И вовсе непохож государь на того, с кем Фатали сидел в фаэтоне, слегка разочарован: этот - мельче. А рядом с ним - великий князь, наследник, все с большой буквы.
      - Вот, привез к вам сына, полюбите его к служите ему так же верно, как служите мне.
      Но наследник поедет морем в Крым, а государь - в Тифлис, в сопровождении барона Розена.
      Раздражение нарастало с каждым днем. Этот пестрый строй! порывистый ветер! И вдруг - пожар провиантского магазина! запасной хлебный склад горит! Кто поджег?! да-с, по провиантской части полное Назсо! Зрелище показалось дурным предзнаменованием, в глазах постоянно играл огонь, предчувствие не обмануло: зарево горящего Зимнего дворца в том же тридцать седьмом! Он знал, что это должно случиться!
      Усилилось раздражение после пира у мингрельского князя, эта выспренность, то на равную ногу с ним, дескать, и он - государь!! то раболепие, противное духу. И слухи всякие, ни дисциплины, ни порядка, и сроднился барон с князем.
      Иногда шел пешком, мерзкая дорога, колеса вязли в грязи до самой оси, и встречи раздражали, и смотром остался недоволен, какая-то гарь в горле, дыму наглотался, непременно быть еще пожару!
      К царскому смотру готовились, чтоб как в Петербурге. И там - бурмажор перед полковым оркестром, обшитый галунами. И даже горстка павловцев в высоких медных киверах с красной спинкой, золотых мундирах - все на подбор и курносые, чтоб угодить императору, ибо отец его державный был курносый; и истинно прусская страсть к муштре и мундирам.
      Сияющие латы и шлемы кавалергардов и конногвардейцев, а у конногренадеров - высокие меховые шапки, на спине болтаются красные языки; и гусары, и уланы, ну и конечно же как без джигитовки? есть она даже в Санкт-Петербурге, а здесь и тем более: кавказские воины - лезгины, черкесы, хевсуры, одетые как рыцари: серебряные кольчуги, панцири, шлемы серебряные на головах, - несутся, стоя на седле, соскальзывая под брюхо коней; лишь горстка - в пику Шамилю, чтоб знал.
      Парадным разводом на Дидубийском поле командовал зять барона Розена, флигель-адъютант князь Дадиани, полковой командир (барон отдал за него дочь Лидию, она теперь баронесса-княгиня), а развод был при стечении народа.
      И вдруг государь приказал военному губернатору Тифлиса Брайко сорвать аксельбант с Дадиани. Фатали издали видел движение военного губернатора к князю, но что это?! Дадиани расстегнул воротник - а ведь иначе не снимешь аксельбант, ибо привязывается шнурком изнутри, - и нагнул голову; сосед рядом с Фатали, молодой налоговый агент Фарман-Кули, недавно прибавил себе "бек", увидев оголенную шею и склоненную голову, застонал, вскричал в испуге (поплатится горячкою!), вообразив, что князю отрубят голову.
      Губернатор протянул руку - а сколько пировали вместе с князем!! - и сорвал с него аксельбант, толпа замерла, и, как гром над ухом барона, крик государя: "С фельдъегерем в Бобруйскую крепость - и там судить!"
      В ушах зазвенело: за что?! полвека в строю! И весь парад стоял как оглушенный. "Все! Крах!" Уже однажды было, в двадцать первом, барона за бунт Семеновского полка сместили с поста начальника гвардейской дивизии, а на его место назначили будущего фельдмаршала Паскевича, кого - вот судьба! - десять лет спустя сменит барон на посту главноуправляющего на Кавказе.
      Фатали прижал рукой к груди голову Фарман-Кули (бека), не поймет, что случилось, и не князя жаль, о нем всякие ходили слухи, поделом ему, одну даже жалобу солдата показывали Фатали: заставлял, как собственных крепостных, работать на винокуренном своем заводе, держит свиней и продает их, а солдаты - свинопасы (но один ли князь?!), сделался поставщиком дров, - отчего-то жаль Фатали барона: вот она, царская служба.
