Небольшого роста, рано начавший полнеть, Рашид Гаджиев был чрезвычайно подвижен, энергичен, казался безмерно влюбленным в свое дело. В не меньшей степени он боготворил Панина. Было прямо-таки неудобно при посещениях электроцентрали встречать восхищенный взгляд выпуклых и темных, как вишни, глаз инженера реакторной защиты. Виктору Сергеевичу претила угодливость Рашида, было что-то заискивающее в позах и движениях. Профессионально Гаджиев был безупречен.
      Сейчас, садясь в гермовагон после очередного инспекционного визита, Панин не мог отделаться от мысли, что Гаджиев знает больше, чем говорит. Неужели заразили подозрительностью приезжие детективы? Да нет, вероятно, подозрения командира основаны на фактах биографии Рашида. Потомок азербайджанских эмигрантов, бедняков из городка на Апшероне, когда-то, до Октябрьской революции, в поисках счастья осевших за океаном. Отец и по сей день держит магазин в Луисвилле. Там, на юге Штатов, пустил корни прадед, ибо климат напомнил ему родину… Рашид с детства увлекался космонавтикой, атомной энергетикой, мечтал построить термоядерный звездолет. Так, во всяком случае, писали о нем газеты. А как же! Однажды за него как следует взялась пресса, он даже по центральному телевидению выступал. Причиной послужил отъезд Гаджиева из Америки и его просьба о предоставлении советского подданства.
      В тех же газетных и телевизионных интервью Рашид говорил о том, что, побывав в СССР, он бесповоротно решил возвратиться на родину предков. Рашид не скрывал своего восхищения советской наукой и техникой и своего сокровенного желания принять участие в «грандиознейшем мероприятии века» —создании орбитальной станции на астероиде. Он согласен на самую скромную роль — только бы туда, поближе к атомному сердцу станции. Ему, Гаджиеву, совершенно ясно, что только в Советском Союзе, в краю дерзких проектов и всенародного энтузиазма, возможно осуществление его мечты о звездолетах.
      Вроде бы и правильные вещи говорил репатриант. И разных подозрительных личностей, подъезжавших к нему с заманчивыми предложениями, гнал от себя нещадно (Виктор Сергеевич знал об этом, ибо, конечно же, знакомился с личным делом Гаджиева). Но, может быть, все это лишь отличная бутафория? Уж слишком много шума…
      «Прицепилась лихорадка», — насмешливо думал Панин, косясь через иллюминатор на приевшиеся рыже-черные скалы в блестках, на пролетающие опоры дороги. Сотрудники почтительно молчали, видя, как погружен в себя шеф. «Ну, что он сегодня такого сделал, Гаджиев? Почему я на него взъелся?
      Да если он действительно хорошо скрытый диверсант, я своими придирками только испорчу дело, заставлю его насторожиться…»
      …Находясь в диспетчерской электроцентрали — фарфоровом, неправдоподобно чистом зале с подковой пультов, разноцветных и мигающих, как новогодние елки, Виктор Сергеевич захотел непременно побывать в реакторном помещении. Несмотря на то, что главный бридер-реактор на быстрых нейтронах — замечательная машина, «съедавшая» одно ядерное топливо и дававшая взамен другое, ничем не худшее, — был прекрасно виден на гигантском телеэкране, а разрез его переливался огнями посреди мнемо-схемы, командир впервые пожелал увидеть «котел» вблизи. Чем это было вызвано, Виктор Сергеевич и сам не знал. То ли природной дотошностью, то ли намерением пристрожить персонал — мало ли что, привыкнут надеяться на средства связи и забудут дорогу в святая святых… Одним словом, Панин высказал свою волю и ждал возражений сопровождающих, уговоров начальника энергостанции. А Гаджиев, едва сомкнулись командирские губы, помчался, взлетая над полом, открывать кладовую противорадиационных костюмов. Не его это была обязанность. И Виктор Сергеевич, ощущая, что срывается, но уже не в силах сдержать себя, сказал на всю диспетчерскую неприятным, наждачным голосом:
      — Товарищ инженер реакторной защиты, будьте так любезны, вернитесь на свое рабочее место! — Затем, увидев, как понуро, чуть не плача, возвращается к пульту Гаджиев, командир почувствовал укол совести и попытался смягчить удар. — Можно подумать, Рашид, что у вас здесь что-то не в порядке и вы пытаетесь нас спровадить!
