Алик поднес чужие руки к глазам, одновременно рассматривая собственный живот. Выяснилось, что на нем надет пиджак, абсолютно незнакомый по прошлой жизни. Как и брюки с туфлями. В довершение всех бед на безымянном пальце красовался перстень, а на запястье — часы. Подозрительно желтого металла. С настораживающе безупречными камешками на циферблате. Малоизвестной Альберту Степановичу фирмы «Картье».

От таких стрессов можно было получить инфаркт. Если бы не волны бродящего по артериям и венам «Блэк Джека». В полном недоумении Алик все-таки вышел из коридора. Легче не стало. Трап действительно имелся. Правда, короткий. А сразу за ним была небольшая площадка с двумя дверями. Обе явно вели в лифты. Сверху мирно горели панели с указанием этажей. Корабль с лифтом никак не мог оказаться обычной баржой. «Титаник?!» — панически подумал Потрошилов.

Он прислонился к холодным металлическим створкам и спросил тишину:

— Мама, кто я?

Неожиданно в районе сердца появилась нарастающая вибрация. Следом за ней возникла мелодия. Мотив был до боли знаком. В «Московской недвижимости» желания клиентов исполняли педантично. В груди Потрошилова заиграл величественный «Траурный марш».

Алик вздрогнул и машинально полез в карман. В его чужой руке вибрировал и гудел трубами мобильный телефон. Кнопка «Ответ» мягко утонула в загробно черной панели. Потрошилов поднес трубку к уху и сказал:

— Алло?

— Ты? — после небольшой паузы спросил незнакомый женский голос.

Отпираться было глупо. Он ответил честно:

— Я.

Телефон хрипло помолчал. Когда он, наконец, ожил, голос женщины приобрел явственно дрожащие интонации.

— Ты… где?

Альберт Степанович поднял голову и осмотрелся. Ему и самому было интересно собственное местонахождение. Ответ нашелся сразу. Потрошилов никогда не заставлял себя ждать. Это казалось ему неинтеллигентным. Он ответил не задумавшись, прочитав табличку над дверью:

— В морге.

Получилось — под стать моменту и отзвучавшей музыке.

В трубке кто-то судорожно охнул. Послышался глухой стук, как от падения с высоты мешка гипса. Потом пошли короткие сигналы отбоя. Алик пожал плечами. Одной странностью больше, одной меньше. Разницы для него уже не было.

Смутные догадки бродили в мозгу, взывая к логическим выводам. Он поковырял пальцем обвалившийся кусок стены. Истина открыла ему свои объятия. Стена была каменной! Версия о морях-океанах рухнула, погребая под собой разум.

— Мама, где я?! — крикнул Алик низкому потолку.

— Я-а! Я-а! Я-а? — отозвалось циничное эхо.

Он достал не свою дрожащую руку и ткнул чужим пальцем в кнопку вызова лифта. Створки разъехались в стороны. Перед ним открылась панелъ с указателями возле цифр. Надписи гласили: «Терапия», «Травматология» и тому подобное. Дедукция Потрошилова напряглась и выдала: «Больница!» Идеальный указательный палец застыл над кнопкой «Психиатрия». Потом уверенно двинулся вверх и отправил лифт с Альбертом Степановичем на «Хирургию». Он нашелся! Огрызки памяти полетели вспять, разбрызгивая крохи нужной информации.

Потрошилов вошел на хирургическое отделение, как домой. Здесь его ждал друг. Это он уже помнил. Но где конкретно, пока не приходило в голову. К счастью, способность к дедуктивному мышлению лезла из закоулков души, оживая с каждой секундой. В помощь ей на дверях синели таблички. Алик прищурился и начал читать. Разнообразия было мало. В основном по пути попадались палаты.

Если мыслить логически, там обязаны находиться больные. А доктор — нет. Вариант отпал как бесперспективный. Перевязочная и туалет тоже не годились. Алик прошел мимо, не задерживаясь. Он брел в тишине, понемногу тоскуя о простом человеческом общении. Вдруг его остановил жизнерадостный девичий смех. Потрошилов поискал глазами табличку. Надпись гласила: «Сестринская».

