11

На совещании у полковника Манова капитан Ковачев изложил свою версию, основанную на трех основных моментах:

1. Указание Петра Тошкова хранить вакцину в непригодных условиях.

2. Поездка Петра Тошкова без пропуска в Триград и его встреча с Ракипом Колибаровым за два дня до начала эпизоотии.

3. Покупка туристской карты и нанесение на нее маршрута София-Триград, имя Ракипа Колибарова на полях карты, написанное рукой Венцеслава под диктовку Петра Тошкова.

Знакомство с иностранцами в Боровце само по себе не вызывало бы подозрений — с каждым может произойти такая встреча и случайный разговор. Но встреча с иностранцами, высланными впоследствии как «персона нон-грата», в сочетании со встречами с Ракипом Колибаровым и скомпрометированным фельдфебелем из Сливницы переходила уже в разряд сомнительных случаев, которые, бесспорно, вызывают подозрения.

И в отношении Венцеслава Рашкова гипотеза капитана Ковачева была неплохо обоснована. Капитан мотивировал его самоубийство рядом бесспорных и очевидных фактов:

1. Соучастие в порче вакцины.

2. Раскрытие вредительства.

3. Провал подготовляемого бегства за границу.

4. Неминуемый арест.

Все это, по мнению капитана Ковачева, вполне объясняло безвыходность положения и отчаяние Рашкова, которые в конечном счете привели молодого человека к самоубийству.

Аввакум Захов не выступил с вполне законченной гипотезой. Он высказал лишь предположение, что Венцеслав Рашков не покончил с собой, а был убит, и выдвинул контртезис, что доктор Петр Тошков не имеет никакого отношения к диверсии.

Какие были у Аввакума основания столь решительно возражать против главных положений версии капитана Ковачева? Его личное знакомство с доктором и Венцеславом Рашковым? Но он был знаком с ними не более двух месяцев и время, проведенное в компании с ними, не превышало сорока часов, то есть двух суток? Конечно, в своей работе Аввакум всегда придавал большое значение собственным впечатлениям о людях. Так, например, первое впечатление о Сояне Ичеренском породило и первое сомнение — явный гурман и выпивоха, он был весьма сдержан и умерен в компании; властный и нетерпимый к подтруниванию, этот человек с его львиной головой, резким «начальническим» голосом и холодно-расчетливыми глазами вовсе не походил на сентиментального человека, лирическое героя. Поэтому его сочувственные вздохи по арестованному учителю Методию Парашкевову казались преувеличенными, малосущественными. Это было явно не в его характере. И наметанный глаз Аввакума сразу же подал сигнал «Внимание!», когда геолог стал снова вздыхать, но теперь уже о жене. Она жила в Пловдиве, в двухстах километрах от Момчиилова. Ичеренскии сам завел разговор о ней и, хотя его никто не спрашивал, стал рассказывать, как он каждую субботу приезжает к ней, в том числе и в ту субботу, когда стряслась вся эта непонятная история в Момчилове. Каждую субботу, как молодой влюбленный? Но Ичеренский был в годах и не походил на сгорающего от страсти мужчину. Трудно было поверить, что уже не молодой, остепенившийся человек бросит вдруг и службу и веселую компанию и ради супружеской ночи будет трястись двести километров на мотоцикле по горным дорогам. Это было непохоже на него. Аввакум был знаком с ним совсем мало, но был уже уверен, что вздохи Ичеренского по тоскующей супруге ведут лишь к одной цели — навязыванию бесспорного алиби. Но зачем ему надо было упорно выпячивать свое отсутствие именно в ночь накануне происшествия? Ведь его никто ни в чем не подозревал?

Таким образом, первое впечатление вызвало у Аввакума и первое сомнение.

