Нахмурившись, она обводила взглядом класс, силясь понять причину такого странного поведения, и тут ее осенило.

— А где Элизабет-Энн? — тихо спросила она.

Ответом ей было гробовое молчание.

— Так где же она? — повторила вопрос учительница.

Дети не отвечали, украдкой переглядываясь. Мисс Велкер взяла линейку и вдруг с силой ударила по столу. Раздался оглушительный треск.

Класс вскочил.

— Чтобы ни звука я не слышала, — угрожающе выставив перед собой линейку, резко бросила мисс Велкер. — Всем понятно?

Никто не рискнул ответить.

— Я спрашиваю, вам по-нят-но? — раздельно повторила она.

— Да, мисс Велкер, — раздался дружный хор.

— Не забудьте, что я сказала, — предупредила мисс Велкер и быстро вышла из класса.

Во дворе она огляделась, затем побежала за школу. Элизабет-Энн лежала на земле рядом с осликом. Мисс Велкер бросилась к девочке. При виде нее она содрогнулась от жалости. Колени Элизабет-Энн, все в ссадинах, кровоточили, глаза были все еще закрыты повязкой. Девочку стошнило: все платье и губы ее были перепачканы.

— Ну-ну, успокойся, Элизабет-Энн, все хорошо. Все будет хорошо, — приговаривала мисс Вел-кер, осторожно снимая повязку и помогая девочке подняться. Они медленно пошли к школе. Переступив порог, учительница откашлялась.

Класс как по команде подернулся и застыл, глядя на мисс Велкер.

— Кому-то все это, может быть, и кажется смешным, — с тихой яростью произнесла мисс Велкер, — но я другого мнения. Сейчас я уйду, а вы будете сидеть здесь и дожидаться моего возвращения. Предоставляю вам возможность обсудить случившееся и решить, стоило ли все это затевать. Начиная с сегодняшнего дня в течение четырех недель все будут лишены перемены, далее, ежедневно после уроков вы будете на час оставаться в школе и убирать класс и двор. Всем понятно?

Стояла такая тишина, что, упади в эту минуту иголка, все бы это услышали.

Мисс Велкер глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

— Дженифер! — Ее голос словно расколол оглушающую тишину.

Дженни вскочила с виноватым видом, лицо ее стало серым от страха.

— Подойди ко мне! — Голос учительницы смягчился. — Мы отведем Элизабет-Энн домой.

Дженни с большим трудом удалось скрыть облегчение, которое она почувствовала. Стараясь не встречаться глазами с осуждающими взглядами одноклассников, она торопливо прошла в конец класса, словно спасаясь бегством. Она прекрасно понимала, что жестокая затея целиком на ее совести. Класс наказан из-за нее, а значит, все могли ополчиться против нее.

По дороге домой Дженни спросила мисс Велкер, невинно глядя ей в глаза:

— А что случилось?

— Дети отвратительно и жестоко подшутили над Элизабет-Энн, — ответила учительница, глядя на Дженни.

— Они причинили ей боль?

— Чтобы оскорбить и унизить, есть много способов. Боюсь, мне придется посоветовать твоей тете некоторое время не посылать Элизабет-Энн в школу. — Мисс Велкер помолчала и добавила: — Я рада, что ты в этом не участвовала.

Дженни с трудом подавила улыбку.

— Я все равно чувствую себя виноватой, — сказала она тихо. — Меня тоже следует наказать.

— За что же? — удивилась мисс Велкер.

— Мне нужно было присматривать за Элизабет-Энн, а я думала только об арифметике, — по-тупясь, проговорила Дженни.

Мисс Велкер была скупа на улыбки, но слова Дженни заставили ее улыбнуться.

— Вы благородная маленькая леди, Дженифер Сью Клауни, и я горжусь вами. Думаю, что тетя будет того же мнения.

— Спасибо, мисс Велкер, — просияла Дженни.

Услышав слова учительницы, Элизабет-Энн вырвала свою руку и побежала вперед, оставив мисс Велкер в полном недоумении о причине, заставившей ее так поступить.