Смех повторился. Альберт Степанович спросил совета у своего внутреннего голоса. Тот без паузы, сразу и уверенно сказал ему: «Ищи там!» Вышло очень убедительно. Не послушаться было нельзя. Алик постучался и вступил в новую эру своей биографии.

Сестер было трое. К Чехову, правда, они не имели никакого отношения. Разговор скользил по главной женской теме. Смех шел о мужчинах. В самый пиковый момент дверь открылась, и возник Потрошилов, вышедший из морга. Он был безупречен, идеален и великолепен. Раздался общий дружный АХ!

Медсестры онемели, оцепенели и остолбенели. Не каждую ночь перед вами распахивается дверь в другую жизнь. Не каждую ночь на пороге возникает сказочный принц. Алик явился в ореоле таинственности и перегара виски. Он вежливо улыбался. Идеальная прическа, зафиксированная навеки спецлаком, блестела строгим пробором и безукоризненно уложенными прядями. Великолепно выбритое лицо дышало силой и мужественностью. Выигрышно оттененный подбородок потрясал и сводил с ума.

Про костюм и сорочку с галстуком можно было писать поэмы. Безупречней на живом человеке сидит только собственная кожа. Да и то не на всяком. Элитный шелковый галстук свивался в английский узел, способный заставить рыдать от зависти весь британский парламент.

Под всеобщий стон восхищения Альберт Степанович смущенно кашлянул:

— Выпить есть?

«Свой!» — поняли сестры. Алика втянуло в сестринскую, как пылесосом. Через три минуты оттуда снова послышался смех. Только на этот раз в нем сквозили теплые нотки. Очень теплые. Даже горячие. Через восемь минут звякнули стаканы. Хорошо. Дружно. Через пятнадцать минут раздался двусмысленный смех с элементами взаимопонимания; Через двадцать — смех стих и наступила многозначительная тишина. Свет в окошке над дверью погас через сорок пять минут. Как после первого урока. Прошедшего интересно и познавательно. Папины гены под коньяк бурлили и требовали выхода.

Сократ выглянул из-за массивных медицинских весов. Свет в сестринской не горел. Он тихо ухнул полярной совой. Ему ответил вой голодного серебристого песца. Следом за этим из ведра показалась голова Диогена. Братья выбрались из засады и неслышно подкрались к фанерной двери. Изнутри доносились ритмичный скрип и вздохи восторга, умноженные втрое.

— Однако, Потрошилов! — с уважением сказал Сократ.

— Тойон! — согласился Диоген.

Он очнулся в ординаторской больницы имени Всех святых, на видавшем разные виды диване где-то в районе одиннадцати утра. Тяжесть похмелья навалилась сразу и целиком. Все, что хотя бы отдаленно имело отношение к абстинентному синдрому, а проще говоря, бодуну, легло на покатые плечи Альберта Степановича. В помещении он был один, что резко усиливало чувство тревоги. О событиях прошедшей ночи рассказать было некому. И, честно говоря, нечего. Он практически ничего не помнил. Правда, ощущения от этого «ничего» остались довольно приятные.

Нарастающее похмелье сдерживал и успокаивал только потолок. Такой же серый и облупившийся, как дома. Алик сфокусировал на нем глаза и приступил к решению самого главного вопроса. Как легче встать с дивана? Сначала поднять голову с подушки и посмотреть, какой из кусков его тела остался в живых? Или опустить по очереди ноги на пол и потом уже пробовать поднять голову?

Логика просыпаться не желала. Без нее решение не приходило. Через десять минут мучительных размышлений он пошел на компромисс и перевернулся на живот. Теперь можно было отрывать организм от поверхности. Альберт Степанович с трудом приподнялся на согнутых руках и прислушался к себе. Тошнота подступала, но с ней еще можно было бороться. Он скинул с дивана ноги и медленно сел. Желудок держался с трудом, напоминая плотину гидроэлектростанции в паводок. Оперативник плавно встал и подошел к зеркалу. Себя в отражении он не узнал и равнодушно отвернулся. Еще через пять минут бессмысленных перемещений по ординаторской он наткнулся на телефон.