      После Розена ждали - а вдруг Ермолова снова пришлют? Но пошли-поплыли другие, один нежданнее другого, пока не пришел Воронцов; так всегда на Кавказе: вроде бы двоевластие; и при Ермолове тоже, - еще действует, а уже новый прибыл, Паскевич; и сейчас - барон не ушел пока, а вовсю распоряжается Головин. Дадиани и прочее - лишь повод или козлище, вынесшее наказание за грехи полковых командиров, ибо все как Дадиани, и мрут от холеры солдаты, хоронят порой, как после битвы, десяток в одну братскую могилу, барон не сумел обуздать горские племена, не покорил, не бросил под ноги государя Кавказ; и Шамиль обманул, не явился!
      И раздражение, и предчувствия, а тут еще и страх прибавился, когда император возвращался в Петербург: ехал сюда морем, а пожелал по Военно-Грузинской дороге. Сменили ему кучера, нового (? страх, что подкуплен!) дали, наняли подешевле, ибо первый, чтоб довезти до Владикавказа, затребовал сто рублей! но о том государь в неведении; кучер сел на козлы, подъехали к спуску, надобно ж тормозить!! но ментор на козлах с чего-то не позволил остановиться, кони понесли, форейтор сробел, растерялся и повернул коней круто к горной стене. И коляска опрокинулась на самом краю пропасти. Отсюда император ехал уже верхом на казачьей лошади, и страх, и обида, будто все в заговоре, и лошади в дурных телах, а тут еще простудился и получил зубную боль, и на графа Орлова дуется, будто тот виноват в смене кучера (а ведь и он мог в пропасть, сидел рядом), а знаменитый Вельяминов - тоже на коне, отвык скакать, больные ноги, захворал, промаялся с осени до весны (и в апреле скончался).
      И государь уже в Петербурге. И думы, будто кто-то шепчет над ухом; смешалось: и парадный развод, и ловчие охоты, устроенные им мингрельским князем, и страх, когда перевернулась коляска, и пожар в Кутаиси.
      И как эстафета передается мысль, запечатленная на секретных заключениях главнокомандующих, - главноуправляющих - наместников, князь барон - граф..., - как же можно лишать туземную знать прав?! Упускать из виду важность посредства знати между нами и туземной чернью?! Грубые понятия ее, привыкшей смотреть на вещи только наглядно, могут быть руководимы не иначе как сильным и ближайшим влиянием своего высшего сословия! А при власти подчиненной нам местной знати мы не будем ведать забот! Правительству легче привязать к себе несколько частных лиц (боже мой, сколько тут способов: и звонкие чины, и сверкающие побрякушки, и предоставление неограниченной власти с непременным подчинением, правда, нам), и тогда они выжмут из своих народов все соки. К тому же всем им, дабы приручить и к порядку призвать, - высокие чины с прикомандированием к казачьим полкам. Ведь как исправно служит, готовый сверкать шашками, наш конномусульманский полк в Варшаве! Славно порубал мятежников! А команды мусульман в собственном императорского величества конвое?! А особые отряды противу горцев? А для кордонной стражи?... И, пользуясь влиянием местной знати, собственных вождей, действовать по всем видам на народы, нежели непосредственно управлять самою чернью, которая без того представляет всегда много затруднений по ограниченности понятий и дикости нравов.
      Необходимо обеспечить местных вождей личными выгодами, упрочив их благосостояние, это послужит примером, пусть управляют, а нам в столичную казну...
      Стоп! стоп! - это Кайтмазов. - Как можно?! Ведь секретно! да, не забыть: непременно объявлять туземным вождям высочайшие рескрипты! и о всеобщих торжественных случаях не забыть! а что может быть. радостнее для верноподданных, как тезоименитства государя и государыни?!
      И все же, - кто-то над ухом государя ноет, - от Закавказского края мы терпим одни убытки (??! - знаки Колдуна).
      А государь - какой длинный тридцать седьмой! - только что провел в Аничковом дворце, где снова живет после пожара в Зимнем, прибыльную лотерею, очередная его страсть. Из английского магазина во дворец привезли золотые портсигары, украшенные драгоценными камнями, старинные серебряные кубки, египетские статуэтки, китайские веера, а камер-лакеи разместили их на столах в зале рядом с гостиной императрицы, а после чая государь подойдет к столику, где лежит стопка игральных карт, на одной - точь-в-точь его физиономия, одна смотрит прямо, а другая подглядывает, перевернутая вниз головой, и под каждой вещью, вроде нумера, - карта.
      "Король трефовый... а мы их проведем! - и обозначил им дешевый китайский веер с изображенным на нем драконом. - А двойку бубен - к золотому портсигару! Что же обозначить валетом червей? - задумался государь крепко. - Может, малахитовую шкатулку?! "А Малахов курган, а Малахов курган..." - напевает вдруг ни с того ни с сего.
      - Господа, кто желает купить у меня туз пик? Славная карточка!
      - Я! - это князь Врязский.
      - Позвольте, я! - это граф Роффенгроф.
      - Может, я?! - басит барон фон Грон.
      - А что дадите? - добродушный тонкий голосок, улыбается. - А?
      - Двести! - картавит граф и без "эр". - Триста! и легкая дрожь в голосе князя. - Может, триста тридцать? - почему бы барону не сделать приятное государю?
      А он ах как забавляется: "Господа, расщедритесь! Ведь такая карта король треф!"
      И когда карты распроданы, государь в сопровождении генерал-адъютанта и дежурного камер-юнкера идет к столам, а флигель-адъютант называет карту, обозначающую вещь, и сам государь лично ее вручает. Ух, сколько денег! Оплатить стоимость английскому магазину, а остальное пустить на развитие кукольной отечественности.
      "Да-с, такую бы прибыльную лотерею с Кавказом!"
      "Закавказский край, - неужто это Розен сказал? нет, кажется, Ермолов, - смесь разнородных племен, языков и обычаев. Общее у них только одно невежество. Как устранить безвыгодность и приискать средства сделать край сей полезным для России?"
      - Я имею в виду, государь, - это молодой энергичный Ладожский, еще в Санкт-Петербурге, перед назначением на Кавказ, - в предстоящем случае уничтожить навсегда мнение о непрочности владения, чтоб край вливал суммы, вспомоществовал, чтоб связать оный с Россиею гражданскими и политическими узами в единое тело и заставить тамошних жителей говорить, мыслить и чувствовать по-нашенски, а что пререкает сему должно быть непременно изменено, ослаблено, уничтожено.
      "Аи да молодец Ладожский!" Очень по душе императору эта простая фамилия, есть в ней что-то доброе, ладное.
      - Ах, вы еще не кончили, извините!
      - ...природное наше дворянство одно в состоянии составить верный надзор как самая бдительная и верная сила, да, да, государь, я понимаю, такая перемена судьбы должна быть для туземной знати тягостна и оскорбительна.
      - И что же?
      - ...и туземное дворянство! Сии новые из туземцев дворяне, быв воздвигнуты из ничтожества нашим правительством, непременно возлюбят.
      - Что еще?
      - ...отсылать для окончательного образования в Санкт-Петербург или матушку-Москву в корпуса, академии и другие училища!
      ??
      - По выпуске из сих заведений пять лет прослужить в наших краях, и тогда перемещать их можно за Кавказ. Отлучка, воспитание и служение среди наших и иные факторства, - Ладожский как будто не замечает недоумения государя, ибо убежден, что восхитит его своим прожектом, - да-с, иные эф-факторства (но что?!), и тем самым ослабить туземное противудействие.
      !!
      - Вот-с, государь!
      - Но сколь долго?!
      -...какие бы ни случились в будущем перемены, увы, - "не огорчить бы!!" - вполне доверить нельзя, и посему непременно, так сказать, за кулисами... - И умолк.
      - Да, да, именно! Это хорошо - за кулисами! Вторые, но на первых ролях. Ах, за кулисами, нежно-розовые мотыльки...