На календаре было 16 декабря.

В вагоне поезда, который несся сквозь ночь мимо заснеженных холмов Пенсильвании, вместе с мужем ехала Аманда Грабб. Сидела она подчеркнуто прямо, молчаливо наблюдая через окно за пучками красных искр, проносившимися мимо ее бледного отражения. О чем-то своем стучали колеса, на стыках вагон раскачивался и гремел.

Когда ей наскучило смотреть на свое отражение в окне, она села посвободнее и принялась развязывать матерчатую сумочку. Дернув за шнурок, она достала письмо, которое от частого чтения уже потерлось на сгибах. Стиль письма, четкий, ясный и даже несколько суховатый, говорил о нежелании автора тратить время на пустяки.

Аманда, наверное, в сотый раз перечитала письмо.

«Квебек, штат Техас

Вторник, 12 сентября 1901 года

Уважаемая мисс Элспет Гросс!

Настоящим письмом сообщаю Вам, что владелец цирка мистер Забо Гросс и его жена стали жертвами трагического происшествия. Оставшаяся в живых их шестилетняя дочь Элизабет-Энн находится на моем попечении. Как мне сообщили, Вы являетесь ее ближайшей родственницей. Поскольку я не располагаю сведениями о других родственниках, не могли бы Вы, будь на то возможность, прислать за ней или приехать в Квебек. Если Вы знаете других, более близких родственников, поставьте их в известность или уведомите меня об этом.

С уважением, мисс Эленда Ханна Клауни».

— Опять перечитываешь? — спросил Безил.

Аманда сдержанно кивнула. Аккуратно сложив листок, она положила его в конверт, опустила его в сумочку и затянула шнурок.

— Безил… — медленно начала Аманда.

— В чем дело? — Голос мужа звучал сухо и отрывисто.

Она взглянула на сумочку, лежавшую у нее на коленях, потом подняла голову и посмотрела на Безила. Во внешности его было мало привлекательного: жилистая шея, выпирающий кадык, круглые очки в оправе. Он был худ, имел вид неприветливый и суровый.

— Может быть, этот план неудачный? — робко заметила Аманда.

— Что намечено, то и будет сделано, и уже поздно что-либо менять, — отрезал Безил, прищурив бесцветные глаза.

Аманда вновь почувствовала, как внутри у нее все болезненно сжалось. Она закусила пухлую губу и закрыла глаза. Как устала она от постоянных обманов! Как надоело ей снова и снова выуживать у людей деньги, а потом поспешно скрываться под покровом ночи! Уже не хватало сил жить в постоянном страхе перед разоблачением. Если бы только дела пошли так, как они рассчитывали вначале: несколько махинаций — и кругленькая сумма на покупку фермы у них в кармане. Но все было не так просто. Их жертвы оказывались ненамного богаче, а чаще и беднее, чем они с Безилом.

Аманда боялась, что в один прекрасный день их жульничество раскроют и им придется отвечать перед законом.

Давно пора оставить это занятие. Она устала убегать, только убегать и жить в страхе. Хуже того — ее стали одолевать угрызения совести.

Особенно раскаяние жгло ее теперь, когда их жертвой предстояло стать сироте. Аманда не знала, каким образом Безил завладел письмом Эленды Ханны Клауни к Элспет Гросс, но тем не менее оно оказалось у него в руках. Когда он показал ей письмо, глаза у него горели от жадности. Аманда слишком хорошо знала этот взгляд, Она торопливо взглянула на письмо, но ничего не смогла разобрать, так как он все время им размахивал.

— Цирк, — прошептал Безил и холодно улыбнулся, — сколько раз я повторял тебе, что рано или поздно мы сорвем большой куш.

— О чем это ты? — удивилась Аманда.

— Вот, сама посмотри. Не знаю, кто такая Элизабет-Энн, но она хозяйка цирка.

Аманда выхватила листок у мужа, пробежала его глазами, затем вернула письмо Безилу. От охватившего ее радостного возбуждения не осталось и следа.

— Там об этом ничего не сказано, — поправила мужа Аманда сразу поскучневшим голосом. — В письме говорится, что остался ребенок, отец которого имел цирк.

— А это значит, что цирк есть, — раздраженно настаивал Безил. — А девочка наследница. Ты хоть представляешь себе, сколько получает в неделю хозяин цирка? Вот что я тебе скажу: надо еще раз напоследок тряхнуть эту миссис Краудер и подаваться в Техас.

— Нет, Безил! Миссис Краудер такая милая женщина. Мы не можем так с ней поступить!

— Что-то раньше ты этого не говорила. — Глаза Безила зло сощурились.

— Раньше я ее совсем не знала, — страдальчески заломила руки Аманда. — Теперь мы ближе познакомились, и я ей понравилась.

— А если она узнает, что акции серебряных рудников, которые мы ей всучили, — пустые бумажки? Как тогда она станет к тебе относиться?

Аманда промолчала.

— Мы продадим ей еще пятьсот акций, — подвел итог сказанному Безил. — Вырученных денег нам хватит на дорогу до Техаса и еще немного останется.

Аманде стало не по себе. Акции были фальшивые. Рудничной компании не существовало. Рудник был, хотя его уже давно закрыли. Там и грамма серебра не осталось, Безил просто отпечатал сертификаты акционеров, и в течение года они продавали в разных местах по нескольку акций, но никогда по пятьсот за один раз. Такой большой пакет акций мог привлечь слишком пристальное внимание к заброшенной шахте. Началось бы расследование.

Расследование. От одной мысли об этом Аманду бросало в дрожь. Сначала она ничего не имела против. Их занятие представлялось ей чем-то безобидным, вроде игры. В то время она еще не сознавала, что Безила следует опасаться. Она украдкой взглянула на мужа и непроизвольно передернула плечами. Теперь-то ей было ясно, почему она обманулась. Не только ее, всех вводила в заблуждение его внешность: сухопарый, молчаливый, строгий на вид мужчина, он ничем не походил на мошенника. Безил никогда не одевался по моде, не говорил излишне красиво и гладко. В конечном итоге он больше всего напоминал сурового проповедника, честного и простого, заслуживающего полного доверия, как государственный флаг или домашний пирог. А поскольку он выглядел абсолютно честным, его всегда таким и считали. Люди сразу доверялись Безилу, как и она в свое время. Когда же доверчивые простаки сознавали свою ошибку, было уже поздно. Они только лишний раз убеждались в истине, что внешность обманчива.

У Аманды Грабб, полной и розовощекой, с грубоватым лицом, характер был замкнутый, темные глаза смотрели беспокойно. Держалась она чопорно, подчеркнуто благопристойно, скрывая все за маской простодушия. И одежда на ней была тоже простая: серое платье, в каких обычно путешествуют странницы, накрахмаленный капор. Но вот пухлые руки никак не соответствовали облику женщины-труженицы, который стремилась создать Аманда.

Поймав на себе взгляд мужа, миссис Грабб быстро отвела глаза в сторону. Ей стало все чаще казаться, что он читает ее мысли. Только не это. Только бы не навлечь на себя его гнев. Уже несколько раз Безил избивал ее, и очень сильно.

Когда в ее жизни наступил перелом к худшему? Восемь лет назад она встретила Безила, и все эти годы они только и делали, что занимались махинациями и заметали следы.

Как и раньше, им пришлось поторопиться с отъездом из Йорка. Правда, особых затруднений спешка не вызвала, они всегда были готовы к неожиданному отъезду. Даже чемоданы распаковывали не полностью. Этому научил их урок в Балтиморе, когда уезжать пришлось в спешке, бросив все вещи. Теперь они не обременяли себя ничем лишним, довольствуясь самым необходимым. «Да, тогда едва удалось унести ноги». При этом воспоминании у Аманды и сейчас все холодело внутри. «Господи, — думала она, — разве я знала, что жизнь так сложится. Скольких людей лишили мы сбережений. Теперь Безил собирался обобрать ребенка. Мне придется выдавать себя за какую-то Элспет Гросс только ради того, чтобы стать опекуном осиротевшей девочки и обманом завладеть ее цирком».

Почему же так сложилась жизнь?

Звуки бешеной мелодии каллиопы[2], казалось, сведут ее с ума. Ночной кошмар продолжался, все тот же. Всегда один и тот же жуткий сон… о пожаре в цирке…

Она видела себя на трапеции, здесь же был и отец. Он тоже стоял на трапеции: кожа на его лице была покрыта волдырями и частично обуглилась, кое-где проглядывали кости черепа. Опоры шатра рушились и падали в черную бездну, может быть, в саму преисподнюю. Время от времени внизу под ней проплывали чередой силуэты Хейзи, Голиафа и других артистов. Над ней нависало неправдоподобно красное, словно опаленное огнем небо — сущий ад, где не было места ничему живому.

И отделяла-то ее от адского пламени только эта трапеция, прикрепленная к обуглившимся опорам шатра. Каждый раз, когда она или Забо перелетали от трапеции к трапеции, опоры под их тяжестью угрожающе дрожали и скрипели, словно хрупкие стеклянные нити, готовые в любую минуту обломиться.

Целую вечность летела она к следующей трапеции, с ужасом думая, что ослабевшие, обожженные руки не удержат ее и тогда она рухнет в бездонную пропасть.

Знакомое лицо отца исказилось, вселяя невообразимый ужас, потом стало как бы крошиться, обнажая обгоревший череп.

Элизабет-Энн силилась закричать, но не могла издать ни звука. И в следующую секунду языки неистового пламени охватили ее, пронзив тело нестерпимой болью…

Элизабет-Энн проснулась, дрожа всем телом, в глазах ее застыл ужас.

Приходя в себя, она стала осматриваться. Возбуждение постепенно спадало, ночной кошмар отступил. Она в доме у тети, и все хорошо.

В доме было темно и тихо, девочка поняла, что все еще спят. Только ветер свистел за окном, и в доме что-то сухо потрескивало. Элизабет-Энн боялась просыпаться раньше всех, ее пугали незнакомые звуки ночи. Хорошо было просыпаться тогда, когда уже слышались быстрые шаги по лестнице, приглушенные голоса, скрип отодвигаемых стульев. Но в этот ранний час безмолвия с ней были лишь запахи: старой древесины, плесени, свежий запах белья, стойкий аромат лекарственных трав. Душными волнами накатывался он сверху, где под потолком вверх корнями были развешены для просушки самые разные растения.

Элизабет-Энн потянула носом воздух и медленно села в постели, пугливо озираясь широко раскрытыми глазами. Сквозь неплотно задернутые занавески в комнату пробивался серебристый лунный свет, обозначая контуры предметов. Стояла зима, свет луны был холоден как лед, однако это и приносило успокоение. Теплый солнечный свет, багряные зори и пылающие закаты — все это тревожило, лишний раз напоминая о…

Элизабет-Энн проглотила подкативший к горлу ком и постаралась отогнать воспоминания. Но во рту было сухо, и дышалось тяжело, а память цепко хранила прошлое. Этот кошмар никогда не покидал ее, готовый в любую минуту вырваться наружу и предстать перед ее глазами. Достаточно было любой случайности, совпадения, чтобы оживить страшные видения.

Девочка, потянулась к столику, на котором стоял оставленный тетей стакан из толстого зеленого стекла. В нем была вода. Крепко сжимая стакан обеими руками, Элизабет-Энн сделала маленький глоток. Стекло было гладким и приятным на ощупь, а прохладная вода освежала. Облизнув губы, она отставила стакан. Стеганое лоскутное одеяло сползло, и прохладный воздух холодил тело через фланель рубашки.

Девочка поежилась, снова легла и натянула одеяло до подбородка. Некоторое время она лежала, глядя в темный потолок и пытаясь снова уснуть. Она чувствовала себя беспомощной и очень одинокой в этой большой, неуютной комнате, но свободных комнат в доме не было. Тетя хотела поместить ее к Дженни, но та подняла шум, и тетя поселила ее сюда.

— Знаешь, — сказала она тогда, — у всех молодых леди есть своя комната.

Но это была не комната, а настоящая кладовая, где тетя хранила травы, разные продукты, ненужную мебель, вообще все, что не было в ходу. Сложенная мебель в темноте напоминала молчаливых великанов. А спала Элизабет-Энн на огромной кровати с витыми ножками, на комковатом тюфяке. Давно, когда дом только построили, стены этой комнаты украшали зеленые листья и желтые цветки чертополоха, но со временем краски потускнели, и от былой росписи остались лишь размытые пятна, которые силой ее воображения превращались в колючки, крапиву, разных чудовищ и змей. Нет, жить в кладовке — мало приятного.

Девочка пыталась объяснить тете, что ей страшно здесь, она открывала рот, но не могла вымолвить ни слова.

Вместо слов получился только жуткий сдавленный вопль, который привел тетю в замешательство. В глазах услышавшей его Дженни застыл ужас. После этой неудачи Элизабет-Энн больше не пыталась говорить. Однако тетя не хотела так просто сдаваться. Каждый день в течение получаса она занималась с Элизабет-Энн в гостиной.

— Аааа, — протяжно и медленно произносила тетя, голос ее мелодично звенел. — Теперь ты, Элизабет-Энн, попробуй повторить. Следи за моими губами: аааа.

Девочка сидела на стуле, не отрываясь глядя на тетю.

— Аааа, — снова повторила Эленда. Она показала на свои губы и, плавно взмахивая рукой, словно дирижировала оркестром, несколько раз произнесла: — Аааа, аааа.

Элизабет-Энн послушно сложила губы, но звука у нее не получилось.

Тетя поближе придвинула свой стул, взяла девочку за руки и, глядя ей в глаза, мягко сказала:

— Давай, милая, попробуем еще раз: ааа…

Девочка ответила ей печальным взглядом. Никогда она не чувствовала себя такой несчастной. Она думала только о том, чтобы тетя отказалась от своей затеи.

Для себя Элизабет-Энн решила, что она никогда снова не заговорит, поэтому заниматься с ней бесполезно. Не оттого что она не хочет, просто у нее ничего не получается. Тетя слегка сжала руки девочки и попросила:

— Ну пожалуйста, детка, попробуй еще разок, а?

Элизабет-Энн угрюмо кивнула. Она полюбила тетю с первого дня и теперь очень хотела сделать ей приятное. Ради нее девочка была готова на все. Решительно на все. Но разве тетя не понимала, что она не могла заговорить, что у нее никогда ничего не получится, как бы она ни старалась.

— Аааа, — пропела тетя.

Элизабет-Энн закрыла глаза, нахмурила брови, стараясь сосредоточиться, и глубоко вздохнула. Затем, собрав все силы, открыла рот и напрягла губы. Девочка пыталась выдавить из себя звук, чувствовала, как от усилия заболело горло, но снова ее постигла неудача.

Она хотела произнести хоть какой-то звук, но получился только нечленораздельный клекот. Сломленная этой бесплодной попыткой, девочка обмякла на стуле. Открыв глаза, она беспомощно посмотрела на тетю, думая при этом с горечью: «Ничего у меня не вышло, я снова подвела тетю».

Но Эленда встала и, наклонясь к Элизабет-Энн, обняла ее, ободряюще улыбаясь.

— Все получилось очень хорошо, Элизабет-Энн. Я тобой горжусь. Завтра мы продолжим занятия.

Элизабет-Энн подумала: «Бесполезно».

Наступило двадцать третье декабря. Дождь лил как из ведра. В теплой гостиной Эленда, стоя на верхней ступеньке стремянки и напевая про себя «Ночь молчания», осторожно прикрепляла к рождественской елке последнюю сверкающую гирлянду. Затем, хлопнув в ладоши, как бы подводя итог работе, она спустилась вниз, убрала лестницу в сторону и, отступив на несколько шагов, с удовольствием оглядела наряженное дерево.

Елка была футов шесть высотой и имела форму пирамиды. Венчал дерево ангел — его Эленда сама вырезала из золотистой бумаги и украсила кружевами. Красиво сверкали и переливались серебристые стеклянные шары, которыми Эленда очень дорожила. Легкие белые волосы ангела спускались с ветки на ветку, как снежная лавина. Недоставало только свечей.

Каждый год на Рождество Эленда устраивала для своих квартирантов праздник. Снимали у нее комнаты люди одинокие и овдовевшие, поэтому ей хотелось, чтобы и у них был настоящий праздник. В канун Рождества Эленда зажигала в камине традиционное большое полено, а над камином прикрепляла ветку омелы: так всегда делали в доме у Кромвелей на Бикон-Хилл. Закончив все приготовления, Эленда звонила в колокольчик, и все ее постояльцы спускались в уютную гостиную, где их ждал шведский стол. Угощение состояло из ростбифа, копченого окорока, жареных цыплят и сливового пудинга. Для всех было приготовлено печенье и пунш. После ужина все собирались у рождественской елки, Эленда зажигала свечи, садилась за спинет[3], и все хором пели рождественский гимн.

Но в этом году от свечей нужно было отказаться: они могли напугать Элизабет-Энн. Эленда это прекрасно знала. После пожара в цирке девочка боялась любого пламени.

Часы с маятником, стоявшие на намине, показывали почти одиннадцать. В это время обычно она уже давно была в постели. Назавтра ей предстоял беспокойный день. Придется встать в пять утра, чтобы завернуть подарки, приготовить закуски для шведского стола, навести порядок в доме. Будет еще много разных мелочей, которые вспоминаются в последнюю минуту.

Эленда пересекла комнату и подошла к окну. Раздвинув занавески, она посмотрела на улицу. Ночь была очень темной из-за сильного дождя, от рамы тянуло холодом. В Техасе она никак не могла привыкнуть к рождественской погоде. Как правило, в эти дни было дождливо и холодно, а если и сухо, то все равно холодно. Но никогда не было снежного Рождества. Только пронизывающий до костей холод.

Эленда опустила занавески, обошла гостиную, проверила, погасли ли в камине последние тлевшие угольки, затем, подняв матовые абажуры, погасила лампы. Матовые абажуры она купила тоже ради Элизабет-Энн: так девочка меньше боялась огня ламп.

Последнюю лампу Эленда оставила зажженной и взяла в свою комнату. По дороге она заглянула к девочкам. Дженни мирно спала, уютно свернувшись под ворохом одеял. Эленда поцеловала ее в щеку и вышла, закрыв за собой дверь. Затем она направилась в кладовую, где спала Элизабет-Энн.

Определенно, девочка опять видела страшный сон. Эленда вздохнула и, подойдя к кровати, подняла лампу. Элизабет-Энн металась по постели, была вся в поту. Лоб наморщен, лицо горит, из горла вырываются клокочущие звуки, единственные, которые ей удавалось произнести.

Эленда быстро опустила лампу на тумбочку, наклонилась над кроватью и слегка потрясла девочку за плечо.

— Элизабет-Энн, — позвала она, — Элизабет-Энн!

Девочка вздрогнула и проснулась, в глазах ее застыл страх. Она тотчас села и крепко обхватила Эленду за шею.

Эленда присела на край постели и, крепко прижимая к себе ребенка, поглаживала ее по спине и успокаивающе шептала:

— Успокойся, детка. Это только плохой сон, все будет хорошо. Тетя прогонит дурной сон.

Эленда осторожно разжала руки девочки и снова уложила ее. Глаза Элизабет-Энн, широко раскрытые от страха, казалось, молили:

— Не оставляй меня, прошу, побудь со мной.

Эленда угадала эту немую просьбу. Она ободряюще погладила девочку по щеке, но сама сильно встревожилась. Ночные кошмары преследовали Элизабет-Энн с того самого дня, как Эленда подобрала ее в поле, но в последнее время они стали повторяться значительно чаще. «Возможно… — неуверенно подумала Эленда, — возможно, небольшая доза настойки опия поможет ей спать спокойно, защитит от навязчивых видений. В конце концов, смесь опия и спирта совсем безвредна».

— Я сейчас вернусь, — решительно проговорила Эленда. — Я принесу тебе то, что прогонит страшные сны.

Элизабет-Энн снова села и изо всех сил прижалась к Эленде, чтобы не остаться один на один со своими кошмарами.

— Я только на одну минуту, — уверила ее тетя.

Девочка посмотрела на нее с сомнением, но послушно легла. Эленда вышла из комнаты и скоро вернулась. В руках у нее был пузырек с настойкой опия, который она взяла с полки в кухне. Она капнула из пузырька в чайную ложку.

Девочка слизнула каплю и поморщилась, но остаток ночи спала спокойно. Когда на следующее утро она проснулась, в глазах ее не было больше затравленного выражения.

На следующую ночь кошмары вернулись. Эленда опять дала девочке мизерную дозу, и она крепко уснула. С тех пор каждый вечер перед сном Эленда давала Элизабет-Энн одну-две капли настойки.

Она и не догадывалась, что постепенно приучает девочку к наркотику.

Аманда и Безил в нерешительности стояли перед большим, обитым вагонкой домом. Окна первого этажа были ярко освещены, оттуда доносились звуки пианино и мелодия рождественского гимна. В основном были слышны мужские голоса, низкие и немного фальшивые, но сильный женский голос уверенно вел их за собой.

— Мне все это очень не нравится, — пробормотала Аманда, искоса глянув на мужа. У нее от холода занемели губы и начался насморк. Она вытерла нос рукавом пальто. — Нехорошо все это, Безил, нельзя затевать такое дело, да еще на Рождество.

Безил неотрывно смотрел на дом сквозь пелену дождя. Впервые на душе у него было так смутно. Дурные предчувствия появились еще на вокзале. С поезда они сошли в сплошную ночь. Всю дорогу от станции, пока они ехали в нанятой коляске, Безил тщетно осматривался, стараясь увидеть хоть какие-либо признаки цирка. Правда, в темноте трудно было что-либо разглядеть, шел сильный дождь, и луны не было. Безил предпочел ничего не спрашивать у старика, который их вез. Он прекрасно знал, что все маленькие городки похожи один на другой. Стоит кому-то чихнуть на одном конце, как назавтра об этом говорит вся округа.

Настроение Безила передалось Аманде. Она взяла его за руку, чтобы увести от этого дома, хотя идти им было совершенно некуда.

Безил холодно взглянул на нее. Его глаза за мокрыми стеклами очков отливали стальным блеском.

— Тебя зовут Элспет, — тихо сказал он, — и постарайся помнить об этом. Вот что самое важное. Отзывайся только на это имя. Если поинтересуются, когда ты вышла за меня замуж, тогда ты станешь для всех Элспет Грабб. — Безил неожиданно поежился. — Здесь холодно, давай войдем в дом.

Аманда тяжело вздохнула, взяла свои чемоданы и пошла вслед за мужем. Они поднялись на три ступеньки и оказались на веранде. Музыка стихла, но через мгновение гимн сменила другая мелодия: «Внемлите! Ангелов славная песнь…»

Безил громко постучал в дверь.

В это время в гостиной Элизабет-Энн тихонько двигалась в дальний угол дивана, зорко следя за Дженни, которая старалась улучить момент и ударить ее по ногам носком туфли. Одновременно она поглядывала на мужчин, окруживших пианино. Инструмент обычно стоял у окон, но сейчас его отодвинули и развернули: в таком положении он полностью загораживал камин. Элизабет-Энн знала, что это сделали специально для нее, и у нее потеплело на душе. Если бы Дженни к ней не приставала, жизнь можно было бы считать прекрасной.

В этот вечер Элизабет-Энн была необычайно хорошенькой. Тетя купила два одинаковых платьица: одно для нее, другое для Дженни. Такие замечательные платья — чисто белые, ажурные сверху. Элизабет-Энн никогда ничего подобного не видела. По случаю Рождества волосы у девочек были распущены, разделены пробором на две части и перехвачены шелковыми лентами, красной и зеленой.

Вдруг тетя прервала игру, пальцы ее замерли в воздухе. Она наклонила голову и прислушалась. Лишенная ее поддержки мелодия постепенно угасла, Эленда нахмурилась. Она вновь прислушалась и наконец спросила:

— Кажется, внизу стучат?

— Я тоже слышу, — отозвалась Дженни. Она вскочила со своего места и выбежала из гостиной.

Эленда отодвинула вертящийся стул, встала и взглянула на мужчин-постояльцев, плотно окруживших пианино. Она чувствовала, что все устали и наступило время подкрепиться.

— Думаю, на сегодня пения довольно, — тепло улыбаясь, проговорила Эленда. — Не выпить ли нам по стаканчику пунша? И закусить не мешает.

Раздались благодарные возгласы, и все перешли к столу, застеленному нарядной скатертью, на которой Эленда вышила кисти красных ягод и зеленые листья остролиста. В центре стола возвышался объемистый хрустальный сосуд с пуншем, а вокруг на тарелках, искусной рукой хозяйки было разложено много вкусных вещей, от одного вида которых у гостей потекли слюнки.

Эленда заняла свое место у стола и начала разливать пунш. Так было на каждое Рождество. Затем она стала обходить присутствующих, находя для каждого доброе слово, справедливо считая, что хорошая хозяйка должна всем уделить внимание, чтобы каждый за столом почувствовал себя свободно и просто.

— Тетя!

Эленда резко остановилась и нахмурилась. На пороге стояла Дженни, а за ней — закутанные с головы до ног незнакомые мужчина и женщина. Да, это так. Никогда раньше не приходилось ей встречаться ни с полной румяной женщиной, ни с ее спутником — высоким мужчиной с неестественно бледным лицом. Чуть поодаль стояли четыре чемодана.

Эленда пересекла комнату и любезно обратилась к вошедшим:

— Слушаю вас?!

Безил быстрым взглядом окинул теплую, праздничную гостиную, не оставив без внимания ни высокую рождественскую елку, ни праздничные веночки на окнах. Приметил он и маленькие хвойные веточки, выглядывавшие из-за рамочек и зеркал, и, конечно, оценил стол, щедро уставленный закусками. Обменявшись взглядами с Амандой и сделав шаг вперед, он откашлялся.

— Мое имя Безил Грабб, — произнес он сухим, бесстрастным тоном. — А это миссис Грабб. — Он взял Аманду за руку и почти вытолкнул ее вперед. Аманда робко улыбнулась Эленде и потупилась. — Девять месяцев назад миссис Грабб носила фамилию Гросс. — Безил сделал многозначительную паузу и добавил: — Мисс Элспет Гросс.

— Мы недавно поженились, — сказала Аманда, заметно волнуясь, — потом переехали и только недавно получили ваше письмо. Как только у нас появилась возможность, мы сразу приехали, и все ради малютки Элизабет-Энн.

Безил повернулся к Дженни и, чуть заметно улыбаясь, произнес:

— Вы очень симпатичная молодая особа, Элизабет-Энн.

Дженни возмущенно вскинула свой острый подбородок.

— Меня зовут Дженни, — высокомерно произнесла она и, указывая на диван, презрительно фыркнула: — Это она Элизабет-Энн. Она не может говорить. Мы думаем, что это от страха, когда цирк горел.

Улыбка сползла с лица Безила, глаза сощурились. Не обращая внимания на взгляд Аманды, которых, казалось, говорил: «Я так и знала», он, запинаясь, переспросил: