А сейчас молчание. Усталые, осунувшиеся лица. Крылья ресниц, обвисшие над тусклыми глазами. Вялые, небрежные движения желтых и коричневых рук. Как будто все им в тягость. Красавцы, белозубые плясуны, веселые скандалисты…
— Страшно, — сказал Виктор Сергеевич, щелкая тумблером и глядя, как гаснет, мерцая голубым, картина угрюмой трапезы. — Это зашло дальше, чем я думал.
— И я не подозревала, что они уже такие, — призналась Марина.
— Посмотрим солнечную?
Это Виктор Сергеевич спросил в тайной надежде. Солнечная ловушка была его гордостью. Там работали самые надежные, тренированные, уравновешенные, умелые. Специалисты экстра-класса. Самая крепкая на станции интернациональная группа.
Как и прежде, он включил сначала камеру общего плана. Только эта камера «видела» свой объект не снизу, а с самой высокой точки астероида — громадного зубца над обрывом. Отсюда, поворачивая объектив, можно было любоваться панорамой освоенного «полушария». Вот Главный корпус, буровые пауки, серая пирамида электроцентрали. Равнина перепутана блестящими нитями подвесных путей. Тени стремительных моновагонов скользят по искристым полям фотобатарей. Чуть «ниже», на пологом закруглении, две площадки, где ночами щедро сияют ряды прожекторов. Это причалы транспортных орбитальных самолетов.
Еще ближе к гребню скал, непонятным для земного глаза образом не опрокидываясь, наискось торчат башни ракет. Там — главный порт. А когда объектив, описав почти полный круг, доходит до звездной пропасти за обрывом, на самом краю елочным украшением вспыхивает солнечная ловушка…
Собранные подобно мозаике зеркальные лепестки чудовищного цветка на решетчатом стебле должны были ловить энергию Солнца, концентрировать ее и передавать на приемники Земли. Лучи, не ослабленные воздушной преградой, несли необъятную силу. Поколение назад, — всего лишь одно поколение, — наверняка были бы сделаны попытки использовать раскаленный лучевой столб, падающий с орбиты, в качестве оружия. Двигался бы он по материкам, ожигая целые страны. А теперь, в благословенную эпоху разоружения, предназначалась ловушка для того, чтобы питать цехи заводов и высокочастотные автомагистрали, нагревать морскую воду для курортов Лабрадора и Гренландии.
По простому скелету антенны, кое-где покрытому блестящей чешуей, пчелами ползали монтажники. Командир вздохнул с облегчением, покосился на Марину. Ему опять начинало казаться, что шеф психофизиологов преувеличивает. Ну, переработались на шестом, надорвались, пересмотрим график, дадим отдохнуть. Любо-дорого было смотреть, как ребята Сикорского складывают Великое Зеркало. Он включил одну из ближайших к антенне камер. Вот двое с идеальной синхронностью берутся за слепящий гранями блок. Их шлемы зачернены, монтажники безлики. Раз — одновременно выстрелили огнем наспинные сопла. Взлетели «пчелы», понесли добычу в пятиугольное гнездо. Еще одно точное, почти незаметное движение, и блок на месте, как влитой. В работу вступает другая пара, будто ожидавшая своей очереди; струями плазмы приваривают блок к раме… Слаженно работает улей. Виктору Сергеевичу с начала строительства казалось, что движется, выращивая каркас ловушки, некий надежный механизм, вроде часового. Будто и отдыхать не надо безликим. Потянутся сутки, месяцы, а монтажники Сикорского все так же размеренно, без лишней спешки, будут ползать и перелетать среди огромных балок…
— Поговорите с Беном, — не иначе, как угадав по боковому взгляду сомнения командира, предложила Марина. Он послушно выключил большой экран, ожил туманный круг видеофона.
Вздрогнув от зуммера, обернулся в своей комнате поджарый седеющий мужчина. Комната была нелепо загромождена электронными приборами. Платы, пульты, шасси вычислительных машин, магнитные диски лежали навалом, как имущество, наспех спасенное от пожара. Мужчина смотрел на Панина и Марину взглядом человека, застигнутого врасплох, — испуганно и сердито. Очевидным усилием воли он поднял брови, разгладил складку на переносице.
— А-а, это вы, шеф… Что-нибудь случилось?
— Вроде нет, — ответил Виктор Сергеевич, испытующе глядя в зрачки
Сикорского. — Наоборот, захотел узнать, как у вас, Бен.
— Ничего не скажешь, интуиция! — Бен выдавил кривую ухмылку, помотал головой. — У нас тут весело… Транспорт блоков запаздывает на семьдесят два часа. Просто руки опускаются.
— Я выясню, в чем дело, и потороплю. Что еще?
— Вот. — Сикорский каким-то истерическим жестом указал на гору электроники. — Бульдозерист изволил врезаться в склад — пришлось рассовывать аппаратуру по кабинетам.
— Как фамилия бульдозериста? — спросила Марина, включая в нагрудном кармане памятный магнитофончик.
— Я сам с ним разберусь, не надо! — снова нахмурился, раздраженно сверкнул глазами Бен.
— Да я не наказывать… Может, здоровье придется проверить.
— А, здоровее он нас с вами, просто разгильдяй… — На столе у Сикорского залился другой зуммер, и он, извинившись, ткнул пальцем в клавиатуру селектора. Не попал. Только с третьей попытки нажал нужную клавишу. Внимательно следили за ним командир и Марина. «Слушаю», — рявкнул Бен. Чей-то голос невнятно залепетал, донося о неполадках с кислородными баллонами, об утечке… «Манометры у вас врут», — решительно ответил Сикорский. Ему возразили. «Не знаю я вас, что ли! Тащите как попало, швыряете!.. Что я вам, еще баллоны проверять должен? Ничего больше не желаю слышать!» — заорал Бен и яростно отключился.
— Ну, работайте, спасибо, — торопливо сказал Виктор Сергеевич. Видеофон погас, Марина только медленно покачивалась из стороны в сторону, не в силах собраться с духом и заговорить.
— А ну как на нас перекинется? — предположил Панин, шуткой пытаясь хоть немного ослабить страшное напряжение. — Вот сейчас вцепимся друг в друга…
— Скоро все рухнет как карточный домик, — неожиданно низким голосом ответила Марина. Она так же покачивалась, отрешенно глядя в одну точку, сложив руки на коленях. — Замкнутый коллектив. Бежать некуда. Эпидемия информатизмов, вот это что. Рабочей совместимости, считайте, уже почти нет…
— Что ты качаешься, как араб на молитве! — резко сказал Виктор Сергеевич. — Походить бы сейчас по залу, успокоиться. Чертова невесомость. По домам всех распустить, что ли? Закрыть станцию, вообще убрать астероид куда подальше? Да от нас только этого и ждут, хотя бы «Общество Адама».
— По-вашему, лучше, чтобы мы перегрызли друг другу глотки? — вспылила Марина. Он подошел к ней сзади, положил руки на плечи, и она сразу перестала покачиваться, подтянулась.
— Думать надо, Мариночка, — в самое ухо врача прошептал Виктор Сергеевич. — Крепко и быстро думать. Следить за всеми. За мной. За собой. И никакой паники.
Она вошла в камеру тренажера. Стала медленно, рассеянно надевать стальную «сбрую» — пояс, браслеты, наплечники. Легким прикосновением включила поле: «Тяготение» электромагнитов нарастало плавно, постепенно, чтобы не дать опасного скачка. Она легла на спину, ожидая, пока «сбруя» станет достаточно тяжелой и можно будет начать гимнастику.
«Думать надо…»
Скоро надорвется мозг, не выдержат нервы. Ее повезут на Землю, в санаторий. Там — голубизна и зелень, успокоительный шорох воды, олеандры в цвету. Где-то в глубинах неба будет висеть гибнущая станция.
