у нас об Ульфе и не говорили. Отец, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с ним редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел. Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.
      Как-то я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше остальных, а Мунда-калеку и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека меньше становится и потому меньше любви вмещает. Потому и хватает дедушкиного сердца на меня и брата моего Гизульфа, а прочим любви не достается ныне.
      Я об этом вспоминал, когда об Ульфе задумывался. Ульфа никто не любит. О нем, может быть, только Од-пастух и Мунд-калека жалеют, да еще друг его Аргасп, только у нас в доме их о том никто не спрашивает.
      Минуло несколько времени с тех пор, как дядя Агигульф с Валамиром от гепидов возвратились. Разговоры о чужаках попритихли. Близилось время жатвы; о том все речи и велись, и думы все об урожае были. Только Аргасп с Теодагастом, сменяясь, продолжали нести дозор в роще дубовой. Как и было оговорено, хродомеров раб за участками их приглядывал. Хродомер однако же ворчать уже стал, что незачем раба занимать на чужих участках, когда на своем работы непроворот. А бездельники эти, Теодагаст с Аргаспом после дозора работать могут.
      Еще один раб прежде у брода был караулить поставлен. С ним так решили: до жатвы пускай сидит, а дальше, как страда начнется, мальцов туда посадят. У мальцов ноги быстрые, а случись беда - отбиваться не придется, тут главное - бежать пошустрее, чтобы стрела не догнала.
      Я радовался, слушая это, потому что так выходило, что мне у брода и караулить. Гизульф - он старше меня и сильнее, в этом году ему всяко на поле наравне со взрослыми работать. Да и род ему продолжать, так что куда ни поверни, а учиться, как с землей поступать, Гизульфу надо, а не мне. Я - младший, мне в походы ходить. Мне нужно воинское искусство постигать.
      Дядя Агигульф как приехал, сразу смекнул, в чем дело, и стал говорить, что у брода опытного воина поставить нужно. И в роще тоже боец потребен. Очень дяде Агигульфу не хотелось на поле работать. Валамиру-то хорошо, у Валамира рабы есть, а дядя Агигульф сам как раб, когда дедушка Рагнарис за него возьмется. Это дядя Агигульф так говорит.
      Однако вышло все иначе. Хродомер так рассудил: Аргаспа с Теодагастом можно домой отпустить и раба, им отданного для помощи, себе назад забрать, а в рощу Валамира отправить. Брод же и в самом деле мальчишкам поручить. Атаульфу, к примеру.
      Да и пастухи за бродом на дальнем выпасе приглядывать будут. А Агигульфу у брода торчать незачем, если работы невпроворот.
      Валамиру в роще одному сидеть было неохота. Скучно, да и страшно, видать. Воины вообще по одиночке ходить не любят, больше парами. Дядя Агигульф говорит, что это неспроста заведено. Дедушка Рагнарис сказал, что так и быть, пусть до страды дядя Агигульф в роще со своим дружком сидит, но потом уж домой пусть вернется. А Валамиру в помощь Ода отправить, стадо же на Мунда-калеку оставить.
      Валамир надулся и стал говорить, что за рабами все одно пригляд нужен. Кто за рабами его приглядит? Дедушка Рагнарис рявкнул, что он самолично приглядит, а заодно и за Валамиром приглядит, больно бойкий стал.
      На том и порешили.
      Валамир с Агигульфом в рощу уехали да там и сгинули. В селе их почти не видели. Замечали только валамирову замарашку, что со жбаном пива нет-нет в рощу нахаживала, только так и понимали, что герои наши в засаде еще живы.
      Все тихо было и спокойно. Один раз только Мунд с Одом говорили, что на дальнем холме вниз по течению всадника видели. Постоял на гребне и исчез.
      А может, померещился им всадник.
      Да и не до всадника этого было, потому что жатва начиналась.
      Гизульфа дедушка действительно решил к делу приставить. В первый день, как на поле выходили, сам отправился брата моего Гизульфа пробуждать. Нашел Гизульфа на сеновале, где тот обнявшись с валамировой рабыней, с замарашкой, спал. Девчонку ту Мардой звали, потому что на хорька лицом была похожа. А другие ее Фанило называли, то есть "Грязнулька". Она на любое имя откликалась, даже на "эй, ты". Ласковая.