      И какая славная нынче лотерея была! Сегодня бал-маскарад и княжна Врязская, нечто крупное, податливое и холодное под горячей рукой, врязззь! Что еще? Ах да, стишки, поэмка в журнальчике, из Москвы нынче прислали. "Ваше имя - но так дерзко! туземец! рядом с этим, как его, камер-юнкером..." А еще что?
      И вдруг дама в маске, точь-в-точь как та, что с генералом Головиным была на предыдущем балу. "Головин! Вот кого на место барона!" - вдруг решил. "И наказать!" За ослушание: замечен был в тайном доме у пророчицы, всю ее группу только что арестовали, ибо запрет тайных обществ (?); а здесь чтение священных книг, потом песни, затем радение или кружение, и на Екатерину-пророчицу, что-то татарское в фамилии, не вспомнит государь, накатывал дух пророчества, быстрая бессвязная речь с рифмами, под склад прибауток, "святое плясание, - как чистосердечно признался Головин, - в некоем духовном вальсе". "Дар пророческий не от кружения тела, - заметил Николай, еще не решив, как наказать Головина, - а чистых помыслов и подлинной веры", что-то в этом роде.
      ИМПЕРСКИЙ КОТЕЛ
      И уже Головин в Тифлисе.
      - Не написал ли чего лишнего этот духовный вождь, как вы сказали, муфтий! - в своем воззвании к горцам? - первое задание Головина Фатали.
      - Позвольте перевести?
      - Некогда, пробегите глазами, что у него насчет государя императора?
      А Фатали увидел уже в воззвании муфтия и о нем, новом главноуправляющем Головине, - не это ли не терпится узнать Головину?!
      - "...мы, мусульмане, совершенно осчастливлены нахождением под покровительством доброжелательного всем государя великого императора, именуемого Николаем..."
      - Вычеркните "именуемого"!
      - "...высокочтимого, а щедростью своей могущего охватить все климаты Ирана, Хошемтая..."
      - Что за климаты? что за Хошемтай?! Ну и неуч же ваш, как его? шейхульислам! Вычеркните эти климаты!
      - Лучше оставить.
      - Это почему же?!
      - Так звучит более по-ученому, производит впечатление!
      - Вы так думаете? - "О боже, к каким дикарям я попал!" - А что дальше?
      - "...храбростью, героя в мужестве, владеющего гербом Константина, фагфара Китайского в обращении с людьми..."
      - Что-что?
      Фатали улыбнулся: - И сам не пойму, что за эф?
      - А не ругань?
      - За это ручаюсь!
      - Из тех же, что впечатление?
      - Несомненно.
      - Ну-с, что еще там?
      - "Зюлькарнейна, - это по-нашему Александр Македонский! - в богатстве, Соломона в милосердии, Давида в превратностях, высоковнимательио к людям. Следует возносить молитвы, служа ему, чтоб получить вознаграждение..."
      - Вот именно! - Это нравилось.
      - "Мы в лице государя имеем до того совершенного, что, если кто из начальников задумает мысль об угнетении, он его тотчас низложит, а на его место совершенного в милосердии уже назначил, - это о вас, ваше высокопревосходительство, - обладателя многими щедростями генерал-лейтенанта, первого в городе Тифлисе, для похвал которого не хватит слов!"
      - Ну к чему это? - поморщился.
      - Может, подправить чего?
      - Бог с ним, пусть остается. И как подписал?
      - "Шейхульислам муфтий Таджутдин-эфенди-ибн Мустафа-эфенди-Куранский".
      Началось с воззваний, это генерал очень любил, к горским племенам с требованием покориться. А затем карательные экспедиции.
      "Я иду к вам, приняв лично, силою оружия очищать себе дорогу. Вам предстоит выбор: или покорность без условий, или войска горят нетерпением наказать вас за ваше безумное самохвальство и разорить разбойничьи у вас притоны".
