Пани Юдита (№3) - Я вам покажу!

Предельно точный ответ. Я спрашиваю, что с ней, а он отвечает, где она.

Что же я, не знаю, где моя дочь?

— Ты не можешь нормально ответить на вопрос?

— На какой?

— На любой! — взорвалась я.

— Юдиточка, ты не могла бы сказать, в чем дело?

Что за поразительно гладко построенный вопрос! Какая мелодика, какой тембр голоса, а удивление в глазах! Юдиточка??? Никогда в жизни он так ко мне не обращался, и вот те на — Юдиточка! «Юдиточка» звучит почти как «улиточка»! И никакого тебе тепла, ни капли, а ведь когда-то он называл меня с нежностью и любовью Ютой, недотепой, истеричкой и даже сумасшедшей! Нет! Теперь я для него Юдиточка! Только через мой труп! Буду холодной и неприступной! Не позволю собой помыкать!

— Не пытайся разговаривать со мной как черт знает какой терапевт!

— А ты имеешь что-нибудь против терапевтов?

— Я? — надменно удивилась я.

— Ты, — спокойно сказал он и взглянул на меня исподлобья.

— Ничего, — ответила я и направилась к двери. — Вернее, всё, — добавила я уже с порога.

— Что значит «всё»? — Адам догнал меня и шлепнул по попке, а это я просто НЕНАВИЖУ!

— Не прикасайся ко мне! — одернула я его резко.

— Совсем? — ловко ввернул он.

Проклятый социолог и манипулятор! Я не позволю, чтобы какой-то тип хлопал меня по заднице! Ни один мужик, даже тот, кого я люблю, не будет обращаться со мной как с вещью, так, как все мужчины на этой планете, которые относятся к нам, женщинам, без уважения и т.п. Нет!

— Не то чтобы совсем… — Минуту я раздумывала над последствиями, связанными с требованием «совсем ко мне не прикасаться», и воинственно добавила: — Именно потому мир стал таким, что женщина не научилась говорить «нет», когда ее хлопают по попке или сажают на рекламный щит, на грудь приделывают ручки настройки от приемника, и она сексапильно должна раскручивать мужика на покупку автомобиля И у вас есть повод относиться к нам как к худшей половине человечества!

Ютка, помилуй. — У Адама, по-видимому, опустились руки. — Я не хочу покупать никакой машины. Поверь, между похлопыванием по попке женщины, которую любишь, и развешиванием в центре города красоток в неглиже — океан различий…

Я смилостивилась. В конечном счете, если некий гипотетический мужчина говорит, что любит, то, наверное, он может нежно шлепнуть женщину по попке.

— Ты можешь иногда нежно меня погладить, а то и шлепнуть, но не с чувством превосходства, — великодушно согласилась я и покинула его.

К счастью, он забыл о Тенерифе, а я завтра с утра пораньше поеду в город и узнаю, как скоро мне смогут сделать паспорт. Может быть, всего за минуту?

— Но психологов я все равно не люблю! — добавила я в знак примирения уже из прихожей.

— А почему?

— А потому… — запнулась я. — Этакий психолог только глянет, какую ногу на какую ты закинул, садясь, и ему уже известно, что у тебя была нелюбящая бабушка!

— Прости? — Адам чуть было не отрезал себе палец — он как раз принялся готовить ужин. — Какая бабушка?

— Нелюбящая, — надменно повторила я и пошла в комнату — начинался фильм, который я ждала.

Заграничный паспорт оформить совсем не сложно. Первым делом я сфотографировалась — на снимках выглядела как фоторобот, — потом сдала все документы. Сначала мне сказали — нет проблем. Потом — что ждать придется полтора месяца: увы, но разгар сезона. Что следовало бы позаботиться заблаговременно и что раньше никак не получится.

Затем я вспомнила, что соседке сын ее сослуживицы сделал паспорт за пару дней, потому что знаком с какой-то дамой, которая знакома с каким-то мужчиной, у которого есть шурин, а у того друг, который работает в какой-то фирме, занимающейся туризмом.

Я поехала в редакцию, и мы с подругой просидели полдня на телефоне, названивая соседке, которая звонила сыну, который разыскал ту даму и т.д., чтобы в конце концов узнать, что у того мужчины больше нет шурина, поскольку этот мужчина развелся.

Домой я возвращалась злая как черт. Кому пришла в голову дурацкая идея ехать за границу? У Голубого ум за разум зашел? Ехать летом, ну, почти летом, в жаркие страны? Тем временем как Мазурские озера такие красивые, намного красивее Тенерифе. Что же хорошего там, где такие толпы туристов, что шагу не ступишь, и солнце палит целый день? Конечно, на Мазурах могут быть комары и мошки. Но мошки не выносят запах ванили. Если я куплю какие-нибудь духи с чудесным, стойким ванильным ароматом, они, наверное, не будут меня кусать? Нет. Конечно, нет. И какая экономия! Собственно, мне больше хочется купить духи, чем тур на Тенерифе. Придется как-то объяснить Адасику, что путешествие под парусами по озерам не идет в сравнение ни с чем… Или нет, у меня есть идея получше! Мы поедем на море! Но на польское, а не какое-то чужеземное! Там и чудесно, и совсем недорого, мы сэкономим уйму денег, в это время года в некоторых местах на море не очень много народу и можно гулять по пляжу, собирать камни и плескаться в белых пенистых барашках. И ладно уж, пусть приедет к нам мама или папа, если Тося тоже мечтает от нас отдохнуть и побыть одна дома.

НАКОНЕЦ МЫ ОДНИ

Я сидела на берегу чудесного польского моря. Дуло — хоть святых выноси. Оказалось, однако, что газеты не врут, ледниковый период не за горами, кто б мог представить себе в августе такую температуру? Я сидела в куртке, закутавшись в плед, и глазела на волны. Что-что, а уж волн правительство не отберет у меня ни за какие деньги. Утром я выползла вся разбитая, Голубой молчит, но я вижу, что он не доволен. На Мазурах, кажется, сейчас замечательно, да и погода самая что ни на есть подходящая для парусных эскапад — тоже гуляет ветер. Клянусь, никогда не буду упрямиться, настаивать на своем, убеждать. Торжественно обещаю: если Адам что-либо предложит, соглашусь, сделаю именно так, даже если его предложение будет таким же нелепым, как мое — поехать на море. Я попробовала бродить босиком по песку, но он ледяной, словно только что из холодильника, и мокрый.

Адасик, тоже в куртке, сел рядом, я отвернула край пледа, и мы прижались друг к другу.

— Прости, — собралась я с мужеством.

— Да что там… — вздохнул он тяжело. — Ты в общем-то была права, на Мазурах наверняка такая куча парусников, что не развернешься, а здесь совсем пусто…

Я уж было собралась его подколоть, но, если честно, он прав, хотя и не совсем, потому что на горизонте, со стороны Колобжега, на волнах колыхалось что-то крошечное. Так что в общем-то нельзя сказать, чтобы здесь было абсолютно пусто.

Сидели мы так, сидели, пока я не почувствовала, что мне насквозь продувает голову. Тося, конечно, осталась дома, не захотела ехать, и хорошо. В кои-то веки мы можем побыть вдвоем. Я попросила мою маму, чтобы она приехала на эти пять дней — разве можно ребенка оставить без присмотра? Тося ужасно разозлилась, обозвав меня матерью-извращенкой, мол, когда она была намного младше, я поехала на Кипр, и ее можно было оставить одну, а когда она повзрослела — нельзя. Разумеется, тогда я за нее не боялась. В крайнем случае она бы осталась голодной, и это было самое страшное, что могло произойти. А теперь? Восемнадцатилетнюю девушку подстерегает масса искушений, из которых самым опасным мне представляется Якуб. Спят ли они уже? Не хочу даже об этом думать. Во всяком случае, моя мама проследит, я надеюсь, чтобы Тося не наделала глупостей. Мама сказала, что с радостью приедет, потому что надо рассадить юкки, а в сентябре у нее не будет времени. Они едут с моим отцом за грибами. И зачем они развелись? Ну конечно, они едут не вместе, а только в одно и то же место, потому что друзья папы ездят туда охотиться, вернее, они уже не охотятся, а только бывают там. У одного из приятелей есть жена, которая дружна с мамой и тоже любит собирать грибы, хотя, впрочем, всегда приятнее путешествовать вдвоем…

Адам разгребал руками влажный песок, а возле самой воды сидели, свернувшись клубками, чайки и даже не поднимали головы. У меня нет никакого желания выходить замуж при таких погодных условиях. Хотелось бы, чтобы светило солнце, было тепло, а если подождать до возвращения Адама, то я могла бы сбросить пару килограммов и выглядеть божественно. Правда, хорошо бы иметь в Америке мужа, а не жениха. Однако если ему захочется выкинуть какой-нибудь номер, то он сделает это независимо от того, жена я ему или нет. И в этом случае лучше не быть женой. Но с другой стороны, хотя бы раз в жизни женщине положено счастливое замужество.

Я прижалась к своему Голубому. Никто не смотрит — значит, и стыдиться мне нечего. Он обнял меня, мы посидели так молча. Он не знает — и хорошо, — что я думаю о его дурацкой, безумной идее поехать в эту проклятую Америку! Ненавижу страны, которые лежат далеко, в других полушариях! Почему Соединенные Штаты не граничат с нами? Находились бы они где-нибудь в районе Словакии — тогда, извольте-пожалуйста, можно было бы смотаться на пару деньков. Но нет, как назло, они открыты в такой дали этим идиотом Колумбом, который не ужился с женой и слонялся по морям-океанам в поисках развлечений. И почему он не плавал по Балтике и не открыл Америку здесь? Всё всегда против меня. На черта такой отпуск — наши последние недели вдвоем, а мы сидим как дураки у замерзающего моря. И все из-за меня. «Не хочу, чтобы он уезжал, не хочу! — повторяла я мысленно. — Не уезжай никуда!»

— Знаешь что? — Адам прервал мои размышления. — Пойдем-ка лучше домой, сыграем в скраббл, так и быть, а потом сходим в то кафе, которое приглянулось нам вчера вечером… Съедим что-нибудь вкусненькое, выпьем немного и воспользуемся тем, что мы одни, хорошо? И может, наконец обсудим наши планы на будущее…

Надеюсь, что в эти планы входит секс. Вчера после дороги мы свалились без задних ног, не помню даже, сказал ли кто-либо из нас: «Спокойной ночи, дорогой (дорогая)!»

Плед не отряхивался, песок прилип намертво. Чайки вдруг взмыли вверх, хлопая крыльями. Я всегда считала, что это хорошенькие маленькие птички, и издалека они так и выглядят, но вблизи — прямо-таки Хичкок.

Мы вернулись в дом пани Ирэны, и вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, я мгновенно заснула. Голубой разбудил меня в шесть, потому что у него от голода сводило живот.

В кафе было пусто, только в углу за столиком сидел один мужчина, перед ним — пиво, а сверху, на картине, — корабль, который вопреки законам природы висел на гребне вздыбленной волны, совершенно не погруженный в воду, без людей, а вдали свирепствовал шторм.

Официантка принесла меню, я протянула руку, но она и не собиралась нам его дать, лишь улыбнулась:

— Лучше я сама вам что-нибудь предложу, вы ведь не знаете, что стоит выбрать.

— Все-таки мы хотели бы заглянуть в меню, — ответил Адам и с ликующим видом взглянул на меня, а официантка, покосившись на него с недоверием, положила меню на стол.

— Как желаете, только потом без претензий.

Мы взяли меню. Я начала со спиртного, потому что чувствовала, что имею на это полное право. Адам подозвал официантку:

— Для начала, пожалуйста, пиво — для меня и горячий чай.

Чай, разумеется, для меня. Пусть будет. Я читала перечень алкогольных напитков: «Секс на пляже», «Вдвоем», «Черное вожделение», «Марго», «Прочь, похмелье». Ни малейшего понятия, что это за напитки, но не хотелось отвлекаться на мелочи. Я листала дальше. Свиная рулька в пиве, венгерский омлет, тушеные овощи под шубой из сыра — что-то зачеркнуто, — русские пельмени, шесть штук…

— Я закажу гуляш по-венгерски, — решил Адам и отложил меню.

— А мне — свиную рульку, — набралась я смелости.

— Будьте добры! — подозвал Голубой официантку.

Она мгновенно выросла возле нашего столика — в талии у нее сантиметров сорок и довольно пышные остальные формы, Ларе Крофт [3] делать здесь нечего. Я вмиг ей позавидовала. Девушка приветливо улыбнулась:

— Да, я вас слушаю.

— Мне, пожалуйста, рульку.

— Нет.

— Есть! — Я ткнула пальцем в написанное. — Рулька в пиве.

— Нет, — спокойно ответила официантка. — Я же хотела вам посоветовать, а вы пожелали сами.

— Гуляш по-венгерски? — Голубой поднял голову и в конце четко поставил вопросительный знак.

— Я, конечно, могу принять заказ, но мне бы хотелось, чтобы вы остались довольны, — улыбнулась официантка МОЕМУ Голубому.

Я решила, что мне следует вмешаться.

— А что свежее вы можете нам предложить? Девушка просияла:

— Очень свежее мясное ассорти. Да-да, эта нарезка очень свежая.

— Может, ризотто? — Адам наклонился ко мне и почти перешел на шепот.

— Ризотто ни в коем случае, я слышу, вы собираетесь его заказать. Советую отварные овощи или что-нибудь в кляре на пиве. Это я могу рекомендовать с чистой совестью.

Я в знак согласия кивнула. Адам отодвинул меню в сторону.

— Тогда две порции овощей и две рюмки водки. Официантка наклонилась над столиком и изумленно посмотрела на Адама:

— Простите, ваш желудок выдержит смесь водки с пивом?

Адам чуть не подавился, захлебнувшись воздухом. Официантка спокойно продолжила:

— У меня большие сомнения на этот счет, может быть, сделаем так: для вас — «Секс на пляже», а для дамы — «Марго», мы на спиртном не обманываем, потому что недавно была проверка. Зато на десерт, раз уж ничего хорошего нет из еды, предлагаю мороженое, такое, которое поджигается, с пламенем на столе. Услуга стоит восемь злотых, но можно то же самое мороженое подать без огня, в холодном виде. Правда, исключительно для вас могу поджечь и бесплатно, чтобы сделать вам приятное. Вас устраивает?

Мы совершенно оторопели, а официантка забрала меню, обворожительно улыбнулась, так что нам было бы неловко искать другое кафе, и, не дожидаясь ответа, ушла, покачивая бедрами. Адам проводил ее восторженным взглядом.

— Бесподобна! — шепнул он мне.

— «Для вас — „Секс на пляже“!» Это что — предложение? — прошептала я Адасику, но он не успел мне ответить, потому что мужчина, сидящий под кораблем, взял свой стаканчик с «беленькой» и направился к нам.

— Разрешите?

Мы оба были так ошарашены, что Адам кивнул, а незнакомец, склонившись над столиком, сказал, поглядывая то на меня, то на Адама:

— Я уже давно наблюдаю за вами, сижу и думаю: подойти или нет, ну и решил подойти. Потому что я здесь один.

— Слушаю вас. — Адам, оказывается, не лишился дара речи. — Чем можем быть вам полезны?

— В том-то и дело, что ничем.

Адам развел руками: дескать, извините, но у нас тут свои разговоры. Он посмотрел на меня выразительно, но тот тип весь просиял:

— Ну и отлично, отлично! Вы знаете, здесь ни у кого нет времени поговорить, а с интеллигентными людьми, позвольте так выразиться, всегда приятно перекинуться словом, раз уж вы так любезны. — Он придвинул себе стул и — о ужас! — сев за наш столик, жестом подозвал официантку: — Три водки, пожалуйста!

Я бросила взгляд на прибалдевшего Голубого, и на меня вдруг напал неудержимый смех. Давай, социолог, действуй, пускай в ход свои ассертивные методы [4]! Сейчас, когда заказаны три рюмки водки! Мой Адасик, однако, окаменел. Притом полностью. Официантка молниеносно появилась с подносиком, принесла три стопки и чай с лимоном — для меня. Лучисто улыбнулась и удалилась.

— Вы давно приехали? — поинтересовался приятный господин с пунцовыми щеками, похожий немножко на маленького кругляшка-тролля.

Я собралась вежливо ответить, раз Адам проглотил язык, но мужчина не ждал ответа.

— Я-то уже неделю здесь торчу, в отпуске я, на работе насильно выпихнули, мол, поезжай сейчас и все тут, ну я и поехал, а жене вот не дали… Да она все равно не поехала бы, потому что мы с ней живем порознь… Так с какой стати нам вместе проводить отпуск… А вам повезло — вы вдвоем…

— Вот именно, — вставил Адам, к которому постепенно возвращался дар слова. — Вы нас застали немного врасплох, нам необходимо обсудить кое-какие дела…

— Это же хорошо, очень хорошо! Как я удачно к вам подошел! Выпьем, чтобы лучше думалось! — Наш знакомец поднял свой стаканчик времен дремучего социализма и выпил водку.

Я, вызывающе взглянув на Адама, поднесла свою стопку к губам. Брр…

— Вы не кривитесь так. — Приятный господин проникновенно посмотрел мне в глаза. — Водку надо уметь пить, вот так! — Он взял стопку, втянул воздух, крякнул на выдохе и выпил до дна. — На вдохе…

— А вы выпили на выдохе, — поправила его я.

— Может, и на выдохе. Я уже не помню, объяснять-то я хорошо не умею, сам уже приноровился. Ох, как я рад, что могу с вами поболтать…

Адам делал мне выразительные знаки, но что я могла поделать? Ровным счетом ничего. Романтический ужин втроем у моря — это именно то, чего мне недоставало для счастья. Алкоголь ударил мне в голову, стало хорошо, и это кафе показалось вполне сносным. Адам в отчаянии схватил свою стопку и выпил залпом, закашлялся, а мне становилось все веселее.

— Вы тоже не умеете. — Маленький кругленький дядька посмотрел на Адама с упреком. — В каждом деле важна сноровка… Когда я был в Швеции, потому что не мог найти работу здесь, в Польше… Я-то ведь, знаете, — он наклонился к нам доверительно и неожиданно захихикал, — ни на что не гожусь! Писал когда-то в газете, в местной малотиражке, небольшие заметки, так она разорилась, потому что я там писал. Ну я и нанялся в Швецию на сбор лесных ягод. А в этой Швеции проблемы с водкой. Ягод-то я тоже не очень много собрал, и до чего же мне там хотелось картошки! А картофель дорогой и далеко. Нас ведь, представляете, поселили в какой-то лесной глуши. Иду я раз по лесу, батюшки — картофелина! Я хрясь по ней ногой… — Мужчина, перехватив взгляд Адама, быстро поправился: — Я не по злобе ее пнул, а из уважения, гляжу — куча картошки лежит! Какой-то швед выбросил! Так я эту картошку туда, в лагерь, приволок и овощную лавку открыл, заработал больше, чем на ягодах! Эх, вот времена-то были! — мечтательно вспоминал он. — Теперь за границей столько уже не заработаешь… как бывало… На семь долларов, знаете ли, можно было месяц прожить…

Пан Кругляшок мне все больше нравился. Потому что — увы! — я помнила те времена. Он-то думал, что нет, и, собственно говоря, мне это больше всего и нравилось, тем паче что водочка очень душевно согрела меня изнутри. Я разглядывала это милое питейное заведение с красивой картиной на стене и не чувствовала уже ни холода, ни отвращения. Мы вернемся домой, ляжем с Голубым в кроватку, никто нам не будет мешать, даже можем и завтра весь день проваляться в постели.

— Причем, — пан Кругляшок вытер губы, — с женой-то я тогда в первый раз расстался. Поездки — не на пользу семье, разве не так?

А ну его к лешему! Мороз пробежал по коже при мысли, что Адам уедет, но ничего, стисну зубы, как-нибудь обойдется.

— Я как раз собираюсь в Америку, — сказал Адасик, который тоже опрокинул целую рюмку и немножко расслабился.

— О, Америка! — обрадовался пан Кругляшок. — Вот это страна! Был-был, когда потом, после Швеции, не мог найти работу. Зять, сестрин муж, меня пригласил, ну я и поехал, потому что визу вдруг ненароком дали. В Америке, я вам скажу, дрель впервой в жизни увидал, руки-то у меня… не из того места растут. Едва я взялся за нее, как один кореш говорит мне: положь — напортачишь, ну я и не притрагивался к ней больше, а лишь развлекал там всех разными байками, они даже радовались, что я ничего не делаю. Потому что ничего не порчу — разве не так? Еще три водки, пожалуйста! Но когда я вернулся, то у меня уже не было дома… Бабы за границей тоже еще как одиноки… Ну глаза и разбегаются, а после работы тоскливо одному… Вернулся я при деньгах, а жена уже тю-тю…

Он засобирался уходить. Я не жена пана Кругляшка, и переживать мне не из-за чего. И Адасю я не жена, тем более нет повода для волнений. Но лучше бы Адасику не слушать этот вздор.

Мороженое мы не съели, хотя девушка предлагала поджечь его даром. С паном Кругляшком расстались далеко за полночь. Ветер стих, и мы решили возвращаться домой по пляжу. Луна выглянула из-за туч, и мир стал таким, каким он и должен быть изначально. Море шелестело, отливало серебристой чернотой. Адам обнял меня, он был уютно-теплый. Последний раз я ощущала подобное лет двадцать назад с абсолютно другим мужчиной Но я и не думала вовсе тратить столь драгоценное время на эти воспоминания. Мы были немножко пьяны и даже залезли в море, которое — о чудо! — оказалось совершенно теплым. Вернее, Адасик поначалу не хотел заходить, но когда я его легонько толкнула, то, естественно, он намок до колен, а потом этот чертов социолог схватил меня и поволок. Я вымочила ноги почти до бедра! А потом мы целовались на песке, и так приятно было думать, что через минуту-другую можно оказаться в постели, в которой не будет никаких собак, никаких кошек, никаких детей, никаких мам или пап и никаких телефонных звонков. Нас страшно развеселило воспоминание о том, что обычно мешает побыть абсолютно вдвоем. До дома мы добрались в час ночи. Наша хозяйка дала нам ключ от входной двери, но вот чудеса — как только Адам, ковыряясь, вставил ключ в замочную скважину, дверь открылась!

— Ну наконец-то! — недовольно сказала пани Ирэна и удивленно уставилась на мокрые следы в прихожей.

Дверь в нашу комнату с тихим треском открылась, и перед нами появился не какой-нибудь случайно забредший прохожий, не постоялец, расквартированный здесь по ошибке, не грабитель, а не кто иной, как любимый сынуля моего Голубого — Шимон, метр девяносто три ростом, а из-за его спины высунулась темная головка моей милой крошки, единственного любимого чада, окрещенного почти восемнадцать лет назад Тосей.

— Чем вы занимаетесь допоздна? — спросила Тося. — Я не выдержала с бабушкой и приехала к вам, вы же сами хотели. И Шимон тоже! Вы рады?

— Привет, папа! — сказал Шимон. — Мы не могли дозвониться до вас и…

Адам растерянно взглянул на меня. Я поцеловала детей и тут же споткнулась о раскатанный на полу туристический коврик. В глубине комнаты стояла раскладушка. Я взглянула на Адама. Он пожал плечами, скорчил свирепую мину, а потом прыснул, тут и на меня напал хохотунчик. Я оперлась о косяк и просто надрывалась от смеха. Стоило мне взглянуть на Адама, который, скорчившись на стуле, повизгивал, как резаный поросенок, у меня начиналась икота.

Шимон посмотрел на Тосю, а Тося на Шимона.

— Это они, наверное, радуются, — предположила она.

Следующие пять дней мы провели совсем по-семейному. И было очень, ну просто очень чудесно, только иногда, когда не слышали дети, мы заверяли друг друга, что как только вернемся домой и наконец будем одни, то…

КТО И ЗАЧЕМ?

Мы договорились, что поженимся сразу же, как только Адам вернется. Полгода — не вечность, и потом, что может быть приятнее ожидания? Соскучимся друг по другу, будем писать длиннющие письма, перезваниваться, обмениваться электронными посланиями. Я похудею и помолодею. Тося будет спокойно учиться. А кстати, почему, интересно, Тося выбрала историю, если у нее по истории тройка? Дочь очень удивилась, когда Шимон спросил, сможет ли она перечислить все польские династии.

— Нет у нас никаких династий, — ответило мое дитя, а я чуть не упала в обморок. — У нас были одни короли!

Все это происходило во время семейного обеда, на который приехал даже Шимон.

Моя мама оцепенела при мысли, что будет с Тосей в мае, и обещала взяться за нее, ведь этот ребенок ни о чем не имеет ни малейшего понятия. И как я справлюсь без мужчины? Отец же выразил надежду, что Адам будет осмотрителен в самолетах, а также в самой Америке, затем в сторонке признался мне, что… гм-м… мужчины бывают разные, и будь он на моем месте, то не давал бы опрометчивых обещаний, и вообще — как я одна справлюсь?..

Все эти ценные замечания прозвучали за столом в саду, потому что день стоял еще теплый. Мой отец кормил Бориса под столом и не признавался в этом. Тося то и дело повторяла, что нельзя кормить собаку во время еды. Отец защищался — дескать, когда его не станет, то мы пожалеем, что никто не кормит собаку, пусть даже под столом, к тому же он вовсе не кормит, но Борис умеет так красиво просить… Мама сказала, что следовало бы в этом доме ввести непреложные правила, я ей ответила, что правила есть, только никто их не соблюдает, но я не хочу обсуждать это за обедом. Отец обиделся на маму, но она объяснила, что имела в виду — дети не должны делать замечаний взрослым. Тут встряла Тося, заявив, что не надо воспитывать уже взрослых детей, то есть меня. Я одернула Тосю, чтобы она не делала замечаний бабушке. Мой отец напомнил нам, что у него язва и ему нельзя нервничать за едой. Тося спросила, зачем он, если у него язва, ест свиные отбивные, запеченные с сыром, — это совсем не диетическая еда. Шимон заметил, что лучше бы Тося знала так хорошо не только диеты, но и причины национальных восстаний. Тося попросила не портить ей настроение напоминанием об экзаменах — у нее еще год впереди, а мы впадаем в коллективную истерику. Отец сказал, что на ее месте он учился бы прилежно с первого класса, а не когда экзамены на носу, и добавил, что не следует ничего оставлять на последний момент. Мама возмутилась: все нападают на беззащитного ребенка, у которого нервы уже на пределе. Адам ничего не говорил, только вкушал прелесть семейной жизни. Через два часа я просто была без сил. Вечером мы пошли провожать родителей на электричку. Отец настаивал, чтобы мы взяли Бориса, которому необходимо немного побегать. Моя мама просила не брать, потому что кругом полно собак и неизвестно, чем все это закончится. Тося закрылась с Шимоном в своей комнате и наотрез отказалась кого-либо провожать, потому что ее уже достали.

Уже с подножки вагона мама обернулась и сказала: — Не сиди в саду без свитера, вечера уже холодные, сама знаешь, Анна сряжает зиму [5], а сейчас как-никак конец августа! Ты должна беречь себя!

А отец из-за ее плеча крикнул:

— И скажи Тосе, чтобы она не нервничала, но пора браться за учебу! И послушай мать, побереги себя немножко, ты ведь уже не первой молодости!

Когда мама и папа исчезли за дверью вагона, поезд, тихо постукивая, начал удаляться, отбрасывая на рельсы затухающие красные отблески, а Борис умчался в кусты, я вздохнула с облегчением и, словно оправдываясь, шепнула Адасику:

— Прости, они очень утомляют, но делают это из любви…

А Адам взглянул на меня, потом на рельсы и ответил:

— Прости? Да в своем ли ты уме, дорогая! Ты даже не представляешь себе, как я завидую, что у тебя еще есть родители. Я бы многое дал, чтобы мои учили меня жизни… — И двинулся к кустам, в которых скрылся Борис.

Я стояла и смотрела ему вслед, а затем медленно побрела к дому. У Адама уже нет ни отца, ни матери. У меня не будет ни свекра с его нравоучениями, ни свекрови, которая бы меня невзлюбила и делала замечания, что полотенца и скатерти, а также постельное белье должны лежать на самой верхней полке, а одеяла на нижней, мне не придется вживаться в новую семью. Единственный родственник Адама — его сын Шимон, к тому же у моего Голубого нет ни братьев, ни сестер. Честно говоря, я всегда думала об этом с легким сердцем, а сейчас мне вдруг стало жалко и, откровенно говоря, еще и стыдно, что сожалею я не столь сильно, как следовало бы.

Почему вместо того, чтобы радоваться, что родители приезжают ко мне и пытаются меня воспитывать, я с облегчением вздыхаю, когда они уезжают? Почему я отмахиваюсь от нравоучений и замечаний, вместо того чтобы благодарить Бога, что есть кому их делать? Почему я не умею относиться к родителям с глубочайшим уважением и любовью и радоваться, что они есть и что я могу еще время от времени ощутить себя ребенком? Кто-то лишил меня последних крупиц разума, что ли?

Ведь вся моя взрослость состоит не в том, что мне, черт побери, тридцать восемь лет с хвостиком, а в том, как я воспринимаю, что они говорят и делают. Если я считаю себя ребенком, то становлюсь в один ряд с Тосей, а если я взрослая…

Уже от самой калитки я повернула обратно на станцию, перешла через пути. Адам шагал с Борисом по лугу к лесу. Вот уж действительно, в жизни все так непросто! А может, на самом деле все просто до слез? Адам не видел меня, я не стала его окликать и свернула в березовую рощицу — уединенная прогулка мне тоже пойдет на пользу. Правда, мне следовало бы вернуться за свитером, потому что после захода солнца действительно похолодало… Анна сряжает зиму…

ОТ АДЮЛЬТЕРА ДО ЯИЧНИЦЫ

В понедельник я поехала в редакцию. Уже в лифте наткнулась на Главного. Он схватил меня за локоть.

— О, пани Юдита! — обрадовался он, как будто видел меня первый раз за последние двести лет. — Вы болели?

Обожаю это в мужчинах: выходишь на работу после отпуска отдохнувшая, загоревшая (я, впрочем, — нет, потому что беспросветно лило), готовая к новым чудесным свершениям, а они говорят, что ты выглядишь, как после длительной болезни.

— Я вернулась из отпуска, — ответила я, просияв.

— Столь длительного? — удивился Главный.

Это еще одна вещь, которую я люблю. Берешь пять дней отпуска, и он называется длительным, видишь перед собой какой-либо отрезок длиной в десять сантиметров, и выясняется, что в нем двадцать пять, встречаешься с кем-нибудь в двадцатую годовщину окончания школы и слышишь — сто лет не виделись!..

— Столь короткого, — спокойно поправила я.

— Превосходно, превосходно, вы знаете, чем отличается мужчина от шимпанзе?

Я знала, что шимпанзе умные, но не предполагала, что об этом известно и Главному. А также я догадывалась, что это только предлог, чтобы сообщить мне, что женщины — идиотки. Однако я помнила, что Главный — мой шеф, и, несмотря на этот моббинг [6], смиренно молчала. Когда-нибудь в будущей жизни, в которой я буду мужчиной, а он моим подчиненным, ему воздастся за все.

— Один храпит, весь волосатый и чешется, а другой — просто обезьяна! — торжествующе расхохотался Главный. — Пожалуйста, зайдите ко мне после заседания коллегии! — И вышел из лифта. А я, оторопев от услышанного, поехала на шестнадцатый этаж, где располагалась фирма по автострахованию.

Когда наконец я добралась до своей редакции, меня встретили холодные взгляды моих сослуживиц.