- То же, что и раньше... - коротко бросил я. - Собираю отряд. Если не научимся воевать, нас сомнут.
      После краха империи Алимардан бек возлагал надежды на мировые державы, которые должны были поддержать независимую Закавказскую федерацию по типу Швейцарской и общий с грузинами и армянами сейм, что, по его мнению, сняло, хотя бы на время, взаимные территориальные претензии.
      - Аль-джаннат тахте ал-золал-уль-юфь*, - сказал я ему по-арабски.
      ______________ * Рай находится под тенью сабли.
      Он посмотрел на меня очень внимательно: - Чью саблю вы имеете в виду?
      - Надо в кратчайшие сроки создавать мусульманскую армию, - ответил я. Надеяться не на кого. Турция побеждена. Солдаты в Европе бегут из окопов. Нас некому защищать. Это должны делать только мы сами. Иначе здесь воцарятся армяне, неважно - дашнаки ли, или большевики... Никакая федерация с ними невозможна.
      Алимардан бек печально посмотрел на останки "Исмаиллийе"...
      - Самое ужасное, если в результате бакинских событий здесь упрочится большевистский режим, - заговорил он, - это здание - только начало, они планомерно займутся уничтожением всех наших ценностей...
      - И народа, Алимардан бек, и народа... - резко продолжил я.
      Двое прохожих оглянулись на нас. Мне следовало немедленно уходить. Топчибашев уловил мое беспокойство.
      - Вам больше не следует открыто появляться в городе, - сказал он. - А если понадобится моя помощь, можете рассчитывать на меня.
      - Мне не нужна помощь. Но вот чтобы вооружить дееспособный отряд необходимы немалые средства. А наши богачи предпочитают просаживать целые состояния в казино, тратиться на камешки для певичек... Армянских же толстосумов дашнаки обложили настоящим оброком. И попробуй не заплати! - с горечью заметил я.
      - Понял вас и подумаю над этим.
      Мы распрощались, и я нырнул в утопающие в грязи, узкие переулки, ведущие к Старому городу.
      В апреле большевики объявили свою власть в Кубе. Совершенно не разбиравшееся в политике население ждало от любой власти только порядка, прекращения грабежей и убийств. Однако сразу же вслед за этим начались конфликты с лезгинами. Руководитель большевиков Давид Геловани бежал оттуда, а 1-го мая две тысячи дашнакских зинворов под началом Амазаспа окружили город и начали обстреливать его из пушек и пулеметов. Это у них называлось борьбой за установление советской власти, хотя иначе, чем карательными, их действия охарактеризовать нельзя.
      Сам Амазасп, как донесла мне разведка, выступая в Кубе перед остатками перепуганных жителей, говорил только о том, что он герой армянского народа и защищает его интересы, а в город пришел, чтобы отомстить за убитых лезгинами армян и уничтожить всех мусульман от Каспийского моря до Шахдага и жилища их сравнять с землей...
      У меня на то время собралось всего сто дееспособных бойцов. Силы были явно неравные, но мы все равно поспешили ударить хотя бы по дашнакским тылам. Тем более что Алимардан бек выполнил обещание, и мы получили помощь в покупке оружия.
      Они ехали в Кубу на поезде, и на всем пути следования вдоль полотна железной дороги не осталось ни одного мусульманского села. Страшный кровавый след тянулся за ними, и, казалось, чем сильнее они зверствовали, тем острее у них вырастали клыки.
      Мы видели колодцы, забитые трупами, заколотых младенцев, растоптанных лошадьми женщин, расстрелянных десятками мужчин... Они убивали даже тех, кто приходил к ним с белыми флагами просить о пощаде. Мечети сжигались, а Коран они рвали на части и насаживали на штыки.
      Наш отряд летучими атаками уничтожил три дашнакские группы численностью до двухсот человек, закрепившиеся в селах вокруг Кубы. А всего в Кубинском уезде Амазасп со своей бригадой успел сжечь и разгромить, как я уже писал, 122 мусульманских селения, в самом городе умертвил до двух тысяч жителей. И, как потом выяснилось, в Кубе ими было украдено четыре миллиона рублей, золота и драгоценных камней на четыре с половиной миллиона, разного другого товара на 25 миллионов рублей. Таким образом они подрывали еще и материальные основы жизни мусульман.