      Истребить нивы (сожжены до основания), а что касается пленных, докладывает Головин, то их почти нет: хотя и взяли мы, но они, дабы не оставаться живыми в наших руках, кинжалами рубились до последней капли крови.
      Убит - ах, какой был смельчак! - Апшеронского полка штабс-капитан Лисаневич, сын знаменитого майора Лисаневича (вырезавшего в свое время семью карабахского хана), оба погибли на Кавказской войне, и род Лисаневичей по мужской линии прервался.
      Новые экспедиции: три месяца осады Ахульго, где засел Шамиль; зной, рев, гул орудий, удушливый пороховой дым, пули, осколки, снаряды, камни, бессонница и голод. Шамиль заключил мир и выдал в аманаты своего сына Джамалэддина; но Головин - "вот она, победа!" - радовался раньше времени: Шамиль только начинался. А тут еще и побег Хаджи-Мурата из тюрьмы, - и часть Аварии примкнула к Шамилю. И Чечня, доведенная до отчаяния.
      Пулло, Граббе!... "Ишаки и тот и другой! - кричит Головин. Знает, что найдутся люди, которые передадут. - Так и передайте им!" Не давать покоя горцам! Изнурять осиные гнезда бессонницей! Жаждой, голодом! Никакой пощады!
      А к тому же объявился еще один из близких людей Шамиля, будто ездил к египетскому паше, вот и послание, подписано красными буквами "Ибрагим-паша, сын Магомет-Али-паши", и приложена неизвестно чья печать: "Слушай меня, горцы! Еду к вам! С несметными силами - сколько звезд на небе и песчинок на берегу морском! Иду освобождать единоверцев!" Считает к тому же, что земли, на которых ныне горцы живут, ему "принадлежат по наследственному праву", а заодно уверяет, что "завоюем и Астрахань"; подложное письмо!
      А сколько их, племен на Кавказе, Фатали даже не предполагал!
      И канцелярия днем и ночью работала: какие уже покорились, выписаны столбцом, какие полупокорны, а какие еще бьются, всех-всех учесть!
      "Что ж, дайте только срок!"
      И сводка эта - памятник Головину, далеко-далеко идущие у него планы.
      То письма подложные, а то Шамиль свои пишет: биться и умереть! "То, что есть, начертано свыше, предопределено и не требует наших усилий, а что не написано в книге судеб, того не увидим, так что наши умствования бесполезны, - ревностно наставляй вверенное стадо на путь истины. Мы оседлали коней и обнажили мечи!" Это - к друзьям.
      А это к заблудшим: "Всевышний силен утвердить свое слово, хотя бы неверные тому противились. Образумьтесь спешить принести покаяние, вспомните прежние подвиги свои. Если дадите жен в руки неверных, приду и жестоко накажу вас! Отделяю возлюбленных от отделенных, братья помогут братьям, а всевышний за них. Дело таково, как было. Ей-богу, ежели вы мое слово и присягу не исполните, то тогда будете каяться на том свете. Я дал присягу Алкорану до тех пор воевать, пока не будет снята с плеч моя голова".
      ПОД СЕНЬЮ БЕЛОГО ПАДИШАХА
      О наивный глава мусульман-шиитов мучтеид Ага-Мир-Фаттах, или просто Фаттах!
      - Да, в Персии не более трех таких людей, как я, духовный вождь мусульман-шиитов. Самого шаха я не боюсь, только тайно он может мне вредить. А в моем воображении ваш белый царь был идеалом ума и справедливости, и в моем деспотическом краю я видел столько тупой жестокости и насилия, что возгорелся ненавистью к нему. Это именно благодаря моему влиянию Тавриз сдался Паскевичу. Я знаю, ко мне был приставлен им единоверец наш, чтоб шпионить за мной: так ли, мол, я искренен, нет ли у меня иных целей?! И когда заключили мир, я решительно объявил Паскевичу: мечтаю служить белому царю! бросаю дом, имущество - все! ("очевидная выгода приобрести духовную особу высшего достоинства, пользующуюся не только приверженностью последователей алиевской секты, но и всех магометан, заставила меня поощрять мучтеида к исполнению его намерения..."). Да, Паскевич поддержал меня! "Мы вас назначим, - сказал он мне, - верховным начальником всех шиитов, в провинциях наших находящихся!"
