НЕТ У МЕНЯ ДЕПРЕССИИ!

Сегодня дважды Польский телекомм, проявив несказанную благосклонность, соединил меня с моим почтовым ящиком. Пусто. Ничего, никакого ответа. Я не люблю электронную почту. Обычное письмо ждешь спокойно неделю или две, а тут — как будто бы кто-то обязан писать нам каждый день — заглядываешь то и дело в почтовый ящик. И стало мне — совсем безосновательно — так горько на душе, а виной всему был компьютер. Когда пришла Уля, я подала чай и вздохнула:

— Осень тянется бесконечно долго.

— Вот и отлично, — сказала Уля. — Может, лето тоже будет длинным.

— И льет! — напомнила я ей. По окнам барабанил дождь — так, что все гудело.

— Очень хорошо. Земля сухая.

Я умолкла. В доме было холодно и сыро, что представлялось мне весьма несправедливым в это время года. В городе я промокла, в поезде стояла. Камила разводится, а Анета ездила в Колобжег, дорога у нее была — ну сущий ад! Жизнь действительна жестока.

— Я устала. Белье не сохнет. Мне надо ехать с Тосей к ортодонту, а у меня нет машины, и нужно поменять права, а у меня только одна фотография из тех, что я делала на паспорт. — Я принялась что есть мочи жаловаться, и мне делалось все легче.

— Замечательно! — утешила меня Уля. — Мы поедем вместе. Я подвезу тебя. Впрочем, на этом снимке ты выглядишь кошмарно.

Я взяла фото. Кошмарно? Безусловно, полупрофиль с открытым ухом[18] и впрямь не верх художественного мастерства, но неужели так кошмарно?

— Вот видишь, как хорошо, что надо еще раз сфотографироваться! Наконец-то будешь выглядеть как человек… — Подруга отложила мой не самый плохой снимок и отпила чай.

— Ну, знаешь ли… — Меня задели за живое.

— Что? — улыбнулась Уля. — Да и погода самая что ни на есть подходящая для женских посиделок, разве нет? В кои-то веки пошел дождь, мир сразу стал таким уютным, правда?

Нет, неправда. Коты через окно влезли в спальню, и теперь на письменном столе и на подушке следы их грязных лап. Я весь день провела в городе. Ждала транспорт на остановках и мокла. И в придачу Камилин развод! Каждый раз, когда кто-нибудь разводится, мне становится все грустнее. Мир настроен против меня, и Уля тоже.

— Ты только посмотри, что наделали эти коты! — Я повела соседку в спальню. Темные отпечатки лапок красовались не только на подушке и столе, но и на книжной полке, чего я раньше не заметила.

— О, значит, оба вернулись домой! Тебе за них не надо волноваться!

Я молчала. Действительно, оба были дома. Прошлой ночью не вернулся Сейчас, и я не могла заснуть. Сегодня смогу.

— Расскажи мне, что случилось, — предложила Уля.

— Я встречалась с Камилой… — неуверенно начала я. В общем-то Камила не просила меня, чтобы я сразу все выложила Уле.

— Ой-ой-ой, — засмеялась Уля, — чудесно! И что у нее?

— Кошмар, — собралась я с духом.

— Заболела? — встревожилась подруга.

— Нет… они разводятся. — Я тяжело опустилась на стул и задумчиво уставилась на сад.

— Ох, это кошмарно! — насупилась Уля.

— Не так уж кошмарно…— вздохнула я. — Думаю, даже к лучшему.

— Ведь этот ее муж… — Подруга немного запнулась. — Ведь у него…

— Была другая, — услужливо закончила я.

— Вот именно!

— Была другая! — вырвался у меня отчаянный крик. — И наверное, хорошо, что они расстаются, ей уже не придется страдать из-за его измен, правда?

Уля опешила.

— С этой точки зрения, конечно, хорошо. Но разве они не могли до старости любить друг друга и жить счастливо?

— Ой, Уля, что же это за жизнь, когда тебе изменяют… Ну а Анета была в Колобжеге… — тихо сказала я.

