— Вот и встретились, дед! — радостно улыбаясь, сказал Клим будто в специально подставленное морщинистое ухо.

Моченого словно ударило током. В его возрасте случайных совпадений давно не существовало. А в его деле любая встреча таила опасность. Пахан развернулся и, на секунду замешкавшись, прищурил зрячий глаз. На зоне врагов не забывают. Тем более если враги не забывают тебя.

— А! Ты, фраерок?! — ласково шепнул Моченый. — Значит, помнишь меня?

Четыре человека, целеустремленно гуляющие следом за Аликом Потрошиловым, как по команде плюхнулись на ближайшую скамейку. Им вдруг срочно захотелось почитать газету. Одну на всех. С большой дырой посередине.

Якуты сидели в кустах. Раскосые глаза пристально следили за старшим братом. Пока что потенциальный тойон ничем положительным не блистал. Для чего племени Белого Оленя мог понадобиться вождь из ментов, было неясно. Они наблюдали, пытаясь отыскать в поведении Альберта хоть что-нибудь фамильное. Время шло, оставшиеся панты в чемодане начинали подозрительно пахнуть, кандидат в вожди вел себя непонятно. Моченого и Гниду первым увидел Диоген. Он тихо присвистнул и сказал:

— Однако, сейчас брата освежуют, как олешка.

Сократ покосился на стариков-разбойников. Финка в руке Моченого навевала нехорошие предчувствия. Но папа советовал всегда мыслить позитивно.

— Однако, отец таких волков просто затоптал бы, — не очень уверенно ответил он и добавил: — Как олень.

Старики явно преследовали их брата. И, похоже, не для вручения бесплатного завтрака. Оленеводы машинально поднялись. Наблюдение наблюдением, а резать Потрошиловых в племени Белого Оленя запрещалось настрого. В тундре детей Степана Степановича называли полярными чеченцами. У них не существовало понятия «хороший — плохой». Только — «свой и чужой». Что поделаешь! Дикие, нецивилизованные люди.

Вмешаться они не успели. Внезапно за спиной братьев раздался топот. Хриплое дыхание бывших спортсменов заполнило лужайку за кустами. Якуты резко развернулись. В нескольких метрах от них стояли запыхавшиеся квадратные люди.

На память Сократ и Диоген не жаловались. Тем более что загипсованные пальцы Ахмет держал на виду. Если неожиданное появление людей из аэропорта и удивило Потрошиловых, то понять этого по их непроницаемым лицам было невозможно.

— Хау ду ю ду? — переводя дыхание, спросил Бай.

— Плохо, — по-русски ответил Сократ, — нам все время кто-то мешает.

— Во якудза дает! — изумленно брякнул Краб.

— Мне поручено, типа, проводить вас на саммит, в натуре, — пытаясь изобразить светскую улыбку, изрек Бай.

Сократ сделал шаг вперед. Широкоскулое лицо оказалось почти вплотную к трудно улыбающейся физиономии Андрея Яковлевича. Тихий свистящий голос словно заморозил на месте отчаяннее радушие братвы:

— Оставьте нас в покое!

Этикет этикетом, а терпение в число добродетелей хозяев не входило. Даже если дело касалось гостей из Японии. Краб чуть подвинул шефа и, выпятив грудь, накачанную до хорошего третьего размера, попер на наглую якудзу.

— Ты че? На нашей поляне будешь лохов окучивать, а мы, типа, соплю пожуем?! — Руки борца за место под хилым питерским солнцем сами вылетели из карманов и сложили первосортную «козу». Растопыренные пальцы замелькали, наводя сложнейший веер фирменной распальцовки высшего класса.

— Панты? — вдруг спросил Сократ.

— Панты! — фанатично подтвердил Диоген.

— Краб, они опять че-то… — шепнул Ахмет товарищу и убрал руки в гипсе за спину.