Фактически, хотя и в тайне от всего экипажа, власть на астероиде передана ей. Марина как могла изолировала проклятый буровой комплекс, солнечную ловушку, еще два-три участка, где возникли информатизмы. Держала в одиночных палатах Хосе Альгадо, злосчастного Чандру Сингха, бульдозериста, разрушившего склад электроники, других «буйных» или «тихих» больных — уже девять человек… Психофизиологический контроль был усилен до предела. Она убедила всех постоянных работников станции, что ведет важнейший эксперимент, — и вот люди круглые сутки носили на себе датчики. Рабочие, завербованные на короткий срок, вообще считали космической нормой все эти счетчики кровяного давления, накожные термометры и анализаторы дыхания. Поток данных захлестывал машины местного вычислительного центра и столь же обильно лился на Землю. Панин сумел аккуратно, не возбуждая нездоровых слухов, предупредить службу психофизиологии советского космоцентра. Наиболее осведомленным стал начальник службы, старый друг «вихревцев» Семен Тарханов, незримо присутствовавший на борту корабля. С ним Марина советовалась во время полета. Сейчас и Семен не мог помочь. Ждали его прибытия на станцию.
Причина, причина… Болезнь легко проникает сквозь могучие стальные заслонки, через фильтры скафандров; злая неощутимая сила расползается по мертвым скалам астероида. Может быть, правы те, кто считает, что деятельность замкнутого, изолированного коллектива все же ограничена во времени? Может быть, есть зерно истины в проповедях «Общества Адама» и человек действительно не в силах устоять против психологического давления пустоты?
А что, если в порах летающей горы живут какие-нибудь «пустотные вирусы», способные размножаться без воздуха, при абсолютном нуле температур? Кристаллические, металлические убийцы, невидимые ни в какой микроскоп?.. Да нет, симптомы информатизма налицо… Но отчего же тогда не страдает в равной степени весь экипаж? Или, скажем, не заболевают выборочно самые слабые? Информатизм — спутник мозговой усталости, нервного истощения. А эта напасть в самом деле похожа на эпидемию, она расходится из отдельных очагов. Первая вспышка — на шестом буровом. Первая жертва — Альгадо…
…Чего им здесь не хватало?! Оранжереи. Кино. Кегельбан в подвале Главного корпуса. Все земные телепрограммы. Спортивные состязания, лекции, библиотека, музыкальный салон, творческие кружки. В любой момент —видеосвязь с семьей. Примерно раз в месяц приходит пассажирский «Орион», привозит близких. Блок с регулируемым тяготением для трехдневных свиданий.
Вот и Виктор Сергеевич тоже становится каким-то суетливым, беспокойным, на себя непохожим… Конечно, начальник станции переживает за судьбу своего детища, это естественно… Но не хотелось бы видеть командира «Вихря», первопроходца, «рыцаря без страха и упрека», в обличье неврастеника.
…Нет, об этом лучше не вспоминать! Запретить себе… Запретить!
Хосе Альгадо — первая жертва. Точка, от которой начали расходиться круги эпидемии.
Нечто смутное, бесформенное, пока что неуловимое для логики, но уже несущее в себе трепет близкого прозрения, рождалось в воспаленном сознании Марины.
Задумавшись, Марина пропустила нужный момент нарастания поля: «сбруя» внезапно навалилась на тело, сжала его точно когтями. Она броском добралась до пульта, уменьшила магнитную «гравитацию». Подождав, пока утихнет боль в шее и плечах, осторожно начала приседания.
Глава II
В ПОИСКАХ «ФАКТОРА ИКС»
В зале встреч главного порта корабль Тарханова ожидало все астероидное начальство. Сам Виктор Сергеевич, его заместители, главный инженер, главный энергетик. Всего человек двенадцать, среди них две дамы — Марина и добрейшая фру Энгстрем, космоботаник, начальник оранжереи.
Они смотрели сквозь прозрачную броню, как, опираясь на слепящие сполохи, садится в базальтовое «корыто» причала мощный ракетоплан с эмблемой Космоцентра СССР. Успокоилось бешеное пламя; корабль вытянул круглую гармонику переходного тоннеля. Еще несколько секунд — и гигантский «присосок» сросся со стыковочным кольцом на фасаде. Поднятая бесшумным эскалатором, выросла из проема в полу монументальная фигура начальника психофизиослужбы.
Семен Васильевич был на голову выше Панина, вдвое шире в плечах. Приобретал уже Тарханов «штабную», барственную полноту. Черты лица его были скульптурно крупны, движения величественны. Он принадлежал к числу тех руководителей, на которых безоговорочно полагаются подчиненные. Человек-глыба, воплощенная надежность. Еще не начав говорить о деле, Тарханов одной своей походкой, улыбкой, нехитрыми шуточками («Маришка у нас как заспиртована, не стареет, завидно!») внушал спокойствие, уверенность в успехе.
Впрочем, Виктор Сергеевич, в отличие от Марины, нервничать не перестал, и потому, резко оборвав приветственную болтовню, прямо-таки потащил гостя под локоть к гермовагону.
Массивный, с толстыми круглыми иллюминаторами вагон, который на Земле весил бы не менее железнодорожного, пушинкой скользнул по стальной нити. Семен Васильевич бурно восхищался, глядя на бегущие внизу красно-бурые, прихотливо вздыбленные скалы. Он был впервые на другой планете, и потому еле сдерживал мальчишеский восторг.
Под сенью чудовищного папоротника, вручив Семену и Марине «груши» с крепчайшим чаем, командир вздумал было с места в карьер заговорить о главном. Однако шеф психофизиологов, то ли устав от полета, то ли придерживаясь некой, ему известной тактики отношений, от делового разговора уклонился. Можно было подумать, что прибыл он лишь для того, чтобы повидать на новом месте добрых друзей — «вихревцев», которых незримо сопровождал к Марсу и обратно.
— Погоди, Витюша, — отгораживался он мясистой ладонью от наскоков Панина, — дойдем и до твоих психопатов, давай хоть чаю попьем без выкладок, без графиков… Я вот тебе и Мариночке лучше про Оттаву расскажу, как я Коллинза недавно там слушал. Любо-дорого…
Марина невольно кивала, посмеивалась, глядя на добродушно-ленивую физиономию Тарханова, на его прищуренные лукавые глаза. Велико было влияние этого человека. В беду, в темное будущее уже не верилось.
Кажется, остывал и Виктор Сергеевич.
— Ну, ладно, Сеня… Ты же у нас зеленый, полетов не нюхал, отдыхай… Так что там этот бездельник наплел в Оттаве?
— Ох, не бездельник он, — подобрав губы, сразу посерьезнел Тарханов. — Живи он в средние века, так водил бы крестовые походы. Вития, златоуст. Особенно на дамочек действует, извини, Мариша… Дамочки на его проповедях рыдают. А ведь среди них есть богатенькие. Так что денег собирает Коллинз на «святое дело» — будь здоров… Не говоря уже о других источниках…
Действительно, источники дохода у Иеремии Коллинза были солидные.
Виктор Сергеевич и Марина знали назубок предысторию «Общества Адама».
Вернее, тех сил, что прятались за расписным фасадом новейшей западной секты «космоборцев».
Когда советская Академия наук вошла в ООН с предложением использовать астероид в качестве международной научно-исследовательской и учебной базы, некоторые правительства не были в восторге от этой инициативы. Пускай уже были демонтированы по всей Земле многомегатонные страшилища; пусть ООН стала более действенной, наделив широкими полномочиями Комитет контроля над разоружением, — все это еще не означало окончательного прекращения всех конфликтов и противоречий. Не все экстремисты еще унялись. За этими проявлениями вражды, как и прежде, чувствовалась направляющая рука.
