– Единственное, о чем попрошу я вас здесь и сейчас, – как будто между прочим произнес генерал-лейтенант, и лапа, которую Гусаков за картами протянул, застыла сразу в воздухе над столом, – это санкционировать несколько незначительных, текущих, так сказать, документов. Реализация их поможет значительно увеличить боевую мощь вверенного мне корпуса, что, согласитесь, будет весьма выгодно Конвенту при любом исходе прений.
      Договорив, чуть кивнул гауптману – и тот вместо свернутых уже карт вложил в гусаковскую клешню тоненькую пачку смазанных машинописных листиков.
      «Военный» на них уставился так, словно ему на ладонь скорпиона подсадили. Бросил их перед собой на стол, склонились они втроем, начали вчитываться, гляжу – багровеет «товарищ Викентий» куда почище, чем пять минут назад, – еще чуть-чуть и пар из ушей засвистит.
      Зря, подумалось мне, его с таким-то темпераментом на переговоры к нам засунули. С генерал-лейтенантом Линдеманом общаться… раза на три-четыре его хватит, а потом апоплексический удар, и будет в ихнем Конвенте играть красивая музыка, которую этот «товарищ Викентий» уже не услышит.
      – Да вы, – захрипел он, – да вы что?! Это ж… вы ж нас догола раздеваете!!
      – Отчего же, – удивленно вскинул бровь Линдеман, – ведь подавляющая часть указанной техники была собрана на полях сражений… и в иных местах и восстановлена силами специалистов моего корпуса.
      – Но на наших заводах!
      – Извините… но до появления на вашихзаводах нашихспециалистов они все равно простаивали без всякой пользы!
      – А это… – не дожидаясь перевода, ткнул «товарищ Викентий» в следующий листок. – Вы хоть представляете, о чем просите? Комитет Всеобщего Благополучия никогда, слышите, никогда на такое не согласится!
      – Неужели? – генерал-лейтенант на своих офицеров оглянулся, те тоже удивленные лица враз изобразили. – Нам казалось, что уважаемый Комитет, наоборот, будет весьма рад переложить ответственность за столь большое количество «потенциально враждебных» – так вы это, кажется, именуете? – элементов со своих плеч.
      – Комитет Всеобщего Благополучия, – сурово заявил белобрысый, – никогда не чурался ответственности.
      – Не сомневаюсь, герр Артем, – благодушно кивнул генерал-лейтенант, – ничуть не сомневаюсь. Однако в данном случае речь идет не только об ответственности, но и бесполезной, с точки зрения вклада в нашу общую победу, трате ценного ресурса. Каковым являются представители перечисленных в этом документе специальностей. Как гражданских, так и военных.
      – Нет, товарищЛиндеман, – с вызовом глядя на генерал-лейтенанта, заявил белобрысый. – Это совершенно невозможная вещь. Если относительно других ваших… требований, давайте уж будем называть вещи своими именами, еще можно вести какой-то диалог, то по этому пункту не может быть даже тени сомнений. Конвент никогда, ни при каких условиях не допустит, чтобы враги революции и народа ушли от заслуженной ими кары!
      – Что ж, – вздохнул Линдеман, – жаль, право…
      – А нам, – резко перебил его белобрысый, – нет!
      – Я не договорил, молодой человек! – так же жестко оборвал его генерал-лейтенант. – И впредь извольте дослушивать до конца все, что я захочу вам сказать!
      – Сейчас же, – продолжал он тоном ниже, – я хотел сказать, что мне будет очень жаль докладывать вашему Конвенту и лично герру Чугуеву. Докладывать о том, что из-за столь явно продемонстрированного представителями Президиума Конвента нежелания сотрудничества, а также иных признаков несоответствия возложенной на них высокой миссии командование корпуса снимает с себя всякую ответственность за успех предстоящей операции. Как вы, герр Артем, полагаете, – с кривой усмешкой осведомился Линдеман, – на кого будет переложена эта ответственность?
      «Студент» побледнел. Явственно. Друзья-соратнички его за рукава теребят – чего, мол, эта немчура сказала? – а он стоит и на генерал-лейтенанта смотрит… ну, как бешеный кролик на удава. Бешеный – потому как непонятно, то ли он себя заглотать даст, то ли, окончательно ополоумев, сам на змеюку кинется в клочья ее рвать.
      Меня в тот момент больше всего его рука правая занимала, которая медленно так, подрагивая, к кобуре на поясе тянулась. Большая такая кобура и живет в ней, судя по рукоятке, «маузер К-34» – двадцать два патрона в магазине, стрельба очередями. Смотрю я на эту руку и думаю – если до клапана доползет, буду прыгать! Позже никак – мне ж до него через весь стол лететь!
      Не доползла. На полпути где-то обвисла бессильно. Развернулся «студент» к своим и последние слова генерал-лейтенанта пересказал, не забыв их своими комментариями сопроводить.
      Теперь вся троица на Линдемана уставилась, словно волки загнанные. А генерал-лейтенант неторопливо достал из кармана сигару, пошуршал ею у уха, из другого кармана кусачки особые добыл, отстриг у сигары кончик – гауптман Клюге тут же зажигалкой щелкнул, – затянулся, выдохнул облачко и сквозь дым глянул на господ президиумщиков с веселым таким прищуром – точь-в-точь как охотник на загнанного зверя сквозь прицел глядит.
      – Подписывайте.
      Вот это, с восхищением подумал я, настоящая аристократическая выдержка. Порода. Я б на месте генерал-лейтенанта непременно так бы рявкнул, чтобы стекла в окнах задребезжали! А он – тихо, даже можно сказать, почти шепотом.

* * *

      Обер-лейтенант, когда стенограмму просматривал, довольный был, словно кот, что сметаны обожрался.
      – Так, значит. О, и даже так… унтер, вы уверены, что адекватно передали смысл данного высказывания?
      Я заглянул – засомневался обер-лейтенант в одной из фраз белобрысого к Гусакову, когда они уже после подписания начали с Линдеманом по мелочам грызться.
      – Так точно, господин обер-лейтенант. «Я этого не одобряю, и ты это учитывай» – никак эту фразу по-другому перевести не получается.
      – Замечательно, – кивнул обер-лейтенант. Больше, кажется, в такт своим собственным мыслям кивнул. – Ах, товарищ Артем, товарищ Артем… просто переводчик, говорите? Нет, нам непременно надо будет познакомиться поближе…
      Смотрю – он в эту стенограмму чуть ли не с ушами нырнул. Подождал минуту… вторую. В конце концов решился поинтересоваться:
      – Господин обер-лейтенант, я вам все еще необходим?
      Обер-лейтенант на меня удивленно так глаза поднял.
      – А, вы еще здесь, унтер… да, да, вы можете идти.
      Ну, я козырнул, вышел – огляделся: «ослика» нашего не видно. Я в первый момент было решил, что Вольф без меня укатил, а потом думаю – нет. Не похоже это на Вольфа – уж пару минут-то подождали бы. Прошел туда, где «ослик» стоял, к следам гусениц присмотрелся, проследил направление – ну да, стоит наш серый малыш сразу за домом, отогнали его зачем-то. И Вольф рядом с ним, как раз сигарету затаптывает.
      Я подошел, как раз когда он вторую доставал. Угостился из портсигара, облокотился на капот, затянулся – хорошо! Стоим, дымим потихоньку.
      – Так о чем ты, – неожиданно спросил Вольф где-то на середине сигареты, – поговорить со мной хотел?
      Память у него цепкая… я аж чуть сигарету из разинутого рта не уронил – повезло, что она к губе нижней приклеилась.
      Не то чтобы я сам про это забыл… но с тех пор столько всякого наслучалось! С самим генерал-лейтенантом в одной комнате… план на летнюю кампанию, опять же… в общем, отодвинулась у меня в голове история с малышкой-русской куда-то в тыл. И сейчас, когда майор спросил, я лихорадочно попытался припомнить, что говорить собирался, а мыслей – ноль, все в стороны разбежались. Как начать хотел, чего говорить, какие аргументы выдвигать…
      Можно, конечно, попросить разговор этот на позже перенести, но, во-первых, есть неслабая такая вероятность, что к нашему возвращению в расположение около майоровой палатки уже будет гауптфельдфебель Аксель дислоцироваться с рапортом соответствующим. А во-вторых, не так уж часто все-таки последнее время Вольф со мной наедине и на «ты».
      Одну только задумку кое-как вспомнил.
      – Вольф, – спрашиваю, – ты в детстве бродячих зверушек домой никогда не приносил?
      – Нет, – спокойно отвечает Кнопке, – а что?
      Только вот перед тем как ответить, замялся он чуть-чуть, меньше, чем на секунду. И на миг этот куда-то в глубь себя ушел – я такие моменты ловить выучился четко! – лицо едва заметно изменилось, взгляд цепкость потерял. Ага, думаю, значит, правильно я цель нащупал – есть попадание! Теперь можно, не меняя прицела, гвоздить, пока броню не проломаю.
      – Да вот, понимаешь, подобрал я тут одного… котенка.
      И выложил ему всю историю – без деталей, но с подробностями. Напоследок добавил:
      – Я ведь, честно говоря, сам толком не понимаю, как меня угораздило в это дело вляпаться, но раз уж взялся – хотелось бы до конца завершить.
      – И как же, – задумчиво интересуется Вольф, – ты, Эрих, себе это завершение представляешь?
      – Ну, если ты разрешишь ее хоть пару недель при Гуго подержать… чтобы в себя пришла, да отъелась хоть немного… а потом уж я ее пристрою.
      Понятно, не к бауэрам местным… видел я пару таких «золушек», из беженок. Свиньи на том дворе в лучшем сарае жили… ну и обращались с ними соответственно – синяки на пол-лица… и пузо месяца так пятого. Ради такогос панели вытаскивать не стоит. А вот интеллигента какого-нибудь деревенского к ногтю взять, врача там, или учителя – это вполне. Договориться по-тихому, или нет, для гарантии как раз лучше побольше шуму и пыли поднять, чтобы у всей округи в памяти отложилось. Прикатить на «мамонте», власть местную дополнительно по стойке «смирно» построить, пообещать им чего-нибудь соответствующее, затейливое, но и для их уровня мышления понятное. Чтобы осознали и прониклись ответственностью. Для вящего воспитательного эффекта можно еще и сквозь сарай какой-нибудь проехать, хотя «мамонт» сам по себе наглядное пособие внушающее, то есть внушительное, никому мало не покажется.
      – Пару недель…
      Давно я не помнил такогоВольфа Кнопке. То есть с виду он как обычно, только на лбу пара складок параллельных обозначилась – но я-то чувствую, уж не знаю, шкурой ли или еще каким местом, как за этими складками сейчас начинает вычислитель жужжать. А производительность у него такая, что отрежь сотую процента, да сумей к пушке приделать, и на всей траектории снарядами можно будет гвозди забивать!
      Ну а я что – стою, молчу. Минут пять так напротив друг друга стояли.
      – Да уж, – вздохнул, наконец, Вольф. – Задал ты мне задачу, Босса. Хоть понимаешь, как это на дисциплине скажется?
      Понимаю, конечно. Как ни старайся, поползет по батальону, а то и дальше, поганый слушок, что завел майорский любимчик Эрих Босса себе личную девку и Вольф Кнопке его при этом прикрыл. Тут уж хоть выше головы прыгай – каждую поганую глотку кулаком не заткнешь.
      Имеется ведь соответствующий приказ насчет женщин при подразделениях. Чтоб – ни-ни и не под каким видом. Благо для особо страждущих, вроде Баварца, возможностей вокруг – немерено. Сейчас еще более-менее цивилизация какая-то появилась – деньги берут, а год назад, в разгар Развала, натуральный обмен процветал. В городах, как сейчас помню, такса была – одна армейская буханка, в деревнях – треть канистры. Это если полюбовно договариваться, а то и вовсе по-простому обходились.
      Тут, правда, другое еще есть – сам слышал, как Вольф с врачом нашим, Барухом говорил. Санитария сейчас понятно какая – никакая. Тиф, дизентерия и прочие прелести в шикарном изобилии, сифилис подхватить проще, чем раньше насморк. Развал, одно слово. А запасы медикаментов за зиму кончились почти повсеместно, так что… может, оно б и правильнее было – при корпусе собственный бордель организовать, спокойнее, да только господин генерал-лейтенант подобными проблемами озабочиваться не желает.
      – Понимаю. Только… пропадет ведь она, Вольф. А так – хоть шанс.
      – Знаешь, Эрих, – неожиданно улыбнулся майор, – мне до сих пор казалось – узнал я тебя за эти годы от и до. Характер твой, привычки… но вот сентиментальности я за тобой не числил. Да, именно сентиментальности… Мой бог, кто бы мог подумать, что Эрих Босса способен на переживания в духе Гете!
      Смутил он меня. Что уж тут ответишь?
      – Случая не представлялось. Когда в прицел тушу «дятла» сквозь дым ловишь, тут уж не до «Страданий молодого Бергера». Одна только мысль в голове бьется – на гашетку нажать, прежде чем тот, другой, свою нажмет.
      – Ладно, – принял решение майор, отулыбавшись. – Откармливай свою аристократку с моего негласного благословления. Все одно в бой скоро, а там уже опять не до… котят будет.
      Надеялся я, конечно, на этот исход, но в горле все равно отчего-то перехватило.
      – Спа… спасибо, Вольф.
      – Кстати, – добавил Кнопке, словно спохватившись, – у меня к тебе по этому поводу тоже разговор есть.
      – Слушаю, господин майор.
      – Пока все еще Вольф… Ты из той части совещания, где про дополнительное развертывание говорилось, что понял?
      – Ну… что пополнят нас. Техникой… и личным составом. Вот только откуда этот личный состав возьмется – не совсем понял.
      – Этот личный состав, – с непонятной интонацией заговорил Вольф, – на самом деле тот еще… подарочек. В общем – батальон наш развернут в полк. Реально, правда, мы по прежним имперским штатам хорошо если на усиленный батальон потянем, но суть не в этом, а в том, что максимум должностей нам нужно своими силами заполнить, не полагаясь на вновь прибывающее пополнение. Что, как понимаешь, даже с учетом нашего нынешнего сверхкомплекта весьма и весьма проблематично.
      Мне даже интересно стало, какое ж нехилое пополнение ожидается? У нас сейчас «лишних», экипажей семь наберется… ну да, семь.
      – А потому, – продолжал Вольф, глядя куда-то мимо меня, – как ни жаль мне такого отличного башнера лишаться, но как командир взвода Эрих Босса нужнее будет.
      Оп-па! Приехали, называется. Иду я, значит, себе в чистом поле – и тут из-за угла панцер выползает!
      У меня даже дыхалку второй раз за пару минут сдавило и голос сел, я аж на шепот перешел.
      – Вольф… ты это… хорошо подумал? Ты, конечно, командир, всех насквозь видишь и меня знаешь, как собственный карман, но я-то себя тоже знаю. На панцер меня – куда ни шло, но взводный! И потом, это ж офицерская должность!
      – Офицерская, – согласно кивнул Кнопке. – Только вот офицера лишнего мне на нее взять неоткуда. – И тут он неожиданно улыбнулся: – Я ведь на тебя, Эрих, перед самым Развалом рапорт для училища подал. А ускоренный, военного времени курс – как раз год с небольшим и получается.
      – Ну… – развел я руками, – ну… ты, господин майор, тоже умеешь задачки задавать. Может, спрашиваю, мне еще и лейтенантские погоны полагаются?
      Думал, Вольф мне сейчас ответит чего-нибудь в стиле: может, тебе сразу фельдмаршальский жезл выдать, или просто пошлет. А он искоса так на меня глянул.
      – Посмотрим, тамвидно будет.
      И, прежде чем я еще чего-нибудь сообразить успел, распахнул дверцу «ослика» и шофера задремавшего кулаком слегка ткнул. Тот вскинулся: «а, где, что», и – который уж раз на моей памяти – макушкой о верх кабины приложился.
      В расположение мы вернулись уже под вечер. Ну и я, понятное дело, сразу к Фалькенбергу. Тот над горой мисок послеужиновых стоит, двум зеленоклювикам – из той дюжины австрияков, что в прошлом месяце прибилась, – черпаком дирижирует.
      Меня увидал – заулыбался так, что хоть на арену его выставляй вместо клоуна. И то сказать, такие разводы, как на его переднике, не у всякого клоуна есть. По ним, если у кого желание возникнет, все наши меню за последние два года отследить можно,
      – А, – загудел довольно, – примчался, Босса…
      – Где она?
      – Босса, мальчик мой, – хрюкнул Фалькенберг, – тут такое дело… нет ее больше! Совсем нет!
      И всхлипнул при этом так ненатурально, что у меня сразу от сердца отлегло. Нет, думаю, если бы и впрямь что-нибудь нехорошее приключилось – обстрел шальной, хотя какой, к свиньям, в тылу обстрел или гауптфельдфебель Аксель, – не так бы Гуго себя вел. Под кухню, конечно, прятаться не пытался бы, но рожей был бы не в пример бледнее.
      – Захотелось мне, понимаешь, ребяток мясным на ужин порадовать. Непайковым. А она, как на грех, все перед глазами вертелась. Ну, я ее… это самое… и в котел. Не со зла, Эрих, ей-же-ей, само как-то вышло… зато супчик такой наваристый получился – глянь, как парни миски вылизали, до блеска.
      – Вот тут-то ты, – ухмыльнулся я, – и прокололся, толстый. Потому как с этой козявки худосочной навару… блох с роты наловить, и то жирнее выйдет. В палатке?
      – Там.
      – Ходил кто?
      – Не-а.
      Нырнул я в палатку, стою, моргаю – вечер, сумерки, – и никого не вижу. Даже на миг решил, что подколол меня-таки Фалькенберг. А потом вгляделся в дальний угол – и сразу на душе потеплело.
      Свернулась моя принцесса под Гугиной шинелью, так закопалась, что снаружи одна макушка белеет. Я тихонько рядом присел, рукав отогнул – эх, думаю, до чего у нее сейчас мордочка уморительная. Прямо будить неохота – сидел бы и любовался.
      Забавно, кстати, – она сейчас, когда спит, совсем дитем кажется. Днем лет на пять старше выглядела.
      Хотя нет, думаю, не так – не старше. По-другому. Сейчас она мягче, нежнее… но ребенком ее уже не назовешь. Кончилось ее детство. А так – просто маленькая женщина. Красивая.
      В общем, поглядел я так на нее минуту-другую, встал и тихонько, на цыпочках из палатки выполз.
      Пошел в ремроту. Отловил там Михеля. Михеля, который… никак не могу фамилию его запомнить! Помню, что на «о» начинается и на «хаус» заканчивается, а вот что между, каждый раз из головы вылетает, как гильза стреляная… в общем, того Михеля, который унтерширмейстер .
      Поймал его, в сторону отвел.
      – Слушай, – говорю, – это у тебя ведь пуховый мешок спальный был?
      – Почему был? Есть.
      – Отдай.
      Техник от такой наглости даже повеселел.
      – Аппетиты у тебя, башнер! Больше ничего твое генеральство не желает? Как насчет пайка на две недели вперед? Или вот, слушай, может, тебе запоротый движок от панцера нужен? Третью неделю его таскаем, замаялись уже… а ты уж его местным как-нибудь сплавь или на борт вместо кроватной сетки привари, чтобы уж точно никакая «кума» не взяла.
      – Серьезно, Михель. Отдай. Я… ну, то есть я, конечно, сволочь нахальная и все такое… только мне и вправду позарез нужно. Ей-ей, не пожалеешь – в лепешку расшибусь, но не пожалеешь!
      – Расшибешься ты, как же… три раза, – ворчливо отозвался техник. – Или еще лучше – полыхнешь в своей консерве, и с кого должок потом требовать?
      – Дашь?
      – Очень серьезно надо?
      – Очень!
      – Ладно, – вздохнул Михель. – Черт с тобой… отдам. Но учти, Босса, если ты мне за месяц чего-нибудь этакое… адекватно ценное не возместишь, я тебя сам в лепешку расшибу, а потом еще и к ходовому катку приварю… для усиления.
      – По рукам, – и, пока техник о доброте своей пожалеть не успел: – Он у тебя здесь или в палатке?
      – Здесь, здесь… я до палатки третий день доползти не могу. Сейчас вынесу.
      Мешок этот и а самом деле штука отличная. Прошитый аккуратно, на натуральном пуху – хоть на снегу зимой спи. Положим, сейчас, конечно, снега нет, – какой, к свиньям, в начале лета снег? – но по ночам на голой земле тоже особо валяться не рекомендуется. Остывает она к утру.
      Помню, в прошлом августе такая жара была, воздух влажный, раскаленный, прямо хоть ломтями нарезай, на броне яичницу жарить можно, притронулся чуть – ожог. Мыслей всех в голове две: в тенек бы, и где-то лениво, на заднем плане – как бы боеукладка не рванула.
      Начал я вспоминать и едва не прошляпил, как справа, из тени, наперерез мне гауптфельдфебель Аксель вынырнул. В последний момент спохватился, мешок под левую подмышку перекинул, правой откозырял.
      – А, Эрих… – вроде бы удивился Аксель, только не поверил я в это удивление ни единой секунды. Аксель просто так ничего почти не делает. Ждал он меня, а значит, знал, куда я пойду.
      – Вечер добрый. Ты к Гуго? Ну и я туда же. Пойдем-ка, поговорим… как два старых кумпеля .
      В общем-то, до этого дня я с Акселем неплохо ладил. Он, конечно, пугало батальонное, но все ж не совсем по личным качествам – должность такая,
      – Как прикажете, господин гауптфельдфебель.
      Пошли мы с ним, не торопясь, друг на дружку искоса поглядывая. Не знаю, о чем в тот момент Аксель думал, а вот я шел и прикидывал, что если гауптфельдфебель – человек умный, то спросит он меня сейчас, что это за история с девкой. Только шутка вся в том, что гауптфельдфебель, он, когда умный, а когда и очень умный.
      – Погода нынче хорошая, – задумчиво заговорил он. – А, Босса? Гляди, какой закат…
      – Хорошая, – кивнул я. – И закат хорош. Только не люблю я закаты. У меня от этих полос багровых все время чувство, будто там, на горизонте, полыхает чего-то.
      Интересно, думаю, сам все-таки гауптфельдфебель разнюхал или настучал кто? У Акселя, конечно, чутье на всякую неуставщину, как у фокстерьера, но если Гуго, когда говорил, что не ходил никто, не соврал, то… то просыпается у меня насчет одной баварской рожи нехорошее подозрение.
      – Есть такое, – согласился Аксель. – Слышал про Белостокскую бойню? Ну да, откуда тебе… ты ж в начале войны еще шорты за партой протирал, а я – видел. Седьмая панцердивизия в атаку там пошла. Полнокровная, по довоенному еще штату укомплектованная – двести пять машин. И попала: панцер-артиллерийская засада, огневой мешок. Тяжелые гаубицы на прямой наводке, панцеры, по башню врытые, и АБО на флангах… семь машин из той атаки вернулись, а остальные вот так же – вдоль всего горизонта, как угли, горели.
      Я решил – лучше промолчать. То есть, конечно, можно было сказать, что ни в какой школе я уже не сидел, а в мастерской вовсю шуровал. Можно, а зачем?
      Полез в карман, достал «Кельн».
      – Будете, господин гауптфельдфебель?
      – Да уж не откажусь.
      Чего в гауптфельдфебеле Акселе хорошего – так это зажигалка. Французская, массивная, корпус позолоченный, хотя… чем черт не шутит, может даже и золотой. От такой даже оберст небось прикурить не постесняется. В батальоне нашем – точно знаю! – минимум пятеро спят и видят, как бы зажигалку эту схомячить. Только сдается мне, что гауптфельдфебель Аксель их самих еще по три раза переживет.
      Затянулся он, облачко в мою сторону выпустил.
      – С майором ты про нее уже говорил?
      – Говорил.
      О чем говорил, не уточняю – имеющий глаза, да увидит. Раз я вот так, не таясь, открыто мешок для нее волоку – значит, начальственного гнева не опасаюсь.
      – Босса, Босса… – ласково так заговорил гауптфельдфебель Аксель. – Будь на твоем месте кто другой – отымел бы его по полной, банником от восемь-восемь на всю глубину. Но не тебя. И не потому что ты у Кнопке в любимчиках, а потому что дурак ты, Эрих, причем дурак честный. Ты ведь ее не для траха приволок – доброе дело тебе сделать захотелось. Так?
      А ведь, думаю, и вправду – смешно, но до этого самого момента у меня и мысли подобной не было.
      Попытался, чистого интереса ради, вообразить: как бы этоу нас могло быть и – ничего. Не складывается. Умом как бы понимаю, что, будь она раньше хоть пять раз княгиня, сейчас – просто шлюшка дешевая, и, по идее, стоит мне глазом моргнуть… а не получается.
      – Вот я и говорю, – не дождавшись от меня ответа, продолжил Аксель. – Дурак ты, Эрих Босса. Может, потому и гуляешь на свете этом без отметин, да подпалин, что сам Господь за таким олухом с небес приглядывает. Ну а если так, – усмехнулся он, – то куда уж мне против Господа… и майора идти.
      Я только сейчас заметил – сигарета у меня уж минуту как погасла. А я ее все из угла в угол гоняю, еще минуты две – и, наверное, жевать бы начал словно конфету.
      Выплюнул ее, смотрю – мы уже почти до кухни дошли. Аксель мне оскалился дружелюбно напоследок, шагнул было вбок – и тут меня как под руку толкнуло.
      Не меня он пожалел… сказки это… перед ним таких вот Боссов за последние годы прошло – на хорошее кладбище. И не тяну я на мальчика, щенка наивного – та еще дворняга жилистая и уж Аксель-то это знает.
       Ееон пожалел.
      – Господин гауптфельдфебель, – окликнул я его, – ну а все-таки… почему?
      Замер гауптфельдфебель Аксель от этого вопроса, словно от окрика «Хальт». Потом повернулся, медленно так, посмотрел и ответил тихо, почти шепотом:
      – Да потому, унтер, что дома у меня две дочурки остались… старшей как раз на днях семнадцать. Я и подумал – а вдруг ей тоже какой-нибудь Эрих Босса встретится?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