Глаза якутов внезапно округлились, одновременно наливаясь кровью. Их кулаки с хрустом сжались. В следующее мгновение по скверу пронесся душераздирающий треск. Крабу пообломали пальцы в доли секунды. Крупное, хорошо откормленное тело отбросило от боли на Бая с Ахметом. Образовалась куча-мала. Краб в ужасе и болевом шоке замолотил руками и ногами пространство, сгоряча попадая по двоим. Те рефлекторно дали сдачи. Якуты ушли по-японски. Незаметно, спиной вперед. Из кустов еще долго неслись вопли и стоны. Потом они стали удаляться в сторону выхода и стихли.

— Потому что мы — якутса! — шепнул Сократ.

Уж очень ему нравилось новое слово.

Пока в кустах происходили интересные встречи, Моченый добрался до цели. Обнаружив рядом с «телком», сыном «коровы», старого и не в меру наглого знакомого, пахан мгновенно развернулся. Его выпад был быстрее броска кобры. Финка вспорола воздух, стремясь погрузиться в живот жертвы.

Но экстремал в состоянии похмелья действовал исключительно на рефлексах. Еще не успев осознать, что происходит, Распутин поставил блок. Его нога в ботинке класса «Терминатор» с хрустом врубилась в район хромого колена не в меру агрессивного старика. Нож улетел в траву. Немецкий протез отменного качества и немалой цены жалобно лязгнул суставом и оторвался, упав в лужу. Кулак Клима с размаху вошел прямо в ослепительный голливудский оскал Моченого. Фарфоровые зубы брызнули, разлетаясь веером. Следом выскочил стеклянный глаз, игриво запрыгав по траве.

Пахан упал тяжело. Грузное тело в льняном костюме улетело на обочину дорожки, погребая под собой подбегающего Гниду. Моченый выбыл из игры. Окрестные кусты дрогнули, роняя на землю крупные капли, как слезы по его ушедшей силе и удали. Клим мутным взглядом осмотрел плоды своей подсознательной реакции и удивился. Впереди, шагах в трех, маячила спина Альберта Степановича. Сквозь дождь доносились слова монолога:

— Тенденция к самоутверждению через физиологию пагубна!

Потрошилов почувствовал отсутствие слушателя и обернулся. На траве лежал безногий одноглазый старик. Из приоткрытого рта угрожающе торчали железные штыри. Алик протер очки. Распутин стоял на месте, явно прослушав последние, самые важные выводы. Пришлось прервать разговор и вернуться. Долг служителя закона заставил его склониться над телом.

Моченый приподнял веки. В поле зрения единственного глаза влез сын «коровы» в ненавистной ментовской форме. Круглощекая физиономия издевательски плавала в воздухе, мерцая очками. В голове пахана что-то оглушительно гудело и булькало. Слова телка донеслись, словно из другого мира:

— Вам плохо?

— Да-а-а!!! — заорал Моченый беззубым ртом и отключился.

Альберт Степанович выпрямился. Вообще-то он верил людям. И слова старика сомнений не вызывали.

— Ему нехорошо? — спросил он Клима.

Распутин подумал, что врачебный долг вполне способен призвать его к оказанию помощи падшему. Заглушая не успевшую проснуться совесть, он поспешно сказал:

— Возможно.

— Что же делать? — с надеждой глядя на профессионала, спросилАльберт.

— Надо срочно вызвать «скорую»! — ответил доктор.

Крепкая рука ухватила Потрошилова за плечи и развернула к выходу.

Четыре человека отбросили окончательно размокшую за время чтения газету с дырой. Они встали со скамейки и рассредоточились по аллее. Так волки уходят в погоню за лосем. Осторожно и неуверенно. Проходя мимо лежащего Моченого, Кнабаух изрек на ухо Коле-Коле:

— Упавший конкурент — это к удаче!

Когда все закончилось, из кустов вышли якуты. В конце аллеи маячили спины, уходящие вдаль, сливаясь с дождем. На обочине валялся стонущий человек. Тот самый, что гнался за старшим братом с ножом. Над ним согнулся второй, охая и держась за сердце. Сократ посмотрел под ноги. На мокром газоне лежали человеческие клыки. Поломанные и много. Среди плохо постриженных одуванчиков белел глаз. Стеклянный протез Моченого, вылетевший от удара, пялился в серое небо, навевая благоговейный ужас. Диоген тоже опустил взгляд.

— Однако, он смотрит, — медленно и с глубоким чувством произнес он.

— Однако, не видит, — не очень уверенно отозвался Сократ.

Якуты подняли головы. Рядом с поверженным врагом валялась оторванная нога в английской туфле. Модный острый нос ботинка торчал в сторону, указывая на путь нового тойона. Они проследили за уходящим братом и дружно закряхтели. Такие разрушения не мог произвести даже отец в состоянии куража,

— Однако, затоптал! — задумчиво констатировал Сократ.

— Тойон! — восторженно поддакнул Диоген.

«Скорая помощь» приехала быстро. Трясущаяся «Газель» с красными крестами втиснулась в промежуток меж мокрых кустов. Из кабины вылез довольно упитанный фельдшер. На родной подстанции его звали Димон. Отчества молодому человеку не полагалось. Ему много чего не полагалось. Поэтому Димон все брал сам. Когда давали.

Вид обочины и разбросанного по ней пенсионера привел фельдшера в уныние. Дедушки по старой коммунистической привычке никогда не платили. И при малейшем намеке на платные услуги жаловались в райздрав. Наличие выбитых зубов, оторванной ноги и свободно лежащего на траве глаза Димона не удивило. Он горько вздохнул, предчувствуя чужую халяву:

— Что, ветераны, разлагаемся?

— Сгреби клыки, лепила, — прошипел Гнида, — и буркалу прицепи. Пакуем папу.

Фельдшер понял каждое слово. ТАКИЕ слова, сказанные ТАКИМ тоном, входят сразу в спинной мозг, минуя уши. Но пугаться не стал. Наоборот, после банального пролетарского мата феня ему понравилась.

— Классно! — хохотнул Димон. — Ногу тоже брать?

— Грузи. Бакшиш с меня.

Фельдшер был чуток. В том смысле, что даже намек на материальное выражение людской благодарности заставлял его совершать благородные поступки. Особенно по факту предоплаты. «Скорая» встала задом к месту происшествия. Моченого собрали в кучу и сложили на носилки.

— Трогай! — тихо сказал Гнида.

— Что трогать? — с намеком спросил Димон, косясь на карманы клиента.

Вместо ответа оттуда выглянула наборная рукоять заточки. Старому зэку понадобилась секунда, чтобы доказать свою преданность пахану. Водитель просунул усатую голову в салон. Он увидел кучку зубов, глаз на салфетке, оторванную ногу и над всем этим — замершего Димона с ножом у горла. После чего втянулся обратно в кабину и замер, держа руки на руле.

— Семеныч, поехали ко Всем Святым! — скомандовал хрипловатый голос фельдшера. — Клиенты нервничают.

— Слышь, таракан, не трону я твоего лепилу! — тягуче прошипел Гнида.-Трогай!

«Скорая» вздрогнула, выползла из сквера и покатилась в больницу. Семеныч ехал, боясь обернуться. Из салона доносились неясные хрипы. Казалось, что кого-то режут на куски. Или ритмично насилуют в противоестественной форме. Машина неслась по улицам, панически завывая сиреной, словно пытаясь заглушить ужас шофера.

На самом деле Гнида отключился сразу со старта. Схватившись за сердце, он выронил заточку и осел на пол. Димон философски подпер ладонью свою пухлую, плохо выбритую щеку:

— Ты чего, террорист, сам, что-ли, испугался?

— Сердце, — захрипел из-под носилок старик. — Папу спасай, лепила! Я сам как-нибудь…

Даже в суровом сердце фельдшера «скорой» есть место человеческим чувствам. Димон расстегнул замки на укладке неотложной помощи. Неуверенная улыбка прошмыгнула у него между носом и подбородком.

— Хлипкий какой террорист! — хмыкнул он. — Треснутый Орешек-два.

Кислородная маска легла на морщинистые щеки Гниды. Брызнула тонкая струйка, вылетая из шприца. Всю дорогу до больницы имени Всех Святых шла успешная борьба за жизнь шестерки. Димон кряхтел и не сдавался. Моченый хлюпал беззубым ртом и никому не мешал. Так их и сдали в приемное отделение. Пару бессознательных татуированных тел. В комплекте с ногой, глазом и зубами отменного качества.