      Дедушка как увидел, что Гизульф с этой Мардой спит, осерчал. Палкой Гизульфа огрел, совсем как дядю Агигульфа. Гизульф подскочил и захныкал не хотел на поле идти. Дедушка его с сеновала согнал и пинок присовокупил вдогонку. После Марду за волосы взял, велел в рощу бежать и бездельника этого, сына его Агигульфа, от дружка да от жбана пивного оторвать и домой позвать. Отец, мол, кличет.
      Или в Вальхалле Агигульф себя представляет и не ведает там, в райском блаженстве, что страда началась?
      Добавил, чтоб без Агигульфа в селе не появлялась. Пригрозил: мы, мол, с Хродомером люди старой закалки, дурных баб конями разметывать привыкли.
      Эта Марда только ресницами белыми моргала и улыбалась дедушке Рагнарису. Она привыкла, чтобы на нее кричали. Гизульф говорит, что Марда очень ласковая.
      Дедушка ее от души пониже спины хлопнул, только звон прокатился. И убежала Марда-замарашка в рощу - нашего Агигульфа домой звать.
      Хмыкнул дед и пошел на Гизульфа да на Тарасмунда орать. Скоро, мол, с сопляком Валамиром судиться придется из-за гизульфова потомства. Еще выкупать, упаси боги, замарашку с ублюдком ее придется - не в рабстве же нашему правнуку маяться. Гизульфу крикнул, чтоб шел на потомство свое работал. А на Тарасмунда напустился, точно пес бешеный: куда, мол, глядишь! Распустил сыновей со своим Богом Единым! Прежде, при отеческом богопочитании, и обычай отеческий чтили, семя свое налево-направо не разбрасывали... Рачительны были, чужих рабынь не брюхатили.
      Тарасмунд тихим голосом спросил, с чего, мол, батюшка взял, что Марда брюхата? Дедушка Рагнарис возразил, что по таким, как эта Марда, никогда не видать, что брюхата, пока младенец не запищит.
      Я поближе подошел, чтобы послушать. Неужто Гизульф отцом скоро станет? Я тогда буду дядей, как наш дядя Агигульф, и сынка гизульфова всему обучу, чему нас дядя Агигульф обучить успел. И возмечтал об этом.
      Но тут дедушка Рагнарис развернулся и очень ловко меня палкой достал. Гаркнул, чтобы я под ногами не болтался, а на реку шел и у брода сторожил, раба же, который там сторожить был поставлен, домой, к Хродомеру, гнал работать.
      У брода я поначалу никого не увидел. Покричал немного. Тут в кустах зашевелилось, застонало. Поначалу я испугался, подумал, что враги напали-таки и ранили раба. Но он просто спал там и просыпаться не хотел. Выбрался, борода и волосы клочьями торчат, лицо сонное, глаза недовольные. Не понравилось ему, что разбудил его.
      Я ему то передал, что мне сказать было велено:
      - Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Теперь я тут сторожить буду.
      И поплелся раб, только взором меня наградил сердитым.
      А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Тот раб себе там гнездо свил, соломки натащил. Лежать мягко.
      Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем - и кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и штаны раба-меза. Многому дядя Агигульф нас научил.
      Потом смотрю - Марда идет. Как мимо проходила, я ее за юбку ухватил и рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на меня поглядела, будто обманул ее кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
      Я и говорю ей:
      - Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить для сынка твоего.
      Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось мне:
      - Вультрогота!
      Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды выбрался - и что в ней Гизульф нашел? Тяжелая, как мешок с камнями, и костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем своим хихикает.
      - Не смей, - говорю, - Марда, хихикать!
      Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
      Я ей вслед крикнул:
      - Фанило!
      Сидел я, сидел. Врагов не было. Скучно мне стало. Жалеть уже начал, что на брод меня послали. На поле хоть трудно, да интересно. Можно послушать, как дедушка Рагнарис дяде Агигульфу советы дает. А здесь одни пичуги верещат да на голову нагадить норовят, вот и все развлечение.
      И сморило меня. Зарылся я в гнездо, еще рабом до меня свитое, и заснул сладко.