      Я хорошо представлял, откуда набрал Амазасп умеющих воевать солдат: часть из них прошла германский фронт в составе русской армии, часть появилась с персидского фронта. Причем здесь они воевали, как правило, с безоружными и имели громадный внутренний стимул - грабежи.
      Мне же приходилось обучать новобранцев обыкновенному строю, и я отказался от создания крупного формирования. Это было не по силам одному человеку. Оставалось надеяться, что лидеры "Мусавата" осознают необходимость национальной армии. Мой отряд создан был для другого: мы наносили удары в спину, отвлекали, дезорганизовывали, одновременно мобилизуя местное крестьянское население для партизанской борьбы, для защиты собственных сел.
      А в Баку большевики укреплялись, и Дашнакцутюн осуществлял теперь свое влияние через высокопоставленных большевиков-армян. Когда я прочел список членов Бакинского Совнаркома, созданного 25 апреля 1918, мне все стало ясно. Из 12 его членов - шестеро были армянами, именно они контролировали и все ключевые вопросы - председатель (Шаумян), внешние дела, армия и флот, Военно-революционный комитет, транспорт, ЧК, госконтроль. Азербайджанцам было предоставлено всего два поста. И это они называли народным представительством?!
      Бакинская Дума, возглавляемая Фатали ханом Хойским, была распущена.
      Параллельно в Тифлисе заседал Закавказский сейм, где присутствовала делегация от Азербайджана (М.Э.Расулзаде, М.Х.Гаджинский, И.Гейдаров, М.Мехтиев, Шейх-уль-Исламов, Ф.Хойский и др.). Там шла сложная международная игра с Германией и Турцией, и все это на фоне усиливавшейся разрухи, голода, бандитских дашнакских вылазок...
      Закавказье было провозглашено Независимой Федеративной Демократической Республикой, в ее правительство вошло по четыре представителя от грузин, армян и азербайджанцев.
      Новая Демократическая Федеративная Республика Закавказья просуществовала всего один месяц...
      Армяне, между тем, целенаправленно расчищали территорию для будущей независимой Армении. Свыше 80 тысяч азербайджанцев вынуждены были к середине 1918 года покинуть Эриванскую губернию, стать беженцами.
      Сейм протестовал против этого, но безрезультатно. Дашнакские депутаты всячески тормозили принятие решений по этому вопросу. Странно было бы ожидать иного...
      Турки взяли Александрополь и наступали в направлении Лори, Тифлиса, Мосула и Баку. И под их натиском здание Закавказской федерации затрещало по всем швам.
      Моя правая рука - Аббас Кули привез из Баку в Карабах, где мы оборудовали свою базу, известие, что грузины начали сепаратные переговоры с Германией о поддержке своей независимости. Вместе с тем, турецкий представитель на переговорах в Батуми заявил, что Турция считает своим долгом прийти на помощь турецкому населению Закавказья. В этой обстановке Грузия объявила о своей независимости. Вслед за этим последовало провозглашение независимости Азербайджаном и Арменией. 28 мая под председательством Мамеда Эмина Расулзаде состоялось первое заседание Национального совета Азербайджана. Был принят "Акт о независимости", образовано правительство, премьер-министром которого стал Фатали хан Хойский.
      29 мая 1918 года Азербайджанская Демократическая Республика уступила только что провозглашенной в Тифлисе Армянской Республике Эривань, ставшую затем ее столицей, и Эриванский уезд. Вот и все, что имела на то время так называемая "Армения" в Закавказье - бывшее Эриванское ханство с 400 тысячами жителей! Зато партия Дашнакцутюн из организации подпольщиков, мародеров и бомбистов перешла в государственный статус.
      Можно было предвидеть последствия этого, и они не замедлили. 15 июня я получил донесение, что 12 июня войска Бакинского Совета по приказу Шаумяна начали наступление на Гянджу. Командиром 3-й бригады в этом походе был Амазасп. При нем комиссаром назначили Анастаса Микояна, который воевал добровольцем в 1914 году в дружине еше одного дашнакского палача Андраника - на территории Персии у границы с Турцией и в районе Хоя.
      Около уездного центра Геокчай мой отряд вступил в сражение с группами боевиков, входившими в бригаду Амазаспа, к нам присоединилось около трех сотен местных жителей, а затем нас поддержали пришедшие на помощь по просьбе азербайджанского правительства турецкие войска и формирования только что созданной азербайджанской армии. Сражения продолжались с 27 июня по 1 июля, пока остатки дашнакских войск не начали отступать. Не встречая никакого сопротивления, мы продвигались в сторону Шемахи. Я был одержим одной мыслью - взять живьем Амазаспа, и гнал своих молодцов впереди наступающих войск, собираясь атаковать дашнаков с юга.
      Однако город был сдан нам практически без боя. Амазасп бросил фронт и покатился с остатками своих зинворов и всем награбленным в направлении Баку. Этот мерзавец не пошел на открытое столкновение, потерпев поражение под Геокчаем.
      Шемаха потрясла меня тем, что я увидал. В городе зверствовала банда Лалаева, они сожгли Джуму мечеть вместе с укрывшимися там мирными жителями, в основном, стариками и женщинами с детьми. Я смотрел на рухнувший мир: обломки кирпича, обгорелые столбы от строений, в руинах копошилась осиротевшая ребятня. Их лица почернели от копоти, худые ручонки, тщедушные тела, едва прикрытые какими-то лохмотьями, босые ноги... Уцелевшие дома без дверей и окон, кое-где провалились крыши, всюду грязь, зловоние, мусор. Бродят потерявшие хозяев животные, собаки сбились в стаи и жутко воют по ночам на пустырях...
      3 августа, когда вопрос о взятии Баку был предрешен, командование азербайджано-турецких войск предъявило ультиматум Армянскому совету, там говорилось в частности: "Если же город не будет сдан, то он во всяком случае будет взят, и тогда ответственность за пролитую кровь и причиненные убытки ляжет на вас". В случае сдачи всем жителям Баку без различия вероисповеданий и национальности гарантировалась неприкосновенность.
      А вот эпизод, рисующий армянские нравы. Понимая, что мы возьмем город, они запросили поддержки командующего английскими войсками в Персии генерала Денстервиля. И из Энзели в Баку прибыло около тысячи английских солдат и два броневика. В конце августа, когда мы перешли в наступление на Локбатанском участке фронта и в районе Бинагады, англичане сделали попытку вмешаться в ход событий, но оказались разгромленными, были взяты в плен пять офицеров и пятьдесят семь солдат, захвачено множество боеприпасов, орудий и пулеметов. Возле Локба-тана им было нанесено окончательное поражение. Один из пленных, офицер Северного Стаффордского полка, позже признался мне, что армяне их предали. Его рота не нашла на фронте ни одного солдата дашнакской армии... За что погибали его соотечественники под неведомым им Локбатаном?..
      15 сентября 1918 года азербайджанская армия вступила в Баку.
      Летом того же года моя заветная мечта начала воплощаться в жизнь. Правительство Азербайджанской Республики предприняло меры по созданию и укреплению регулярной армии. Была объявлена мобилизация всех граждан мусульманского вероисповедания 1894-1899 годов рождения, создано Военное министерство, во главе которого встал сам премьер-министр Фатали хан Хойский, а его заместителем назначен опытный военный, генерал Мехмандаров. Мы, азербайджанцы, слишком долгое время были зрителями мировой истории. Чему радовались? Что не платим налоги, что наших юношей не берут в армию? За сто лет в Баку не было ни одного губернатора-мусульманина. Пределом власти для мусульман являлась должность пристава. Теперь начинался этап собственного исторического существования. Вот что необходимо новой власти донести до каждого.