На прощание Гнида извлек из-под подкладки комок мятой зеленоватой бумаги и сунул фельдшеру в карман.

— Держи, толстый! Если что, мы с Моченым — должники. — Тусклые глаза старого зэка липко прошлись по лицу Димона, словно ощупав душу чувствительными пальцами карманника.

Гниду унесли. А желание никогда больше с ним не встречаться осталось. Димон поежился и шепнул:

— Я не толстый. Я милый! — Он развернул полученный от странного клиента комок. Приятное предчувствие, как ни странно, сбылось. Благодарность оказалась нормального стодолларового размера. Димон облегченно хмыкнул: — Если нужно будет, заезжайте еще!

Кафе «Старый Дятел» встречало гостей одноименным чучелом на входе. С него периодически сыпались нафталин и перья. В клюве у птицы торчал ерш. Видимо, обозначая фирменный коктейль заведения. Возможно, в паре с рыбой какой-нибудь пеликан смотрелся бы правдоподобнее. Но это был дятел. И с этим уже ничего нельзя было сделать. Впрочем, в кафе щедро наливали. Поэтому интерьер, антураж, дизайн и прочие еврейские выкрутасы никого не интересовали.

Клим Распутин брезгливо стряхнул трухлявое птичье перо с плеча и устремился к стойке. Следом за ним потрусил Алик.

— Есть кто живой?! — рыкнул экстремал.

Ему было плохо. Головная боль стала невыносимо гнусной. Терпение истощилось. Похмелье было смерти подобно. Он упал грудью на стойку, шумно втягивая воздух. В ответ на отчаянный призыв откуда-то снизу проклюнулась плешь. Она сияла в лучистых огнях кофеварки и бликовала зайчиками. Обладатель столь колоритной особой приметы сам в глаза не бросался. Он и торчал-то из-под прилавка как запрещенный товар. Чуть-чуть. Исключительно для тех, кому очень надо.

— Да-а? — донесся ленивый ответ на вопль страждущего.

— Давай водки! — облегченно выдохнул Клим.

Мучениям наступал вожделенный каюк.

— Водки-и? — робко пискнул сзади Альберт Степанович.

— Какой?! — немного бодрей спросил бармен.

— Хорошей, — тут же уточнил Распутин, — и запить.

Они заняли угловой столик. Между ними возникло лучшее, что было в «Старом Дятле», — ледяная бутылка имени Менделеева.

— Давай, друг, выпьем за родство душ, — провозгласил Клим, — нам, нормальным мужикам, надо держаться вместе. И подальше от розовых фламинго!

Альберт Степанович поднял пластмассовый стаканчик повыше, повинуясь неистребимому инстинкту коллективизма. Тут же глубоко изнутри маминым голосом зашипела совесть: «Альберт, не пей!» Он заметался. Душа ныла и требовала радикальных средств. Но мама есть мама.

Однократно булькнув, в доктора Распутина первая доза пошла по адресу. Пошла хорошо. Мутновато-красные глаза вдруг сверкнули, приобретая позитивное энергетическое свечение.

— Уф-ф! Отпустило, — сытым тигром зарычал Клим. — А у тебя что, не идет?

Последний раз Алик искушал себя зеленым змием после института. После чего общение с однокурсниками прекратилось навсегда по неизвестной причине.

— Не знаю, — честно бтветил Потрошилов, опасливо нюхая стакан.

Холодный «Менделееев» притягательно пах пороком. Алик выдохнул, как это делали настоящие киногерои, и припал к истокам отечественного менталитета.

— О! — хлопнул его по плечу Клим. — А говорил, не помнишь!

Потрошилов неуверенно запил отраву соком. В животе стало непривычно тепло. Грехопадение оказалось довольно приятной штукой. Голова закружилась от собственной смелости.