Многие монополии, в частности «Вестерн континентэл корпорейшн», не оставили своих безумных планов о мировом господстве. Гора, доставленная на буксире от самого Марса советским кораблем «Вихрь», была сокрушительным ударом по их престижу. Не говоря уже о том, что астероид нес «на борту» огромные залежи полезных ископаемых. Может быть, уран, золото или какие-нибудь космические чудеса, которые окажутся во сто крат ценнее золота и урана. Заправилы «Вестерн континентэл корпорейшн» пытались опорочить чистосердечное желание подарить человечеству чудо-рудник и орбитальный космодром. Богатства астероида, к тому же предоставляемые бескорыстно, могли спутать все их карты. Захватить орбитальный остров или уничтожить его — так ставили вопрос финансовые воротилы монополий на своих секретных совещаниях…
Сначала двинули в бой тренированную буржуазную прессу. Хорошо оплаченные научные обозреватели убедительно доказывали, что глыба на орбите опаснее для планеты, чем все ядерные арсеналы. Столбцы формул вели к однозначным решениям: через столько-то месяцев и дней астероид рухнет на Землю. Врезавшись на первой космической скорости в центр Европы или упав на густонаселенный юг Азии, великан взорвется, разбрасывая раскаленные обломки на целое полушарие. Сотни миллионов людей будут уничтожены на месте; сдвинется земная ось, рождая катастрофические изменения климата; сгорит изрядная часть атмосферы… Надо немедленно снарядить космический «флот спасения» и оттащить дракона прочь, в пустоту!
Другие, более изощренные и ловкие журналисты, играли в доброжелательность. Начинали статьи с пылких комплиментов «Вихрю», космической дерзости русских. Затем аккуратно переходили к прогнозам. О нет, никакого апокалипсиса, низвержения пылающих гор… Огромные достижения космонавтики, каскад открытий — да, да, все это будет! Но… не стоит ли всерьез подумать о том, что частые рейсы транспортных кораблей между Землей и астероидом могут, например, разрушить слой озона в атмосфере? Или отравить воздух над огромными территориями? Далее, строительство внеземного поселка, даже самого скромного, может обойтись дороже, чем былая гонка вооружений. (Следовали расчеты, сравнения.) Стоит ли на пороге эпохи всеобщего благоденствия снова затягивать пояса?.. Звездный гость, парящий в небе, — это романтично, возвышенно, это триумф разума над косной материей! Пусть останется он на орбите, как памятник доблести экипажа «Вихря», пусть остается до тех пор, пока мы не сумеем освоить его с меньшими затратами сил и средств, с меньшей опасностью для нашей колыбели — Земли!
Когда советские ученые сумели бесповоротно отвести все обвинения, доказать полную безопасность и огромную выгоду международного строительства орбитальной суперстанции, тогда всемирный истерический бум, соблазнительный для слабых и суеверных душ, подняло «Общество Адама» во главе с «честным фермером» Иеремией Коллинзом…
Семен слушал выступление «пророка» в одном из крупнейших залов канадской столицы, на конференции по космической медицине, посвященной перспективам многолетнего пребывания человека вне Земли. Обсуждались вопросы работы постоянных экипажей на спутниках-заводах, спутниках-лабораториях, возможности сверхдальних перелетов и создания колоний на других планетах. Конечно же, в центре внимания был астероид. Ни один докладчик не обошелся без материалов, полученных со станции, без данных, собранных Стрижовой. И вот на второй день, во время прений, когда, казалось бы, окончились непримиримые споры и председатель весьма благодушно наметил контуры итогового документа, — в эти самые минуты попросил слово «скромный наблюдатель», «естественник-самоучка» Коллинз. Как «пророк» оказался на конференции, да еще в окружении десятка верзил с квадратными челюстями и подозрительно оттопыренными карманами? Почему тот же председатель, увенчанный благороднейшими сединами лорд, мгновенно предоставил трибуну Коллинзу? Создалось впечатление, что это представление было заранее подготовлено.
