Я – алкоголик

Меня зовут Джимми Гривc. Я – профессиональный футболист. И я – алкоголик.

Решившись сделать это признание на собрании «Анонимных алкоголиков»,[1] я смог спасти свою жизнь. До этого пьянство медленно, но верно убивало меня. В общество «Анонимных алкоголиков» меня привело отчаяние, и там я обрел путь к нормальной жизни.

Но помощь эта пришла слишком поздно. Семья, в которой я был счастлив почти двадцать лет, уже была потеряна, и моя деловая карьера тоже потерпела крах.

Сейчас день за днем я постепенно учусь жить по-новому, и мне хотелось бы поделиться своим опытом – и плохим и хорошим – в надежде, что это поможет людям избежать тех ошибок, которые разрушили мою жизнь. В особенности я хочу, чтобы мои слова дошли до молодых футболистов, которые, может быть и не подозревая того, ступили на ту же скользкую дорожку.

Пишу эту книгу не ради выгоды. Сколько бы я на ней ни заработал, все уйдет на уплату задолженности по налогам, образовавшейся за годы пьянства. Откровенный рассказ о моих бедах будет и самому мне полезен, а если он еще откроет глаза хотя бы одному потенциальному алкоголику и принесет поддержку и надежду тем, кого уже затянула выпивка, тогда все горе и страдания, что я испытал, не будут совсем уж напрасны.

У каждого алкоголика есть свое «дно». Для многих это денатурат и жалкие опивки в чужих стаканах. Единственным, что меня спасало от этого, была возможность пить так называемые «приличные» напитки и физическая выносливость, позволявшая быстро оправляться даже после самых жестоких пьянок. Но и у меня было свое «дно» – мусорный ящик в дальнем конце нашего сада, где холодным зимним утром я рылся в поисках выброшенных женой пустых водочных бутылок в надежде найти хоть несколько оставшихся капель. Это было зимой 1977 года. Нет смысла спрашивать меня, когда точнее происходили события последних пяти лет, потому что пьянство разрушило в первую очередь мою память. Я могу почти досконально вспомнить все, что связано с футболом, но в памяти начисто стерты все самые жуткие эпизоды моих пьянок.

Но я все же хорошо помню тот момент, когда впервые понял, что стал отпетым алкоголиком. Как-то, когда я забылся пьяным сном в кресле, моя теперь уже бывшая жена Ирена нашла запрятанный мной запас водки и в ярости вылила все содержимое в раковину, а бутылки выбросила в мусорный ящик. Я проснулся, весь горя желанием выпить, перерыл все шкафы и ящики, ища, как маньяк, эти бутылки. Кончилось тем, что я упал около мусорного ящика и начал вытряхивать в рот оставшиеся в бутылках капли. Ниже катиться было некуда.

Тогда казалось: обратной дороги нет. Мне необходимо было выпить полбутылки водки, чтобы встать с постели и начать день. Я уже не мог унять дрожь в. руках, а думал лишь о том, где и как бы выпить еще. Пивные только открывались, а я уже стоял у входа. Для начала я всегда брал кружку пива – в нем было по крайней мере что-то питательное. Это была вся моя еда за день.

Подожди, пока бармен отвернется, Джимбо. Не надо, чтобы он видел, как трясутся у тебя руки. Вот так лучше. Ну, теперь еще кружечку пива, и я иду к себе в офис.

В течение дня я выпивал двенадцать, тринадцать, а то и четырнадцать кружек пива. И хоть бы что! Выпитое на меня тогда почти не действовало, и только тот, кто давно меня знал, мог бы сказать, что я в подпитии. А затем я шел домой и там уже пил водку, иногда даже две бутылки за вечер.

Говорю здесь о том, сколько я пил, не для того, чтобы произвести впечатление. Просто мне хочется, чтобы стало понятно, насколько далеко зашло дело. Просто чудо, что я тогда выжил и могу сейчас судить об это трезво и спокойно. Довольно часто я и машину вел в тяжелом опьянении. Однажды мне даже случилось заснуть пьяным за рулем и меня разбудил патрульный полицейский. Я сказал, что остановил машину, потому что от усталости начал засыпать. Он поверил, посоветовал открыть окна, предупредил, что ставить так машину на дороге опасно, и отпустил меня. Было бы лучше, если бы он отправил меня в участок.

Во время запоев я становился невыносим для самых близких и дорогих мне людей. Но в такие моменты я был просто не в состоянии понять, какое зло им причиняю. И это самое худшее, что есть в алкоголизме. Он губит не только свою жертву, но и окружающих. Только теперь, оглядываясь назад, я в полной мере осознаю, каким мучительным бременем я был для своей семьи и деловых партнеров. Бывали периоды почти полной невменяемости, когда я впадал в ярость, терроризировал и оскорблял домашних. Своих сотрудников я подводил из-за необязательности и неспособности надлежащим образом вести работу.

Единственно, что я могу сейчас сделать, хотя, наверное, это уже бесполезный жест, – это принести свои самые глубокие извинения тем, кого заставлял страдать, и просить их если не простить меня, то хотя бы понять. Прежде всего я обращаюсь к Ирене, которая всегда была прекрасной женой и матерью. Прежде чем окончательно со мной расстаться, она вынесла все, что было в человеческих силах. Единственной причиной нашего разрыва было мое пьянство.

Какой же ты дурак, Джимбо! Ты можешь надеяться только на то, что Ирена поймет, как тяжело ты был болен. Писатель Чарльз Джексон назвал одну свою книгу об алкоголике «Пропавший выходной». Для меня пропавшими были последние пять лет.

Слава богу, все мои четверо детей здоровы, периоды моих запоев не принесли им большого вреда; хотя переживаний у них было достаточно, по характеру они сильные и стойкие. Теперь я стал им гораздо ближе, чем прежде. У меня две красивые дочери и два отличных, обожающих спорт парня. Я стараюсь проводить с ними как можно больше времени. Живу я отдельно от семьи, но всегда могу прийти к детям, зная, что мне будут рады, если я не пьян. Несмотря на разрыв, мы с Иреной – в особенности Ирена – сумели все-таки сохранить для детей семейную атмосферу.

Не думайте, что я не пытался бороться со своей болезнью. Я проходил лечение у двух лучших психиатров и по крайней мере раз десять лечился в самых дорогих частных клиниках. Но кончилось все в бесплатном отделении для алкоголиков в наркологической лечебнице в Уорли, графство Эссекс, куда, не помню уже в который раз, я попал в сильнейшем опьянении. И тогда мне сказали, что уже ничем помочь не могут.

Почему я пристрастился к спиртному? Как случилось, что я потерял контроль над собой? Я задавал себе эти вопросы десятки раз. Считают, что алкоголики пьют, чтобы забыться. На это могу ответить горькой шуткой, что я забыл то, что пытался забыть. Однако то, что я пережил, далеко не смешно.

Со стороны можно было подумать, что в жизни мне все само шло в руки. Футболист международного класса, в делах – удачлив, в браке – счастлив, четверо детей, великолепный дом и много преданных друзей. Но если внимательнее вглядеться в жизнь Джимми Гривса, то можно найти ответ, почему я обращался к выпивке в поисках утешения и выхода. Но это был выход, ведущий в ад.

Когда мне только исполнилось девятнадцать, нас с Иреной постигло огромное несчастье. Наш старший сын Джимми Гривс-младший умер от воспаления легких четырех месяцев от роду. Я был воспитан в религиозной католической семье, но с того момента стал подвергать сомнению все, чему меня учили и что мне говорили о боге и церкви. Теперь я во много раз крепче духом, и все же, когда вспоминаю ту трагедию, мне хочется кричать от гнева, бессилия и боли. Это несчастье так и осталось для нас глубокой, незаживающей раной.

В течение нескольких недель после смерти нашего Джимми я был в таком безумном потрясении, что удивительно, как не сошел с ума. С этим несчастьем связан и переезд в Милан, но он нисколько не помог избавиться от того кошмара, и мне представлялось, что только выпивка может из него вывести. Я пробыл в Милане четыре месяца. Но казалось, прошли долгие годы. Уезжал я в Милан мальчишкой, а когда благодаря клубу «Тоттенхем» смог вернуться оттуда, чувствовал себя человеком с богатым жизненным опытом.

В «Тоттенхеме», чтобы снять напряжение от игры, я продолжал здорово пить. В мое время страсти в большом футболе достигли невероятного накала, и поражение воспринималось как бесчестье. Перед игрой мы были так возбуждены, а во время игры адреналин подскакивал у нас до такого уровня, что после матча многим игрокам необходимо было какое-то средство, чтобы успокоиться и привести себя в норму.

Меня всегда считали игроком с холодной головой, железными нервами, хотя в действительности я человек неуравновешенный и легко возбудимый и много курю, чтобы снять напряжение.

В «Тоттенхеме» к любителям выпить относились спокойно. Я продолжал пить, и мне это стало нравиться. Ко времени перехода в клуб «Вест Хэм» я уже находился на начальной стадии алкоголизма: выпивка превратилась для меня в необходимость.

Однако по-настоящему я запил только после того, как ушел (сравнительно рано, в тридцать один год) из футбольной лиги. Именно тогда мне стала угрожать реальная опасность.

Слишком поздно я понял, что ушел из большого спорта, когда впереди у меня было еще немало лет настоящей игры. От своего бессилия что-либо изменить я хватался за горлышко бутылки. Но вскоре сама бутылка схватила меня за горло. Я стал ее рабом.

Зимой 1977 года я попал в больницу в наркологическое отделение психиатрической больницы в Колчестере, графство Эссекс. У меня была белая горячка, и когда меня из нее вывели, то предупредили, что я медленно, но верно свожу себя в могилу.

В лечебнице я увидел людей, потерявших человеческий облик, увидел загнанное выражение их широко раскрытых глаз, и в меня закрался страх, что я могу остаться там навсегда. Вскоре я потребовал, чтобы меня выписали.

Через несколько недель меня снова забрали в психиатрическую больницу, на этот раз в Уорли. Журналисты с Флит-Стрит[2] пронюхали, что со мной происходит, и когда о моей болезни стало широко известно, я понял, что дальше катиться некуда.

Два года я состоял в обществе «Анонимных алкоголиков», но относился к нему недостаточно серьезно. Однако после газетной шумихи я понял, что должен самым серьезным образом следовать советам и рекомендациям, которые получал в этом обществе, иначе жизнь свою я утоплю в бутылке.

В то время меня постоянно преследовала мысль о Хью Галлахере – гении шотландского футбола, забившем несметное количество голов; он, как и я, играл в свое время за «Челси». С ним на протяжении всей моей футбольной карьеры меня постоянно сравнивали. Уйдя из футбола, Галлахер превратился в алкоголика. В сорок четыре года, потеряв семью, оставшись без друзей, всеми забытый, он спрыгнул с платформы под поезд и погиб.

Обо мне говорили, что я забиваю голы, как Галлахер. Может быть, меня ждет тот же путь на кладбище? Мысль о возможности такого конца не оставляла меня. И когда все вокруг рушилось, я знал, что есть край платформы, ступив с которого, я могу разом покончить со всеми бедами.

Мысль о самоубийстве приходила ко мне давно. Не раз в минуту глубокой депрессии я брался за бритву, чтобы перерезать вены. Но то ли склонность к долгим раздумьям, то ли трусость не дали мне довести дело до конца. Я был тогда действительно очень болен.

Мне повезло больше, чем Галлахеру. Вокруг меня были люди, друзья, которым я был небезразличен. Самыми верными среди них были Норман Куик и его чудесная жена Джин. Норман, фоторепортер с Флит-Стрит, уже двадцать лет мой ближайший друг. В самые беспросветные периоды моей жизни он и Джин помогли мне выжить, к ним обращалась Ирена, когда я устраивал пьяные скандалы дома.

Другой мой хороший друг, вызволявший меня из беды, – Дейв Ундервуд, председатель клуба «Барнет» южной лиги. За этот клуб я имею честь и удовольствие выступать во время футбольного сезона и сейчас.

В тот страшный период, чтобы как-то попытаться самому справиться со своей бедой, я было начал играть в «Брентвуде», а затем в «Челмсфорде», но из этого ничего не вышло, и я предался безудержному пьянству. И тут на выручку пришел Дейв Ундервуд, который, действуя тактично, деликатно, сумел вернуть меня в футбол, потому что знал: Джимми Гривсу без футбола придет конец. Если бы не его помощь, я был бы сейчас законченным алкоголиком.

О моей беде теперь в клубе «Барнет» знают все. В футбольном мире слава алкоголика – тяжкая слава, но для меня лучше, что это перестало быть тайной. Такое испытание необходимо. Оказавшись в центре внимания, я должен доказать всем, и в особенности самому себе, что у меня есть мужество и сила воли, чтобы справиться со своей бедой.

От алкоголизма избавиться непросто. К сожалению, это не просто «причуда». Но если удастся продержаться трезвым хотя бы день, то, значит, можно начать выруливать на правильную дорогу.

Живи сегодняшним днем, Джимбо. Все, что от тебя требуется, это прожить еще двадцать четыре часа без выпивки. И сегодня я не возьму в рот ни капли.

Меня часто спрашивают, как становятся алкоголиками? Ответ прост: для этого надо пить.

Вступив в общество «Анонимных алкоголиков», я понял, что «одна рюмка – много, а двадцать – недостаточно». Чтобы излечиться от алкоголизма, нужно пройти три этапа. Среди «анонимных алкоголиков» они известны как «три» «п». Первое – признание себя алкоголиком, второе – привыкание к новому образу жизни, третье – преодоление болезни.

Я прошел первый этап и, возможно, для многих самый тяжелый. Трудно признать себя алкоголиком.

Меня зовут Джимми Гривс. Я – профессиональный футболист. И я – алкоголик.

Первая капля

Когда вы стараетесь вылечиться от алкоголизма, самой тяжелой является необходимость навсегда отказаться от всего того, что раньше доставляло удовольствие. Мне сейчас не хватает не столько самой выпивки, сколько той атмосферы и той обстановки, которые ее сопровождают.

Вспоминая те годы, когда я только начинал карьеру профессионального футболиста в «Челси», могу честно признаться, что больше всего наслаждался атмосферой товарищества, царившей в нашем клубном баре. Лишь много позже (когда выпивка превратилась в необходимость) меня стало занимать не то, что вокруг, а только то, что в стакане.

В юности я пил очень умеренно. Пара кружек легкого пива, и мне было хорошо. Теперь я понимаю, что причина такой умеренности заключалась не во врожденной склонности к трезвой жизни, а в ограниченных средствах: только это мешало мне пуститься в обход всех пивных, что тянутся вдоль Кингс Роуд. Мой заработок, когда я женился в восемнадцать лет на Ирене, составлял 17 фунтов в неделю во время футбольного сезона и 8 фунтов в межсезонье. Мы жили в однокомнатной квартире в Уимблдоне, и чтобы было легче платить за нее, я в «мертвый сезон» подстригал газоны.

Привычка выпивать у меня появилась уже в клубе «Челси», но пил я тогда очень мало. Насколько помню, напился впервые я в день своей свадьбы в 1957 году, но опьянел тогда не столько от количества выпитого, сколько от того, что пришлось пить. До дня свадьбы я не пил ничего крепче пива, а тут – виски и бренди, которые конечно же сразу ударили мне в голову. К этим напиткам я пристрастился лишь много лет спустя.

В мое время футболисты даже материально не имели возможности удариться в разгул. Сейчас молодые игроки пьют гораздо больше. И если мы заказывали обычно только пиво, то они – бакарди с кока-колой или джин с тоником. Сам был не раз свидетелем того, как юнцы платили за выпивку столько, сколько я обычно зарабатывал в «Челси» за неделю.

Может быть, и нет большого вреда в том, чтобы немного выпить. После сложного матча или тяжелой тренировки неплохо на часок расслабиться с товарищами по команде в каком-нибудь пабе,[3] – это самый легкий способ снять огромное напряжение, которого требует от игроков большой футбол. Но я настойчиво взываю к каждому футболисту: пусть пережитый мной кошмар послужит предостережением тому, кто чаще, чем другие, тянется к бутылке, пусть даже с пивом. Алкоголизм – хитрая болезнь. Она подкрадывается незаметно, и вот ты уже у нее на крючке. Мне казалось, что я могу бросить пить в любой момент. Но когда я попытался это сделать, то оказалось, что единственное, без чего мне стало невозможно обходиться, – это спиртное.

В клубе «Челси» я еще не знал всех «роз» и «шипов» «веселой жизни». До чего свободно мы тогда себя чувствовали и на поле, и вне его! Менеджером.[4] в «Стамфорд бридже»[5] был Тэд Дрейк, прекрасный малый. Тэд прославил себя тем, что, играя за «Арсенал» в первой группе, в одном матче забил семь голов. Но Дрейку вздумалось сделать ставку на совсем молодых игроков; видимо, его соблазнил успех юношей клуба «Манчестер Юнайтед», и он все чаще стал выставлять в команде «Челси» ребят по возрасту чуть старше бойскаутов. Нас прозвали «утята Дрейка»[6] Из всех команд, за которые мне приходилось выступать, эта была, пожалуй, самая многообещающая. Но чтобы проявились потенциальные способности молодых игроков, им необходимо играть вместе с опытными футболистами, мы же еще были просто детьми на поле и чаще всего занимали только вторые места.

После матча у нас происходили самые нелепые и смешные сцены. Помню, однажды мы проиграли 5:6, и надо было видеть, как после игры Фрэнк Бланстоун запустил своими бутсами через всю раздевалку в защитников и с горечью им выговорил: «Забей мы восемь голов, вы бы тогда пропустили девять». Возражать никто не стал.

Мы чувствовали себя в клубе, как в лагере отдыха. Неудачи нисколько не портили нашего настроения; и даже потерпев поражение, мы могли в раздевалке покатываться со смеху над какой-нибудь историей, происшедшей в нашем клубе; ведь мы были еще детьми.

Больше всего я смеялся во время одного матча с «Эвертоном», когда они забили нам гол. Это незабываемо. Если бы тогда уже существовала видеозапись, то уверен, что этот эпизод показывали бы как классическую комедийную сценку. Мяч, посланный издалека игроком «Эвертона», проскользнул под падающим в броске вратарем международного класса Регом Мэтьюзом. Pег, поднявшись, ринулся за мячом, а с ним наперегонки понесся наш отчаянный капитан Питер Силлет, решив, что у него больше шансов настигнуть мяч. Они мчались «ноздря в ноздрю» к нашим воротам. Peг выиграл этот забег, но вместо того, чтобы накрыть мяч телом, решил его отбросить. Он красиво развернулся и ударил точно по мячу – прямо в живот Питеру Силлету. Мяч отскочил в сетку наших ворот, а Питер свалился на землю, схватившись за живот. Игроки обеих команд покатились со смеху.

Питер был одним из самых примечательных лиц в нашей команде. Выпить он тоже любил. Тянул иногда пиво кружку за кружкой весь день, и на нем это никак не сказывалось, во всяком случае внешне. Когда мы собирались вместе после матча в пабе, мне никогда не удавалось за ним угнаться. Но он всегда был в состоянии себя контролировать. Иногда тем, кто изрядно пьет, как-то удается не превратиться в пьяниц. Из всех определений алкоголиков, которые я когда-либо встречал, самым верным мне кажется такое: «Если выпивка мешает человеку жить и работать, значит, он алкоголик». Неалкоголик знает, когда ему остановиться. Алкоголик же остановиться не может, даже если знает, что переходит грань, за которой его здоровью, спокойствию семьи и благополучию на работе угрожает опасность.

Недавно в Херсфорде я встретил своего старого одноклубника Питера Силлета и его брата Джона. Мы здорово повеселились, вспоминая добрые времена в «Челси». Джону на память пришел тогда матч против «Престона», в котором я забил три мяча и наша команда повела со счетом 3:0. Я был в то время немного задавакой и с вызовом заявил своим: «Я свое дело сделал, теперь ваш черед». Шла вторая половина второго тайма, но «Престону» удалось забить ответные три гола. Счет стал 3:3, и Питер Силлет сказал: «Ну, Джимми, придется тебе снова поработать». Я забил четвертый гол и снова расслабился. «Престон» сравнял счет – 4:4, и Питер снова ко мне: «Давай, Джимми, еще один. Это уж наверняка последний». И я не замедлил забить пятый, который принес нам победу со счетом 5:4. Как я уже говорил, теперь память у меня не та, что была. И я решил проверить по своим газетным вырезкам. Действительно, 8 декабря 1959 года «Челси» выиграл у «Престона» со счетом 5:4. За Гривсом пять голов. Наша победа лишила «Престона» высокого места в таблице розыгрыша.

Чтобы дать представление о том, насколько отличалось тогдашнее положение профессиональных футболистов от теперешнего, достаточно сказать, что я был одним из очень немногих игроков «Челси», у кого была машина. Я купил свой первый автомобиль «Опель» 1937 года с откидным верхом у шурина за 30 фунтов. Позже я сменил эту машину на «Стандард-8» 1938 года. Этот автомобиль служил нашей команде чем-то вроде автобуса: после матча или тренировки в него втискивались все наши игроки, и мы отправлялись в ближайшую пивную. В то время я пил не больше и не меньше, чем другие. Кружка пива служила мне как бы вознаграждением за хорошо проделанную работу.

Именно в те годы в «Челси» я впервые понял, что наш футбол не так уж чист и свободен от коррупции, как мне всегда хотелось думать. До меня и раньше доходили слухи о том, что тот или иной матч «куплен», но единственный случай, когда я сам присутствовал при попытке подкупа, произошел перед матчем в «Ноттингем Форест», от которого зависело, переведут ли эту команду в низшую лигу.

Питер Силлет созвал нашу команду на собрание в бильярдной, что находилась над правлением «Челси» в «Стамфорд бридж». Ему было явно не по себе, когда он сказал нам, что один из игроков «Фореста» предложил за хорошее вознаграждение уступить их команде два очка. Мы тут же поняли, в чем дело, и поручили Питеру передать команде «Форест», что номер не пройдет.

Но, что очень похоже на нас, матч мы все же проиграли, и в конце сезона «Форест» оказался выше нас в таблице, однако из первой группы мы не вылетели.

Должен подчеркнуть, что это был единственный случай, когда я стал непосредственным свидетелем попытки подкупа в английском футболе; и когда несколько лет спустя я узнал, что некоторые наши ведущие игроки замешаны в подобных махинациях, то чуть не умер от стыда за своих коллег. Особенно горько мне было услышать это про двух моих старых приятелей Питера Свана и Тони Кея: оба они были лишены права играть в самый разгар своей великолепной спортивной карьеры. Их поступок, конечно, очень серьезный, но я считаю, что наказание за него слишком сурово.

В «Челси» я впервые узнал, что такое «тейпинг»: на футбольном жаргоне это слово означает переманивание игрока другим клубом.

Перед матчем с «Ньюкаслом» на стадионе «Стамфорд бридж» у меня состоялся разговор с глазу на глаз с одним из представителей этого клуба. Он предложил мне тысячу фунтов наличными и работу торговцем машинами, если я соглашусь перейти к ним.

В то время максимальный заработок футболиста не превышал 20 фунтов, и потому предложенные мне деньги были немалыми, а работа торговцем машинами – конечно же для прикрытия – давала бы приработок 50 фунтов в неделю. Но в тот момент меня интересовал другой клуб. В другой стране. «Милан» делал мне более заманчивые предложения, и я прислушивался к ним с большим вниманием.

Приближались дни веселья и вина, а вместе с ними и мои беды.

Дни вина и горестей

Могу с точностью до дня, часа, минуты и секунды указать момент, когда я сам себя приговорил к судьбе алкоголика. Это произошло, как только я поставил подпись под контрактом с клубом «Милан», связавшим меня по рукам и ногам.

Со дня заключения контракта и началось мое падение. Внезапно я превратился в потерянного и беспомощного мальчишку, оказавшегося в мире большого футбольного бизнеса. Примерно год жизнь моя вертелась в какой-то кошмарной карусели. Разочарование, страх, скука, раздражение, подавленность – полный набор того, что толкает человека к выпивке.

Правда, в законченного алкоголика я превратился много позже. Но капкан для себя я уже поставил. В течение нескольких месяцев до переезда в Милан и четырех мучительных месяцев там я все больше убеждал себя, что когда выпьешь, то легче справиться с терзающими тебя проблемами.

Черт с ними. Пойдем лучше пропустим пару кружек, Джимбо. И тогда полегчает. От выпитого проблемы, конечно, не испарятся, но зато покажутся не такими уж значительными.

Теперь, став старше, мудрее и опытнее, я могу с полным правом утверждать, что алкоголь не повышает тонус, как полагают многие, а понижает. Он погружает человека в иллюзорный мир, самоконтроль притупляется, слабеет способность критически оценивать свои поступки. И в результате язык «развязывается», болтовня и смех льются неудержимо, – и это воспринимается как повышенный тонус.

Изучая воздействие алкоголя на организм, я собрал немало доказательств того, что веселость и живость, которые появляются у человека после четвертой или пятой рюмки, вызваны подавляющим действием алкоголя на сдерживающие центры головного мозга. Но в то время я, двадцатилетний паренек, втянутый в безумную кутерьму перехода в другой клуб, ошеломленный происшедшими в моей жизни переменами, ничего об этом не знал. Сначала человек тянет чарку….

Чтобы лучше понять, почему я потянулся к рюмке, нужно вернуться к зиме 1960 года, когда я первый раз обратился к руководству «Челси» с просьбой отпустить меня в другой клуб. В тот момент у меня и мысли не было об Италии. Просто я хотел найти клуб, который бы более соответствовал моим честолюбивым устремлениям, чем «Челси».

Насколько я помню, первым о возможности работы в Италии заговорил Джо Мирс, бывший председатель клуба «Челси». Он позвонил мне через неделю после того, как я подал просьбу разрешить мне перейти в другую команду, и сказал, что у меня есть возможность получить работу в Италии, потому что эмбарго на иностранных игроков должно быть там отменено в конце сезона. Господин Мирс (теперь его сын Брайн – весьма деятельный и способный председатель клуба «Челси») спросил меня, как я отнесусь к предложению поехать в Италию.

В Италию! Тогда это было равносильно вопросу: «Хочешь ли ты получить долю на золотом прииске?»

Мой максимальный недельный заработок составлял двадцать фунтов, а итальянские футболисты получали гораздо больше. Заинтересует ли меня? Мое знание итальянского не шло дальше «спагетти», но я был готов всю дорогу до банка кричать: «Си! Си! Си!» У меня была семья, жена и дочь, скоро должен был родиться еще ребенок. Двадцати фунтов было явно недостаточно для того счастливого будущего, о котором я мечтал для своей семьи. К тому же несколько недель назад нас с Иреной постигло страшное горе. Умер от воспаления легких наш четырехмесячный сынишка Джимми. Это было жуткое потрясение, которое чуть не свело нас с ума. Переезд в Италию принес бы перемену обстановки и окружения, что было нам необходимо. «Заинтересует ли меня, мистер Мирс? – сказал я. – Да я готов лететь хоть сейчас».

Мистер Мирс взял с меня слово хранить все в тайне. У меня было такое впечатление, что ему не хочется перепродавать меня, но поскольку я твердо решил уйти, он предложил мне уехать в Италию. Там, по крайней мере, я не создам неловкой ситуации, забив гол в ворота своего бывшего клуба.

Я был только рад держать план переезда в Италию в тайне, но совершенно неожиданно ко мне обратился итальянский журналист, выступавший в качестве тайного посредника одного футбольного клуба. Это была явно какая-то закулисная махинация, попытка обделать делишки с черного хода, что, как я позже убедился, в Италии было обычным явлением. Я согласился вести с ним неофициальные переговоры, потому что уже загорелся идеей поехать в Италию и хотел начать хоть что-то делать в этом направлении.

Журналист сказал мне, что он выступает от имени определенного клуба. Он не назвал его, но то, что он вправе был предложить, меня вполне устраивало. Все выглядело весьма заманчиво. Наша следующая встреча состоялась в ресторане в Сохо,[7] и на этот раз посредник открыл мне, что представляет клуб «Милан». В промежутке между встречами я многое обдумал и решил, что надо вести открытую игру с «Челси». Я попросил журналиста передать в «Милан», чтобы они приступили к прямым переговорам с «Челси». Может быть, в то время мы и были рабами своего клуба, но, по крайней мере, мы пытались быть честными рабами.

«Челси» и «Милан» вели переговоры за закрытыми дверями, а мне лишь было передано указание пойти в итальянский госпиталь в центре Лондона для медосмотра. Все это, конечно, происходило втайне. В госпитале мне только что не сделали вскрытия: у меня проверяли кровь, мочу, зрение, реакцию, каждую косточку скелета.

За два дня мне сделали около пятидесяти рентгеновских снимков, и в конце всего этого миланские представители покачали головами так недоверчиво и сокрушенно, будто для пациента не оставалось никакой надежды. Оказалось, что сломанные в детстве две небольшие косточки в поясничном отделе срослись. Из-за этого итальянцы засомневались, стоит ли в меня вкладывать деньги. Они боялись, что позже у меня могут возникнуть осложнения с позвоночником. Но, как оказалось, им следовало бы больше беспокоиться совсем о другом.

Результаты этого обследования напугали меня до смерти. Я уже представил себя в тридцать лет в инвалидной коляске. Но специалист с Харли-Стрит,[8] посмотрев мои рентгеновские снимки, сделал квалифицированное заключение, в котором говорилось, что сотни людей прекрасно двигаются с такой же аномалией костей. Он сказал, что у «Милана» нет оснований для опасений. Меня признали стопроцентно годным, и все было готово для подписания контракта.