Ноябрь в горах - это уже зима, особенно на перевале, высота которого достигает 3798 метров над уровнем моря. Сильные морозы и бураны в это время обычное явление. Перевал часто засыпает глубоким снегом. Даже внизу в лесистой части ущелья не остается признаков троп.
      В этих-то нелегких условиях совершала отход 392-я дивизия, в составе которой находилось к тому же 450 тяжелораненых бойцов и командиров. Несмотря на все трудности (дивизии было поручено переправить через перевал 12 тонн молибдена с Тырныаузского комбината и 25 тысяч голов рогатого скота, принадлежавшего племенным совхозам), переход был совершен всего за 10 суток.
      Чтобы благополучно донести раненых, бойцы протаптывали в глубоком снегу широкую тропу, укладывали над большими трещинами настилы с перилами, навешивали веревки на крутых подъемах. Причем все делалось под непрерывной угрозой лавин. В этих сложных условиях неоценимую помощь дивизии оказали находившиеся в ущелье альпинисты: Георгий Одноблюдов, Александр Сидоренко, Виктор Кухтин, Любовь Кропф, Алексей Малеинов. Они были и советчиками и проводниками, а в трудный момент и носильщиками.
      В те дни через хребет уходили все, кто мог передвигаться. Ведь судьба Баксанского ущелья, по существу, была предрешена. И хотя было известно, что перевал Бечо труднее и круче перевала Донгуз-орун, эвакуировать население решили именно через Бечо, так как этот путь в Сванетию был значительно короче, чем путь через Донгуз-орун.
      Нечеловечески трудным был этот переход. Альпинисты и воины 214-го полка 63-й кавалерийской дивизии переправили через перевал более полутора тысяч местных жителей, в числе которых было много женщин и детей. Люди шли по снежным мостам, через страшные пасти бездонных трещин, по ступеням, вырубленным во льду на крутых склонах. Стариков и старух вели под руки, больных и детей несли на руках, а самых маленьких - в рюкзаках. А со склонов Эльбруса и перевалов противник непрерывно обстреливал отходившие части и эвакуируемое население.
      Положение в Баксанском ущелье серьезно тревожило наше командование. В сложившихся условиях верховье ущелья можно было обезопасить, лишь окружив вражеские войска, расположенные на массиве Эльбруса. Выполнить эту задачу зимой было нелегко. Но усилившуюся активность гитлеровцев можно было ослабить не только их окружением. Хорошие результаты могла дать и разведка боем в тылу врага. С этой целью по предложению альпинистского отделения штаба фронта и была организована разведка в районе перевала Морды, через который с Военно-Сухумской дороги по ущелью реки Секен шла тропа в тыл эльбрусской группировки противника.
      Для осуществления разведки оперативная группа по обороне Главного Кавказского хребта, действовавшая при штабе фронта, направила меня и Кельса в 46-ю армию. Чтобы выбрать место перехода отряда через Кавказский хребет, я должен был участвовать в одной из авиаразведок.
      Формирование разведывательного отряда поручалось штабу 394-й дивизии. Для оказания помощи в штаб направили Кельса.
      Разведывательный отряд должен был выйти через ущелье реки Секен на перевал Морды, создать там гарнизон и определить силы противника в ущелье реки Морды и на дороге Хурзук - Хотю-тау, то есть в тылу немецких частей, находившихся на Эльбрусе.
      Получив соответствующие документы, я направился из Сухуми в 23-й авиационный полк ВВС ВМФ. Кельс выехал к месту формирования отряда - в штаб 394-й дивизии.
      Во время предстоящей авиаразведки мне нужно было также установить результаты бомбардировок нашей авиацией баз противника в районе Эльбруса. Сведения об этом поступали весьма разноречивые, так как летчикам трудно было ориентироваться в горах.
      Вылететь на разведку сразу не удалось. Прифронтовой аэродром раскис от дождей, и с него не могли подниматься даже небольшие самолеты-разведчики Р-10.