Маленький, желчный, патриархально длинноволосый и бородатый Коллинз, в плотном черном сюртуке, в огромных очках, нервной походкой взбежал на трибуну, суетливо налил себе воды, жадно выпил. Казалось, что его сжигает внутренний огонь, что этот человек, похожий на застенчивого и пылкого провинциального учителя, — сама искренность. Впрочем, может быть, так и было. Трезво рассуждали закулисные хозяева «пророка»: марионетка же могла беззаветно верить в святое дело…
Коллинз начал говорить неуверенно, как бы робея. Запинался, не оканчивая фразы. Часто пил. Точно смущала его многочисленность и образованность ученой аудитории. Да он и не скрывал неловкости. Право же, леди и джентльмены, цвет мировой космической науки не должен быть слишком строгим к простому фермеру из Висконсина. Впрочем, леди и джентльмены вправе спросить, почему же простой фермер отважился выступать перед столь высокоученым собранием. А вот почему. Уважаемые участники конференции представляют торжествующий человеческий разум. Но ведь миллиарды белых, черных и желтых жителей Земли живут прежде всего чувствами. Они, эти крестьяне, рабочие, мелкие служащие, бесчисленные, как песок морской, хотят спокойно заниматься своим незаметным и необходимым всей планете трудом; хотят любить, рожать детей, веселиться — и достойно покидать этот мир, глубокими стариками, на собственных ложах, в окружении внуков и правнуков… Что может быть дурного или противоестественного в том, что человек, во всем подобный древнему праотцу Адаму, желает вкушать покой и вечную смену житейских весен и зим, не расставаясь с щедрой землей?
Вдохновенный Иеремия не сказал в этот раз ничего нового, неожиданного. Ни слова, в сущности, не прибавил к мнимоглубоким благоглупостям копеечных брошюр и проспектов «Общества», в последние месяцы миллионными тиражами затопивших книжные магазины западных стран. И тем не менее проповедь Коллинза была страшновата. Ибо, сработанная по демагогическому рецепту, коего не чуждался в свое время и доктор Геббельс, — «любая чушь, повторяемая день и ночь всеми средствами массовой информации, становится истиной» — программа Коллинза могла найти сторонников. Среди обиженных, выброшенных за борт жизни удачливыми конкурентами; среди запуганных капризами конъюнктуры, разуверившихся в завтрашнем дне; среди одурманенных новомодными религиями или злобно цепляющихся за древние суеверия, — в массе искалеченных судеб и душ искало своих адептов «Общество Адама»…
Как и ожидал Тарханов, «пророк» яростно обрушился на космонавтику. О нет, он, Коллинз, совсем не хочет показаться дикарем, смешным, дремучим ретроградом! Спутники всепланетной телевизионной сети; космическая метеорология, разведка полезных ископаемых, наблюдение за посевами или миграциями промысловых рыб, — все это вещи исключительно полезные, такое выгодное и понятное «простому фермеру» завоевание ближнего космоса можно только приветствовать… Но кому нужны эти чудовищные, все более далекие прыжки? Разве только восторженным романтикам и детям… Люди, «стоящие босыми ногами на пашне», такого нелепого мотовства, таких самоубийственных акций одобрить не могут. Как будто полное изобилие царит на матери-Земле и можно от избытка нашего тратить бесчисленные миллиарды, забрасывая стальную капсулу с парочкой смертников куда-нибудь в марсианскую пустыню, заведомо мертвую, точно кирпич! А скоро, говорят, прибавил Коллинз с подкупающей «деревенской» наивностью, начнется подготовка полета к одной из ближайших звезд. Нет уж, довольно с нас кровавых и безумно дорогих авантюр! Он, Иеремия, говорит от имени всех безымянных тружеников — потомков Адама и Евы: назад, к родной Земле! Здесь нам надлежит, согласно заповеди господней, в поте лица есть хлеб свой. Ничего полезного, необходимого человечеству, ничего, достойного кровавых жертв, не найдем мы в ледяной черной пропасти! Нас ждет жуткое, разрушающее действие среды, абсолютно противопоказанной землянам. Космос стал языческим божеством. Молохом, проглатывающим наши силы и жизни. Чего стоит хотя бы возведение города на летающей горе! Подобная затея могла прийти в голову лишь зарвавшимся безумцам. И кто знает, — если уж говорить начистоту, — не воспользуются ли однажды хозяева астероида своей «стройплощадкой» для того, чтобы внезапно взять на прицел всю разоружающуюся планету и утвердить на ней свое господство?
…Снова сделавшись из грозного «обличителя» робеющим и косноязычным провинциалом, Иеремия пробормотал несколько извиняющихся фраз, низко поклонился «высокоученому собранию» и бочком, неуверенно слез со сцены. Семен заметил, что Коллинзу бурно аплодирует часть зала — три-четыре ряда, сплошь занятых ярко одетыми пожилыми дамами и мрачноватыми парнями боксерского вида…
— Ну не мерзавец ли? — истово возмутился Виктор Сергеевич и даже, позабыв о малом тяготении, ударил кулаком по столу, так что Семену и Марине пришлось удерживать его от «взлета». — Хороши, впрочем, и ваши канадцы: допустить такого на конференцию.
— Ничего, — сказал Тарханов, угрожающе прищурив левый глаз и покачивая головой. — Во-первых, Коллинз все-таки сказал побольше, чем обычно в статьях и книжонках. Откровеннее сказал. Комитет по разоружению уже заинтересовался всерьез «космоборцами». А во-вторых, выступил сверх программы наш Валерий Федорович, академик, и быстренько все расставил по местам.
— Это он всегда умел, — успокаиваясь, кивнул командир. — Великий логик.
— Ну да. Спокойненько, сухо, даже, можно сказать, вяло. Коллинза и присных его так прямо назвал «явлением контркультуры» и место им определил где-то между сектантами, юродивыми во Христе или в Будде, и штурмовиками на содержании у монополий. Любо-дорого! Я одного боялся, чтобы не пальнул в него кто-нибудь из зала. С них станется; ничего, обошлось. Иеремия сидел с видом мученика, терпел и ангельски улыбался. Мол, сами видите поношение праведных. Однако нашего шефа слушали получше, чем «пророка». А почему?
Логика. Наш язык научный. Все основано на доказательствах. — Семен начал загибать пальцы. — Прежде всего с цифровыми выкладками разобрал «безумные» затраты на дальний космос — и оказалось, что никого они не разоряют, что расстояния полетов и сложность экспедиций увеличиваются в строгом соответствии с материальными возможностями стран. Никаких «земных» отраслей наше дело не ущемляет, тем более, когда осуществляются многонациональные программы. Далее: «безымянным труженикам» не на что жаловаться еще и потому, что любые полеты рано или поздно окупятся. Открытия космонавтов уже подстегнули мысль физиков, энергетиков, биологов; человек все больше узнает о строении Вселенной и о своих собственных возможностях. Окупится космос и в самом прямом, меркантильном смысле: например, находками редких элементов, или каких-нибудь бактерий с чудесными свойствами, или просто драгоценных металлов… Чего стоят первые шахты на Луне или хотя бы ваш камешек, где одного золота тысячи тонн!.. Наконец, освоение новых миров даст человечеству возможность расселяться, а ведь известно, что на Земле скоро станет и тесновато, и с жизнеобеспечением довольно сложно.
— А как он насчет мирового господства? — поинтересовался Панин.
— Да что тут можно было сказать! Только одно: с больной, мол, головы — на здоровую. Уже одни бригады, приглашенные со всего мира, в том числе и из западных стран, говорят о «высокой секретности» всего, что делается на астероиде. Родственники летают на свидания, всюду телекамеры, ни одной запретной зоны. — Семен замахал ручищами, точно отгоняя назойливых мух. — Стыдно и вспомнить эту Коллинзову белиберду!