Двери «Старого Дятла» приоткрылись. К стойке скользнули две бесплотные тени, тихо ступая по полу унтами. Если бы у друзей было желание приглядеться, они бы заметили широкие скулы, виднеющиеся из-за-слегка оттопыренных ушей. Но Клим продолжал старт. Вторая порция пролилась в стаканы с шелестящим бульканьем. В тон дождю и настроению.

— Предлагаю проводить последнюю пулю, пролетевшую мимо! — туманно завернул доктор.

Взаимопонимание у них с Аликом, что и говорить, зародилось. Потрошилов сгреб со стола стакан и задушевно продолжил:

— За несовершенную глупую ошибку!

Два кадыка метнулись вверх и резко опустились, словно проталкивая пыж ледяной водки по жерлу накаляющейся судьбы. В противоположном углу кафе понимающе кивнули. Якуты ценили красоту фразы.

— Однако, пьет, как папа, — сделал умозаключение Сократ под аналогичную дозу «Менделеева».

— Тойон! — с блаженной улыбкой поддержал его Диоген.

Двери снова открылись. Вошли Рыжов и Чегевара. У них денег на водку не было. В оперативных целях они взяли пива и сели у окна. Чегевара поправил воротник и трижды высморкался. Экстрасенс шесть раз причесался, меняя направление зигзагом.

Артур Александрович Кнабаух, оставаясь незаметен в тени фонарного столба, достал блокнот и перевел:

— Объект на месте. Аура сиреневая. Чакры закрыты. — Он аккуратно спрятал шпаргалку в карман и добавил тем же тоном: — Зачем он ушел из дурдома?

По другую сторону столба Коля-Коля синхронно выразил недоумение крюком слева.

Альберт Степанович Потрошилов сидел за стаканом алкоголя в обычной забегаловке. Для большинства землян это было заурядным явлением. Для его мамы, бывшей учительницы биологии, приравнивалось к катастрофе. Сам Алик открывал горизонты. После второй порции все вдруг встало на свои места. Розовая пелена упала с глаз. Прямо на Люду. Окрашивая ее в нетрадиционный цвет. Альберт снял очки. Его интеллигентное лицо неожиданно, как молния, прорезала ехидно-ироничная улыбка. Капитан Потрошилов расправил плечи и сказал дружественно настроенному пятну напротив:

— Лесбиянка мерзкая!

Доктор Распутин, ничуть не смущаясь тем, что расплывается на глазах у окружающих, тут же отозвался:

— Мо-ло-дец! Прозрел, на…конец?

— Клин вышибают Климом!

— Поедем к цыганам?

— К цыганкам, — строго поправил его Алик.

— Тогда предлагаю плеснуть в душу за прекрасных дам.

— И за то, что мы их — АМ! — плотоядно зарычал Потрошилов.

Он почувствовал себя уходящей в небо ракетой. Внутри бурлило реактивное топливо, сопла ноздрей извергали пламя, а бортовой компьютер логично выстраивал новый курс жизни. Алик нахально откинулся назад, на спинку стула, и нескромно расхохотался. Такое он позволял себе один раз в год. На День милиции. Оставаясь один в комнате дежурного. Ибо его постоянно ставили в праздник на смену как единственного непьющего сотрудника.

К вечеру под второго «Менделеева» выяснилось, что цыган в Питере мало. А те, что есть, никак не вызывали желания к ним ехать. Особенно к цыганкам. Тем временем, по мере опорожнения тары, Альберт Степанович взлетал все выше. Алкоголь проникал в поры, окончательно, преображая его личность. Даже мешковатый милицейский мундир неожиданно оказался узок в плечах. Отчего был залихватски расстегнут на две пуговицы.

— Без женщин мир теряет смысл, — Потрошилов огляделся.

Якуты мгновенно исчезли под столом. Рыжов сотворил пентаграмму для отвода глаз, защищая себя и Чегевару от непрошеного внимания. Алик укоризненно моргнул. Даже без очков было видно, что слабого пола в «Старом Дятле» нет. Он в один прием допил остатки «Менделеева» и закусил. Бутерброд со шпротами, от неприцельно-близоруких тычков пальцами в тарелку превратившийся в пюре, застрял во рту. Полкильки осталось висеть снаружи. Альберт Степанович склонил голову набок, став похож на символ кафе.

— Женщины просто так в природе не встречаются! — сказал Клим. — Я лично знаю только одно место, где они есть.

— Панель? — искушенно спросил Алик, надо сказать, без ханжеского презрения. Скорее, с любопытством.

— Это не женщины. Они притворяются, — шепотом открыл другу страшную тайну Распутин. — Женщины работают у Всех Святых! Пойдешь?

Алик подумал и ответил твердо:

— Побегу!

Они покинули «Старый Дятел». В темноте осталась светиться потная плешь бармена. На прощание дверь жизнеутверждающе хлопнула, как выстрел из стартового пистолета. С чучела несчастной птицы сошла нафталиновая лавина, засыпав Чегевару. В коротких волосах Рыжова застряло черное перо. Скользнувшие мимо якуты с уважением присели. В тундре перья носил исключительно шаман. И то по большим праздникам.

Алик и Распутин целеустремленно брели по аллеям сквера. За ними двигался целый эскорт. Якуты крались кустами. После литра местной огненной воды их качало. Кусты трещали, будто сквозь них шли лоси. Экстрасенс Рыжов тайно следил за милиционером и хирургом, не сходя с дорожки. Он не прятался. После пива Игорь Николаевич вышел на пик биотоков, лишь иногда отлучаясь в кусты. Его внимание целиком поглощала аура объекта. Полбеды, что она играла серыми красками. Вдобавок у нее была красная кайма!

Шедший рядом Чегевара шпарил молча. Только тонкие губы борца за правду беззвучно шевелились. Он сочинял на ходу письмо в комитет общественного питания. По его мнению, такими чебуреками, как в «Старом Дятле», должна была заинтересоваться прокуратура. Следом за ним прыгал Коля-Коля. Красная майка «Трудовых резервов» полыхала сквозь дождь. От резких хуков свистел воздух. На воле ему было хорошо. Хотя пасмурным вечером исчезли все тени. То есть биться было решительно не с кем.

Подслушанный в кафе разговор позволил Мозгу заплести интригу. Кнабаух, тонко просчитав ситуацию, доехал до больницы на автобусе. Он прибыл раньше всех, избежав прогулки по раскисшим дорожкам. Это было очень хитро. Вот что значит развитой интеллект!

Да, противники у Алика были достойными. Тучи сгущались. Все ближе падали снаряды. Вот-вот должна была грянуть буря. А он даже не подозревал, как близка опасность. Не предупрежден — значит не вооружен. Знание — сила, незнание — счастье. И лишь Белый Олень простирал над ним свои большие рога, защищая нового сына от неприятностей.

Больница имени Всех Святых крепко сидела посреди кое-как облагороженного пустыря. Фундамент утопал в потрескавшемся асфальте. Пандус приемного отделения припал к земле, демонстрируя неразрывную связь пациентов с почвой, как намек на конечный результат лечения,

— Альберт, — сказал Распутин, — вот место крушения надежд!

Потрошилов остановился. Остроносые туфли казенного образца чавкнули, вкапываясь в глину. Капитан встал как монумент. Без очков больница казалась гробницей фараона. Окна приемного отделения светились глазами печального сфинкса. Здесь покоилась прошлая жизнь великого сыщика. Алик обнажил голову в память о наивных заблуждениях. Он стоял, держа фуражку на сгибе локтя, и многозначительно молчал. Потому что не мог говорить. Язык устал и не ворочался.

Неподалеку изумленно хрипел Рыжов. Внезапное и полное исчезновение серой ауры его потрясло. Таких казусов история паранормальных явлений еще не знала.

— Абзац! — наконец выдавил Алик. — Пойдем дружить с женщинами.

— Против кого? — озадаченно спросил Распутин.

— Против всех!

Двое разочарованных мужчин выдернули ноги из глины и зашагали к больнице.

Гардероб больницы имени Всех Святых никак не походил на ворота рая. Скорее, наоборот. Судя по наличию церберов. Охрану, несомненно, возглавляла гардеробщица.

— Куды-ы?! — встретила она появление грязных ботинок Потрошилова.

Отреагировав поначалу на рефлексах, старушка подняла голову. Дальше шла милицейская форма. Она осеклась, но было поздно. Потрошилов ощутил женское присутствие и двинулся к ней. Без очков он ничего не видел, а потому двигался на голос. Между пересохших губ вылез язык. Свежая красная слизистая, выращенная после ожога с помощью Люды и «Олазоля», завораживающе блестела. Плотоядное движение слева направо вышло на славу. Гардеробщица ощутила горячее желание нырнуть под стойку. И не только от испуга. Почему точно, ей не вспомнилось. Видимо, в силу возраста.

Альберт Степанович тихо заурчал и пошел в атаку. Но Клим Распутин был силен и проворен.

Он сцапал друга за плечо и гаркнул на весь вестибюль:

— Туды-ы! Со мной это!

Бабушка выдохнула с видимым облегчением и затаенным разочарованием. Алик недоуменно тряхнул головой. Чего он хотел от старушки, Потрошилов не понял и сам. Хотя какие-то приятные ощущения разливались по телу от груди до… колена.

Кнопки в лифте были расписаны по названиям отделений. Длинный палец Распутина уверенно ткнул в «Хирургию». Алик присмотрелся и попытался отковырнуть надпись «Психиатрия». У него почти получилось. Жаль, пришлось выходить.

Якуты вошли в больницу легко. Перед стойкой гардероба они опустились на четвереньки и, скрываясь от гардеробщицы, быстро проползли к дверям, ведущим на лестницу. Охранник моргнул и принялся усиленно тереть глаза. Признать, что в конце смены он видит ползающих по вестибюлю очкастых оленеводов, значило расписаться в умственной неполноценности. Проползая мимо, Сократ поднял голову и приложил палец к губам. Диоген показал язык. Охранник нервно отвернулся, убеждая себя, что унты и полушубки долго мерещиться не могут. Так оно и было. Когда он отважился снова посмотреть вниз, от якутов остался только стойкий аромат свежевыпитого «Менделеева».

Очутившись внутри, Потрошиловы похитили со стены схему пожарной эвакуации. Упускать брата из виду было нельзя.

— Однако, большая яранга, — оценил масштаб поисков Сократ.

— Найдем, — успокоил его Диоген, — главное, чтобы он нас не заметил. Пройдем каждый этаж и найдем.

Якуты поднялись с четверенек и начали прочесывать больницу. Брат Потрошилов не мог затеряться среди Всех Святых. Он оставлял следы.

Мокрый капитан милиции источал запах, чуждый лечебному учреждению. От него пахло застенками КПЗ, казематами 108-го отделения милиции, а также водкой и шпротами. Клим вошел в ординаторскую и принюхался. Диссонанс был налицо. Гармония ароматов прокисшего пенициллина, гнойных ран и содержимого больничных суден рушилась. Распутин подозрительно ткнул пальцем в сырой китель Алика. На пол упали серые милицейские капли. Чужеродный запах усилился.

— Тебя надо переодеть, — заявил доктор, — у нас так не пахнут.

Альберт Степанович наморщил нос. После литра «Менделеева» обоняние увяло. «Да-а, теперь я не ищейка», — печально подумал сыщик.

Щедрой рукой Клим зачерпнул из шкафа ворох операционных костюмов. Целых два. Белый и зеленый.

— Выбирай! — предложил он другу.

Потрошилов с любопытством осмотрел гардероб. На зеленой хирургической рубашке опытный глаз тонко подметил обильные пятна бурого цвета, похожие на…

— Портвейн? — с робкой надеждой спросил Алик.

— Кровь! — зловещим шепотом ответил Клим, и неожиданно захохотал.

«Менделеев» активно попросился на выход. Потрошилов судорожно сглотнул. Клим с сожалением вернул испачканный костюм на место.

— Надевай чистый, — скомандовал он, с головой исчезая в шкафу.

Когда Распутин вылез, Алик уже стоял в облике хирурга. Рукава и штанины были подвернуты в три оборота. Клим со стуком водрузил на стол бутылку виски.

— «Блэк Джек»! — гордо объявил он.