      Ожидая, пока подсохнет поле, я знакомился с людьми, с жизнью авиационной части. Лететь мне предстояло с летчиком Германом Кудряшовым вместо его штурмана-стрелка. Командир эскадрильи считал, что район разведки довольно близок и туда можно лететь без штурмана, а в горах я заменю его, так как смогу ориентироваться ио знакомым вершинам и ущельям.
      Самолет Р-10 был вооружен двумя пулеметами, управляемыми летчиком, турельным пулеметом в кабине штурмана, имел на борту несколько двадцатипятикилограммовых бомб. Мне предстояло изучить свои обязанности во время полета, освоиться в кабине и хотя бы теоретически знать правила пользования парашютом. Невольно вспомнил в связи с этим довоенные годы и наши споры с женой, которая еще студенткой не на шутку увлеклась парашютным спортом, совершила 15 прыжков и стала инструктором. Спорили же мы о достоинствах альпинизма и парашютного спорта. Жена побывала в горах, имела значок "Альпинист СССР" 1-й ступени. Я же был только альпинистом, а с парашютом не прыгал. При таком положении хочешь не хочешь, а научись прыгать. Пришлось записаться в кружок, прошел теоретическую часть подготовки. Натерпевшись страху, прыгнул два раза с вышки. Поделился своими впечатлениями с женой. Она стала уверять, что прыжки с самолета в этом смысле проще и что она предпочитает их прыжкам с вышки.
      Война прервала мои занятия парашютным спортом, и теперь, собираясь в воздушную разведку, я жалел об этом.
      Все в полку с интересом относились к нашей разведке. А меня авиаторы много расспрашивали о боях на перевалах, советовались по ряду вопросов, связанных с полетами в горах. Они давали высокую оценку действиям защитников перевалов на Главном Кавказском хребте.
      Время шло, вылет задерживался, а я волновался, поскольку Кельс с отрядом разведчиков, вероятно, уже достиг исходных рубежей, откуда должен был направиться к заслону 394-й стрелковой дивизии, который стоял в средней части ущелья реки Секен.
      Но однажды в домике, где я жил вместе с членами экипажа нашего самолета, перед рассветом появился связной из штаба.
      - Над нами и в горах ни облачка, - с порога прокричал он. - Можно лететь!
      Командир звена еще раз проверил маршрут полета, дал задание, и мы поспешили к самолету.
      Чтобы не потерять скорости разбега по непросохшей части летного поля, Кудряшов несколько преждевременно оторвал машину от земли. Самолет начал было заваливаться на левое крыло. Но тут отчаянно взревел мотор, машина выровнялась и начала набирать высоту. А земля под нами стала напоминать карту.
      С одной стороны, заняв половину горизонта, сверкало на солнце море. Линию горизонта скрывала легкая дымка, такая же голубая, как море и небо. И они сливались в голубую бесконечность. С другой стороны четко обозначился причудливый контур горного хребта. Ледяные и фирновые грани его вершин отражали блики солнца.
      По мере подъема самолета из-за хребта вставал ослепительно белый конус Эльбруса. Чем выше поднимался самолет, тем грандиознее становился снежный великан, доминировавший над всем хребтом, и мне казалось, сколько ни поднимайся, все равно не сравняешься с его вершиной.
      На высоте около 4500 метров самолет лег курсом на Эльбрус, и дальнейший полет продолжался уже с медленным набором высоты.
      Я не надевал кислородную маску, надеялся, что прошел достаточную акклиматизацию в горах. Но подъем на самолете происходил быстро, не так, как при восхождении, поэтому самочувствие стало ухудшаться. Заболела голова, появилась слабость, участилось дыхание, не хотелось делать ни одного лишнего движения, даже перевернуть планшет, лежавший на коленях.
      По совету летчика, с которым мы переговаривались с помощью ларингофона, я надел маску и сразу ожил.
      Парашют очень стеснял движения и мешал работать с картой. Еще на земле штурман рекомендовал отстегнуть его от лямок, отложить в сторону, а пристегнуться, когда понадобится. Но я из осторожности отстегнул его только от одной лямки и повесил сбоку, рядом с сиденьем.