      Лето 1918-го. Армяне пытаются явочным порядком поселить на территории Грузии в Лагодехи пятнадцать тысяч своих беженцев. Война. В ноябре теперь уже с помощью Антанты дашнаки вновь рвутся вооруженным путем захватить у Грузии Ворчало с прилегающими территориями.
      Турция побеждена. Великобритания требует от главнокомандующего Нури паши вывода турецких войск из Баку в течение недели, а из Закавказья - в месячный срок.
      Дальновидный и мудрый шаг Азербайджанского Национального совета образование первого азербайджанского парламента. В законе о парламенте говорится, что он должен представлять все живущие в республике национальности. И вот, избранный на основе всеобщих выборов, наш парламент открывается в декабре.
      17 ноября командующий английскими оккупационными войсками генерал Томсон прибывает в Баку. Объявляет себя губернатором города. Предлагается очистить город от азербайджанских и турецких войск. В компетенцию нашего правительства входит остальная территория Азербайджана.
      Как я и предполагал, Европе нужны наши нефтеносные земли, англичане хотят превратить Баку во "вторую Индию". Аббас Кули, вернувшийся из Шарура, сообщил мне, что повсюду, откуда уходит турецкая армия, ее позиции занимают дашнакские военные формирования. А в Нахчиване засел Андраник, откуда собирается со своими головорезами в поход на Зангезур и Карабах. Штаб его обосновался в захваченном ими Горисе.
      Пора!.. Снова в седло. Я покидаю Баку. Заниматься парламентской деятельностью и хитросплетениями политики, когда вновь горят мусульманские города и села, - не для меня. Выезжаю с десятью самыми верными соратниками в направлении Гянджи. Отряд буду формировать на месте.
      Знакомый запах пожарищ, непогребенных тел, стаи стервятников, разоренные села - вот пейзаж Зангезура, оккупированного бандами Андраника. По лесам и в горах постоянно встречаем беженцев - то из Нахчивана, то из Джеванширского уезда, то из-под Шуши. Они потеряли представление о времени и месте, где находятся, ничего не знают о том, какая сейчас власть и вообще в какой стране они живут. Некоторые пребывали в полной уверенности, что армяне свергли царя в Петербурге и теперь всем Кавказом правит армянский царь. Встретился старик - единственный из выживших жителей села Шихлар, уничтоженного армянами. Его спасло то, что он отправился засветло в соседнее селение навестить брата, пошел короткой дорогой лесом да провалился в волчью яму, подвернул ногу и пока смог идти - просидел сутки в лесу. Вернувшись кое-как в родную деревню, он нашел на ее месте дымящийся пустырь...
      Еще одна страшная встреча. Пожилой мужчина, мальчик лет пятнадцати и закутанная до глаз в платок женщина, прижимающая к себе завернутого в какие-то тряпки младенца. Спрашиваю у мужчины, откуда они? Оказывается, из Сисианского магала. Сколько уже бродят в лесах - подсчитать не может, но месяц точно. Их село не сожгли, а сровняли с землей и распахали. От его семьи из двенадцати человек осталось их трое. Женщина - жена его убитого сына, и мальчик - его внук. Во время всего разговора женщина безучастно сидит на поваленном дереве и судорожно качает ни разу не подавшего голос младенца. Мальчик не сводит с матери полного муки взгляда.
      - Почему трое? - удивляюсь я и слегка оборачиваюсь в сторону женщины.
      Старик опускает голову и говорит шепотом: - Ребенок мертвый... Она на кукурузном поле была, когда армяне пришли. Началась стрельба. В нашем доме они сразу закололи штыком мою внучку, которая нянчила малыша... Десять лет было внучке... А ребенка вышвырнули на камни во двор. Вместе с другими расстреляли сына и моего брата. Еще троих детей и мою жену зарезали, отец и мать мои по немощи не выходили из дома, так их заживо сожгли. Бахлул, мужчина кивает на мальчика, - сумел пробраться к нам во двор, вынес братца, тот еще живой был, хрипел...
      По заросшему седой щетиной лицу мужчины скатываются прозрачные капли.