Но в его методе расследования субъективные впечатления всегда играли второстепенную роль. Скептик по природе, ставший еще более скептичным из-за частых столкновений с мерзостями жизни, он постепенно начал смотреть на людей сквозь темные очки. Он соприкасался с преступным миром, где политическое предательство и моральное падение шли рука об руку. Предатели типа Ичеренскою, которые спали со своими сестрами, не представляли ничего исключительного в этом мире. Бывали типы и похуже. Грязь там была так непроходима и зловонна, что любой свежий человек, соприкоснувшись с нею, поневоле становился скептиком. И поскольку Аввакум отдавал себе отчет в этом, он обычно опасался, и не без основания, как бы её скептицизм не сказался на объективности его же оценок; он знал, например, и в этом был убежден абсолютно, что большинство людей не подлецы и не могут стать подлецами. Однако в мире, с которым ему приходилось сталкиваться, он постоянно имел возможность наблюдать, как таланту сопутствует подлость. Боян Ичеренскии был талантливым геологом, но талант не помешал ему стать предателем. В моральном отношении Виктория Ичеренская была для всех безупречной, но тем не менее стала сожительницей своего брата. Да, Аввакум был твердо убежден, что большинство людей — честные, и все же, несмотря на всю бесспорность этой истины, скептицизм пускал все более глубокие корни в его душе. И хотя у него еще не было промахов в работе, он подчас опасался за объективность своих оценок людей, особенно когда эти оценки основывались только на личных впечатлениях.

На совещании у полковника Манова он высказал убеждение, что Венцеслав Рашков был убит. И, действительно, каждый, кто близко знал покойного, сказал бы то же самое. С какой стати наложит на себя руки веселый и жизнерадостный человек, которому всегда и во всем, кроме, пожалуй «спортлото», так везло? Но из-за тотализатора у нас никто еще не кончал жизнь самоубийством. Аввакум знал и другие стороны характера Венцеслава: он был дисциплинированным и исполнительным работником. Такие люди, как Рашков, бесхитростные, легкомысленные, с весьма ограниченным кругом интересов, не самоубиваются, даже когда узнают, что любимая изменила или ушла с другим. Они быстро находят замену, снова смеются как ни в чем не бывало ходят на матчи и играют в «спортлото». Исходя из своих личных впечатлений о Венцеславе, Аввакум мог со всей решительностью заявить: самоубийство исключается! Но к такому выводу Аввакум пришел бы, даже если б никогда не встречался с Венцеславом. Поэтому свои личные впечатления о Венцеславе Аввакум оставил «про запас» в укромном уголке сознания.

В том, что Венцеслав не отравился, а был отравлен, Аввакум убедился сразу же после непосредственного изучения деталей обстановки на месте происшествия. Даже если бы происхождение найденных в бумажнике восьми тысяч левов не было установлено и оставалось бы сомнительным, это ничуть не поколебало бы убеждения Аввакума. Внимательное же изучение места происшествия убедило его в том, что молодой человек был убит и что в гипотезе капитана Ковачева нет ни грана истины.

Что касается главного обвиняемого — доктора Петра Тошкова, Аввакум тоже высказал прямо противоположное мнение: он вне подозрений. Аввакум решительно вычеркнул его имя из списка возможных обвиняемых. На совещании у полковника Манова капитан Ковачев выдвинул кучу обвинений против доктора, причем некоторые из них обосновал как будто бы неопровержимыми фактами. Любой на месте Аввакума серьезно призадумался бы, узнав о встречах доктора со скомпрометированными иностранцами, с подозрительными личностями, вроде Ракипа Колибарова и фельдфебеля из Сливницы. Одна лишь недозволенная поездка Тошкова в Триградское ущелье за два дня до вспышки эпизоотии ящура в этом районе давала основания для серьезных подозрений. Аввакум ничего не знал об этих похождениях доктора и даже не поинтересовался его биографией. Впервые за последние годы он сдружился с человеком, не ознакомившись предварительно с его прошлым. И тем не менее он, не опровергнув ни одного обвинения, связанного с сомнительными знакомствами и странствованиями доктора, грудью встал на его защиту.

Такой способ действий напоминал игру в жмурки, столь обычную в тех сочинениях, где автора вывозит пресловутый «интуитивный дар» детектива. Но Аввакум никогда не играл вслепую и в своей практике признавал только одну «интуицию» — умение наблюдать.

Чтобы понять, почему Аввакум так смело атаковал версию капитана Ковачева, надо мысленно вернуться к событиям двадцать седьмого августа. Тогда Ковачев спросил доктора Аврамова, содержат ли обнаруженные в кабинете Венцеслава графин и стакан следы цианистого калия. Он хотел знать, можно ли приобщить эти предметы к делу в качестве вещественного доказательства. Доктор Аврамов исследовал сначала воду, а затем стакан и дал отрицательный ответ. Ни в воде, ни в стакане не оказалось никаких следов цианистого калия. Капитан Ковачев перестал интересоваться этими предметами, поскольку они не могли служить уликами.

Когда Аввакум только приступал к осмотру места происшествия, он, конечно, обратил внимание и на графин и на стакан. Он знал и цвет и запах цианистых соединений, и ему было нетрудно установить, что их нет ни в воде, ни в стакане. Но в отличие от капитана Ковачева Аввакум не ограничился поисками очевидных следов. Каждый предмет несет на себе множество следов, и, если хотя бы один подскажет нечто интересное, поиски оправдывают себя.

Итак, в стакане не оказалось следов цианистого калия. Но о чем говорила его кромка, соприкасающаяся при питье с губами? Изгибы верхней и нижней губы индивидуальны для каждого человека, различна и структура кожи, и угол смыкания губ — он зависит от величины рта. По углу смыкания можно судить о форме лица: у круглолицых рот бывает шире, у скуластых — уже. Угол смыкания губ у широкого рта более острый, а у маленького — приближается к прямому. Следовательно, по величине этого угла можно приблизительно судить о форме лица. Обо всем этом могла рассказать изогнутая кромка стакана, если, конечно, на ней остались какие-то следы.

Но и внешняя часть стакана могла рассказать многое. Когда человек пьет, он обычно держит стакан тремя пальцами, причем упираясь большим пальцем против среднего и указательного. И, так как отпечатки пальцев индивидуальны и неповторимы, каждый пьющий из стакана оставляет на нем свою «визитную карточку».

Конечно, если стакан моют после употребления, то следов не остается. Но в противном случае на стенках его остается столько следов, что разобраться в них не под силу самому опытному дактилоскописту.

Со слов Кынчо Настева — человечка в синем халате — Аввакум знал, что в тот день никто из посторонних не входил в кабинет Венцеслава. Значит, стаканом пользовался только Венцеслав и другие следы мог оставить лишь некто, проникший в окно между десятью и одиннадцатью часами утра.

Так рассуждал Аввакум, рассматривая стакан.

Вначале ему показалось, что стекло одинаково прозрачно со всех сторон. Аввакум раскрыл лупу и, держа стакан за донышко, начал просматривать его на свет. На стенках ясно проступили следы от большого пальца, а вокруг него — несколько пятен, похожих на следы пальцев, но без извилин. Сравнивая оба типа пятен, Аввакум пришел к выводу, что их оставили два человека. За стакан бралась крупная рука с массивными пальцами. Очевидно, то были пальцы Венцеслава. Но к стеклу прикасались и другие руки — маленькие, с тонкими, хрупкими пальцами.

Меньшие пятна напоминали своей продолговатой, узкой формой женские пальцы, обтянутые тонкой летней перчаткой.

Вот к каким выводом привел осмотр стакана.

Первые выводы неизбежно наталкивали мысль на дальнейшие поиски следов. Неизвестная женщина вряд ли брала стакан из любопытства. У стаканов только одно предназначение — пить из них. А когда из стакана пьет женщина, на его крае неминуемо остаются хотя бы ничтожные следы губной помады.

Аввакум поднес лупу к кромке стакана, и глаза его загорелись от радости. Он не обманулся в своих предположениях. На кромке снаружи отчетливее, чем изнутри, виднелись следы губной помады. По расположению отпечатков можно было заключить, что угол смыкания губ широкий, близкий к прямому и, следовательно, у неизвестной женщины лицо удлиненное, а не округлое.

Это было очень важное открытие, и, не будь перед Аввакумом безжизненного тела Веннеслава. он по привычке присвистнул бы. Он повертел стакан в руках, и в глазах его вспыхну то у удивление: против первого пятна помады расположилось еще одно — той же формы и величины, но более яркое — оказывается, незнакомка дважды и в разное время пила воду.

На первый взгляд этот факт выглядел заурядным, лишенным какой бы то ни было загадочности. Но Аввакум задумался: значит, неизвестная посетительница явилась сюда тайком после десяти часов утра и так же тайком удалилась, не пробыв и часа; разговор с Венцеславом занял у нее не более получаса. За это время она дважды пила воду, и притом с перерывом. Допустим, что первый раз она пила, чтобы утолить жажду, хотя обычно женщины не пьют по утрам воду. А второй раз? Тут уж, видимо, дело обстояло не вполне обычно.

В чем состояла эта «необычность», должны были рассказать другие следы: пятно на ковре, отпечатки на окне и на траве заброшенного двора. У них был свой язык, и Аввакум хорошо понимал его.