      Шутка тоже вышла неудачной. Еще ниже опустилась голова Рашида, задрожали ресницы, и он, пробормотав какое-то извинение, довольно явственно всхлипнул.
      — Э-э, не раскисать! — вмешался начальник централи, Повилайтис, человек педантичный и жесткий. — Вам сейчас предстоит удвоить внимание, люди идут к реактору!
      И пришлось Виктору Сергеевичу уже буквально с отвращением облачаться в неуклюжий усиленный скафандр с приборами на запястьях и проплавленными в скале коридорами следовать к бридеру, и слушать чрезмерно специальные объяснения Повилайтиса, стоя возле круглой стальной стены, за которой бушевала сила, способная разметать весь поселок. Хотелось поскорее выйти отсюда, разобраться в самом себе, в своих симпатиях и антипатиях. Успокоить нервы.
      Надо бы позвонить Бергсону… Нет, сначала посидеть хоть полчаса в кабинете Марины, выпить кофе, заглянуть в ее ласковые глаза. Пусть полечит от сыскной лихорадки…
 
      Олаф Бергсон бредил космическими пришельцами, и бредил так основательно, что об этом знали многие. Тому способствовала громкая профессиональная известность Олафа. Несмотря на молодость, он слыл одним из крупнейших астрофизиков Скандинавии. В научных журналах с некоторых пор фигурировали даже «радиогалактики Бергсона». Поэтому восторженные полузнайки, каковых немало на всех континентах, внимательно следили за выступлениями Олафа в печати. «Уж если такойчеловек верит в инопланетный разум, значит, что-то есть!»
      Впрочем, события последних месяцев заставили зашевелиться даже скептиков. Над Землей прошли два «объекта», сфотографированных многими обсерваториями. На вызовы с орбитальных станций НЛО не ответили. Некоторое время пресса мусолила эту тему, потом успокоилась. Солидный американский еженедельник опубликовал статью, доказывавшую как дважды два, что мнимые «космолеты» есть всего лишь пустые баки от горючего, сброшенные огромным кораблем «Вашингтон», недавно стартовавшим с заатмосферной площадки к Юпитеру. Журналу не верили только самые заядлые «тарелочники» и искатели следов марсиан. В их числе, как ни странно, и Олаф.
      Бергсон собрал в своем доме близ фиорда мощную радиостанцию. Второй этаж каменного здания, выстроенного в стиле ранней готики, был набит приемопередающей аппаратурой. Олаф, сам прекрасный конструктор и более того, практик-умелец, непрерывно совершенствовал известные схемы. Запатентовал способ приема сверхдальних радиопередач с помощью сужения приемного радиолуча. У него скопилось за несколько лет с десяток «ничейных» посылок из Вселенной, весьма похожих на осмысленный код. Всерьез заняться расшифровкой, как говорится, руки не доходили. Наконец, выбрал время: тихий северный июнь. Как раз в те дни, когда на астероиде погиб Рам Ананд, и заварилось сложнейшее расследование, Бергсон сел на втором этаже своей крепости и отключил все средства связи, кроме экстренного канала, известного лишь матери, близким друзьям и руководству. Больше он оттуда не выходил, благо позволяли честно заработанный отпуск и гора продуктов в холодильнике.