      - Она не хочет его хоронить, - с трудом произносит парнишка. Разговаривает с ним, а нас с дедушкой не узнает.
      - И забрать его у нее никак нельзя. Страшно кричать начинает... старик закрывает лицо ладонью.
      Все смешалось в моем ошеломленном сознании. Я будто спустился с высоты. Стоял, выпрямившись, только не на земле, а в некой пустоте, над землей. Вокруг молчали мои поникшие воины. И хотя было тепло и сухо, я почувствовал в воздухе влагу... Поднял голову вверх. Бледное облако в вышине источало прозрачные слезы. Или это я плакал?
      Собрав из жителей окрестных сел отряд в двести человек, мы заняли позицию в Забукском ущелье. Трижды отряды Андраника пытались прорваться здесь из Зангезура в нагорную часть Карабаха, но каждый раз мы обращали их вспять.
      А из донесений в Эривань, перехваченных у гонцов Андраника, взятых нашими лазутчиками в плен, стало известно, что он уже объявил Зангезур, Карабах и расположенные к северу от Нагорного Карабаха территории Гянджинской губернии - "Малой Арменией" со столицей в Шуше. Здесь же рыскали, будто жирные крысы, и другие "армянские герои" -Амазасп, генерал Дро, полковник Долуханов. Нападали на села под покровом ночи, вгрызались спящим людям в горло, пили живую кровь и, опьянев, насиловали, жгли, взрывали, расстреливали. Добивали рассеянные по лесам группки беженцев. На больных, слепых, покалеченных, старых пули не тратили - сжигали живьем.
      В Гянджинском округе осело свыше двадцати тысяч беженцев. В Шемахинском - около тридцати тысяч. А всего беженцев только по Новобаязетскому, Эчмиадзинскому и Эриванскому уездам доходило до 200 тысяч человек.
      Газета "Азербайджан" писала зимой 1918 года: "Армяне задались целью вырезать все мусульманское население Зангезурского, Шарурского, Нахчиванского и Ордубадского уездов, "очистить" все эти уезды от мусульман, чтобы на будущей мирной конференции в Европе доказать свои права на эти территории и объявить их Арменией".
      Разбившись на два отряда, примерно по сто человек, мы встали лагерем в горах вокруг Охчинского ущелья и организовали оборону окрестных сел. Кончался март, но я не замечал весны, гор, покрывшихся нежной молодой зеленью, будто шелковистая шерсть ягнят. Все заслоняли картины армянских зверств. Сколько мы уже миновали разоренных сел? Я потерял им счет. Во всяком случае, в Зангезурском уезде их было более ста. И всякий раз, видя изнасилованных женщин, обезглавленные тельца детей, груды обоженных черепов и костей, я спрашивал себя, когда же мы остановим их? Когда прервем этот пир людоедов? Мои аскеры, я знал, склоняя голову на пепелищах, произносили про себя слова проклятия и мести, которые вселяли бесстрашие в их души, помогали в боях неудержимо крошить неизмеримо превосходящего числом врага.
      В редкие часы отдыха я по привычке к одиночеству уходил за версту от лагеря в горы к роднику, спадающему со скалы, словно маленький водопад. Его алмазная ледяная вода придавала моему телу бодрость. Как-то раз на пути туда я встретил в лесу мальчика со своей сестрой - девушкой лет пятнадцати. Они шли на яйлаг к своему отцу сообщить, что в его отсутствие в семье родился еще один сын... Их сопровождал кряжистый старый дед с винтовкой на плече. Пока разговаривал со стариком, дети увидели белку и теперь следили за тем, как она, распустив рыжий пушистый хвост, перелетает с вершины на вершину сосен. Легкий смех девушки пересыпался жемчужинами в лесной тишине. Она обернулась на нас, склонила голову и искоса взглянула в мою сторону, тут же застенчиво прикрыв смеющийся белозубой улыбкой рот кончиком платка. Что-то дрогнуло во мне: ее искрящийся глубокий взгляд напомнил мне мою Сону. Длинные ресницы, как опахала, бросали на розовые щеки таинственную тень. Это был бутон, обещавший дивную красоту будущего цветка.
      - Ниса, Шакяр, - обратился к детям старик, смотревший на девушку с плохо скрываемой гордостью, - подайте мне мешок с гостинцами для отца, угостим уважаемого Ибрагим бека нашей домашней снедью.
      Я поблагодарил его, приняв сверток, вкусно пахший забытым дымом очага, которого сам не имел. И невольно следил за точеной фигуркой Нисы, за движениями ее гибких рук.
      Они исчезли в лесной чаще, а я все никак не мог отогнать марево воспоминаний, милосердным светом былого счастья потеснившее мрак моего сердца. Ниса, как росток первоцвета сквозь мерзлую землю, пробилась сквозь вечную ночь моей души.
      Я засиделся у родника. Ничто не нарушало мой покой. Лишь раз показалось: в горах раздались выстрелы...
      Пятеро тяжелых, воняющих потом и перегаром туш навалились на меня, когда я уже собирался уходить. Один упал прямо со скалы надо мной, оглушив, что притупило первую отчаянную мысль: "Взяли живым!" Второе же, о чем я подумал со злобой на себя: "Где мое чутье? Неужели они выведали, в какой стороне наш лагерь? Сколько их здесь?"
      Мне тут же на голову надели мешок, связали руки и накинули на шею веревочную петлю. Кто-то из них сорвал у меня с безымянного пальца левой руки золотой перстень со змеей - память об отце. Я даже толком не успел разглядеть их лиц. Подталкивая в спину ружьем, повели на веревке вниз с горы, но в сторону, противоположную той, откуда я пришел. Несколько раз я падал, цепляясь ногами за поваленные деревья, меня поднимали пинками и волокли вперед. Из коротких реплик, а я знал армянский язык, понял, что меня повезут в штаб. Эти не были зинворами Андраника. Жители какого-то из близлежащих армянских сел, они после пира хищников налетали шакалами на остатки добычи. Как я был не прав, отговаривая товарищей уничтожать армянские села. Словно ядовитая грибница, они распространяли вокруг себя споры смерти.
      Скоро я услышал тихое ржание лошадей. Меня, будто куль, перекинули поперек седла и повезли.
      Меньше часа прошло, и я услыхал звуки людских голосов, блеянье овец, мычание коров. Мы въезжали в село. Вот лошадь моя встала. Меня столкнули на землю, развязали и сняли мешок. Я стоял на большой поляне, посередине горел костер, из-за деревьев сада выглядывала крыша добротного дома. Около походных палаток суетились вооруженные люди. Виднелись укрытые ветками повозки с пулеметами. Слева я различил очертания знакомых гор. Значит, буквально у нас под носом, на окраине этого якобы мирного села Каладжи гнездились андраниковцы. А ведь еще буквально неделю назад его староста и с ним несколько почтенных жителей приезжали для переговоров в соседнее азербайджанское селение и божились, что не пустят к себе вооруженных бандитов, обязательно предупредят соседей, если те у них появятся. Этот лагерь возник здесь явно не вчера. Армяне в очередной раз поймали азербайджанцев на доверии к слову. "Поделом тебе, Ибрагим!" - мысленно усмехнулся я. Самому погибнуть было не жаль, но вот как предупредить мой отряд?
      Меня подвели к палаткам. На руке одного из конвоиров я заметил свой перстень: сверкнул слезою змеиный глаз... Главный из зинворов тоже углядел его, подошел ближе. Я слышал, как он сказал: - Дай сюда! Они заспорили за моей спиной, потом вспыхнула драка. На шум из палатки вышел обмотанный пулеметными лентами молодой парень, прикрикнул на спорящих, приблизился, не глядя на меня. Взял кольцо, рассмотрел, повертев в руке, и без слов надел на палец себе...
      Меня толкнули на землю перед ним, и один из моих захватчиков начал, запинаясь, рассказывать, где они меня поймали.
      Молодой пнул меня носком сапога и равнодушно спросил по-русски: - Ты русский понимаешь?
      Я молчал, стараясь ничем не выдать себя. Крестьяне подняли меня, заломив за спину руки. Парень попытался заглянуть мне в глаза, и на секунду взгляды наши скрестились.
      Он отшатнулся, будто ошпаренный, бросил своим коротко уже по-армянски: - Этот мертвец... - помедлил. - Займетесь им вечером. - Исчез в палатке, а меня с пинками поволокли в сторону прочного каменного сарая на краю поляны. На старом дубе, росшем у входа туда, болтался в петле голый человек, голова его свисала на плечо, снизу под ним еще дымился огонь костра, ноги до паха обуглились, седые волосы скрывали лицо и только разверстый рот беззвучно кричал о тех муках, которые пережил он, пока не отошла его душа... Под стеной сарая я увидел мешок, весь пропитанный кровью, приглядевшись, заметил, что он тихонько шевелится... Конвоир мой пихнул его ногой, захохотал, а мешок застонал так, что у меня встали на затылке волосы.
      - Вот твоя сестра, - засмеялся солдат, когда я застыл над мешком как вкопанный. - Уже падаль. И сам ты труп.
      Он открыл замок и втолкнул меня в сарай. Крикнул: - Если не понял еще, мусульманская свинья, так скоро поймешь, даже псы не станут жрать твои потроха!
      Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. И я очутился во тьме.
      Я знал, что отсюда не спастись. Что телу моему предстоят ужасные часы, пока все не кончится для меня на этой земле. И упрекал себя лишь в одном, что мало повоевал, что и теперь, уходя, не смогу многих из них забрать с собой. "Как ты несправедлива ко мне, судьба! - взроптал я. - Почему не послала гибель в открытом бою? Я бы перед смертью видел смерть наших врагов".
      "Испытание... Тебе дано испытание"... - эта мысль, внушенная мне как будто со стороны, неожиданно успокоила меня. Что ж... Пусть рвут, режут, жгут... Что плоть? Она тлен... Сознание мое будет не здесь... Я уйду прежде, чем рука палача остановит мое сердце навсегда.
      Глаза привыкли к темноте, и я осторожно обследовал свою тюрьму. Нет, прочны были стены. Я вновь упал на влажную, жирную, пропитанную ужасом тех, кто был здесь до меня, землю и вытянулся в изнеможении. Загремели замки. Дверь приоткрылась. На меня упал солнечный луч. "Уже?" - даже с каким-то облегчением подумал я, но, постояв немного в проеме двери и о чем-то переговорив шепотом, двое пришедших вновь захлопнули ее. И я вдруг уснул... Рыжая белка мелькала в ветвях, и смеялась девушка. Только вот лица ее я не увидал...
      За мной пришли ночью. А еще раньше я уловил во дворе какую-то суету.
      Привели в тот самый крестьянский дом, который я заметил с поляны. В большой комнате, устланной коврами и освещенной двумя керосиновыми лампами, за остатками обильной трапезы восседал на мягких подушках грузный усатый старик в гимнастерке с генеральскими погонами, на ее расстегнутый ворот нависал дряблый подбородок, в щетине усов видна была седина. Светлая папаха сильно сдвинута набок. "Ухо... - догадался я, - неужели?.." И сердце забилось так сильно, что я чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ненависти. Понимая втайне: ненависть крепит меня, помогает не дрогнуть.
      Компания, окружавшая его, видом своим походила на сборище бродячих комедиантов. У одного под гимнастеркой виднелся узорчатый жилет из камки, снятый, видно, с персидского купца, на другом - под портупеей блестел архалук из канавуса, годный разве что для гарема, у обоих на шеях болтались, наверное, по десятку золотых медальонов с яхонтом и изумрудами, толстые пальцы унизаны перстнями - все украденное, все снятое с убитых ими людей.
      Приоткрылась боковая дверца, и в комнату, виляя бедрами, вошел виденный мною раньше на переговорах староста этого села. Губы его лоснились от подобострастной улыбочки. "Еще одна ошибка... - с досадой отметил я. - Мне нельзя было показываться на переговорах".