— Ай эм э доктэ! — не менее гордо ответил Потрошилов.

В тон ему громко чавкнули промокшие милицейские ботинки. За что и были заменены на тапки. В плане обуви ничего похожего на потрошиловский размер у Клима не нашлось. Только белые шлепанцы врача-консультанта Инны Георгиевны. Зато вышло в цвет.

— И на какого доктора я похож? — с интересом рассматривая себя в кривое зеркало над раковиной, спросил Алик.

Клим честно попытался сфокусировать взгляд. Потрошилов с закатанными рукавами и штанинами смотрелся жутковато.

— Менгеле, — ответил хирург правду, только правду и ничего… хорошего в такой прямолинейности, в общем-то, нет.

— Выпьем? — огорченно спросил Алик.

Еще вчера подобные слова, не говоря уже о действиях, он мог произнести только по решению суда. Тем более воплотить.

— Могу! — твердо сказал Распутин.

И они «уипили уиски». Как должны бы говорить англичане. «Блэк Джек» проскользнул без закуски. Три раза. И все три удачно. Алик покрутил головой. В организме происходили изменения. Ему явно чего-то не хватало.

— А в гости сюда никто не заходит? — тонко намекнул он.

— Пей спокойно, — небрежно отмахнулся Клим.

Периодически на хирургию с инспекцией заглядывал главврач Крумпель. Но на такой случай имелась договоренность с дежурной сестрой. Их бы предупредили заранее.

— Может, тогда мы куда-нибудь сходим? — сделал еще одну попытку Алик.

Потрошилову хотелось перемен. Как интеллигентный человек он не мог сформулировать четко, каких. Но хотелось сильно. Папины гены требовали. Клим туманных намеков не понимал. Ему нужно было выговориться.

— Понимаешь, друг, — начал он долгую застольную беседу, — мы, хирурги, — портные из материала заказчика,..

Альберт Степанович замер на вдохе. Откровение Распутина заслуживало того, чтобы его запомнить. Он наморщил лоб и постарался. Крылатая фраза вошла в Потрошилова, отпечатавшись почти дословно где-то в глубине полушарий.

— Мы, хирурги, и с женщинами так. Знаешь, сколько у нас в больнице женщин? Возьмем, например, Люду.

— Не возьмем, — неожиданно возразил Алик, — она точно против!

— Против кого? — удивился Клим.

— Против нас!

— Пожалуй, — согласился Распутин, потрясенный мудростью друга.

Они снова выпили. Причем Клим — экстремально. Стакан без содовой. Виски оказало на него положительное действие. То есть положило на диван. Оттуда доктор ощутил себя полиглотом. Удобно устроившись головой на деревянной спинке, он без труда перевел надпись на бутылке.

— Черный Джек! — Клим многозначительно всхрапнул. — Сделал свое черное дело!

Стресс, ночь на скамейке под дождем и полтора литра спиртного сломили Распутина. Он прикрыл глаза и спрятался от проблем и забот на пятьдесят процентов. То есть — он их видеть перестал. Могучее тело доктора содрогнулось. Ординаторскую огласил богатырский храп.

На крыльце специального выхода больницы имени Всех Святых топтался человек. На город на двигалась ночь. Одинокие девушки либо спешили домой, перебежками от остановок общественного транспорта, либо застыли на обочинах проспектов. В зависимости от профессии. Народ потянулся к ларькам на вечернее пиво, В малогабаритных квартирах двенадцать телепрограмм открыли стрельбу по плохим американским парням, интеллектуально развлекая нацию. Человек у больницы стоял в одиночестве и темноте. Он ждал.

Черный микроавтобус с московскими номерами подъехал почти бесшумно. Иосиф Моисеевич Крумпель влез в круг света неоновых фар, мелко кивая в знак приветствия. Номенклатурное брюшко подпрыгивало в такт движениям головы. Таких гостей главврач еще не встречал. Поэтому опасливо косил глазами по сторонам. По его мнению, следом мог явиться и губернатор, и министр здравоохранения. Что там министр! Мог даже лично районный прокурор, товарищ Чанахия.