Альберту было не по себе. Опасность подстерегала на каждом шагу, но беспокоило не это. Не безжалостная якутская мафия и даже не кошмарная головная боль с тошнотой, каких он ни разу не испытывал за всю свою трезвую жизнь. В любом состоянии капитан Потрошилов сильно игнорировал недомогания и внешние угрозы. Нет! Дело было в другом. Все обстояло гораздо серьезней и страшней — он не вышел на работу!

Впервые в жизни его не разбудило свербящее чувство долга или, на худой конец, грохот посуды на кухне. Впервые в жизни он не приступил к охране спокойствия граждан района ровно в девять утра. К счастью, пока об этом еще не знала мама. Также об этом не знали его сослуживцы, начальство и сами граждане района. В детском счастливом неведении оставался и преступный элемент. Потому что в принципе не подозревал о существовании оперативника Потрошилова. Единственный, кому было известно о позорном прогуле, был сам Альберт. И ему было стыдно.

«Надо позвонить на работу», — подумал Алик, и мысль, словно обретя плоть, стала шевелиться в мозгу, вызывая настоящую боль. Он поднял трубку. Зуммер ввинтился из микрофона в ухо, как шуруп-саморез. Алик положил трубку на место. Стоять становилось все тяжелее. Ноги слабели, в руках появилась странная дрожь.

«Нет. Надо позвонить маме!» — Эта мысль оказалась глубже, чем первая, и вызвала еще большую боль.

Альберт Степанович сел на стул и уставился прямо перед собой. Жизнь кончилась. Впереди ждал разговор с мамой, увольнение и безработица. И это если организм справится со странной болезнью, что мучила его с самого утра. Оставалось молить Бога, чтобы не попасть в больницу.

Глаза, как подслеповатые прожекторы сторожевой вышки, обшарили ординаторскую, мутно сконцентрировавшись на поверхности стола. Взгляд медленно, сантиметр за сантиметром, пополз от одного края до другого, пока не наткнулся на препятствие. Опорожненная до половины бутылка водки возвышалась, как памятник вечным ценностям. Рядом находился ее друг — стакан. Они стояли на листке бумаги. Крупными буквами на нем было написано: «Выпей!»

Альберт Степанович с трудом успел добежать до умывальника. Его рвало долго и болезненно. Струя воды унесла в канализацию останки вчерашнего веселья. Как ни странно, Альберту стало легче. Он умылся, высморкался и прополоскал рот. Вода стекала по лицу крупными каплями, как по тефлоновой сковородке. Зато в глазах появился фокус. Алик подошел к столу и вытащил бумагу из-под посуды. Ниже на листке было написано: «Переверни!» Он послушно заглянул на обратную сторону.

«Вырвало? Теперь обязательно выпей!»

В самом низу листка была приписка: « Р.S. Ну ты даешь!!!»

В неразборчивой закорючке, шедшей под текстом, просматривалось: «Распутник» — или что-то типа.

Логические цепочки в голове Потрошилова превратились в кандалы, сковавшие мозг. Смутные воспоминания событий прошедшей ночи больше напоминали картинки порнокомиксов. Тоска и тревога усилились, снова исподтишка начала подкрадываться тошнота.

«Клим — врач. Он давал клятву. Значит, плохого не посоветует…» Альберт Степанович вдруг вспомнил, что именно Распутин первый предложил выпить, но тут же постарался забыть эту мелкую помеху для аутотренинга. «Сейчас — я больной, а он — врач. Я должен!»

Он налил в стакан из бутылки и, стараясь опередить подкатившую рвоту, вылил содержимое прямо в горло. Настал момент истины. Дыхание остановилось. Водка замерла в пищеводе, решая, куда двинуться дальше. Алик зажмурился. Часы над дверью глухими ударами отмеряли секунды. И вдруг свершилось. Водка провалилась в желудок. В нем будто лопнула грелка, и ее содержимое растеклось, согревая и успокаивая. Из самой середины организма живительное тепло устремилось на периферию. Руки перестали дрожать, ноги обрели силу, в голове прояснилось.

— Вот это медицина! — восхищенно произнес Потрошилов, с интересом рассматривая волшебную бутылку. — Хорошо, мать не в курсе.

Алик подошел к зеркалу. Волосы все так же отливали несокрушимым блеском. Лак от «Московской недвижимости» сохранил прическу, казалось, навсегда. Элегантные очки в золотой оправе придавали красноватым глазам выражение многозначительной усталости. Он весело рассмеялся, глядя на отражение незнакомца. В отличие от кривых собратьев из комнаты смеха, больничное зеркало шутило тонко, превратив капитана милиции в приличного человека.

Через несколько минут Потрошилов снова сидел за столом.

— Если не любишь, если не любишь, ты письмо напиши, — пропел он строчки из забытой песни и положил перед собой лист бумаги.

Перед Аликом встала непростая для любого интеллигента задача — найти оправдание себе. При других обстоятельствах он признал бы собственную вину без оговорок. Но сегодня…

Да! Он не пошел на службу. Да! Вел себя, как законченный секретный агент, — пил алкоголь и скрывался от преследователей в объятиях обнаженных красоток. Но! Разве не за ним ходила по пятам жуткая якутская мафия?! Или не он прятался в морге от ее длинных холодных рук?! Чтобы разобраться в накопившихся загадках, действительно нужен был по-настоящему тайный сотрудник. Как в любом американском кино. И что-то подсказывало Альберту Степановичу имя подходящего кандидата.

«Объяснительная записка» :— размашисто вывел Алик и посмотрел на буквы, словно прицениваясь. Скомканный листок полетел в корзину, стоящую возле двери, но не попал, покатался по полу и замер. Альберт налил в стакан еще пятьдесят грамм живительного напитка и выпил уже без затруднений.

«Пояснительная записка» — вышло из-под пера. Этот листок постигла та же участь, что и предыдущий.

Альберт Степанович встал, сложил руки за спиной и прошелся по кабинету от стены к стене, боковым зрением охватывая пачку листов, бутылку и стакан.

— Не верю! — с чувством и невпопад проговорил он, налил и выпил.

«Докладная», — почти твердо вывела его рука. — «Многоуважаемый господин подполковник…» — Алик в очередной раз яростно скомкал бумагу и метнул мимо корзины. Бойкое перо запрыгало по новому листу.

«Глубокоуважаемый товарищ подполковник». Рычание льва — лист на полу.

Альберт Степанович Потрошилов рвал и метал. Он рвал в клочья непослушную бумагу и метал комки в корзину. В шести попытках он набрал ноль очков. Яростно скомканные листы валялись на потертом линолеуме. Корзина оставалась девственно пуста. Алик не знал и не мог знать, что все так сложится. Что судьба повернется к нему именно этим местом. И в этом месте, несмотря на запах и темноту, он должен будет сохранить лицо… Причем какое-то чужое.

Несмотря ни на что, Альберт Степанович фанатично боролся с судьбой. Он подливал себе в стакан и упорно склонялся над докладной в поисках судьбоносного решения. Рука становилась все тверже, а стиль эволюционировал на глазах.

«Довожу до вашего сведения, что вот уже несколько дней за сотрудником 108-го отделения милиции Потрошиловым А.С., то есть мною, ведется наблюдение со стороны мафиозных структур неевропейского происхождения».

Алик отвел от себя лист на вытянутой руке и с удовольствием посмотрел. Потом он крепко расцеловал бумагу, положил на стол и продолжил ее марать.

«Вышеуказанные лица, скрываясь под неброской внешностью якутов-оленеводов, преследуют капитана Потрошилова, то есть меня, не выпуская из вида ни на минуту. Обладая отличным зрением, они ведут наблюдение за моей квартирой непосредственно из яранги, построенной для конспирации в короткие сроки на детской площадке прямо перед подъездом. Исполняя ритуальные танцы вокруг костра, они пытаются деморализовать капитана российской милиции, то есть меня. В связи с вышенаписанным прошу перевести меня в штат сотрудников отделения, работающих под прикрытием, и присвоить мне кодовое имя АЛИКС (от имени Альберт, для простоты). Следующие докладные буду посылать на позывной ЮСТИС (от латинского „юстиция“). Способы передачи и обмена информацией предлагаю обсудить на следующем сеансе связи или при конспиративной встрече с нашим сотрудником», — Альберт Степанович подумал и дописал: — «или сотрудницей. АЛИКС».

Альберт сдержанно улыбнулся. При мысли о конспиративной встрече с сотрудницей появилась вера в успех невыполнимой миссии. Он вступит в борьбу с мафией, как рыцарь без страха и упрека. Зло должно быть наказано, и оно будет наказано! А главное — теперь было что сказать маме.

Распутин входил в ординаторскую частями. Сначала появилась большая рука и изнутри постучала по двери. Не дожидаясь ответа, появилась голова. Любопытные глаза стрельнули до дивану, пробежали по полу и в конце концов разочарованно обнаружили Альберта за столом.

— Ну, я так не играю! — Клим скорчил обиженную гримасу. — Один! За столом! С ручкой! На тебя это не похоже.

Альберт Степанович от удивления опешил. Всю свою сознательную жизнь он провел как раз за столом и с ручкой.

— А что на меня похоже?

Распутин целиком зашел в ординаторскую и, двусмысленно улыбаясь, похлопал ладонью по дивану.

— Неважно. Не бери в голову. Тут такое дело… сваливать надо.

Он подошел к окну и открыл форточку. Свежий воздух питерских окраин, насыщенный солями тяжелых металлов вперемешку с угарным газом, ворвался в ординаторскую. Сквозняк вырвал из-под руки Альберта листок и потащил по столу. Коротким и точным ударом Потрошилов остановил его на самом краю и вернул на место.

— Выпить хочешь?

— Могу, — не задумываясь ответил Клим, восхищенный такой резкостью. Он еще раз посмотрел на друга и добавил: — Как-то ты изменился в последнее время.

Они разлили по стаканам все, что оставалось в бутылке.

— Предлагаю — за дам! — Потрошилов встал, держа перед собой стакан.

— Я почему-то так и думал. — Клим устало приподнял зад и выпил.

Закусить было нечем. Водка всосалась и легла «на старые дрожжи», как родная.

— Валить надо, Альберт, — вернулся Распутин к тому, с чего начал.

— Кого? — заинтересованно встрепенулся Потрошилов.

— Ты здесь уже всех «завалил», — Распутин махнул рукой, — теперь отсюда валить надо. Ищут тебя.

— Кто? — Альберт Степанович принялся равнодушно рассматривать остатки жидкости на дне бутылки.

— Все. — Распутин пожал плечами и тоже уставился на бутылку.

— У тебя еще выпить есть? — спросил Потрошилов, посмотрел на Распутина и сам же кивнул.

Отпираться было бессмысленно. Сквозь линзы золотых очков на Клима смотрели глаза, которым нельзя было солгать. Да и, честно говоря, не хотелось.

— Есть, — признался Клим и добавил, — но валить надо!

Они выпили еще. Помолчали. Каждый о своем.

— А конверт у тебя есть? — Алик сложил вчетверо секретное донесение.

— Есть. — Распутин послушно полез в ящики стола. — Держи.

Агент, работающий под прикрытием, с подозрительным придыханием долго облизывал липкую поверхность. Когда наконец послание было запечатано, Потрошилов вскинул голову и энергично провел рукой по волосам, поправляя прическу. Лак «Последний путь» чуть не порезал ладонь. Алик недовольно поморщился.

— Что у меня с головой? Ты что думаешь как врач?

— Думаю — сваливать надо. Ты вчера в морге вместо одного банкира на тот свет оделся. Теперь на тебе одних шмоток тысяч на пятьдесят «бакинских». И это не считая работы! Ты себя в зеркале видел?