      - Ну, что, Манучар? - сдвинув брови, хрипло спросил старик в генеральской форме.
      - Да! Не ошибся я, Андраник паша! Мне в сарае его показали, и я узнал... Он из этих, с гор... - с придыханием от усердия отвечал староста.
      Андраник перевел на меня свои потухшие глаза, казалось, пересаженные от мертвеца. Повисло молчание.
      - Отвечай, сколько вас и где ваш лагерь? Покажешь - будешь жить, отпущу, - с важным видом по-турецки обратился он ко мне.
      - Не расслышал тебя, повтори! - с усмешкой бросил я.
      Он с минуту как будто обдумывал мои слова, лицо его побелело, а затем вкрадчиво, тихо спросил:
      - А если уши свинцом забью - будешь лучше слышать?
      - Да уж это почетнее, чем ухо за предательство потерять, - в том же тоне ответил я.
      Опершись на руки, он приподнялся, навис над столом, лицо его свела судорога ярости, показалось: мертвые глаза сейчас выскочат из орбит.
      - Уведите его и разделайте как свинью, да не дайте сразу умереть, пусть узнает, что такое армянский нож! - заорал он на весь дом. Ничего не понявшие из нашего стремительного обмена репликами его собутыльники и хозяин дома, объятые ужасом от этого дикого крика, втянули головы в плечи. Меня, как железом, подхватили сзади и поволокли на двор.
      - Не останетесь? - успел уловить я плачущий голос старосты.
      - Нет! Немедленно уезжаю! - провизжал Андраник.
      Меня опять бросили в сарай. Но я понимал, что это ненадолго. На улице раздались какие-то команды. Затем - слаженный топот копыт. Все стихло. Сона, отец, мать - жизнь разделила нас, но скоро нас сблизит смерть. Ниса... Одно это имя словно заново пробуждает меня. Но... Загремел замок... Я глубоко вздохнул, пытаясь унять охвативший меня озноб, и приготовился принять неизбежное.
      Когда подвесили меня вниз головой на суку рядом с тем, кого они раньше поджарили на медленном огне, и я был уже наполовину труп, а наполовину душа, и только разум мой не знал забвения, ветер зашелестел в верхах, и неожиданно пошел теплый крупный дождь. И вместе с запахом близкой земли я вдруг почуял, что следом движется буря огромной силы. Что-то почуяли и собаки в селе, которые тут же завыли тоскливо на разные голоса. Лишь мои полупьяные палачи наслаждались своим ремеслом, возбужденно переговаривались между собой, выбирая, как им будет сподручнее свежевать меня... Один из них подтянул мое тело веревкой повыше и стал бросать под голову хворост.
      И тут порыв ураганного ветра страшной силы сошел с гор на поляну, сорвал пламя костров на сидящих вокруг людей, скомкал палатки, мощный дуб, где болтался я на суку, как будто нагнуло, и раздался треск. Мрак обступил нас. И в наступившей жуткой дымной мгле заметались люди и животные, смешались крики и пронзительное ржание.
      Я почувствовал, что лежу на земле. Наверное, сук обломал ветер. Но головы поднять я не мог из-за продолжавшегося бушевания бури. Я вертелся в веревках, как червь, пытаясь высвободить хотя бы руки. А под головой едва уловимо задрожала земля. Ураган стих так же внезапно, как и начался. Но на поляну накатила другая стихия, сминая остатки армянского лагеря. Я услышал частые выстрелы, возгласы на родном языке, затарахтел и захлебнулся пулемет. С трудом приподняв голову, я по-звериному сквозь темноту различал яростную сшибку теней. Но вдруг позади меня вспыхнул стеной яркий свет. Заполыхало село...
      На мгновение я ослеп, но почувствовал, как чьи-то руки освобождают меня от пут, поднимают с земли, натягивают какую-то одежду.
      - Ибрагим бек... - Голос Аббас Кули. - Слава Аллаху, Бог не оставил нас.....