      Дом Олафа, как и большинство хорошо оборудованных личных мастерских и лабораторий начала нового века, вмещал целый вычислительный центр. Конечно, процессоры «умных» машин занимали немного места; самыми крупными предметами в комнате были универсальное печатающее устройство, дисплей и графопостроитель. Составив программы расшифровки накопленных сигналов, Бергсон ввел их в компьютеры и уже через несколько минут убедился, что путь, взятый им, неверен. До вечера маялся, составляя новый пакет. Не окончив, махнул рукой и пошел вниз заваривать кофе. Такой, какой он любил, — угольно-черный.
      Буйнобородый, с маленькими глазками под выпуклыми круглыми стеклами, Олаф стоял у плиты и напевал какую-то мелодию. За узким высоким окном, прорубленным в толстой стене, уходили под уклон свинцовые скалы, испятнанные рыже-зеленым лишайником. Из глубоких расселин доносились ритмичные всхрапы волн, порой взлетали брызги. Дальше, словно брезентовое полотно, чуть колыхалось море — тусклое, неприветливое под сплошным ковром туч, но столь дорогое душе северянина.
      Плита у астрофизика была прадедовская, с газовыми баллонами и конфорками, не чета современным высокочастотным, снабженным элегантными панелями управления. Но один прибор возле плиты все же имелся, хотя и не причастный к жарке-варке. Прямо перед глазами Олафа висел на стене электрический звонок с лампочкой. Он сигналил, когда антенна «кинжального» действия, день и ночь вращавшаяся на коньке двускатной крыши, ловила очередной голос из космоса.
      И вот, когда шапкой поднялась в кованой турке рыжая пена и следовало как можно скорее выключить огонь, звонок испустил оглушительную трель, и замигала лампочка. Хотя Олаф постоянно ожидал чудес, но это было так неожиданно, что он замешкался, и кофейный водопад с шипением погасил конфорку. Звонок помолчал и грянул вторично.
      Почему-то он сразу сопоставил передачу с двумя загадочными спутниками Земли. Узкополосная приемная аппаратура была столь чувствительна, что могла выделить слабый радиошум, доходивший от отдаленных галактик. Луч антенны описывал медленные круги, а компьютер с лихорадочной быстротой отсекал все знакомое: писк межзвездного газа и бормотание тысяч солнц, перекличку пилотируемых автоматических спутников, сигналы лунной обсерватории. Передачи-загадки, редкие жемчужные зерна из черного бездонного омута, записывались в машинной памяти.
      Через несколько минут, прослушав две серии четкой морзянки и получив из печатающего устройства широкую ленту с двумя колонками цифр, Олаф окончательно убедился, что перед ним сенсация. Два объекта, летевших по параллельным траекториям, неведомым шифром передавали что-то на Землю. Значит, вернулись, описав гигантскую замкнутую кривую. Конечно, это могли быть не только безликие близнецы, впопыхах объявленные пустыми танками из-под стартового топлива «Вашингтона». Но уж больно маловероятным казалось совпадение.
      Олаф тотчас же перевел антенну в режим поиска, и в компьютер потекли данные…
      Расшифровка давешних передач была забыта начисто, как и священнодействие над туркой. Бергсон сидел неподвижно возле машины, пока та не просчитала новое задание. А тогда вдруг сорвалась с места и заерзала по листу бумаги шина графопостроителя, начали выскакивать слова и цифры на экране дисплея. Вскоре Олаф уже любовался безупречно вычерченной схемой: кривизна земного шара, положение летящих объектов над ним… «Пришельцы» тоже работали узким лучом — только не приемным, разумеется, а передающим. Компьютер смог определить, куда направлены радиощупальца близнецов. Объекты посылали сигналы на юго-восток Тихого океана. Широта и долгота участка маняще подмигивали с экрана.
      Пока одна из машин рассчитывала дальнейший курс «пришельцев», Олаф через терминал связался с единым банком данных, давно заменившим все справочные бюро страны. Теперь даже домохозяйки пользовались терминальными линиями; запрашивали банк, чтобы на экранах кухонных дисплеев прочесть рецепт праздничного торта.