      К вершине подлетели на высоте 5800 метров. Это было мое новое "восхождение" на Эльбрус. Самолет, кружась, стал осторожно снижаться. От сильного мороза над Эльбрусом висела серебристая дымка. С восточной вершины длинным языком на юг сползало облако. По наблюдениям еще во время первой зимовки я знал, что такому явлению обычно сопутствуют сильные нисходящие потоки холодного воздуха. Так оно было и в этот раз.
      На седловине под западной вершиной виднелся домик. Возле него, как нам показалось, пыталась укрыться в камнях группа егерей. Мы обстреляли седловину из пулеметов.
      Герман и я тщательно изучали склоны и наносили на карту расположение частей противника. Хорошо был виден домик метеорологической станции и трехэтажное здание "Приюта Одиннадцати". Там, в скалах, просматривались укрытия и огневые точки. И у зданий на склонах виднелись группы лыжников. На перевале Хотю-тау и на подступах к нему царило оживление: от блиндажа к блиндажу перебегали егеря, по тропам двигались караваны.
      В Баксанском ущелье никакого движения заметить не удалось. Там дислоцировались наши части. Их расположение было видно гитлеровцам со склонов Эльбруса, и те систематически подвергали советских бойцов артиллерийскому обстрелу.
      Делаем заход на Эльбрус со стороны Баксанского ущелья, от вершины Ушба, чтобы, оказаться от егерей против солнца. Предварительно даем сигнал нашим частям - выпускаем в сторону перевала условленную красную ракету.
      Пошли к Эльбрусу, держа курс на "Приют Одиннадцати". Высота 4800 метров это как раз тот уровень, на котором расположен "Приют Пастухова". Громада Эльбруса стремительно надвигается на наш самолет. Летчику показалось, что мы слишком приблизились к снежным склонам.
      - Отворачивать? Отворачивать?.. - спрашивал он в ларингофон.
      Я, как умел, помогал ему ориентироваться.
      При подходе к Эльбрусу нас стало бросать из стороны в сторону, будто рядом рвались зенитные снаряды. Потом самолет бросило вниз, и он стал стремительно падать. Одна, две, три, пять секунд. Я невольно потянулся к ручке, чтобы открыть крышку кабины и приготовиться к прыжку. Но куда прыгать? В трещины, на скалы, к егерям? Да и Кудряшов молчит - значит, рано...
      Стремительно несся самолет к земле, пока не вырвался из объятий нисходящего потока холодного воздуха, в который мы попали, близко подлетев к вершине. "Приют Одиннадцати" был совсем рядом. Внизу строчил зенитный пулемет и бегали среди скал люди. Летчик полоснул длинной очередью из пулеметов по егерям, скалам и зданию, а когда развернулся, я продолжал стрелять из второго пулемета, пока скалы и здание не закрыло хвостовое оперение нашей машины.
      Чтобы скрыться от сильного огня, Кудряшов повел самолет к западному плечу Эльбруса. Проплыла, заснеженная стена вершины Кюкюртлю, и самолет нырнул н ущелье Уллу-кам. Здесь мы были уже недосягаемы с Эльбруса и с перевала Хотю-тау.
      Произвели разведку вдоль ущельев Уллу-кам и Морды. Разогнали в их верховьях небольшую колонну егерей, затем перевалили через Главный хребет и, снижаясь, пошли к синеющему на западе морю.
      Мы вернулись из первого разведывательного полета обогащенные важными данными о расположении сил противника. Полет произвел на меня очень сильное впечатление. Впервые я летал так низко над горами, хорошо знакомыми по наземным походам. Карта боевых действий района разведки, отлично знакомая мне, сейчас, после полета, как бы ожила. Я представил себе в полном объеме боевые действия, которые велись во всех ущельях и на всех перевалах. Хорошо понял те трудности, с которыми столкнулись в период боевых полетов над горами наши летчики - разведчики, штурмовики, бомбардировщики. Тогда-то я впервые подумал, что хорошо было бы прочитать авиаторам несколько лекций об особенностях ориентировки в горах с воздуха, о специфике природы гор, обо всем том, что полезно знать летчикам и штурманам, выполняющим боевые полеты в горах.