— Не огорчайся, ты тоже поедешь отдыхать.

— Я огорчаюсь не из-за того, что она там была, а я нет, — обиженно ответила я.

— Ты что, не рада, что твоя подруга отдохнула? Какая же эта Уля!

Анета боится ездить в поездах, потому что в поездах грабят. Нападают. Усыпляющий газ и т.д. Анета смотрит «Новости», а потому все знает. Она решила съездить отдохнуть по путевке с курсом похудания, ну и поехала. Ехала в вагоне одна с какой-то женщиной. Проводник предложил им пересесть в другой вагон, поближе к спальному, потому что нашли кого-то с ножевыми ранениями в туалете в поезде Хожув — Варшава. Они пересели. Перед Гданьском снова пришел проводник и предупредил, чтобы они были поосторожнее, потому что скоро Труймясто[19]. Перед Слупском он снова пришел и посоветовал им не лежать, потому что они могут проснуться без туфель. И сидел с ними до самого Колобжега! Анета еле жива! Совершенно не отдохнула, всю неделю только и переживала, как же она поедет обратно!

— Анета — это та хорошенькая блондинка, у которой жесткошерстная такса? — заулыбалась Уля.

В ней ни на грош эмпатии[20]! А мир такой страшный! Опасность подстерегает на каждом шагу.

— Да, — буркнула я в ответ, чувствуя, что лучше Уле ничего не рассказывать.

— Ничего удивительного, что проводник пытался…

— Он ее защищал! Ты представляешь, что творится на свете, если проводник сидит с двумя женщинами в купе, потому что могут нагрянуть бандиты?

— Успокойся, — сказала Уля. — Какие бандиты? Анета всегда нравилась мужикам. И проводнику, наверное, понравилась. Ничего странного, что он пытался за ней приударить. А какие мужчины нам больше всего нравятся? Те, что нас защищают, эх ты, дуреха!

Я тут же вспомнила все подробности. Анета рассказывала главным образом о проводнике. Какой он душка. Учится на факультете управления. Ему тридцать лет. Приходится работать, иначе нечем было бы платить за учебу. Ой, до чего же я наивна! Она дала ему свой телефон, потому что он такой классный парень! А я сижу тут и убиваюсь, что мир враждебен!

Я разнервничалась. Уля смотрела на меня с усмешкой. И даже, кажется, немного снисходительно.

Я глянула на сад за окном. Дождь лил красиво. Ровными струями падал на землю. Зарядило, похоже, на три дня, небо затянуто тучами до горизонта. Надо бы включить электрообогрев в ванной, а то мое белье сопреет.

Завтра не поеду в Варшаву, дома уютно, когда так льет и льет. Я посмотрела на отложенную в сторону фотографию. Она в самом деле кошмарная. Уля встала.

— Отличный чай. Ну так что, мы едем завтра к этому ортодонту? На рынке купим яблок. — Она была просто полна энтузиазма.

Странная эта Уля.

— В конце концов, земле нужен дождь. Особенно перед длинным летом, — улыбнулась я.

Нет у меня никакой депрессии!

У МЕНЯ БУДЕТ РЕБЕНОК

Вчера пришла короткая весточка от Голубого, куда мне надо позвонить, чтобы записаться на собеседование по поводу визы, он по факсу вышлет приглашение, которое сделал через какого-то Дэвида Чайлдхуда, и переведет на мой банковский счет тысячу долларов на дорогу. Я подскочила от радости и помчалась к Тосе.

— Тося, мы едем! — сообщила я с порога.

— Ой-ой, мамочка, как здорово, а я тоже должна? У меня же в этом году выпускные экзамены, и поездка совершенно выбьет меня из колеи. Я говорила с бабушкой и с удовольствием останусь.

Я спустилась вниз и не могла прийти в себя от удивления.

Собственно говоря, я могу поехать одна, но как же я оставлю ее на праздники? Оказывается, я совсем не знаю свою дочь, потому что была абсолютно уверена, что она будет без ума от радости. Но Тося считает, что кто-то обязан присмотреть за домом (Борис и кошки нуждаются в человеке, то есть в ней, как будто бы я в ней не нуждаюсь!), и она не бросит бабушку и дедушку, которые живут порознь, хотя так быть не должно, и я должна об этом подумать.