      Спал я долго. Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. Вспомнил, почему здесь лежу, а не дома. На брод поглядел.
      И обомлел.
      К броду с того берега трое всадников спускалось. И не наши это были, потому что наши все в селе. Двое с копьями, наконечники издалека блестели.
      И понял я: чужаки!
      Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах - ноги как ватные. Отлежал ноги, пока спал.
      Поковылял сперва, потом побежал к селу. Сразу на поля побежал, потому что там все были. Бегу и кричу: "Чужаки, чужаки!"
      Мне навстречу Хродомер вышел и остановил. Спросил, что за чужаки, кого я видел. Я сказал:
      - Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
      Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис - на своих. Человек десять вооруженных навстречу тем чужакам пошли. Я жалел, что дяди Агигульфа нет, что он все еще в роще сидит. Уж дядя Агигульф один бы со всеми троими справился!
      Бросились бежать, чтобы в село чужаков не допустить. На околице вышли им навстречу, встали стеной.
      Чужаков не трое, а четверо оказалось - двое на одном коне ехали. Тот, четвертый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
      Тот, что с мальцом сидел, на землю соскочил и вперед вышел, чтобы с нашими говорить.
      И тут мы увидели, что это Ульф.
      Сильно изменился Ульф. Всегда поджар был, а стал тощий, будто облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И всегда Ульф невеселым был, а тут будто с того света возвратился.
      Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Стилихон был, несносный сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа, что Стилихона притащил. Нам и Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал, доставало.
      Рагнарис Стилихона принял и сразу на ноги его поставил, на руках держать не стал. Сильно подрос Стилихон, тяжелым стал. И глядит зверенышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
      Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему со всем селом, чтобы все знали.
      Дедушка Рагнарис сказал, что где Ульф - там и беда, так что удивляться нечему.
      Тот только зыркнул злобно, но смолчал.
      Тут дедушка Рагнарис на тех головой мотнул, кто на конях сидел и копья держал. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
      Ульф сказал дерзко:
      - Со мной!
      Дедушка Рагнарис проворчал:
      - Небось, такие же бедоносцы, как ты.
      На то Ульф сказал, что насчет бедоносцев не знает, но один из них кузнец.
      Тем временем спутники ульфовы спешились и ближе подошли, коней в поводу ведя.
      Который из двоих кузнец, я сразу понял. Лицо у него темное, с копотью въевшейся, и руки такие, что вовек не отмоешь. Оттого и волосы снежно-белыми казались, и густые, сросшиеся брови. Нос у того кузнеца с широкими ноздрями, будто не то принюхивается, не то гневается. Грудь бочкой, ноги кривые. На прокопченном лице диковатые глаза посверкивают. Я сразу эти глаза запомнил, потому что они покрасневшие были, как будто кровь близко подступает.
      Впрочем, кузнеца из двоих угадать - семи пядей во лбу не нужно было быть, потому что второй из спутников ульфовых девкой оказался. Я таких прежде и не видывал. Дюжая девица ростом с воина, одетая как воин и вооруженная как воин. Сама белобрыса, глаза серые, холодные, рот будто мечом прочеркнули - тонкий и прямой. На кой она такая Ульфу понадобилась?
      Хродомер с Рагнарисом как спутников ульфовых разглядели, так и затряслись от злости. Хродомер Рагнарису сказал, чтобы сам разбирался с гостями, которых сынок дорогой к нему в дом привел, а уже потом к остальным на погляд вел, ежели жив еще останется. Не иначе, как долго по весям шастал, пока таких вергов выискал. Небось, их ни одна банда не брала, одному только Ульфу и пригодились. И вечно-то Ульф, как собака в репьях, отребьем себя обвешивает...
      Рагнарис хотел было Хродомеру возразить, уже и краской налился, и рот раскрыл пошире, да Ульф опередил его. Никакой почтительности в Ульфе не осталось (и прежде-то немного ее было). Руку на рукоять меча положил и Хродомеру велел собачий лай прекратить, а выслушать, что ему скажут. Что-то пережил Ульф такое, что и на Хродомера бы руку поднять не побоялся.
      Слава об Ульфе и прежде такая ходила, что никто с ним драться бы не захотел. И потому замолчали, дали Ульфу сказать.