      Фатали молча слушает, знает о тогдашних намерениях Паскевича установить с помощью мучтеида надзор за муллами; "ибо было не раз замечено, что многие из них, быв преданы душою не к нам, а кто единоверным персианам, кто единоязычным туркам, отвращали народ от нас, питали в нем ненависть противу нашего правительства
      - но так грубо, граф-князь!
      - да, да, я увлекся, вы правы, нельзя отвергнуть, что сему
      - чему?
      - ну, эээ...ну, ненависти противу нашего правительства способствовало, но отчасти, поведение чиновников наших в мусульманских провинциях, некоторые от незнания языка, а другие от непозволительных видов оказывали жителям притеснения и несправедливости, ропот возбуждавшие, так вот, этот мучтеид мог бы доводить до сведения высшего начальства злокозни мусульман".
      - "Я добьюсь для вас, - сказал мне Паскевич, - ежегодного пансиона. Дадим имение вам в провинциях наших, - вы же хотите создать под сенью белого падишаха рай, не так ли?" Мне пожаловали орден святой Анны первой степени, пансион, отдали в пожизненное владение, поди пойми вашу хитрость, пожизненное или потомственное! имение - деревни бека, сбежавшего за границу. Да, я мечтал создать в своих владениях образцовый мир справедливости и братства. Но началось!... Тянул ваш ширванский комендант, тянул пристав, тянул каждый, кому не лень. А потом узнаю: пожизненное владение. А как же, если я умру, моя семья? семьи моих родных, поверившие мне и бросившие родные места?! "Ты из преданности России, - кричит мне жена, - сделаешь нас нищими! мы хотим вернуться в Персию, не смеют нас не отпускать! мы попались в твою ловушку!" О каком рае мечтаешь? бил себя в голову. Но кому жаловаться?! Паскевич в Варшаве.
      Переполох в Тифлисе: исчез мучтеид. А тут донесение из Ставрополя: только что проехал Фаттах и направил путь в Варшаву для свидания с Паскевичем.
      Непременно задержать! А ведь обманул - кому-то не снести головы! изъявил лишь желание отправиться на кавказские минеральные воды, получил на проезд подорожную и - переменил намерение.
      Была уже встреча с линейными казаками. "Бумага Паскевича?" Сын переводил по-русски, выучился, не надо переводчика. А потом встреча с горцами. Тут - другая бумага, им самим составленная, по-арабски. Нашелся кумык, который прочел. От шаха?! А может, участь горцев будет решена? А вдруг обман какой? Эй, с кем говоришь?! С мучтеидом! Молитву прочту -ослепнешь!
      Депеша военному министру, а тот - государю. "Отправить нарочного фельдъегеря остановить его на том месте, где застанет!" А вдруг какая тайная связь?! Только что в Закавказье сосланы поляки-бунтовщики.
      Фельдъегерского корпуса поручик Макс Ланге, отправленный в Брест-Литовский для остановления едущего в Варшаву вождя закавказских шиитов и прибыв в означенный город, узнал, что мучтеид проехал через оный в Варшаву по подорожной воронежского гражданского губернатора, вследствие чего поручик отправил по почте конверт на имя кн. Варшавского гр. Паскевича Эриванского в Варшаву, а сам поехал обратно в Петербург.
      Паскевич долго понять не мог: Ага-Мир-Фаттах и - Варшава! Может, к конникам-шиитам, славно порубали бунтовщиков, им только брось клич!
      - Что ж это?! Переводчика не надо - сын мой выучился! - И пошли обиды - комендант, наиб коменданта, тянут, отбирают, грабят! И это - за его верность и преданность? А разве не он помог сформировать шиитские конные полки в турецкую войну, чтоб били проклятых суннитов?
      Паскевич окрылен победой над восставшими, и ему не откажут! "Что-что? Рай?! А казна? А эта орава чиновников? А эти войска? И конные полки? Кто их накормит? Я? Или князь-граф? Может, барон? И точно: восемьсот червонцев с базаров! Две с половиной тыщи с кишлаков, эйлагов, пастбищ! Рай? Он что же, как у него здесь, в порядке? - крутит у виска пальцем. - Ну да, как же рай без бани? И. без мыла? Разрешили строить красильни, чтоб врата рая выкрасил, а в казну - налоги! Уже подсчитаны Минфином! А начнет артачиться, и не то ему устроят, вы знаете наших!"
      И вдруг горит дом мучтеида в Ширванской провинции. Командировали туда для особого секретного дознания офицера корпуса жандармов, но улики ведут к коменданту. Закрыть дело!
      И новый пожар - дом в Тифлисе. И сгорают в бушующем пламени семеро из его большой семьи. Месть? "Я просил, чтоб взяли меня на некоторое время в Россию! Или увольте на паломничество в Мекку!"
      Сгорело все: и деньги, и ценности, и ковры, и одежда, и книги - лишь пепел! Из казны выданы деньги в долг, а просьба о паломничестве отклонена.
      И проверить: все так же верен или угасла вера? разрешили - одному, без семьи, отправиться на поклонение в Мешхед, затем в Исфаган, чтоб приобрести, как просит, "некоторые книги, побывать в Тавризе и продать недвижимое имущество и вырученные деньги употребить в уплату долгов". Вскоре вернулся, угрюмый, молчит, нет ему покоя здесь и нет веры там, на родине. Что подскажешь, князь-граф?
      "Одним уже переселением он расположил в пользу нашу закавказских мусульман Алиевой секты. Его добровольный переход переменил закоренелые и вредные понятия мусульман относительно христианского над ними владычества и установил на Кавказе весьма выгодное для нас равновесие между сектами Алиевой, шиитами, и Омаровой, суннитами. Известно, с каким успехом Кази-мулла некогда вооружил противу нас дагестанские племена Омаровой секты, но мусульмане, последователи Алия, не только не соединились с ними, но стали в ряды наши противу изувера. Благоразумие требует, чтобы мучтеид был выведен из стесненного положения, и тогда мусульмане увидели бы, что мы умеем ценить заслуги тех, кто для пользы России жертвует своим отечеством".
      Надо снова в Варшаву, к Паскевичу: "Дозволь приехать для личных объяснений!" Письмо, отправленное по почте (??), попало к императору: "Пусть передаст, что имеет пересказать, на бумаге генералу от инфантерии Головину или письменно - мне".
      - Что ж, вот мои последние требования: если одна просьба не будет удовлетворена, да, да, так и запишите, Фатали! то я облачусь в дервишеский отшельнический наряд и покину белого царя, отправлюсь скитаться по белому свету! Так тебя и выпустят! Построить дом! Поблизости дома мечеть с училищем! Дозволь выписать из-за границы книги без задержания их в таможнях и дать денег на покупку книг, разрешив отправиться для покупки оных в Багдад и Стамбул, и привезти их прямо в цензурный комитет в Санкт-Петербург; живущего у него в услужении российского еврея вместе с женою и двумя малолетними детьми не отправлять в числе прочих евреев в Россию! Вот, кажется, и все!
      - Отец, еще: купленную воду, вытекающую из реки, дозволить провести к дому и выстроить бассейн; а также пожаловать казенную баню!
      - Еще дома нет!
      И другой сын:
      - И мать говорила: "Списать частные твои долги!"
      Снова первый сын:
      - А как же со сгоревшими звездой и медалью и бриллиантовыми украшениями; а также с двумя драгоценными кинжалами, пожалованными тебе государем?
      А ну выясним, так ли нужен он нам, как расписывает Паскевич? И как он ценен в Персии, откуда напросился к нам? Головин пишет полномочному министру при персидском дворе и генеральному консулу в Тавризе; да, шахский двор не питает к нему расположения, а уважение в народе к нему велико, главным образом по отцу, почитаемому святым.
      - Скажите мучтеиду, Фатали, что высочайшая воля государя для меня священна, и я не вправе входить к нему с новыми представлениями. Но кое-что мы удовлетворим. Орденскую звезду заменим, а что до алмазных знаков ордена святой Анны, то нет-с. Ибо что же, мучтеид разве не помнит, что мы их ему возвратили?!
      Мучтеид будто понял что-то важное, очень существенное: "И он тоже?!" И выскочил молча.
      Куда сбежишь, мучтеид? Империя большая, но клетка! "Находясь за границей, он может быть вреден нам по влиянию своему на умы последователей Алия. Не изволите ли найти полезным поручить нашей миссии употребить старание к склонению его возвратиться в наши пределы, обнадежив..."
      И Фатали переводит новое прошение мучтеида: "Основание преданности моей нисколько не поколебалось. Но какое горе свалилось мне на голову! Дети мои по стесненным обстоятельствам и беспомощности отправились в отечество, но в одну ночь - расследуй, государь! - не ропщу, отравленные, скончались оба. Происшествие сие так поразило меня, что, оторвав сердце от всего мирского, я предпринял путешествие. Но в странствии моем ваш полномочный министр внезапно известил меня о милосердии Вашего Величества. Пустившись в обратный путь, в Тифлис, я прибыл в Тавриз. И тем тягче становились воспоминания о смерти детей. Я не могу представить себе Тифлиса с окрестностями, напоминающими мне о детях. Нет мне возможности жить здесь и нет мне возможности жить там, у вас. Удостойте повелеть, чтобы семейству моему разрешено было приехать из Тифлиса в Тавриз".
      Воронцов (уже Воронцов?!) любит иметь под рукой на непредвиденные случаи, особенно на Кавказе, людей. Вот и Ханыков, знаток Востока, пригодился, чиновник по особым поручениям; и его сиятельству князю была инструкция свыше: поручить Ханыкову разведать секретно о находящемся за границей Фаттахе, бывшем некогда, порядочно лет ведь прошло, при "тифлисском" мучтеиде; за давностью лет даже забыто, что вождь мусульман-шиитов всего закавказского края! не имеет ли влияния на единоверцев подвластного наместнику края, а главное, не состоит ли в письменных сношениях с духовенством дагестанским, с Шамилем?
      Так уже заведено: если какие неуспехи - отыскивать причины вовне. Ханыков - чиновник, но ему поручено дело, к которому не лежит душа, и он в мыслях, ибо задание секретное, поделился с Фатали, облегчил душу, а потом и позабыл о неприятности миссии и, как водится, проявил такое неуемное рвение, что Фатали, тоже не высказываясь вслух, ибо, хоть и известно, с какой целью поехал Ханыков, но есть чиновничья этика, к тому же оба востоковеды, - долго пребывал в оцепенении; и Ханыков честь имел почтительнейше представить на благоусмотрение его сиятельства собранные сведения; он знал, чего хочется князю, постарался, как это тоже водится издавна, чтоб его наблюдения отвечали хотению начальства; тогда оно в который раз удостоверится в своей прозорливости и выкажет благорасположение к подателю докладной, то есть к Ханыкову, ибо тот укрепит князя в его интуитивном провидческом чувстве и глубинном знании истинного состояния дел; надо чуть-чуть переакцентировать известные факты, и то, что казалось ало-ярким и привлекательным, сгустить настолько, чтоб краски слегка потемнели:
      "Перешедши в Россию, он значительно утратил свою важность в Персии как человек, предавшийся неверным исключительно из видов корысти... причуды его слабоумия! превратить свой дом в райский уголок. - А ведь в Тифлисе сад мучтеида разросся: парк! - Нет, он решительно никакого влияния на персиян не имеет - вот результат его преступного поведения, навлекшего на него справедливый гнев государя: "исключить из российского подданства и запретить въезд в наши пределы"! зря его князь-граф защищает!
      Очень