      Ответ пришел незамедлительно. Электронный «карандаш» вычертил карту. В искомом участке раскинулся пустой океан. Только цепочка небольших островов тянулась на востоке — забытый богом архипелаг, окраина большого государства. А в центре квадрата зияла многокилометровая впадина, провал океанского дна…
      В груди уже щемило от азартных предчувствий, и ноги сами порывались бежать куда-то. Олаф заставил себя ждать, потому что компьютер уже выдал свое предсказание. Близнецы двигались по вытянутой, яйцевидной орбите; в узком конце «яйца» находилась Земля. Через несколько часов можно было снова ловить таинственную морзянку. (Неужели в иных мирах пользуются тем же кодом: «точка — тире»?! Действительно, это просто и удобно… Или все-таки на орбите — земные корабли, запущенные вне национальных и международных программ? Странно, что никто не засек взлет.)
      Он развлекался пайкой каких-то совершенно ненужных контактов, пил кофе, искал в книгах фотографии южных морей, пока опять не разразился короткими гудками приемник. Направление радиолучей было прежним. Безликие «говорили» с тропическим океаном. Может быть, там плавает судно, оборудованное для космической связи?
      Олаф неожиданно представил себе южное море во всей его романтической пышности. Золотую чешую волн под полуденным солнцем, и уютные заливы с диковинными раковинами на дне, и путаницу райских островов, и вулканы, и каноэ, и звездчатые тени пальм на белых песках. То, о чем грезил над страницами авантюрных повестей. Представил и понял, что не успокоится, пока не побывает там, в квадрате, куда пара космических бродяг втыкает острые, как спицы, радиолучи.
      Позвонить в редакцию одной из газет, на телевидение? Собрать большую экспедицию? О нет! Бергсон не станет спешить. Тайна сделала его жизнь яркой и насыщенной. Сдержанный внешне, флегматичный потомок викингов, Олаф с детства ждал приключения, достойного далеких предков, на парусных ладьях дошедших до пределов мира. Оттого, наверное, и занимался таким «несерьезным» делом, как инопланетный разум.
      Олафу хотелось быть первооткрывателем. Вот когда он доведет поиск до конца и выяснит, что за корабли или станции кружат высоко над Землей, кто ведет передачи с их борта и кому их адресует, тогда можно будет и сделать сообщение. Поразить землян.
      Он предупредил только одного человека, весьма далекого от журналистских кругов, Виктора Сергеевича Панина. Разумеется, и ему не сказал всего, тем более по радио. Сообщил, что уезжает на несколько дней в район Полинезии, а когда вернется — возможно, привезет кое-что интересное именно для космонавтов… С Паниным Бергсон познакомился незадолго до основания поселка на астероиде, во время одного из конгрессов, посвященных поиску внеземных цивилизаций. Виктор Сергеевич сидел в президиуме в качестве почетного гостя, ерзал и нередко смотрел на часы — кажется, не было в зале человека, более равнодушного к «братьям по разуму». Но громкая слава марсианского Колумба, ловца малых планет подействовала на Олафа. Они познакомились и подружились. Видели друг друга очень редко, куда чаще с удовольствием болтали на расстоянии. Астрофизик обещал быть примерно через неделю.
      За это время Олаф собирался воспользоваться любезностью другого своего приятеля, бывшего однокашника по университету, доктора Теруатеа.
      Доктор командовал плавучей гидробиологической базой, снабженной десятком батискафов. Взяв билет в столичном аэропорту, Бергсон за считанные часы перенесся из туманной страны фиордов в благословенный край кокосов и хлебного дерева. Затем старенький самолетик с разноцветными заплатами на крыльях чуть не рассыпался в воздухе, доставив потомка викингов на крошечный островок, возле которого дрейфовала база. И, наконец, Олафа принял на борт катер на воздушной подушке — один из тех легких «ховеркрафтов», которые рыскали по мелководным лагунам в поисках интересной живности.