      - Звать их Визимар и Арегунда, вандалы они. А дома у них нет.
      Рагнарис затрясся и глаза опасно сощурил - не любил вандалов. Тем более - бездомных. Но Ульф опять упредил его, добавив:
      - Не сегодня-завтра и мы такими будем.
      Рагнарис наконец слово вставить смог. Будто запруду прорвало, когда заревел страшно и зычно:
      - Ничуть не сомневаюсь, коли такое вандалище да с такой вандалицей к нам под крышу привел. Они, глядишь, и солому с крыши сжуют, и бревнами закусят, тебя же, дурака, над собственным твоим очагом поджарят.
      Я, глядя на вандалов, был согласен с дедушкой. И все наши были с ним согласны. Дед продолжал:
      - Чего больше-то с собой не привел? Что поскупился, мало взял? Все племя бы ихнее вандальское, свирепое да лукавое, сюда тащил! Никогда в тебе, Ульф, надлежащей рачительности не было...
      И тут до деда дошло, что без семьи Ульф домой явился. Ни Гото, ни Вульфилы с ним не было. И спросил дед:
      - А твои-то где, жена да сын?
      И сказал Ульф тем же голосом:
      - Мертвы они.
      Дед только рот раскрыл, словами подавился.
      Тут отец мой Тарасмунд вмешался и сказал дедушке Рагнарису:
      - Пусть сперва поедят с дороги.
      И в дом позвал Ульфа и вандалов, спутников его.
      Ульф как в дом вошел, сразу запах от Ахмы почуял и спросил, кто помирает. Ему сказали, что Ахма-дурачок помирает.
      - От чего помирает? - спросил Ульф.
      Ему ответили, что по глупости на меч напоролся. Ульф спросил, кто же дурачку меч дал. Тарасмунд отвечал, что сам Ахма меч взял, когда пир готовить надумал, всю птицу перебил, собаку зарезал у тестя своего - все гостей выкликал.
      Ульф насупился и сказал, что правильно дурачок гостей выкликал. Видать, боги его надоумили. А нас те же боги последнего ума лишили, коли не услышали мы голоса их.
      Вандалы же все помалкивали.
      Ильдихо как увидела девицу Арегунду, так плюнула в сердцах. И мать на эту Арегунду с неодобрением поглядывала; сестры же мои, Галесвинта со Сванхильдой, смехом давились.
      Арегунда же сидела прямая, как будто копье проглотила, в одну точку смотрела перед собою. Кузнец камору оглядывал, брови хмурил.
      Как за трапезу сели, дедушка Стилихона рядом с собой посадил. Сверху на них дедушкины боги закопченные мрачно смотрели.
      Все четверо - и Ульф, и вандалы, и Стилихон-малец - жадно ели, как псы, куски глотали. Как трапезу окончили, Тарасмунд Ульфу сказал, чтобы показал гостям сеновал, где им спать лечь; самому же Ульфу наказал вернуться и все нам рассказать, что с ним случилось.
      Ульф так и поступил. Вандалы, как голод утолили, звероватости в облике немного утратили и вести себя благочинно стали. Поблагодарили дедушку, Тарасмунда и Гизелу; и Ульфа поблагодарили. И ушли за Ульфом на сеновал.
      Когда Ульф вернулся, дедушка Рагнарис уже доволен гостями был - я так дуаю, понравились ему эти вандалы, ибо видно было, что блюли они древнее благочиние. Свирепы были обликом и учтивы обхождением, а дедушке такое нравится. Дедушка говорит, что в старые времена все такими были.
      Мы во двор пошли, потому что в доме от Ахмы воняло сильно и с каждым днем все сильнее воняло, хотя мать и Ильдихо меняли ему повязки и курили травами в каморе.
      Уселись во дворе.
      Ульф, видать, решил, чтобы отвязались от него раз и навсегда, потому рассказывал все как было, со всеми подробностями. Я в оба уха слушал, потому что понимал: другой раз от Ульфа этого уже не услышишь.
      РАССКАЗ УЛЬФА
      Когда Ульф с женой своей Гото и сыном Вульфилой из бурга ушел, он в наше село не пошел. Обиделся, что брат торговать его, Ульфа, приехал, а заодно и на позорище выставил перед всеми.