      На земле нас ждала новость: полк получил приказ перебазироваться на более совершенный аэродром.
      С нового аэродрома мы с Германом Кудряшовым совершили второй полет, во время которого уже в деталях рассмотрели места возможного перехода через хребет, а также уточнили данные для эффективной бомбардировки "Приюта Одиннадцати" и гарнизона противника на перевале Хотю-тау.
      Вторая разведка прошла также удачно. Вскоре после этого советские самолеты вновь, теперь уже более успешно, бомбили гарнизоны егерей на Эльбрусе и на перевале Хотю-тау.
      На воздушную разведку ушло много времени, и мне надо было спешить к отряду. Я договорился, чтобы меня доставили на самолете как можно ближе к его расположению. Садиться предстояло, по существу, на нейтральной полосе. Твердой уверенности в том, что посадка окажется возможной, у летчика не было, поэтому мы с ним решили, что в случае необходимости я спрыгну с парашютом. И тут-то я опять пожалел, что до войны прыгал только с вышки.
      Воздушная трасса вдоль Военно-Сухумской дороги была уже хорошо освоена, по ней успешно поддерживали регулярную связь между Сухуми и штабом 394-й стрелковой дивизии. Не долетая до аэродрома, мы свернули в ущелье Секена. Летчик здесь еще не бывал, но вел машину уверенно, так как в горах летал давно. Там, где расположился отряд, горы затянуло облаками, погода, начавшая портиться вскоре после вылета, здесь, в горах, ухудшалась прямо на глазах.
      До расположения отряда оставалось километров пять, и пилот стал искать площадку для посадки. Облака прижимали машину к горам, пошел снег. В таких условиях посадка была опасна. Но и возвращаться было нельзя, стало быть, выбора не было...
      Парашют открылся, как мне показалось, очень быстро. Наверное, я почти сразу дернул кольцо, что и советовал мне летчик, так как высота была небольшой. Летели мы над довольно крутым чистым склоном, рассчитывая, что ветром меня снесет на дно ущелья, где виднелись поляны. Но снижался я как-то очень быстро и не туда, куда наметил. Не успел опомниться, как упал среди деревьев на снег. Спину пронзила острая боль. Парашют висел надо мной на двух деревьях... Минут двадцать я лежал на снегу. Боль начала медленно ослабевать. Попробовал сесть. Получилось, но какая-то тяжесть давила на спину и плечи. Ноги работали, руки тоже, однако наклоняться было больно. Вырезал ножом палку и начал спускаться к тропе, которая хорошо просматривалась со склона у реки. Тропа была пробита лыжниками. Я знал, что здесь проходил отряд Кельса, - по тропе передовое охранение держало связь с тылами дивизии. Ходьба разогрела меня, неприятных ощущений в спине вроде бы не осталось. Хотелось надеяться, что все обойдется...
      Вскоре я встретил группу бойцов, направлявшихся в тыл. Оказалось, они ждали меня. После того как я рассказал о случившемся, двое вызвались меня проводить...
      Ожидая меня, Кельс учил бойцов ходить на горных лыжах. К большой моей радости, к нам уже прибыл лейтенант Г. И. Хатенов. Штаб дивизии прикомандировал к отряду на время разведки и капитана Н. С. Златина.
      Отряд, состоящий из 120 человек, был хорошо вооружен и экипирован. 394-я дивизия ничего не пожалела для его снаряжения, и людей подобрали крепких многие из них входили в свое время в отряд альпинистов. Бойцы были тепло одеты, обуты, имели достаточное количество спальных мешков, сухой спирт для приготовления горячей пищи. Выдали нам и два разборных домика, которые предстояло установить на подступах к перевалу. А пока отряд располагался вместе с находившимся здесь заслоном в одном из летних домиков, принадлежавших местным жителям. В нем было тесно, но тепло.