      Плавучая база не походила на обыкновенный корабль. Белоснежная, обширная, плоская, она лежала на зыбкой синеве, точно льдина, занесенная от берегов Антарктики. Легкие прозрачные надстройки были отнесены к узкой корме; палубу, просторную, как поле стадиона, занимали ряды катеров и вертолетов. С немалым трудом можно было разобрать в абрисе гидробиологического судна «Тритон» черты былого авианосца. Разоружили его когда-то, сняли броню с бортов, заменили бомбардировщики мирным исследовательским транспортом, и вот который год уже ходит в горячих широтах движущийся остров-лаборатория…
      Рене Теруатеа встретил Олафа как нельзя более радушно. В первые секунды встречи желто-коричневое, широкоскулое и плосконосое лицо доктора расплылось счастливой улыбкой. Так улыбка на нем и осталась до конца встречи. Не то чтобы так уж увлекался гидробиолог пресловутыми «зелеными человечками» или их космолетами. Просто был он чувствителен, сентиментален и пылок, как положено полинезийцу, даже и высокоученому. Да к тому же несколько месяцев не видел нового лица… Оттого, вероятно, таскал бы Теруатеа дорогого гостя по своему хозяйству и день, и три, и пять, хвастался бы стеклом и хромом лабораторий, и аквариумами, и вычислительной техникой, поил бы в кабинете ледяными коктейлями, если бы уже на второе утро Бергсон не поставил точку над «и».
      — Явление, с которым мы столкнулись, носит, если угодно, характер чуда, — строго заявил он озадаченному доктору над блюдом креветок, отставив недопитый бокал «королевского джуса». — Если это действительно космические аппараты неземного происхождения, ты представляешь, насколько важно выявить их земного партнера по переговорам? Может быть, у нихздесь давным-давно действует какой-нибудь пост… или колония!
      — Но где? — едва успел вставить слово Теруатеа. — Ведь в том районе нет ничего, кроме воды и нескольких обломков рифов, мне прекрасно известных…
      — Я уверен; что их поселение под водой! — не унимался Олаф, совсем позабыв о завтраке. — Как знать, не океан ли — привычная среда их обитания?
      — В таком случае, эта пара звездолетов не более чем громадные соленые ванны… — попытался свести разговор на шутку доктор, опечаленный пренебрежением к своим кулинарным шедеврам. Однако северянин игры не поддержал и по замечательнейшему салату из морских гребешков со свежими водорослями так скользнул взглядом, словно перед ним поставили блюдо с песком. Тогда Теруатеа сделался серьезным:
      — Подумай хорошенько, Олаф! Ведь, положа руку на сердце… не так уж много шансов на то, что это именно они, те, кого ищут и ждут уже сотни лет!.. Скорее всего корабли имеют сугубо земное происхождение. Может быть, секретные. И здесь их передачи ловит подводная лодка, экипажу которой ты вовсе не понравишься, если сунешься туда на батискафе.
      — Какая секретность после разоружения? — взорвался Бергсон, ударяя вилкой по столу. — Забыл, что ли, на каком корабле сам плаваешь?! Да все военные субмарины, если не пошли в переплавку, так возят спешные грузы в непогоду или служат науке…
      — Это может быть предприятие, затеянное частнымилицами, —многозначительно понизив голос, ответил доктор. И Олаф разом помрачнел, надулся, стал погнутой вилкой ковырять салат.