      На это Тарасмунд, как услышал, плечами пожал, но говорить не стал ничего.
      И на Теодобада обиделся, продолжал Ульф (безразлично говорил, будто о чужом), что за счет его, ульфовой, гордости щедрость свою потешить решил.
      Потому не в нашу сторону направился, а к вандалам, на юг. В тот день, как прогнал его от себя Теодобад, несколько аланов из бурга уходили, и Ульф с семьей к ним пристал, чтобы вместе идти. Так полпути с аланами и прошел. До вандалов добрался и у родича нашего Велемуда остановился. Рассудил, что ничем у вандалов не хуже, да и вождь есть дельный, Лиутар, сын Эрзариха. Правда, Лиутар не у тех вандалов, где Велемуд живет, а у дальних, у которых тоже бург есть. А Велемуд, хоть и вздорный нрав имеет, по крайней мере, бедоносцем ругать его не будет. Да и сердце у Велемуда доброе, а сам отважен.
      Велемуд человек рачительный, хозяйство имел большое, рабов же не держал, ибо не любил чужие рты кормить, сам с женой управлялся. Хильдегунда - здоровенная девица, Велемуд потому и женился на ней с такой радостью, что могла при случае и лошадь заменить.
      Однако тут с Хильдегундой неладное вышло. Родила она недавно девочку, Аскило назвали, да только что-то у нее не заладилось с этими родами, больше лежала, чем по дому работала, все оправиться не могла.
      Оттого-то и принял Велемуд родичей своих с распростертыми объятиями. Все нарадоваться не мог, что даровые работники приехали. И тут же к работе приставил - и Ульфа приставил, и Гото приставил, и даже Вульфилу, невзирая на малолетство, приставил. И Стилихон у него уже работал - хозяином рос. Только Хильдегунда на лавке лежала, да Аскило верещала с утра до ночи.
      У Велемуда еще два брата есть, один в дружине у Лиутара, сына Эрзариха, а второй в том же селе живет с женой и детьми (Тразарих имя ему), при отце их, Вильзисе.
      Вильзис, говорил Ульф, еще более к древнему благочинию склонен, нежели наши дедушка Рагнарис и Хродомер. Что ни день, приходит к Велемуду в дом и все поучает, все ругает, все-то ему, Вильзису, не так. Совсем Хильдегунду заел. Велемуд же почтение ему великое выказывает.
      В первый раз как увидел Вильзис Ульфа, рявкнул (совсем как наш дедушка Рагнарис сегодня):
      - Это что за скамар приблудился?
      Велемуд смутился и уже рот раскрыл было, чтобы объяснить батюшке, кто таков пришлец, но Ульф опередил его. Единственный глаз свой выкатил и заорал яростно:
      - Родич твой, Ульф, сын Рагнариса - вот кто!
      (Дедушка Рагнарис головой покивал одобрительно: хорошо, мол, Ульф ответил этому Вильзису.)
      Вильзис побагровел - аж волосы седые у него розовые сделались - и крикнул, что готы ему не родичи.
      На то Ульф сказал:
      - Моя кровь в жилах твоего внука Стилихона течет, а Стилихон твою землю унаследует.
      Вильзис сказал, чтобы Стилихона не трогал и тут же Стилихона подозвал, обхватил руками, ласкать и тискать начал. Стилихон же отбивался, ворча недовольно, и под конец боднул деда в бок лобастой своей головой. Вильзис Ульфу буркнул, что гот, мол, как репей дурной: как прицепится, так уж и не отцепится вовеки.
      Дедушка Рагнарис, как про то услышал, так заворчал себе под нос. Все-то, мол, вандалы у нас воруют, даже присловья.
      Ульф, продолжая глаз таращить, шумно фыркнул и сказал Вильзису, отцу Велемуда, вандалу:
      - Про вандалов отец мой говорит, будто все вы - как коровья лепешка: вступишь и более ни о чем думки иметь не будешь. И сыну твоему Велемуду то многократно говаривал, когда он в нашем доме хлеб ел.
      Вильзис сказал, что негоже хлебом попрекать, коли сам на чужие хлеба явился, и вышел, палкой стуча.
      Но с той поры люб ему стал Ульф.
      Потом уж Вильзис говорил Ульфу, что сперва за алана его принял больно, мол, рожа у тебя, друг дорогой, свирепая.
      Полюбил же он его еще за то, что Ульф работящим был. Жена же его, Гото, всегда тише воды была, ниже травы, а по хозяйству вдвое больше Хильдегунды успевала.
      Так и прижились у вандалов.
      Дедушка Рагнарис тут рассказ перебил и заметил с одобрением, что, видать, этот Вильзис и вправду древлего благочестия ревнует. Правильный вандал, какими и славилось племя их в былые времена, покуда не измельчали. Неуступчивы были, молчаливы да люты. Пожалел, что в молодые годы не встретился с этим Вильзисом в честном бою. Да и в старости не отказался бы знакомство с таким вандалом свести. Поучил бы, как своих детей воспитывать. А то этот Велемуд... Тут дедушка на землю плюнул.
      Ульф при имени Велемуда только странно глянул на дедушку и продолжал рассказывать.
      Велемуд родичем своим хвастал неудержимо. Приехал, мол, родич мой, гот родом, калека - в битве глаз потерял, свирепый - спасу нет. Будить опасно, ибо спросонок убить может, если сон про битву снился. Голой рукой убить может. И в том роду все такие, гостевал он, Велемуд, у них. Жену из ихнего рода взял, чтобы сынов свирепых народить.
      Вандалы, кто Хильдегунду хорошо знал, посмеивались, но Ульфа действительно уважали.
      Велемуд, ни в чем границ не зная, советы давать всем стал, как жить по-готски. Мол, видел у готов в селе немало доброго, что и вандалу перенять не зазорно. А прежде про то молчал, потому что не поверили бы вандалы, готов близко не зная. Теперь же, как поселился здесь родич его, Ульф с семьей его, все могут видеть, каков готский обычай и похвалить его.
      Ибо знает он, Велемуд, с кем родниться.
      Речи эти Вильзис пресек. А как пресек - то Ульфу неведомо. Только враз замолчал Велемуд. А тут и жатва подоспела. Вандалы южнее сидят, у них немного раньше жатва начинается, чем у нас.
      Зимовать у Велемуда остались Ульф и семья его. В середине зимы Лиутар, сын Эрзариха, в село сам с малой дружиной пожаловал. Видно было, что недавно в битве побывали. Сказал Лиутар, что чужаки, вельхи какие-то, в округе появились. Пожгли два села южнее бурга, после к бургу подступились. И осадили бург. Многочисленны вельхи, людей не считают. Щедро человеческие жизни расходуют - и свои, и врагов своих, ибо рабов вовсе не берут. Видно по всему, что народ этот прежде на земле сидел и что согнали этот народ с земли его. Теперь новую землю себе ищет, чтобы сесть. Потому и дерется так отчаянно, что терять нечего.
      Бург от тех вельхов отстоять сумел Лиутар с дружиной его, но цену заплатили за то немалую. И имена погибших Лиутар назвал. В том числе и сын Вильзиса младший был, тот, что в бурге в дружине жил.
      И сказал Лиутар старейшинам того вандальского села:
      - Многих детей ваших погубил и пришел еще просить, чтобы еще я их погубил. Потому по селам вандальским хожу, что воины мне потребны. Ибо хоть нападение отбили, но не извели то племя вельшское, много их.
      Понравились эти слова вандальским старейшинам. И воинам они понравились. Стали вызываться в дружину лиутарову. От рода Вильзиса Ульф вызвался, потому что принял его Вильзис.
      Ульф Лиутару сразу глянулся, взял его к себе охотно.
      И ушел Ульф с Лиутаром в бург. Чем дальше, тем больше доверял ему Лиутар. Дал Ульфу десять дружинников, чтобы ходили между бургом и селами, чужаков высматривали.
      В разъездах да мелких стычках (были две или три, но небольшие) вся зима прошла. Вельхов видели лишь малые отряды, да и те к югу от бурга, а большое племя как в воду кануло. Ходила молва, что на закат солнца племя то пошло.
      По весне возвратился Ульф к Вильзису помочь управиться с пахотой, а после обратно в бург уехал. Велемуду же обещал, что к жатве вернется. И своим обещал.
      Однако вернуться к жатве не удалось Ульфу. Как из-под земли появились те чужаки и наводнили все окрестности. То тут, то там их видали. И справа, и слева от бурга выскакивали. Лиутар никого не щадить велел; ну и не щадили.
      Ульф Лиутару говорил (и Лиутар был с ним согласен), что все эти отряды, с которыми сражаются вандалы, - лишь небольшая часть того вельшского племени. Узнать бы, где основная их часть, где телеги, где женщины и дети, - туда бы ударить всей силой, корни бы их вырвать, а не ветки одну за другой обламывать.
      Ибо пока то племя живо, не будет в этих краях покоя.
      Повадку того племени уже изучил Ульф. Наскочат, село сожгут, жителей перебьют и убьют. Будто новь под пашню корчуют. Видно было, что выживают.
      В стычках заметно было, что вандальская дружина сильнее пришлых - те отощавшими были.
      Когда время жатвы подступило, чтобы Ульфу назад, к Велемуду, ехать, как на грех появился большой отряд тех чужаков. Возле самого бурга появился и все силы на себя собрал. Не поспел Ульф к жатве.
      Отряд тот в конце концов в ловушку заманили и истребили до последнего человека; потерял Лиутар пятерых дружинников. Ульф к Велемуду рвется, а Лиутар его отпускать не хочет - каждый воин на счету, а таких, как Ульф, и вовсе мало. Под началом Ульфа уже две дюжины воинов ходило.
      И еще думу имел Лиутар, о чем Ульфу говорил: хотел послать весть Теодобаду, готскому военному вождю. Хотел Ульфа при себе иметь. Может быть, с готами объединяться придется, чтобы чужаков тех одолеть. С Оганом-гепидом, что на солеварнях сидел, Лиутар на союз идти остерегался. Сожрет Оган и не подавится.
      Аланы же откочевали куда-то.
      А Ульф на своем стоит: хочу в село съездить, своих повидать. Так объяснил, что сердце у него не на месте и сны дурные снятся.
      А сны и вправду дурные снились. Снилось Ульфу, будто он, как прежде, ребенок, лет десяти или двенадцати - как Атаульф нынче (то есть, как я). Будто потерял дедушка Рагнарис нож с красивой костяной рукояткой и на Ульфа подумал - что Ульф этот нож взял. Ульф ножа не брал и отрекался от обвинения, а дедушка Рагнарис и слушать не стал, отругал и высек. Ульф обиделся на дедушку, ушел далеко из села, в дубовую рощу ушел и там всю ночь просидел. Страшно в роще было, ветер в дубах разговаривал, вепри под землей копошились, кто-то звал Ульфа на разные голоса. Наутро возвратился Ульф домой. Дедушка к тому времени пропажу нашел, но Ульфу ни слова не сказал. Седмицу целую потом с Ульфом не разговаривал.
      Когда Ульф про это рассказывал, дедушка Рагнарис нахмурился и сказал, что не помнит такого случая.
      От этого сна тревога вошла в сердце Ульфа. И ушел он от Лиутара, в село вандальское, к Велемуду, поехал.
      Да только села не нашел. Не было больше села. Где прежде жили, там одно пепелище.
      Ульф много повидал, потому сразу всех хоронить не стал - знал, что кто-нибудь да спасся. Закрыл сердце на засов и искать поехал.
      У здешних вандалов обычай был - возле сел потайные места устраивать. Велемуд ему кое-какие из этих мест показывал (какие сам знал). Говорил ему Велемуд: ежели что случится, там хоронись с женой и ребятишками. Местность же возле вандальского села более лесистая, чем здесь, есть, где спрятаться.
      В одном из убежищ и обнаружил Ульф несколько человек. Ни Гото, ни Вульфилы, ни Хильдегунды с младенцем, ни Велемуда, ни Вильзиса среди тех не было. Стилихон только был. Тот как Ульфа завидел, так с криком "Дядя Ульф!" к нему побежал. Кузнец был - Визимар, девушка эта Арегунда. И еще несколько, мужчины и женщины, одна с ребенком. Всего же набиралось не более десяти.