      Отряду предстояло выступить через день. А пока надо было проверить лыжную подготовку бойцов. Утром я чувствовал себя скованно, по к середине дня немного размялся.
      Бойцы отряда уже неплохо владели лыжами, однако далеко не все могли успешно выполнить быстрые спуски с крутыми поворотами. Этим и занялись на тренировке.
      Наконец выступили в поход. План движения был таков: за светлую часть суток пройти лесистый отрезок ущелья, где нас не могут заметить фашисты. В случае если они находятся на перевале, мы должны были пройти верховье ущелья ночью, к рассвету установить в укрытом от наблюдения месте домики и изучать в течение первой половины дня обстановку, ничем не выдавая себя.
      Во время воздушной разведки, пролетая над этим районом, я видел тропу, проложенную по ущелью Уллу-кам, и тропу, пробитую егерями к домику в начале ущелья, ведущего к перевалу Морды, и лыжню на перевале Гандарай. Но на перевале Морды никаких следов противника не обнаружили, однако не исключалось, что егеря периодически поднимались туда из домика в ущелье.
      Впереди отряда налегке шагали бойцы головного дозора во главе с Кельсом. В одном из донесений Кельс докладывал, что пересек лыжный след примерно двухнедельной давности, идущий поперек ущелья. Значит, сюда с перевала спускались враги. Когда отряд подошел к боковому ущелью, на землю опустилась ясная морозная ночь. Здесь нас ждал Кельс. Ущелье вело к боковому хребту, перейдя который можно было добраться до перевала Чипер-Карачай. Из этого же ущелья открывался путь и на гребень Главного Кавказского хребта между перевалами Морды и Чипер-Карачай. Склон ущелья закрывал нас от противника. До начала подъема на перевал Морды отсюда оставалось два-три километра. Все это свидетельствовало о том, что место было удобно для организации подперевального лагеря.
      К рассвету строительство лагеря было закончено. Установлены домики, вырыты в снегу пещеры, за камнями созданы укрытия для огневых точек. Весь день бойцы отряда поочередно отдыхали и вели наблюдение. Но ничто не нарушало тишину засыпанного снегом ущелья: на перевале никакого движения, в боковом ущелье ничего подозрительного. Однако разведка ущелья была необходима. Нам также надо было попытаться выйти на Главный хребет между упомянутыми перевалами, поскольку именно там была наименьшей вероятность встречи с противником.
      В разведку с группой бойцов направились я и Златин. Кельс и Хатенов с основной частью отряда остались в лагере.
      Мы прошли ущелье до самого конца, не обнаружив никаких следов егерей. Начали подъем на Главный хребет. Ночь застала нас на скалах недалеко от гребня. Здесь и решили заночевать, так как на гребне ветер взметал космы снега. Мороз достигал 30 градусов. Мы забрались в спальные мешки и зарылись в снег под скалами. А утром, взяв с собой несколько человек из группы, вышли на гребень. Отсюда мы увидели Эльбрус, перевал Хотю-тау, ущелья за перевалом Морды. Ущелья были безлюдны, будто все живое спряталось от лютого мороза. Результаты разведки были очень важны: если на перевале Морды окажутся немцы, то отсюда, хотя это и нелегко, можно пробраться в их тыл и затем перерезать дорогу по ущелью Уллу-кам. Мы начали спуск и через несколько часов вернулись в лагерь. Здесь было все спокойно.
      На перевал Морды решили двинуться через день, то есть 1 января 1943 года. Кельс же с другой группой разведчиков, в которую входил и лейтенант К. Колобаев, должен был накануне вечером скрытно подойти к началу крутого подъема непосредственно на перевал, переночевать там, а на рассвете начать подъем по снежному кулуару. Однако мы понимали: если перевал занят противником, то вряд ли удастся пройти незаметно. В таком случав придется вести разведку боем.
      Но и на следующий день егерей на перевале обнаружить не удалось. Кельс с несколькими бойцами ушел, а те, кто остался, тесно набились в теплые домики и пещеры, чтобы отметить наступление Нового, 1943 года и отдохнуть перед предстоящим походом.