Аввакум вышел из здания склада с вполне сложившимися и немаловажными впечатлениями. Он узнал самое главное, о чем не подозревал капитан Ковачев: что в начале одиннадцатою неизвестная женщина влезла через окно в кабинет Венцсслава Рашкоза, пробыла там, не снимая перчаток, около получаса, дважды пила воду и ушла тем же путем, пробравшись через заброшенный двор на улицу. Он узнал и некоторые отличительные черты неизвестной. Это была брюнетка, среднего роста, с небольшой ступней и длинными, тонкими пальцами рук. У нее продолговатое лицо с небольшими упругими губами, накрашенными ярко-красной помадой. На ногах остроносые сандалеты. Царапина на стене под окном сделана обувью с острым носком. Расстояние между шагами говорило о том, что женщина среднего роста. Отпечатки пальцев на стакане и на подоконнике свидетельствовали о руке с тонкими, длинными пальцами. Пятна губной помады характеризовали строение рта, а рот косвенным путем определял вероятную форму лица. Ярко-красный цвет помады обычно предпочитают брюнетки.

И еще кое-что удалось выяснить Аввакуму. Незнакомка была не старше сорока и не моложе тридцати лет. У нее были длинные крепкие ноги, и она не занималась физическим трудом. Женщина старше сорока лет, да еще с более короткими ногами не смогла бы перемахнуть через окно. не коснувшись руками подоконника. По виду утоптанной травы можно было судить о приблизительном весе незнакомки — между шестьюдесятью и шестьюдесятью пятью килограммами. Женщины среднего роста моложе тридцати лет обычно не достигают такого веса. А тонкие, хрупкие пальцы бывают только у женщин, не занимающихся физическим трудом.

Довольный собой, Аввакум бодро шагал по раскаленному от солнца тротуару. Он уже не жалел о заброшенных гидриях — пусть подождут! Предстояла интересная, напряженная, трудная игра.

Он не заметил, как пришел домой. Обычно, идя по улице, он заглядывался на прохожих, изучал их лица, походку, одежду. Старался отгадать их мысли, душевное состояние, черты характера, словно пытаясь заглушить какой-то внутренний неутолимый голод. Без этого развлечения он чувствовал себя усталым, в душу закрадывалась тоска, и тогда он брался за решение интегральных уравнений или же вспоминал о ресторанчике с курносой хохотушкой официанткой, а иногда уединялся на весь день в мастерской.

На этот раз он был в приподнятом настроении. Бегом поднялся по лестнице, приветливо улыбнулся хозяйке, но против обыкновения не задержался, чтобы поговорить с ней о погоде, ревматизме, о целебных свойствах чеснока. Он сразу же прошел к себе в комнату, распахнул окна и вздохнул полной грудью.

Половину комнаты занимали полки с книгами, а на другой стояла тахта, письменный стол и старинный дубовый, окованный железом сундучок. На столе несколько луп, старинный кувшинчик с дюжиной цветных карандашей, кисет с табаком, логарифмическая линейка, терракотовые черепки, заменяющие ему пепельницы.

Не раздеваясь, Аввакум сел за стол, вынул из ящика новый альбом, открыл его и принялся торопливо рисовать. Минут через пятнадцать на белом листе возникла фигура женщины — мягких округлых форм, с высокой грудью, широкоплечей, но стройной. Вырисовывались упругие чувственные губы, полуприкрытые длинными изогнутыми ресницами глаза, свисающие на лоб черные вьющиеся пряди волос, нежные, тонкие пальцы. Яркое летнее платье обтягивало высокие бедра и тонкую талию,, а на ногах были белые остроносые сандалеты.

Он подержал рисунок перед глазами. Вдруг рука у неё дрогнула, меж бровей пролегла глубокая складка. Он шумно вздохнул, отбросил альбом и, закурив сигарету, с понурым видом зашагал по комнате.

Рисунок напоминал хорошо знакомую женщину, которая в последнее время заняла особое место в его жизни. Сходство было поразительное.

С трудом отделавшись от этой навязчивой мысли, Аввакум вынул записную книжку и отяжелевшей рукой стал набрасывать план действий на вторую половину дня:

1. Проверить вакцину. Установить, утратила ли она свое иммунное Действие и насколько.

2. Просмотреть переписку между складом и Центром. Выявить, кто и когда дал указание хранить вакцину при высокой температуре и на свету.

3. Выяснить происхождение восьми тысяч левов, найденных в бумажнике Венцеслава Рашкова.

4. Дать на анализ вырезанную из ковра полоску.

5. Исследовать и сфотографировать отпечатки пальцев на стенках стакана.