— Отдохни здесь без меня! — крикнула Тося и, перебросив спортивную сумку через плечо, выбежала во двор, где ее поджидал Якуб, который с тех пор, как я ему якобы угрожала ножом, не очень охотно заходит, когда я дома.

Я лишь вздохнула. Тося с классом едет в Прагу на четыре дня, а я остаюсь одна.

Сегодня я вернулась из редакции раньше обычного и задумалась, что же мне делать. Всю радость как ветром сдуло. Не знаю, почему мне постоянно приходится быть между молотом и наковальней, выбирать между Тосей и Адамом. Не так все должно было быть!

Я вытащила пылесос и решила навести порядок в доме. Но стоило мне предпринять столь отчаянный шаг, как позвонила моя мама и спросила, серьезно ли я намерена ехать: ведь скоро праздники и, возможно, приедет мой брат, но, разумеется, если я решила, то пожалуйста, хотя ее пробирает дрожь при мысли о самолете, дороге, расходах и т.п. Ну и жаль, конечно, что не будет внучки (то есть Тоси), но коли я надумала, то ничего не поделаешь, она не будет вмешиваться.

Я вернулась в прихожую с тряпкой в руке, потому что какой смысл пылесосить, если не вытерта пыль? И тут позвонил мой отец, которому звонила моя мама, и сказал, что, разумеется, он не имеет ничего против, чтобы мы поехали, хотя если бы он был на моем месте, то никуда не поехал бы. Ни к чему это, сейчас просто страшно летать, и, может быть, это последние праздники, которые мы проведем вместе, потому что он чувствует себя не лучшим образом, но, само собой, не велика беда; если я хочу оставить его одного на эти последние в его жизни праздники, то пожалуйста, в добрый путь, он не имеет ничего против.

Я поставила кипятиться воду для чая. Выпустила котов, мой взгляд задержался на кухонном окне: оно до половины было измазано кошачьими лапами. Сейчас научил Потомика карабкаться и скрестись по стеклу, думаю, мне назло. Тося, понятное дело, готовится к выпускным экзаменам, поэтому не может заниматься такими прозаичными вещами, как уборка или, упаси Бог, стирка, о мытье окон и говорить нечего. Борис лежал в проходе и тяжело дышал. Бедняга уже не молод, с тех пор, как сломалась машина и я возвращаюсь домой на поезде, он не встает, даже услышав скрежет ключа в замке. Я легонько его пошевелила, он приоткрыл глаза.

— Борис, котик мой, на место! — велела я, но моему псу, похоже, не понравилось, что его называют котиком. — Эй, собака! На место! — исправилась я, и Борис тяжело поднялся и потащился в комнату.

После того как я выпроводила Бориса, чтобы он не крутился под ногами, то пришла к выводу, что я — измученная женщина, которая сейчас скоренько все уберет и вечером, вместо того чтобы засесть за компьютер и одновременно за телефон, посмотрит, может быть, какой-нибудь фильм. Но я даже не успела закрыть тумбочку, в которой не нашла жидкость для мытья стекол, как позвонила моя мама и спросила, почему я часами болтаю по телефону, мне нельзя дозвониться. Она все хорошо обдумала: дескать, поезжайте, все-таки это возможность хоть немножко увидеть мир, только будьте осторожны. Едва закончился получасовой разговор и я успела затолкать в стиральную машину живописно раскиданные по дому вещи моей дочери, которая перед каждой поездкой заявляет, что все ее шмотки либо грязные, либо немодные, позвонил мой отец. Он спросил, во-первых, неужели у меня нет более интересных занятий, как только болтать по телефону, — мне нельзя дозвониться, — а во-вторых, представляю ли я, что значит делать визу перед праздниками, когда собеседования ждут по два месяца, может, ему стоит обратиться к своему приятелю из МИДа, чтобы тот посодействовал?

После бесед с родителями я почувствовала себя как выжатый лимон и появилось чувство вины: я хочу уехать к Голубому и бросить их одних на произвол судьбы. Что же будет, если это и в самом деле последние праздники, которые мы могли бы провести вместе?

Пылесос стоял посредине комнаты, мойка была завалена вчерашней грязной посудой, в стиральной машине так и не было порошка, куда-то задевалась тряпка для пыли, а кошки сидели по ту сторону окна и скребли по стеклу, пачкая его теперь уже с наружной стороны.

Я хочу ехать! Мечтаю об этом и, увы, скучаю по Голубому. Пусть бы уж он читал свою газету или смотрел дурацкий футбольный матч. Или хранил дрель в шкафу под свитерами. А дрель преспокойно лежит на кухне, там, куда я ее переложила после его отъезда, и не думает перебираться обратно в платяной шкаф. И так мне сделалось скверно от этого, что я вытащила ее из шкафчика под мойкой и отнесла обратно в комнату. Мешает она мне, что ли? Пусть хотя бы дрель лежит там, где он любил ее хранить.

Я позвонила приятельнице с дружественных авиалиний, которая мне сказала, что места на все рейсы до сентября уже зарезервированы, но она внесет нас с Тосей в список ожидающих и, если что-нибудь освободится, немедленно даст знать. И как-то само собой получилось, что уже наступило семь часов.

Я занималась уборкой до девяти вечера, вымыла даже окна на кухне, но только с внутренней стороны, на наружную не хватило сил. И когда наконец я опустилась на диван рядом с Борисом, который расценил, что команда «На место!» означает «Иди, дорогой, ляг на диван, можешь его немного испачкать и не обращай внимания на женщину, которая здесь убирает», мне позвонила Агнешка — нельзя ли ей немедленно ко мне приехать, потому что у нее срочное и неотложное дело. Разумеется, почему бы и нет: в доме полный порядок, я валюсь с ног и хотела бы лечь спать, но почему бы и нет!

Агнешка прибыла в половине десятого, радушно меня расцеловала, окинула взглядом мое небольшое хозяйство и отправилась за мной в ванную — закончилась стирка и надо было развесить белье. Там она мне сказала:

— Я восхищаюсь тобой, как ты со всем справляешься — и работа, и дом. Ну да, вы же вдвоем, а мне приходится обслуживать четверых!

Я уж было собралась возразить, но только махнула рукой, конечно, не в буквальном смысле, потому что в этот момент вынимала простыни и махать по-настоящему было нечем. Пусть восхищается. В конечном счете я это заслужила.

Я развесила белье, и мы пошли в комнату. Я шаталась от усталости. Агнешка рухнула в кресло и сказала, что не чувствует ног, а кроме того, поинтересовалась, почему я разрешаю собаке лежать на диване.

А потом вдруг резко перешла к сути дела, то есть спросила, может ли мой малолетка племянник у меня пожить. В эту минуту я отпила чай, и глоток встал у меня поперек горла.

— Мы едем в Англию. Он ходит в школу, — объяснила кузина, а ко мне не возвращался дар речи.

При мысли о племяннике мурашки побежали у меня по спине, картина блаженного покоя, выпавшего на мою долю, улетучилась, не оставив и следа.

— В Англию? — соображала я, чтобы подготовиться к принятию решения.

— Звонила тетя Ганя, — Агнешка поудобнее устроилась в кресле с ногами, — и очень просила Гжесика приехать. Она освобождает квартиру на Браганза-стрит, сама не справится, переезжает в Кенсингтон, дешево купила там дом. Гжесик поедет, но только со мной. Я не была в Англии, с радостью составлю ему компанию. Гонората уговорила нас взять ее с собой. А Петрусь не хочет, — добавила сестра с сожалением. — Так мы поехали бы всей семьей. Двухнедельный отдых от школы детям не повредит, но Петрусь заупрямился. Вот я и решила тебя попросить присмотреть за ним.

Перед глазами всплыл гимнастический зал в их доме, где я жила, пока строился мой дом, Тося, которой уступила свою кровать малолетка племянница, собака Загвоздка и кот Клепа, вечно изодранный своими дружками по ночным гулянкам, Агнешка, приютившая нас с Тосей, Гжесик, отвозивший на мою стройку очередных рабочих.

К сожалению, также стоял у меня перед глазами их сынуля с его капризами, что он боится и хочет спать с родителями. Или что вообще не хочет спать, потому что в двадцать два по телику «Терминатор» и все его друзья уже видели, а он нет. Что он не хочет идти в школу, потому что болит живот, но хочет играть в футбол, и живот при этом уже не болит. Что учительница его не любит или же что он не любит учительницу. Вспомнились все его заявления, например, чтобы его отдали в детдом, потому что он не любит свою семью, или чтобы родители сами ушли в дом для престарелых, коль скоро они его не любят, чтобы мы все расслабились, и, наконец, коронный вопрос, который малолетка всегда задавал, придя из школы: «У тебя все дома?»

«Нет! — закричала я. — Нет, нет и нет! Малолетка меня прикончит! Он играет в компьютерные игры, у него друзья, он задает миллион вопросов, хочет есть, пить, смотреть телевизор! Нет!!! Я уже стара для маленьких детей, я не знаю, как вести себя с одиннадцатилетними! С удовольствием займусь кем-нибудь тридцатилетним, но маленьким ребенком — нет! Избавь меня от этого, — стонала я, — попроси кого-то еще! На худой конец мою маму, или моего отца, или свою маму, или своего отца, но не меня!»

Я открыла глаза и посмотрела на доверчивое лицо Агнешки, которая продолжила:

— Ну и как же быть? Я хотела попросить свою маму, но она с подругой уезжает в Буек. К десятому декабря мы бы уже приехали. Хотим вернуться на Тосино совершеннолетие. А Петрусь… ты знаешь, с ним не будет проблем. Конечно, у нас могла бы жить пани Оля, но она не может им заняться, потому что у нее нет водительских прав. А тебе мы оставили бы машину…

«У меня нет сил, — вырвалось у меня, и я сжала кулаки, — нет сил! Агнешка, как ты можешь меня просить об этом, у меня никогда не было сына, я не знаю, что следует делать с почти двенадцатилетним мальчиком! Мне придется отпрашиваться на работе, рано вставать, готовить ему завтрак и отвозить в школу к восьми! Нет!»

Я открыла глаза и сказала:

— Конечно! Нет проблем. Поезжайте!

Агнешка встала и от души меня расцеловала.

— Дорогая, ты просто чудо, я знала, что могу на тебя рассчитывать.

Затем взяла телефонную трубку и набрала номер. И счастливым голосом, как в былые времена, воскликнула:

— Она согласна! Согласна!

А мне казалось, что я вижу дурной сон.

Наша общая, моя и Агнешкина, тетя совсем нам не тетя. Она двоюродная сестра родственницы нашей бабушки, которая живет в Кракове. У тети Гани была интересная жизнь. До Второй мировой войны она, будучи еще девочкой-подростком, прыгнула с моста в Вислу, потому что побилась об заклад с приятелем. В награду за это родители немедленно перевели ее в более строгую школу, где преподавали монахини. Школа пыталась сломать тетю Ганю, но оказалась не в силах. Той школы уже нет, а тетя Ганя здравствует до сих пор. Когда началась война, пока сестры-монахини решали, что им делать, Ганки в школе и след простыл. Она решила в семнадцать лет записаться в армию, ловко скрыв свой возраст и сказав, что ей девятнадцать.

— До войны я прибавляла себе годы, после — уменьшала, — призналась она как-то раз.

Поскольку в армию ее не взяли, она убежала из дома на Восточную границу, где расквартировался полк, в котором служил ее мнимый кузен. «Мы были немножко влюблены друг в друга», — говорила о нем тетя Ганя. Хотела попрощаться с ним прежде, чем этот Зенобиуш, свежеиспеченный подпоручник, отправится на передовую, но не успела, потому что он отправился дальше на восток, но в эшелоне с военнопленными, в то время как она сама оказалась на востоке, но еще дальше, в Сибири.

С армией Андерса она возвращалась через Африку в Польшу. В Ираке познакомилась с одним майором, которому немедля призналась, что чувство к подпоручнику было мимолетным. Майор не мог вернуться в Польшу, потому что его бы обвинили в измене родине, ибо в воздухе уже витало предвестие будущего строя. Они вместе очутились в Англии и осели там навсегда.

Тетя Ганя — чрезвычайно деятельная особа. Ничего удивительного, что, перешагнув восьмидесятилетний рубеж, она решила продать квартиру на Браганза-стрит и купить дом в Кенсингтоне. Когда же это сделать, как не сейчас? Жаль только, что не я еду в Лондон, а остаюсь с ребенком, который к тому же мальчик… Ну что ж!

Тетя Ганя славится в семье своими золотыми мыслями, от которых, правда, с течением времени отрекается. Например, не могу забыть, как двадцать лет назад она меня наставляла:

— Юдиточка, запомни, арифметика очень пригодится тебе в отношениях с мужчинами. В двадцать лет — сорокалетние мужчины, в тридцать лет — двадцатилетние, в сорок — тридцатилетние.

Впрочем, сама она никогда не следовала этому совету.

У тети Гани есть еще одна немаловажная черта — ей невозможно ни в чем отказать, а потому я ничуть не удивляюсь, что Агнешка, которой абсолютно несвойственны такие выходки, как внезапные поездки, решилась ехать.

Агнешка, Гжесик и малолетка племянница улетают в понедельник. Тося приезжает во вторник вечером. Малолетку племянника вместе с новой машиной доставят в понедельник после школы. Он останется дома, а я отвезу семейство в аэропорт. Из четырех дней свободной жизни, выпавших мне после отъезда Тоси в Прагу, остаются только суббота и воскресенье. В воскресенье я обещала моей маме навестить ее, разумеется, отцу тоже — «если уж ты собралась к матери, то загляни и ко мне». Иначе говоря, в моем распоряжении одна суббота. Иначе говоря, с гулькин нос, потому что надо подготовить нашу комнату для малолетки, а самой перебраться в так называемый салон и каким-то образом там устроиться — компьютер, принтер, место для спанья. Два дня придется жить в помещении, где стоит телевизор. Мрачная перспектива. Но чего не сделаешь ради родственников, которые пару лет назад спасли мне жизнь, приютив нас с Тосей?

Мой хорошенький, любимый Голубой!

Жизнь без тебя потеряла всякий смысл. У меня ничего не получается, Тоси почти не бывает дома, кошки грязнят окна, я безумно одинока и всеми брошена, мне так хочется, чтобы ты был рядом. Можешь даже не разговаривать со мной. Я не люблю спать одна, и мой душевный настрой полностью зависит от тебя. Только и думаю, когда же мы увидимся, а Тося совсем не хочет ехать, наверное, и я не сделаю визу — не могу дозвониться в посольство. У меня нет машины, потому что в «опеле» полетела коробка передач, я такая бедная и несчастная. Стоит холод, из всехмесяцев я больше всего не люблю ноябрь. Я ненавижу тебя, потому что ты уехал, вместо того чтобы не уезжать и любить меня больше жизни, как это делаю я. Боюсь, что ты познакомишься с какой-нибудь негритянкой или мулаткой, потому что обо этом мечтают все мужики, хотя некоторые упорно это скрывают, влюбишься в нее и будешь сравнивать ее со мной, а сравнение, к сожалению, будет не в мою пользу. Ты уже никогда не вернешься, потому что пелена спадет у тебя с глаз, ты прозреешь, увидишь меня такой, какая я на самом деле, и придет конец моей счастливой любви. Я люблю тебя больше жизни и тоскую по тебе сильней всех на свете…

Alt — D. Удалить.

Дорогой Адасик!

Я рада, что тебе хорошо в этих Штатах. Борис ходит грустный с тех пор, как ты уехал, я бы, пожалуй, последовала его примеру, но, увы, приходится подтянуться и часами стоять навытяжку, когда я обзваниваю разные инстанции. Отец обещал как-нибудь помочь через своих знакомых, но боюсь, что уже слишком поздно. У меня масса дел, в понедельник приедет Петрусь и будет у нас жить, у меня отмирают нервные клетки от ужаса. С малолетним мужичком столько же хлопот, сколько и с совершеннолетним ? Бреется ли он уже? Как жаль, что тебя нет, потому что мне никогда не приходилось иметь дело, к тому же на такой продолжительный срок, с несамостоятельным юнцом, не считая, конечно, того, Йолиного.

На работе ничего хорошего, но не буду забивать тебе этим голову. Боюсь, что ближайшие две недели заберут у меня много сил и здоровья. Надеюсь, ты закрываешь глаза, когда видишь какую-нибудь красивую женщину, которая молода и умна. Крепко целую тебя, скучаю.

Юдита.

Уже лучше. Намного лучше. Не следует слишком показывать мужчине, что ты не можешь без него жить. Это самое глупое, что может сделать женщина. Второе письмо — хорошее, взвешенное, в меру длинное, но не чересчур. Я рассказала, что у нас происходит, не перегружая Адася ненужными подробностями, вполне-вполне. Можно отправить.

Разумеется, нельзя, потому что нет выхода в Интернет. По-моему, во всем мире на это требуется несколько секунд. Но мир слишком далек и от моей деревни, и от моего Телекомма SA, который не заинтересован, как обычно, в выходе на связь. Попробую вечером.

ВЕЧЕРОК С КРОШКОЙ

— Здесь включается освещение, здесь открывается капот, я залил зимнюю тормозную жидкость — на две недели тебе вполне должно хватить, — а здесь противотуманные фары. Вот номер автосервиса, если вдруг что-нибудь забарахлит, вот страховка, вот техпаспорт. Пусть все будет в одном месте. Вот телефон к стоматологу, если у Петрека заболят зубы, вот телефон школы, вот домашний его классного руководителя, вот родителей Арека, он с ним дружит. Вот телефон клуба, по вторникам и пятницам — тренировки, но предварительно надо позвонить, их иногда отменяют. Петрусю нельзя арахис, у него аллергия, поэтому проследи, чтобы не ел. Он капризничает, когда ему дают зеленый лук и укроп, поэтому не заставляй. Ненавидит шпинат, так что не уговаривай его. В случае чего закажи пиццу, за две недели от голода не умрет… — Гжесик склонился над багажником своей красивой новенькой машины и стал вынимать сумки Петрека. — Мы позвоним сразу же, как только долетим. Не разрешай ему долго засиживаться за компьютером. И пусть не смотрит телевизор после восьми, разве что в пятницу. Он должен прочитать в «Пустыне и в джунглях» [21], у тебя есть? Он, кажется, не взял с собой. Лучше, чтобы ты сама вела машину в аэропорт, я сяду впереди и буду тебя инструктировать, у тебя же есть права, да? Машина как машина, они все одинаковые.

Я спрятала документы и листки с телефонами, Петрусь, забросив сумку за спину, направился к дому. Я — за ним.

— Привет, Гжесик! — окликнул приятеля из-за забора Кшись.

— Привет, — ответил Гжесик и подошел к забору. Вечно не хватает времени, чтобы поболтать с корешем.

Я влетела в дом, кошки бросились врассыпную, открыла дверь в спальню.

— Петрусь, это будет твоя комната, твой письменный стол, я освободила для тебя три полки в платяном шкафу. Красные большие полотенца — твои. В ванной полочка с правой стороны будет твоя, о'кей?

— Будь спок, тетя, — кивнул малолетка и повернулся ко мне спиной. — Можно мне немного поиграть на компьютере?

Компьютер. Ну что ж. Можно.

— Заинька, поцелуй маму! — послышался голос Агнешки.

— Расслабься, — откликнулся малолетка. Вот уж воистину: сын достоин отца.

Он вышел к матери без куртки. Агнешка поцеловала сына, сын вытер лицо рукавом, в руках уже были какие-то диски.

— Так можно, тетя?

— Можно, дорогой. Никому не открывай дверь, я вернусь через час.

— Будь спок, тетя, — ответил Петрусь и исчез в доме, а я с замирающим сердцем села за руль красивого, с иголочки автомобиля.

Так начался совершенно новый этап в моей жизни.

Во вторник я выползла из постели в половине седьмого и попыталась разбудить Петруся. Не люблю спать на диване в гостиной — он такой неудобный.

— Вставай, уже половина седьмого, — сказала я как можно мягче.

— Встаю, — ответил Петрусь, а я подумала, что не так уж все плохо. Тосю вообще невозможно было поднять, иногда мне приходилось обливать ее холодной водой.

Я вернулась на кухню, поставила греть воду, достала из холодильника масло, прислушиваясь, началось ли какое-нибудь движение — не стану же я входить в комнату к мужчине, даже если ему всего двенадцать лет! Нарезала хлеб, сделала два порядочных бутерброда, завернула в пленку. За дверью — тишина. Я тихонько постучала — ни звука. Вошла. Петрусь спал мертвым сном. Я потрясла его за плечо:

— Вставай, дорогой, уже без пятнадцати семь!

— Я встаю, — ответил он и отрешенно посмотрел на меня.

— Спусти ножки с кровати, — сказала я, будучи тонким знатоком детишек, отправляемых в школу. Малолетка послушно спустил ноги.

— Я уже проснулся.

— Жду тебя завтракать. Идешь умываться?

— Иду, — ответил племянник.

Я выпустила Бориса, который удивленно посмотрел на открытую в сад дверь.

Еще никогда я не выпускала его ночью. На востоке светлело небо. Коты даже усом не повели. Я налила себе и племяннику чай и пошла в ванную. Тосю утром оттуда невозможно было вытащить, но мальчишки — другое дело. Он, наверное, быстро умыл лицо, и хватит. Я залезла под душ, высушила волосы, оделась — на часах было пятнадцать минут восьмого.

На кухне нетронутый завтрак, и тишина в доме. Я без стука влетела в комнату малолетки. Он спал мертвым сном, спустив ноги с кровати.

— Петрек! Уже половина восьмого! — в отчаянии закричала я.

Он вскочил и с упреком взглянул на меня:

— Почему ты меня будишь так поздно?

Я второпях засунула ему в ранец завтрак и вывела за ворота машину. Было без десяти восемь. Когда я дала задний ход, мне замахала Уля, бежавшая на поезд:

— У тебя горит только одна лампочка сзади!

Проклятие, ненавижу новые машины, в которых сразу же что-нибудь перегорает, как только даешь задний ход! Без тормозных лампочек я как калека, не говоря уж о штрафе — не сглазить бы! — и об этих чертовых идиотах, которых полно на дорогах, о мужиках, которые охотятся на беззащитную женщину, едущую не в своей машине! Которые не заметят, что я торможу, и въедут мне в зад! Потому что зевают и спят за рулем! И могут не заметить одной лампочки!

Я высадила племянника у входа в школу, предупредила, что буду ровно в три, чтобы он меня ждал, и прямиком отправилась в автосервис, адрес которого оставил Гжесик. Излишне будет уточнять, что мастерская находилась далеко за городом, чтобы жизнь мне не показалась легкой. Я влетела в офис и сказала, что машина на гарантии, но уже не работает сигнализация, и попросила немедленно устранить дефект.

Из-за стола поднялся приятной наружности молодой человек и поинтересовался, являюсь ли я владельцем автомобиля. Нет, я не владелец, а пользователь машины, принадлежащей моей собственной двоюродной сестре, которую она доверила мне вместе с ребенком, и не может быть речи, чтобы оставлять здесь тачку на весь день, потому что живу я в деревне, а работаю в городе и по горло сыта сломанными машинами, ни за что не куплю себе эту марку, хотя и приятно на ней ездить, и я удивляюсь своей сестре, что она уговорила мужа купить машину этой фирмы…