      Шел уже третий час ночи. Было очень тихо, и мы услышали голос часового. Потом отворилась дверь домика и появился боец, с головы до ног покрытый инеем. Это был связной от Кельса. У меня и сейчас сохранилось его донесение, написанное карандашом на обрывке бумаги. Леонид сообщал, что во время разведки обнаружил вверху на перевале группу вражеских лыжников. Утром он собирался начать подъем на перевал и просил прислать пулеметчиков с ручным пулеметом.
      "Эх, Леонид, Леонид! - подумал я. - Храбрый и не в меру горячий человек! Ну как же ты пойдешь завтра наверх? Коли ты видел егерей снизу, то они-то уж наверняка рассмотрели вас и завтра из-за скал перестреляют всех, как зайцев, при подъеме по кулуару".
      Надо было спешить на помощь Кельсу. Связного я немедленно отправил обратно, чтобы он задержал выход разведки на перевал. Но уверенности в том, что связной успеет вовремя предупредить Кельса, у меня не было. А потому мы со Златиным отобрали восемь бойцов, взяли станковый пулемет, установленный на лыжах, и примерно через час вышли из лагеря. Хатенов же с остальными остался в лагере, чтобы обеспечить наш тыл.
      Как мы ни спешили, рассвет застал нас в пути. Остановились, чтобы передохнуть и определить, где находится отряд Кельса. То, что мы увидели через одну-две минуты, я помню и теперь...
      Вытянувшись по кулуару цепочкой, наши товарищи поднимались наверх, а выше, на перевале, на снежном склоне, уже показались немецкие лыжники. Ловко поворачивая, они скатились к скалам, сняли лыжи и залегли. Появилась еще одна группа, за пей - следующая. Егеря отлично владели лыжами. Расчертив склон узорами лыжных следов, они быстро спустились к скалам и приготовились к стрельбе. А бойцы Кельса продолжали подъем.
      Очередь нашего пулемета и выстрел из ракетницы прозвучали почти одновременно с разрозненными выстрелами егерей с перевала. Упал первый из цепочки поднимающихся, затем еще двое, остальные ринулись было вниз, но быстро опомнились и бросились за скалы. Наш огонь не доставал до егерей. Надо было сблизиться, и мы, прихватив пулемет, побежали на лыжах к перевалу. Двигались до тех пор, пока не засвистели вокруг пули. А потом укрылись за камнями и стали бить по егерям. Стрельба с перевала усилилась. А к нам между тем стали подходить из лагеря бойцы во главе с Хатеновым.
      Мы стреляли по гитлеровцам, мысленно похоронив Кельса. Но из-за скалы в кулуаре вдруг выскочил лыжник и с нарастающей скоростью помчался вниз. Такое было под силу только Леониду! Фашисты, прижатые нашим огнем, некоторое время молчали, а потом принялись стрелять по Кельсу из автоматов. Пули взметали вокруг него снежные фонтанчики. Леонид двигался правым боком к склону. Впереди - огромный обрыв, левый поворот неизбежен, иначе Леонид не сумеет затормозить на такой скорости и сорвется в пропасть. Я в ужасе затаил дыхание: левый поворот на лыжах всегда у Леонида получался плохо. Значит, либо очередь в спину, либо мой друг рухнет в пропасть...
      Однако случилось иное. Повороту Леонида мог бы позавидовать опытный слаломист. На огромной скорости он развернулся у самого края обрыва. Только снежная пыль взметнулась за его спиной, то ли от лыж, то ли от новой автоматной очереди егерей. Теперь гитлеровцам попасть в Кельса стало намного труднее, да и мы усилили огонь по перевалу.