— Да. Жуткое зрелище, — честно признался Алик. То, что он утром увидел в зеркале, не могло называться Альбертом Потрошиловым.

— Вот именно. Теперь их крыша считает, что коль уж они тебя подготовили, надо и отправлять…

— Куда? — Альберт Степанович непроизвольно поправил галстук.

— Туда, — махнул рукой Распутин.

Они выпили еще, и тут свершилось предугадываемое чудо. Ждать его пришлось недолго. Концентрация алкоголя на кубический сантиметр тела Альберта быстро достигла критической величины. Инстинкт продолжения рода перед лицом смертельной опасности мгновенно приобрел глобальный характер. Водка начала выдавливать наружу потрошиловское семя. Процесс, как это часто бывает, сопровождался резким ослаблением могучего потрошиловского интеллекта. Альберт нерешительно пошел на поводу у физиологии.

— Знаешь, Клим, уходи один. Вдвоем нам, наверное, не уйти.

В коридоре послышались шаги. Мимо ординаторской прошла женщина. Потрошилов понял это генами. Клим — по стуку каблуков и взгляду Альберта. Глаза милиционера жгли дверь, как гиперболоид инженера Гарина. Распутин убрал под стол початую бутылку.

— Альберт, ты меня пугаешь. Декретный отпуск всей больнице не оплатят. Боюсь, если так дальше пойдет, декрет придется оплачивать и мужикам.

— Причем здесь декрет? — Потрошилов был искренне удивлен.

— Не бери в голову, — Клим снова махнул рукой. — Уходить надо, Алик.

Лицо Потрошилова внезапно изменилось. На какую-то долю секунды он вновь стал похож на прежнего Альберта. Подбородок его задрожал, на глаза навернулись крупные слезы. Он встал, подошел к другу и неуклюже обнял его.

— Знаешь, Клим, меня никогда так никто не называл. Я ждал этого от Люды, а оно — вон как получилось. Ты настоящий друг. Спасибо тебе за все. Теперь уходи. Я чувствую — здесь моя судьба. — Альберт Степанович достал из кармана пиджака платок с элегантным лейблом «Армани» и шумно высморкался. — Ты, кстати, не знаешь, что за помещение рядом с нашей ординаторской? Мне кажется, я слышал там женские голоса. Может, взять бутылочку и зайти к девчонкам на огонек?

Распутин с любопытством посмотрел на своего нового друга. Тот не боялся абсолютно искренне. Клим представил себе экстремальные ощущения от пробега по больнице с похоронной командой за спиной. Более смертельный риск придумать было трудно. В какой-то момент он даже позавидовал Альберту. До такой «безбашенности» любому экстремалу пришлось бы долго тренировать волю. А здесь — все от природы. Натур продукт!

— Альберт, боюсь, не получится. Восемь утра. Девчонки еще ночью по полной программе оттянулись. Поверь мне на слово. Как бы к нам на огонек не заглянул кто. В худшем смысле этого слова.

Распутин приоткрыл дверь и посмотрел сквозь щель в коридор. Там было тихо, как перед грозой. Тем временем Алик нашел под столом бутылку и решительно вцепился в пробку зубами. Попытки откупорить ее отполированным ногтем результатов не дали. Потрошилов обиделся. Еще несколько минут Клим смотрел, как друг пытается отковырнуть пробку дужкой золотых очков. Он явно собирался продолжать веселье. Из больницы надо было сматываться, но Алик, судя по всему, думал иначе.

Клим в отчаянии окинул взглядом ординаторскую, и тут на глаза ему попался график дежурств. В мелких клетках расписания не было ничего особенного. Кривые цифры, проставленные простым карандашом, символизировали однообразную серость врачебных дежурств. И только кое-где, красным, как поощрительный приз в унылой картине будней, стояли круги с вписанной в них крупной буквой «Б».

«Б» передавалась из рук в руки, как переходящее знамя. «Б» была наградой за низкую заработную плату и тяжелый труд. «Б» была отмечена заботливой рукой хирургов в графике красным и символизировала радость от выполнения профессионального долга. «Б» должна была заступить на смену.

