63

BGK009059

TXJ. STD

ПЕЧАТЬ

КЗа:: /OTXXXJ! azarzzarzlin% ter&& &$/E — — f=

РЕЖИМ? VOX

КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 67.06.31

ГОТОВА

— Привет, Элис.

КЗа:: /OTXXXJ! az — — — — — PpUJM

— Элис! Это я, Табита Джут. Помнишь меня?

ПЛАМ. БАЛЬТЗЗЗАРЗЗАРЗ

— Не надо, Элис.

ЗЗАРЗЗАРЗЗА

РУЧНАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА

— Элис. Элис, это я.

— ПРИВЕТ, КАПИТАН. Я ДУМАЛА…

— О чем ты думала, Элис?

— МЫ РАЗГОВАРИВАЛИ, ПРАВДА? ТЫ РАССКАЗЫВАЛА МНЕ ПРО БАЛЬТ…

ПРО БАЛЬТ…

ЗЗАРЗЗЗАРЗЗА

— Элис, послушай меня! Ты должна мне помочь. Ты должна взять себя в руки.

— ИСТОРИЯ

— Ты знаешь, что он сказал о тебе?

— ЧТО ОН СКАЗАЛ, КАПИТАН?

— Если я тебе расскажу, если я расскажу тебе все об этом, о том, как я в первый раз тебя увидела, ты останешься со мной и перестанешь убегать?

— ГОТОВА.

— Он сказал: «Она хорошая. Она надежна и стабильна. И заинтересованная — она понимает людей. Но она сама себя принижает. Утверждает, что не может вспомнить некоторые вещи. Она знает больше, чем думает».

— Я спросила: «Зачем вы мне все это рассказываете?»

Мы сидели во дворе в Северной Калифорнии, над нами было настоящее голубое небо, теплое солнце отсвечивало от белых оштукатуренных стен и отбрасывало лучи в бассейн, где плавали золотые рыбки.

— Потому что необходимо какое-то время, чтобы с ней освоиться, — ответил Бальтазар Плам.

Он полулежал в своем кресле-качалке, рядом с ним стоял длинный бокал с прохладительным. Выглядел он совершенно здоровым. У него был густой золотистый загар, зеленый солнечный визор, на нем были белые брюки без единого пятнышка и ужасная рубашка с рисунком «под леопарда». Блуждающий огонек, как обычно, плавал вокруг в воздухе. Он все время потягивал напиток из стакана.

Мы уже спорили на эту тему.

— Бальтазар, — сказала я. — Я не собираюсь брать у вас корабль. Я не могу. И, честно говоря, не понимаю, почему вы хотите мне его подарить.

— Потому что ты спасла мне жизнь, — ответил он.

— Любой сделал бы на моем месте то же самое, — сообщила я ему.

— Но это сделала ты, — возразил Бальтазар.

Вернувшись назад, в Архангел, я получила известие, что Бальтазар Плам жив и здоров и приглашает меня на Землю провести неделю в качестве его гостьи на землях, принадлежавших Сансау, прямо к югу от Сан-Франциско. Мне прислали билет первого класса с открытой датой на любой рейс, которым я захочу лететь из Архангела, и по любому маршруту. Я чуть не порвала его, только вот знала, что если я это сделаю, в один прекрасный день я об этом пожалею; к тому же у меня никогда не было отпуска — настоящего отпуска. И потом я помнила Бальтазара таким, каким я увидела его впервые — не с синими губами, готового испустить дух на заднем сидении «Фразье Хайтэйла», а загримированного под Луну и ухмыляющегося, как мальчишка-переросток, над шуткой, которую от сыграл с той женщиной на Скипфесте Сансау.

Я помнила, как сильно он мне понравился. Я ему не доверяла, но он мне понравился.

— ДОРОГОЙ БАЛЬТАЗАР.

— Мне не нужен корабль, — объясняла я ему. — Я не хочу иметь корабль. Это слишком большая ответственность. Мне и так очень хорошо.

Он лениво потянулся и зевнул.

— Нет, не хорошо, — заявил он.

Я уставилась на Бальтазара:

— Кто сказал?

— Ты сама мне об этом сказала, Табита.

— Когда? Когда это я вам говорила, что несчастлива?

— На той вечеринке.

— На какой еще вечеринке? Я не ходила с вами ни на какие вечеринки, — тупо сказала я.

— На «Октябрьском Вороне», — ответил Бальтазар. — Четыре года назад или пять, когда это было?

Я занялась вытягиванием через соломинку последних капель «пина колады».

— Вы выдумываете, — сказала я. — Я пилот грузовика. Что я могла делать на вечеринке на «Вороне»?

Не то чтобы я решила не упоминать о нашем первом знакомстве, просто это как-то не всплывало. Я вроде как предположила, что он забыл. По-видимому, я ошиблась.

— Я никогда не бывала на вечеринках на «Вороне», — заявила я.

— Не пройдет, Табита, — сказал Бальтазар. — Огонек тебя прекрасно помнит. Огонек! — Противный маленький киборг застенчиво изогнулся. Я могла почти поклясться, что он захихикал. — Может, память на лица у нее и не очень, но отпечатки голоса она никогда не забывает, — сказал Бальтазар.

Огонек подлетел и угнездился у него на плече, без сомнения, нашептывая ему на ухо какие-то секреты.

— Ты сказала: летать — это то, что Питер любит больше всего, — объявил Бальтазар.

— Я и так летаю, — коротко ответила я.

Бальтазар Плам насмешливо фыркнул:

— Таскаешь грузовые вагоны с дейтерием по Поясу для ФАР! Это ты называешь «летать»?

— Я пилот грузовых самолетов, — повторила я. — И я этим зарабатываю на жизнь! Вот что я делаю!

— «Элис Лиддел» — грузовой корабль! — сказал он, приподнимаясь в кресле. Теперь Бальтазар начинал по-настоящему сердиться.

Огонек что-то тревожно жужжал ему в лицо. Я с восторгом увидела, как Плам нетерпеливо отмахнулся от него.

— Это «Берген Кобольд», — с силой сказал он. — Самая лучшая маленькая баржа из всех, какие когда-либо строили. Теперь таких не делают! Она тверда, надежна, у нее замечательный, чувствительный, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ мозг, в наше время Бог знает, найдешь ли такое вообще. И она валяется здесь, в винограднике, без дела. Она стоит здесь уже семь лет, потому что для фирмы она слишком стара. Я сам не могу ей воспользоваться и не знаю никого, кто бы смог. Если ты ее у меня не заберешь, она будет стоять здесь до тех пор, пока не развалится, и если ты не считаешь это преступлением, то ты и вполовину не та, за кого я тебя принимал. — Бальтазар сидел с побагровевшим лицом и слегка задыхался. Огонек летал вверх и вниз и «бибикал». — Я знаю, Огонек, знаю, — сказал Плам. — Я старик, и у меня есть право сердиться на глупость молодых. Для того они и молодые! Они и существуют для того, чтобы бесить тех, кто старше их и знают лучше. А знаешь, почему они нас бесят? Потому что в один прекрасный день они придут нам на смену. А знаешь, почему они глупы? Потому что не понимают того хорошего, что мы им преподносим на блюдечке с голубой каемочкой, черт бы их побрал совсем!

— МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ.

— Прости, пожалуйста?

— ЕМУ НРАВИЛИСЬ МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ. ОН ПРИВОДИТ МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН ПОСМОТРЕТЬ НА МЕНЯ.

— Не только меня?

— НЕТ, КАПИТАН. ДВА ИЛИ ТРИ РАЗА — МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ОН БУДИЛ МЕНЯ.

— Тогда почему же ни одна из них тебя не взяла?

— УСЛОВИЯ ПРИЛАГАЮТСЯ.

— Да, наверное, так оно и было. Если бы я не спасла ему жизнь, как он упорно твердил, я хочу сказать.

— Если мы будем шагать поживее, ты сможешь взглянуть на нее еще до ленча, — сказал Бальтазар.

Он нахлобучил на голову солнечную шляпу, поверх визора и вылез из кресла, тяжело опираясь на трость. Я знала, что нельзя предлагать ему руку.

— В тот день, когда я приму помощь, я могу с тем же успехом отправляться в постель и никогда больше не вставать, — говорил он.

Только это: трость и озноб с утра и перед сном — напоминали, что Бальтазар Плам остался жив после страшной космической катастрофы и что он уже не тот, что прежде. Теперь он казался старше, меньше был похож на великолепного гранда и больше — на распутного дедулю.

Мы медленно спускались с холма в виноградник, Огонек стремительно порхал вокруг нас, как колибри. За голубыми холмами лежало голубое море. В воздухе стоял запах вина и пчел.

Виноградники были заброшены. В высокой траве за обломками машин стояло что-то размером с небольшой дом. Оно было покрыто просмоленным брезентом.

Бальтазар Плам сделал жест своей тростью. Он не желал показывать мне, насколько утомила его прогулка.

— Раздень ее, — заявил он. — Раздень эту юную леди и посмотри, что у нее есть!

Извини, Элис.

— ДОРОГОЙ БАЛЬТАЗАР. Я ПОМНЮ.

— Что ты помнишь, Элис?

— ЕГО ГОЛОС. СКАЖИ ЕЩЕ РАЗ, КАПИТАН, ТЫ СЕЙЧАС ПРОГОВОРИЛА ЭТО ТОЧЬ-В-ТОЧЬ, КАК ОН.

— «Самая лучшая баржа во всей системе, черт бы ее побрал совсем!»

— ЕГО ГОЛОС. Я ПОМНЮ ВСЕ ИХ ГОЛОСА.

— Все голоса — чьи, Элис?

— ВСЕХ ТВОИХ ДРУЗЕЙ. ЛЮДЕЙ ИЗ ТВОИХ ИСТОРИЙ.

— Ну, они не все были друзьями, Элис. Бальтазар был, но он задался целью устроить мне в тот день веселенькую жизнь. Он заставил меня развязать веревки, державшиеся семь лет, и стащить грязный брезент голыми руками. Я думаю, он хотел меня наказать за то, что я пыталась отказаться от его дара в знак признательности. Или я должна была что-то доказать, поскольку я была женщиной, а утверждала, что всю физическую работу делаю сама. Он был старым человеком из старого мира.

— Все бумаги в доме, — сказал он. — И мозг, я сохранил его в целости. Здесь есть гнезда для четырех роботов. Их, конечно, давно уже нет, но мы можем подыскать тебе что-нибудь.

Я и раньше видела «Кобольды», хотя не помню, чтобы когда-нибудь на них летала. И я сразу увидела, что здесь были внесены кое-какие модификации.

— Мы тут кое над чем поработали с ней, — сказал Бальтазар, указывая тростью на сканеры и солнечную антенну. — Это было перед войной. У нас тогда были большие надежды.

Я показала рукой на инкрустации:

— Что это? — спросила я. — Медь? — Они все окислились, но я подумала, что их можно отполировать.

— Придает ей более авантажный вид, а? — сказал Бальтазар. — А вообще-то, они маленькие уродцы.

Он ткнул тебя тростью.

Я хотела сказать ему, чтобы перестал. Мне хотелось защитить тебя.

Наверное, он знал, что именно это чувство я и буду испытывать, как только приложу руку к «Берген Кобольду». С любой уважающей себя перевозчицей было бы то же самое.

Господи, в каком ты была виде, Элис! В твоих антеннах птицы свили гнезда, а шасси опутывал вьюнок. Земля под тобой была липкой и черной в тех местах, где вытекло все масло. До тебя добрался туман, и твои компрессорные лопасти заржавели, а все швы на шлюзах исчезли.

Я влюбилась в тебя с первого взгляда.

64

Харон — безрадостное место, инертное, каменистое, неподатливое. Он слабо крадется по маленькой несчастной орбите, словно собирается потереться своим замерзшим телом о холодную чешую своего родителя Плутона.

Но его надежды тщетны. Здесь, на скудной окраине системы, все надежды тщетны. И самой планете, и ее спутнику чужды и безразличны нужды и желания живых. Здесь темно, а лед и желеобразное варево из грязи и метана лучше оставить в неприкосновенности.

Плутон — это конец всего сущего. За ним лежат глубины огромного космического океана — та девственная бездонная пропасть, что всегда слепо стремится в неопределенное. А за ней — звезды.

Как мне удалось установить, когда-то для давно исчезнувшей расы, давшей эти мирам имена своих божеств, Плутон был богом смерти, а Харон — мрачным перевозчиком, который вел бесконечную торговлю, доставляя души усопших в свое мрачное царство. Правильная мысль была у этих древних первобытных племен, подумала Табита Джут, когда шаттл оторвался от палубы, оставив «Фарфоровую Цитадель в Первых Лучах Солнца» неумолимо следовать дальше — вперед, через невидимую границу — и в великую ночь.

Зачем эта шлюпка летит на Харон, ведя на буксире печальные останки «Элис Лиддел»? Табита мрачно смотрела из окна на оловянный шар, подвешенный к пустоте неподалеку от последней планеты. Больше всего он напоминал смазанный маслом шариковый подшипник с пятнышком зеленого, как ярь-медянка, цвета.

— Что это? — спросила Саския. — То, зеленое?

Охранник-эладельди оскалил зубы и провел по ним багровым языком.

— Штаб, — пролаял он.

— На поверхности?

Но охранник больше ничего не сказал.

Табита оставила Саскию смотреть и поплыла назад, к жесткому металлическому сидению. Шаттл продолжал свой путь к замерзшей луне. От одного взгляда на Харон Табиту пробирал мороз, ей было холоднее, чем при взгляде на все бесплодные моря космоса. Солнце было далеким, холодным белым пятнышком, едва отличимым от других белых звезд, и таким же недостижимым.

Табита думала о Бальтазаре Пламе и сердилась на него. Он дал ей корабль «с секретом» и даже не заикнулся об этом. По-видимому, именно по этой причине все отказывались от Элис, зная, что в конце концов попадут в беду. И именно поэтому он ей ничего не сказал.

А, может быть, он и говорил ей, по-своему, да только она не слушала. Он был не виноват. Здесь вообще не было ничьей вины, это все проклятая Капелла со своими строгостями и формальностями. Хотят все держать под своим контролем просто потому, что им так нравится. Власть ради власти. Теперь, когда она познакомилась с одним из них, она поняла, что они именно такие, какими она их считала.

Она их ненавидела.

Табита вытащила свою гармонику и пронзительно затрубила «Блюз Черных Вод».

Охранник прижал уши и зарычал:

— Убериде это!

— Смотри, — сказала Саския, подзывая Табиту к окну.

Серый диск перестал быть ВПЕРЕДИ и теперь находился ВНИЗУ. Зеленое пятно росло. Оно сдвинулось в центр диска и стремительно летело им навстречу.

Это была растительность. Оазис в вечной тундре. Он был не очень велик — приблизительно два-три километра в диаметре. Он был совершенно зеленым, и в нем была река. Там были деревья, с толстыми стволами и листьями. Еще что-то, похожее на крышу крошечного здания. Пятнышки-люди на лужайках. Клумбы.

На Хароне.

Табита никогда не видела ничего подобного. Ей стало дурно. Сердце билось так, словно вот-вот разорвется, и ее сильно затошнило.

Саския, поняв, что с ней происходит, погладила Табиту по спине, вопросительно заглядывая ей в глаза.

— Босадка, — объявил охранник.

Табита сглотнула и, тяжело дыша, поплыла к своему месту рядом с Кстаской. Теперь, когда они повернули, заходя на посадку, окна были заполнены темнотой. Пилот нырнул носом, и перед их глазами поднялась стеклянистая пустыня — горькая, неровная, черная и мертвая; а потом — зеленые верхушки деревьев, сверкающие в свете солнца.

Шаттл приземлился между деревьями и сел на лужайку; Элис мягко шлепнулась рядом.

— Кто-то запускает воздушный змей, — мечтательно сказала Саския.

— Прямо-таки микроклимат, — в нос сказал Кстаска. Было видно, что на него это произвело впечатление. Он окончательно восстановил силы, наслаждаясь в сложной окружающей среде космического корабля, и, казалось, был разочарован, когда пришел охранник, чтобы перевести их из смотровой гостиной в шаттл. Теперь он снова обретал обычную самоуверенность.

Табита чувствовала себя ужасно. Сейчас ее убьют за что-то, о чем она даже не знала, убьют так же, как убили Капитана Пеппера, Тарко и Шина, — не за их преступления и жестокости, а за то, что им испортили послеобеденный отдых. Они убьют ее, не дав ей ни малейшего шанса на спасение, и это будет даже не та смерть, которую она сможет понять. На Хароне не было деревьев, не было травы, не было КЛУМБ.

— Войдем, бойдем, — тявкнул охранник, выгоняя их из кресел и ведя в шлюз. Он открыл дверь, и в глаза им ударил солнечный свет.

Табита, пошатываясь, ступила из шаттла в мягкую, густую траву. Земля под их ногами была пружинистой, и их посадка не оставила на ней даже царапины. Корпус шаттла был всего лишь теплым, словно он простоял два или три часа на солнце. Табита прислонилась к нему спиной, ловя ртом невероятный воздух, а в это время из шаттла с мягким жужжанием выскользнула тарелка Кстаски, а следом изящно ступила на землю и встала рядом с Табитой Саския, ее лицо светилось восхищением. Гравитация была нормальной для Земли и казалась даже слишком тяжелой после столь долгого пребывания на других уровнях. Небо было голубым.

Воздушный змей был желтым. Он радостно колыхался и кружил в воздухе, словно его только изобрели, и это был первый змей, летающий в воздухе.

Конец веревки держала фигура в тоге, закинув назад огромную голову и следя за полетом. Табита едва различала его между деревьями, на другом берегу маленькой речки. За ним была снова зеленая трава, снова голубое небо, а дальше — безмолвная замерзшая пустыня Харона, страшная и нетронутая.

В ветвях деревьев пели птицы.

— Бошли, — прорычал охранник и потащил Табиту вперед, впиваясь когтями ей в руку сквозь тонкую ткань пижамы.

Он вел перед собой женщин, а Кстаска, скользил над травой, и его защитный костюм поляризовался на великолепном солнечном свету.

Они прошли по гравиевой дорожке, обогнули буковую рощицу и вышли на открытое пространство. Перед ними расстилались зеленые лужайки, полого спускаясь к реке. Они выглядели так естественно, словно были там всегда. Справа от них буковая аллея вела к скоплению полногрудых каштанов; их свечи были полном цвету, бело-розовые. К берегам реки изящными, плавными рядами спускались кустарники и клумбы, а через реку был переброшен легкий мост из полированного камня и железа. На мосту стояла высокая фигура, спустив в чистую воду веревку.

Несмотря на солнце, Табиту пробирала дрожь, а, может быть, именно из-за солнца, потому что оно было неправильным — неправильным на шесть тысяч миллионов километров.

Саския настороженно оглядывалась вокруг, зная, что это фокус, но не имея представления о том, как он делался.

— Эй, привет! — позвал чей-то голос.

Они остановились. По гравиевой дорожке навстречу им поднимался капеллиец, подняв руку в знак приветствия.

Он был очень похож на кибернатора Перлмуттера: более крепко сбит, но с той же лоснящейся кожей и такими же блестящими глазами. На нем были кольца и сандалии, крестообразно прошнурованные до колена, но вместо тоги на нем была юбка-килт из какой-то тяжелой пурпурной материи и свободная белая блуза без воротника, роскошно расшитая белым по манжетам и вороту. У него, как и у всех представителей его расы, была огромная лысая голова; у него она была увенчана гирляндой из плюща. Брови у него были очень черные и изогнутые, они придавали ему такой вид, словно его что-то постоянно удивляло или забавляло — выражение более приветливое, чем у кибернатора. Теперь он улыбался им, всем своим видом показывая, что он искренне рад их видеть.

Охранник встал по стойке «смирно».

— Бленники, Брад Феликс, — сказал он и подал тому какой-то предмет.

— Глупости, капитан, — мягко сказал капеллиец. Он наклонился и взял протянутую ему плату с электронным мозгом, а затем надежно спрятал ее в спорран[10] из котикового меха, отделанный перламутром. — Наши гости, — сказал он. — Разумеется. Спасибо, капитан. Вы молодец.

Эладельди, которому разрешили уйти, отдал честь и потрусил назад — забрать пилота шаттла, потягивавшегося и почесывавшегося в траве на солнышке. Вместе они двинулись в сторону реки.

Капеллиец с сияющим видом оглядел маленькую группу.

— Как приятно всех вас видеть, — сообщил он. — Я так рад, что вы смогли прибыть. — Он посмотрел на Кстаску, плававшего на уровне его лица. — Кстаска, не так ли? Как поживаешь? Как тебе наша маленькая обитель?

Глаза Херувима коротко сверкнули:

— Вы проделали очень серьезную работу, — одобрительно сказал он. — Декор — Земной, правильно? Древний, конечно, но ФАКТУРА…

— Я очень рад, что тебе нравится, — сказал капеллиец, нисколько не обескураженный. Он протянул руку Саскии, она немного поколебалась, потом пожала ее. — Саския Зодиак, — сказал он. Его голос был таким же теплым и приветливым, как этот искусственный день. — Добро пожаловать. Добро пожаловать на Харон.

— Спасибо, — сдержанно отозвалась Саския. Она оглядывала его со всех сторон снизу с видом настороженным и подозрительным.

— И наконец, — сказал капеллиец, — капитан Джут, — его голос был воплощением понимания и всепрощения. — Табита, — и он распростер объятия.

Табита отступила:

— Отойди от меня, капеллиец.

— О, мы вовсе не капеллийцы, — сказал Брат Феликс, — в действительности, нет.

Табита пристально смотрела на него, словно бросая вызов его словам.

— Я знаю, все называют нас капеллийцами, — объяснил Брат Феликс, — но вы же видите, это не совсем так. Мы… — распростер руки, — служители капеллийцев. Так же, как вы.

— Нечего мне лапшу на уши вешать, — сказала Табита.

Брат Феликс спокойно улыбнулся. Смиренно склонил свою огромную голову. Мускулы его шеи были толщиной с запястье Табиты.

— Мы просто стражи, — сообщил брат Феликс Табите. — Уборщики, работающие на Капеллу. Мы содержим дом в чистоте.

— Харон, — сказала Табита.

— Да. И, в принципе, всю систему.

— Пошел ты к черту, — сказала Табита.

— Тогда откуда же вы? — поинтересовалась Саския.

— Мы были людьми, — объявил Брат Феликс. — Первые из нас прибыли с Земли. — Он поднял глаза к окружавшему их пейзажу и безмятежно улыбнулся.

— Но вы же были на Луне, — возразила Саския. — На спутнике Земли.

— О да, — согласился Брат Феликс. — У нас была там станция. Капелла готовилась веками. Они следили за Землей, потихоньку облетая ее на маленьких кораблях. Садились в уединенных местах и набирали себе подходящих приверженцев. — Он сиял. — Все, кого вы здесь видите, когда-то были такими, как ты, Табита. Капелла подняла нас на более высокий уровень. Что вы об этом думаете?

— Но я не представился, — мягко продолжал он, прежде чем Табита успела ответить. — Меня зовут Брат Феликс, и у меня для вас есть замечательная новость. Для вас всех. — Он наклонился к ним, словно собираясь по секрету поделиться с ними каким-то чудом. — Вас тоже ждет повышение!

— Ну уж, нет, спасибо, — ответила Табита.

— О, я знаю, это трудно воспринять вот так, с ходу, — сказал Брат Феликс отеческим, покровительственным тоном. — Я помню, в каком смятении был я сам! — Он коротко рассмеялся. — Но что же я держу вас здесь стоя? Все, что я хочу сказать: добро пожаловать, добро пожаловать вам всем. Мы просто счастливы вас видеть. Мы приготовили в вашу честь небольшое угощение. — Брат Феликс протянул вниз руку, как взрослый протягивает руку ребенку. — Капитан Джут!

Табита крепко сжимала а руках сумку.

— Убийца, — сказала она. — Губитель кораблей. Вор.

Саския тревожно смотрела на нее. Больше никто не обращал на них никакого внимания.

— Почему ты не убьешь меня на месте, чтобы сразу покончить с этим? — выкрикнула Табита.

Брат Феликс протянул руку, снисходительно улыбаясь.

— Пойдем позавтракаем, — сказал он.

Саския обняла Табиту за плечи:

— Пойдем, Табита, — взмолилась она.

Табита все еще сопротивлялась:

— Неужели ты веришь всей этой чепухе? — спросила она. — Эти существа, этот…

Саския нахмурилась:

— Здесь нет необходимости верить, — сказала она. И Табита вспомнила, что Саския провела свое сокращенное детство в искусственной среде и не считала, что все обязательно должно быть настоящим. — Пока все прекрасно, — сказала Саския. — Пожалуйста, не надо все портить.

У Табиты стучало в висках и внутри все переворачивалось, но она уронила голову и позволила увести себя. Ей больше ничего не оставалось.

Брат Феликс провел их через деревья к руинам старого монастыря, построенного из камня, теперь выветренного и замшелого. В трещинах между плитняком разросся мох, на стенах в затененных нишах стояли терракотовые бюсты — какие-то религиозные памятники. Через арки они увидели реку, петлявшую под раскидистыми ивами, заросшую тростником, бежавшую, как монастырь, из ниоткуда в никуда. На берегу паслись несколько овец и антилоп, они стояли, спокойно пережевывая траву, и в их мягких глазах не было никакого страха перед высокими мужчинами и женщинами, прогуливавшимися парами или по трое с шелковыми зонтиками, прикрывавшими плечи. Над их головами кружили голубые певчие птички.