      На склоне, куда мчался Кельс, лежал огромный обломок скалы. Сверху на нем был снег. Высота скальной стены, обращенной в нашу сторону, равнялась примерно пяти метрам, внизу под ней можно было укрыться от огня. Видимо, это правильно оценил Леонид. Он умышленно помчался к обломку скалы, наехал на него, кубарем полетел вниз в нашу сторону и по пояс погрузился в снег. Быстро выбравшись из снега, Леонид, не теряя времени, раскопал сорвавшийся с плеча автомат и, что-то прокричав наверх, стал стрелять по перевалу. Только тут мы заметили, что из кулуара по прямой к обломку скалы мчатся еще три лыжника, а остальные, прижимаясь к скалам кулуара, осторожно отходят по глубокому снегу. Это означало, что Кельс не растерялся. Наметив путь отхода, он в нужную минуту подал команду и тем спас большую часть своих людей.
      Противник вел себя вызывающе. Часть егерей спустилась с перевала. Их зеленые куртки показались на скалах, под которыми укрылся Кельс с бойцами. Зная, где они находятся, фашисты начали бросать вниз гранаты. Но гранаты разрывались глубоко в снегу, не причиняя вреда. Кельс и его бойцы продолжали стрелять. Стоявший на скале егерь покачнулся и упал в нашу сторону. Трех срезал наш пулеметчик, а двое распластались в кулуаре, когда пытались приблизиться к убитым.
      Перестрелка хотя я продолжалась, но становилась все менее интенсивной. Бой затихал. Мы уже могли перекликаться с Кельсом. И одобрили его решение не отходить до темноты, чтобы не понести потерь.
      Когда стемнело, стали подходить измученные разведчики Кельса. Последним появился он сам. Леонид был бодр, еще не остыл после недавнего боя и потому немного больше, чем обычно, заикался...
      Мы часто встречались с Леонидом после войны. В последние годы он основательно поседел, и я не раз думал, что первые серебряные нити появились у него именно тогда, у перевала Морды, хотя он был в ту пору совсем молодым. А вот теперь Кельса уже нет. Совсем недавно какой-то злой недуг сразил этого могучего человека...
      Несколько бойцов послали ночью, чтобы они спустили вниз и захоронили погибших. Надо было также заминировать кулуар и лыжню, ведущую в наш лагерь...
      Итак, часть задачи, стоявшей перед разведкой, мы выполнили. Установили, что на перевале есть фашисты, нашли путь, чтобы проникнуть к ним в тыл, создали тревожную обстановку в тылу Эльбрусского гарнизона. Ночью из лагеря послали донесение в штаб дивизии.
      Ответ пришел неожиданный: нам приказали подготовиться к отходу в расположение штаба дивизии, но предупредили, чтобы мы ждали сигнала. Его должен был на следующий день подать самолет, который пройдет над нами, возвращаясь с разведки эльбрусского района. Одна красная ракета означала, что надо возвращаться, одна белая - ждать письменного указания.
      Самолет дал красную ракету, и отряд начал готовиться в путь.
      В расположении заслона мы узнали, что уже после выхода нашей разведки наблюдатели, находившиеся на перевале Басса, заметили, что противник начал частично отходить с Эльбруса и с перевала Хотю-тау. Эвакуация населения и отход 392-й стрелковой дивизии из Баксанского ущелья через перевалы Донгуз-орун и Бечо закончились. Гитлеровцы продвигались по ущелью со стороны Нальчика. Оборонять верхний безлюдный теперь участок ущелья в этой ситуации больше не требовалось. 242-й горнострелковой дивизии было приказано отойти и создан, оборонительную линию на перевалах. В связи с этим дальнейшие действия нашего отряда теряли смысл.
      Меня и Кельса отзывали в штаб фронта. Отряды Хатенова и Златина вернулись в 394-ю дивизию, которая готовилась к переброске на другой участок и снимала дальние гарнизоны. К перевалам выходили отдельные горнострелковые отряды. Чувствовалось, что на Кавказе готовится крупная операция, которая решит и судьбу перевалов.
      Заоблачный фронт
      Оставив Баксанское ущелье, 242-я горнострелковая дивизия заняла оборону на перевалах. Этот участок фронта был уникальным но своеобразию не только для периода Великой Отечественной войны, но и для всей истории войн в горах.