— Ты, вот что, Альберт, Посиди здесь. Только тихо. И никуда не уходи! — выпалил Распутин, обрадовавшись удачному совпадению, и скрылся за дверью.

Алик пргнул-таки золотую дужку очков, но пробку отковырял.

Галина Булкина работала в больнице имени Всех Святых вторую неделю. После скоропостижного увольнения из Скворцова-Степанова. В скованном сознании психиатров не нашлось места для маленьких девичьих слабостей. Ее участие в побеге больных из стен заведения администрация расценила как пособничество. Копнуть глубже, в поисках истинных мотивов неординарного поступка, они не захотели.

Новым местом работы опытной медсестры стало отделение хирургии больницы Всех Святых. Больших отличий от дурдома она здесь не заметила. Разве что буйных было побольше. Появление Галины Булкиной с воодушевлением было воспринято коллективом, что быстро нашло свое отражение в графике дежурств. Выражение «на работу, как на праздник» приобрело смысл и стало лозунгом мужского неограниченного контингента. Жизнь потекла своим чередом.

Обиды Булкиной забылись быстро. Остались только воспоминания о спасителе, вытащившем ее буквально из дерьма. Он, молчаливый и энергичный, приходил к ней по ночам, брал на руки и целовал… Ну и еще его друг, который так красиво говорил.

— Галочка, здравствуй! — Распутин вошел вовремя. Как обычно.

Булкива переодевалась, в глубине души надеясь, что кто-нибудь войдет. И он вошел: В сестринской сразу стало меньше места от распирающей эротичности момента. Полный комплект. Раннее утро, полуголая медсестра, торопливый доктор и шаги в коридоре за дверью. Галя напряглась. Распутин остановился, его дыхание сбилось. Минимум белья открывал максимум тела. Крепкая круглая попка манила всей своей поверхностью одновременно. Булкина повернулась, и ее грудь проделала несколько затухающих колебаний из стороны в сторону. Мозг Распутина заволокло порнотуманом — он был с похмелья.

— У меня к тебе дело, — Клим с трудом произнес слова и нервно сглотнул слюну.

— Сейчас? — Галя удивленно посмотрела на часы. — Скоро смена.

— Ты не поняла, мне нужна твоя помощь. — Клим старался смотреть в сторону. Не получалось.

— Да бросьте, Клим Василич, я с четырнадцати лет все понимаю.

Булкина послушно расстегнула лифчик. Грудь, к удивлению доктора, осталась на месте, несмотря на размеры и угрожающий вес. — Дверь будем запирать?

— Будем! — не задумываясь рявкнул Распутин и тут же осекся. — Нет! Ни в коем случае!

— Согласна. — Булкина пожала плечами и направилась к дивану: — Приляжем?

— Ни в коем случае! — снова завопил Клим и до крови прикусил себе губу. — Зайди в ординаторскую. Срочно. Покажу кое-что.

Он выскочил из кабинета и привалился спиной к двери. Разум торжествовал. Инстинкты потерпели поражение. Обидно было жутко! Но ради друга приходилось терпеть.

— Вот так! — сказал он куда-то вниз и, не торопясь, направился в ординаторскую.

К его возвращению Альберт дошел до половины бутылки и находился в прекрасном расположении духа.

— Ты где пропал? Я уже собирался идти тебя спасать.

— Спасибо, друг, — устало ответил Клим и сел напротив.

— Знаешь, а я тебе завидую. — Потрошилов энергично вскочил и принялся ходить по кабинету. — Вы! Герои в белых халатах! Стоящие на пороге между жизнью и смертью! Борцы и победители, не знающие покоя ни днем, ни ночью!

Альберта растащило на патетику, и Распутин снова убрал бутылку под стол.

— Вы! Неутомимые творцы! Удивительные мужчины и женщины… — Он вскинул ладони вверх, жестами расставляя акценты, и в этот момент в ординаторскую вошла Галя.