      Он отлично понимал, на что намекает Теруатеа, и не мог не признать высокой вероятности догадки. Пусть давно демонтированы многомегатонные пугала, и бывшие зенитные ракеты рассеивают тучи, несущие град, и зловещие авианосцы ходят под командой глубоко штатских «очкариков», — борьба с жестоким прошлым не окончена. Недаром так бдителен Комитет контроля над разоружением — единственная на Земле организация, располагающая войсками и арсеналом… Впрочем, единственная ли? Бергсон знал о «факторе икс», о предпринятой «Обществом Адама» попытке разложить изнутри астероидную общину. А Коллинзова секта, ныне запрещенная, существовала именно на средства «невидимых империй» (Во время последнего сеанса связи Панин ничего не сказал приятелю о диверсии, жертвой которой пал Рам Ананд. Командира попросили молчать об этом до конца расследования.)
      Многим не по нраву пришлось разоружение. Черный фронт консолидировался против светлого; разрушение — против созидания.
      Потому и призадумался Олаф, что припомнил некоторые сенсационные репортажи, фотографии в газетах, кадры телепередач, дрожащие, точно от испуга. Внезапно разрушенные вокзалы и рынки — лишь бы сразу уложить побольше народу. Обломки мирных авиалайнеров. Трупы похищенных политических деятелей со следами зверских пыток…
      Холодок тронул спину Бергсона. Даже заиндевевший бокал с «королевским джусом» по контрасту показался теплым. Какова же должна быть мощь подполья, владеющего ракетным флотом! Да… Слишком уж большая сила, чтобы ее не заметили электронные глаза Комитета контроля…
      То ли природная беспечность одержала тогда верх в душе Олафа: мол, «с кем угодно может случиться беда, только не со мной». То ли опять-таки взыграла бесстрашная кровь викингов. А может быть, и то, и другое, и что-нибудь третье вроде законного чувства противоречия сработало в подсознании гостя. Но заботливому и слегка растерянному доктору Бергсон ответил уверенно и веско:
      — Сегодня частное лицо не может владеть парой космических кораблей и гонять их по Солнечной системе. Не те средства обнаружения, Рене… Засекли бы и такую колоссальную перекачку денег, и сборку ракет, и пуск.
      Так что, полагаю, мы с тобой все-таки на пороге сенсационного открытия!
      Бергсон почти убедил легковерного, внушаемого Теруатеа. Навсегда останется неизвестным, был ли полностью убежден своими рассуждениями сам астрофизик.
 
      …Отступить не позволило самолюбие. Батискаф лежал на скользком полотне бортового слипа. Стоя у края спуска в окружении белозубой возбужденной толпы матросов и ученых, ласковыми черными глазами следил доктор Теруатеа, как медведем забирается в люк коренастый неуклюжий Бергсон. Солнце на миг уподобило языку пламени его золотистую воинственную бороду. Олаф задержался, стоя по пояс в люке, словно хотел сказать что-то очень важное, и даже руку протянул к Рене. Тот так и подался вперед… Нет. Принужденно улыбнувшись, гость помахал на прощание и скрылся. Крышка медленно завинчивалась. Там, внутри чуть приплюснутой стальной сигары, похожей на торпеду с притороченными по бокам толстостенными баллонами, глянул на приборы веселый парнишка Ким Дхак — и подал сигнал оператору за пультом «Тритона». Язык слипа со скрежетом опустился к самой воде. Торпеда заскользила, будто судно, сходящее со стапелей, и с громким плеском исчезла в слепящих волнах. Теруатеа вытер глаза и поспешил к телеэкрану.
      Батискаф был испытанный, надежный, но не слишком новый. Его постройку финансировало еще военное ведомство. Нет худа без добра — нынешнее исследовательское судно являлось, по сути, достаточно резвой сверхглубоководной субмариной с могучими аккумуляторами и многосуточным запасом хода. В нем отсутствовало сходство с масляными и бензиновыми «поплавками» более ранних времен, однако при этом батискаф мог повторить рекорд Пикара, штурмовав хотя бы и десятикилометровую глубину. Предвидя — в случае отсрочки всеобщего мира — появление донных ракетных установок или иных сюрпризов с ядерной начинкой, упрятанных в океанской пропасти, конструкторы создали бронированную акулу очень широких возможностей.