      Линия фронта, если учитывать седловину Эльбруса, проходила здесь на высотах от 1800 до 5300 метров над уровнем моря, а перепады высот сложного рельефа (ущелья, хребты, ледники, снежные поля) достигали 3500 метров.
      Левый фланг наших войск - перевал Басса - обороняла одна рота 242-й дивизии, имевшая на вооружении автоматы, карабины, винтовки, пулеметы, четыре ротных и батальонных миномета, а также два семидесятимиллиметровых орудия. Главным звеном обороны являлся перевал Донгуз-орун. На его седловине оборонялась другая рота, имевшая такие же огневые средства, что и на перевале Басса. В ущелье Донгуз-орун находилось боевое охранение в составе одного взвода с двумя пулеметами. Смена охранения производилась с перевала. На южных склонах в ущелье Накры располагался взвод тылового охранения с пулеметом. Опорным пунктом гарнизонов на перевалах была база "Ташкент", расположенная у развилки троп, ведущих на перевалы Донгуз-орун и Басса. Путь от базы до перевала Басса занимал четыре часа, а до перевала Донгуз-орун восемь часов. Здесь был резервный гарнизон, сменявший раз в пятнадцать дней гарнизоны на перевалах. Один из полков 242-й горнострелковой дивизии, оборонявший ущелье Накры, стоял в восьми километрах от этой базы в альпинистском лагере "Спартак".
      От перевала Бечо шел кратчайший путь к штабу 242-й горнострелковой, в сванское селение Бечо. Силы и огневые средства на этом перевале, за исключением пушек, были такими же, как на перевале Донгуз-орун. Северные подступы к перевалу минировались. Промежуточные тыловые подразделения гарнизона базировались в урочище Квиш. Путь от тыловой базы до перевала был значительно труднее, чем путь от перевала Донгуз-орун до "Ташкента". Гарнизоны здесь сменялись примерно раз в десять дней, и все необходимое на этот срок доставляли на себе.
      Перевалы Джантуган и Местийский - труднейшие в группе эльбрусских перевалов. Разными ущельями пути через них ведут в столицу Сванетии - Местию. По сути дела, сами перевалы здесь не охранялись. Линия обороны проходила южнее, в Сванетии. В ущелье Лекзыр, ведущем к Твиберу, находилось около двух взводов со стрелковым оружием, пулеметами, одной 70-миллиметровой пушкой и 122-миллиметровым минометом. Примерно такие же силы и огневые средства прикрывали перевал Местийский у слияния рек Тюибри и Чалаат.
      Правым флангом дивизии являлся перевал Цаннер. На подступах к нему размещался небольшой гарнизон численностью около взвода. База снабжения этого гарнизона и гарнизона в ущелье Лекзыр находилась в селении Жабеш. Здесь были оборудованы огневые позиции горных орудий, пристрелянных по ущельям, идущим на перевалы Цаннер и Твибер. Однако за все время боев на Главном Кавказском хребте противник не сделал попыток пройти через эти перевалы. К юго-востоку от Цаннера Главный Кавказский хребет обороняла 351-я дивизия 46-й армии.
      Зимой 1942 года фашисты, опасаясь нашего удара с этих перевалов, держали небольшие гарнизоны у начала ущелий Адыр-су и Адыл-су, ведущих с севера к Местийскому перевалу и перевалу Джантуган.
      На большом протяжении противник хорошо укрепил ущелье Юсенги, ведущее к перевалу Бечо. Оно было перекрыто проволочными заграждениями, тропа во многих местах завалена и заминирована. Базой частей, охранявших это ущелье, являлась метеостанция у селения Тегенекли. Ущелье обороняло около двух рот. Было также подготовлено к обороне ущелье Донгуз-орун, Передний край обороны проходил по верхней границе леса. Здесь гитлеровцы завалили тропу камнями и заминировали ее. На переднем крае были установлены мощные прожекторы, освещавшие ночью спуск с перевала. Базой этого гарнизона служил альпинистский лагерь "Учитель" в Баксанском ущелье.