— Можно? — невинно произнесла она с порога.

— Нужно! — плотоядно ответил Алик.

Ничего подобного Галина Булкина в жизни не видела. Зафиксированное навсегда лицо и прическа отливали в буквальном смысле вечной красотой.

Принц, запросто распивающий спиртные напитки в ординаторской, смотрел на нее и явно не остался равнодушен. Узкая короткая юбка и полупрозрачная кофточка, застегнутая на одну пуговицу, мало что скрывали.

Галя и Альберт синхронно облизали губы.

— Потрошилов, — с достоинством представился Алик, и добавил, — Альберт Потрошилов.

Офицер милиции кивнул и резко стукнул друг о друга пятками. Ботинки он с утра не надел, потому получилось очень больно. Зато ни один волос на голове не шевельнулся, и только очки немного съехали на нос.

— Галя. Булкина Галя, — в тон ему ответила девушка и поправила юбку. — Что будем делать, мальчики?

— Осмелюсь предложить вам отведать нашего напитка. — Альберт Степанович элегантно качнулся, подавая даме стул;

Распутин закрыл лицо ладонями.

Еще через полчаса в ординаторской начали появляться люди. Это означало, что утренняя пятиминутка длиною в два часа закончилась. Усталые уже с утра врачи равнодушно взирали на устроенный Потрошиловым пир плоти. Красивая женщина, пусть даже вкупе с водкой, не произвела на них особого впечатления. Галю все уже знали, а водку они пили вчера. Поэтому доктора равнодушно облачались в свои халаты и шли «к станку» работать в поте лица, пачкаясь по самые локти Бог знает в чем.

Тем временем Альберт Степанович окончательно покорил сердце доверчивой девушки. Ухоженная длань легла на круглое колено. Галя кротко улыбнулась.

— Галина! А не устроить ли нам в честь знакомства маленький фуршет? — Альберт дернул головой, закидывая назад намертво уложенные волосы, и полез рукой под Галину юбку.

— Здесь нельзя, — произнес за спиной чей-то голос.

— А в чем, собственно, дело? — Потрошилов, оборачиваясь, резко дернул головой, и дужка очков соскочила с одного уха.

— Это больница, и тебя ищут. — Клим заботливо поправил сбившийся на бок аксессуар. — И потом, девушку нельзя компрометировать на рабочем месте.

Алик посмотрел вокруг в поисках девушки, которую нельзя компрометировать, потом сообразил, что речь идет о Гале, и приложил к губам указательный палец:

— Понял. И что делать?

— Выпьем, — твердо предложил Распутин.

— Согласен, — ответил Альберт.

Галю не спросили. Она всегда пила, когда наливали. Алик вернулся рукой на гладкое бедро и жарко произнес:

— Галя. Я хочу познакомить вас с одним моим другом…

— Я согласна, — ответила Булкина, даже не дослушав.

— Его зовут Доктор Ватсон, — закончил предложение Альберт.

— Он с какого отделения? — Галя перебрала в уме всех докторов, которых знала. Их набралось немало, но Ватсона среди них не было точно. Шпательсон и Пенисман были, а вот Ватсона не было. Булкина вопросительно посмотрела на Клима. Тот пожал плечами и снова налил,

— Это хомяк! — гордо произнес Альберт. — Мы живем вместе.

Галина округлила глаза. Такой подлянки романтически настроенная девушка никак не ожидала.

— Как же это? — только и смогла она произнести.

Клим протянул ей стакан. Медсестра выпила залпом. Альберт продолжил:

— У моего друга сегодня день рождения. Я имею честь пригласить вас на торжество!

— Вот это разговор. — Клим сразу оживился. — Я уж думал, ты здесь решил навеки поселиться. А ты не переживай заранее! — Он по-дружески ткнул в бок Галину. — Примем предложение. Пойдем посмотрим, что к чему. Как говорят в хирургии, «Ворвемся — разберемся!» Только вот тебе, Алик, так по больнице ходить нельзя. Вещи отнимут, морду набьют. Надо переодеться.