— Ладно, — сказал Виктор Сергеевич, основательно приложившись к «груше» с чаем и как бы почерпнув в ней силу для решительного поворота в разговоре. — Все это, конечно, очень поучительно, но, к сожалению, Земля Землей, а у нас тут своих бед хватает. Спасать надо, Семен Васильевич, эти самые бригады; постоянный экипаж надо спасать.
Семен лишь на какую-то неуловимую долю секунды склонил кудрявую лобастую голову и остро, испытующе глянул из-под бровей на командира. Наблюдательная Марина по одному этому движению убедилась, что начальник психофизиослужбы космоцентра не зря затеял «отвлеченный» разговор о канадской конференции и Коллинзе. Ох, непростой человек Семен! Самолюбие, что ли, щадит? Хочет, чтобы мы сами обнаружили второе дно в его рассказе. Связь с нашими проблемами. Какую?
И Марина, решив вызвать маститого психолога на откровенность, начала с усердием школьницы:
— Я, Сеня, не буду особенно распространяться о том, как ширится эпидемия. Ты об этом знаешь не хуже меня, а если захочешь подробностей — вот, терминал под рукой, получай любые сведения. Попробую только объяснить, как я сама понимаю причину болезни.
— А ну-ка, интересно! У меня пока никаких гипотез нет, — благодушно отозвался Тарханов.
Марина была уверена, что Семен устраивает нечто вроде теста для нее и Виктора Сергеевича. Но не ударяться же в амбицию, тем более перед лицом такой опасности. И она продолжала все тем же звонко-бесстрастным тоном рапорта:
— Поскольку случай неординарный, я позволю себе воспользоваться несколькими сообщениями, очень простыми терминами.
Семен, все так же лениво щурясь, кивнул Марине.
— Назовем эпидемию нервно-психических нарушений «кольцевой волной».
Вы знаете, что это соответствует истине. Центр, из которого эта волна расходится, определить нетрудно. Шестой буровой комплекс. Первый случай — бригадир монтажников Альгадо. Все, кто входил с ним в контакт, подавлены.
— Поподробнее об Альгадо, — как бы невзначай попросил Семен, но прищур его на мгновение стал жестким.
— Я так и хотела. Думаю, что наши медкомиссии вместе со своими компьютерами проглядели у него некое скрытое душевное расстройство. Глубоко загнанный страх. Фобию.
— Теперь я вынужден просить поподробнее… вернее, попонятнее, — вмешался внимательно слушавший Панин.
— Пожалуйста. Фобия — термин старый. Это след или отпечаток, оставленный в памяти тяжелым событием. У мозга мощные компенсаторные свойства, как говорится, время все сгладило, иначе мы не смогли бы выжить, например, после потери любимого человека… Волнение должно улечься, горе — растаять. Мы возвращаемся к нормальной жизни, но… Где-то в недрах подсознания тлеет очажок. И если в доме повешенного заговорят о веревке, если обстоятельства напомнят о пережитой драме, фобия сработает. Взорвет изнутри наше равновесие.
— Так, — сказал Виктор Сергеевич. — Значит, ты считаешь, что у Альгадо…
— Был тайный очаг страха и нервозности. Что-то на астероиде пробудило его. Теснота скафандра. Невесомость. Пустота, тишина, голые скалы. Пришли страхи, тревоги, воскресили старые переживания…
— Старые ли? — поднял палец Семен, и снова Марине показалось, что гость направляет разговор по неким ему лишь ведомым рельсам. — Ведь мы знаем биографию Альгадо, он провел не одни сутки в космосе, в том числе и на малых орбитальных станциях… и никогда ничего подобного. Может быть, фобия появилась совсем недавно, перед отправкой на астероид? Или даже здесь?
Виктор Сергеевич хмыкнул и помотал головой: «Ловко!» Марина, ненадолго сбитая с толку, помолчала, а затем возразила почти сердито:
