34

Отремонтировав все, что можно, и стремясь избежать общества остальных, Табита взяла за правило проводить долгие часы в ЭВА, привязанном к кораблю, общаясь со своим журналом. Забыв о своей обычной сдержанности, в этом полете она разговаривала с кораблем больше, чем когда-либо. В этом путешествии через царство действительности избранный ею товарищ был воображаемым. Когда люди, естественные и реальные или наоборот, слишком утомляют, лучшим другом может стать искусственный.

Табита надела костюм и открыла внутреннюю дверь переднего выхода правого борта. Шлюз был полон мусора: оберток от пищевых продуктов и помета попугая. Весь корабль напоминал свалку. Надо отметить, что вообще-то ничего нового в этом не было, только раньше это была свалка самой Табиты, болтавшаяся где-нибудь вблизи того места, где она ее оставила, и поэтому имеющая право на существование, естественная и почти незаметная. А теперь это была свалка, устроенная чужими людьми, неожиданная и навязчивая.

Табита открыла внешнюю дверь, закрепила на поясе трос и выскользнула в никуда. Мусор облаком вырвался вслед за ней. Какое-то время он будет честно вращаться по орбите вокруг корабля, а потом его поглотит реальность. Табита медленно направилась к носу «Элис Лиддел», где она могла сидеть на пустоте и следить за кабиной пилота. Если она увидит, как туда заходит Тэл, она засунет маленького мерзавца в клетку, и черт с ними, с отношениями между видами.

Привязной ЭВА в сверхпространстве и более удобен, чем в обычной космосе, но и имеет свои неудобства. Головокружение, если человек ему подвержен, все равно остается из-за псевдогравитации. В какую бы сторону ты ни вышел, через некоторое время все равно окажешься под кораблем, плывя навстречу бесконечному железообразному облаку, «образующему» «пол». Время от времени в окружающем тебя слепом отклонении появляются искажения, от которых волосы встают дыбом, странные смещения, с треском возникающие разрывы. Зато здесь нет перспективы, нет чувства РАССТОЯНИЯ, пугающей амплитуды пространства; нет бездонных заливов, в которых чувствуешь себя ничтожным, нет удаляющихся звезд, смеющихся над тобой.

На корме Табита увидела Кстаску, он лежал метрах в пяти от кормы, греясь в зубчатой радиации нарушенной относительности; и девушка опять подумала — интересно, как реальность может отличить Херувима от смятой трубочки из-под чая. С того первого раза, когда они вместе выходили наружу, они в основном старались не замечать друг друга, как соседи, у которых слишком маленькие садики.

Однако сегодня то, что сообщил Табите корабль, было слишком тревожным, чтобы она могла держать это в себе. Вероятность поломки осевого запора поднялась свыше 89%.

— Кстаска! — позвала Табита, раздумывая, примет ли он ее сигнал.

Черная лысая головка повернулась в ее направлении.

Табита растянула трос и мягко поплыла через однообразную пустоту к Херувиму.

Он лежал на спине в горизонтальном положении по отношению к ней, безногий и голый, если не считать его тонкого пластикового одеяния. Маленькими ручками он помахивал в воздухе. Более беспомощным его трудно было представить.

Табита глотнула.

Но прежде, чем она успела заговорить, Херувим произнес:

— КРИСТАЛЛ.

Он говорил в нос, металлическим голосом, тоном бесконечного превосходства.

Табита тут же ощетинилась.

— Ты подслушивал, так? — резко спросила она.

Херувим сделал движение, словно пожал плечами, перекатив свою огромную голову с одного плеча на другое, как будто она была слишком тяжела для его шеи:

— НЕТ, — сказал он, чуть повышая тон, как родитель, терпеливо беседующий с капризным ребенком.

— Значит…

— ЭТО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ЛИБО БЛИЗНЕЦЫ, ЛИБО КРИСТАЛЛ, — сказал Кстаска. — ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ НЕДОСТАТОЧНО ВАЖНО.

Он имел в виду — для того, чтобы она заговорила с ним. Табита поняла это и понимала, что он знает, что она поняла. Эти его беспощадные, похожие на стоп-сигналы, красные глазки могли иногда быть исключительно выразительными. «Но почему Близнецы?» — задала себе вопрос Табита. А Кстаска продолжал:

— БЛИЗНЕЦЫ ВЕДЬ ЛЮДИ, ПРАВДА? — сказал он, словно проверяя ее реакцию; и когда она никак не отреагировала, заметил: — ТЫ НЕ ПРИШЛА БЫ КО МНЕ С ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМОЙ.

Табита почувствовала, как у нее гулко забилось сердце. Она не знала, что это: гнев или страх.

— Я не могу до него добраться, — сказала она. — Я никогда… — Она сделала глубокий вдох. — Ты можешь мне показать?

Кстаска перекатился на живот:

— ДАЙ МНЕ НА НЕГО ВЗГЛЯНУТЬ, — сказал он.

— Ты просто покажи мне.

— ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НИЧЕГО ИЗ ТОГО, ЧТО МОГУ Я.

Табите захотелось на него прикрикнуть.

— Ты мог бы показать мне.

— ТЫ СЛИШКОМ ВЕЛИКА, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ.

Не говоря больше ни слова, Кстаска скользнул прочь и поплыл назад внутрь корабля. Через мгновение он вернулся, уже с хвостом, оборудованным чем-то вроде микрорешетчатого зонда. Он не стал возвращаться, чтобы переговорить с Табитой, а двинулся напрямую к входной панели Элис.

— Элис, ты не могла бы открыть…

Однако она уже все открыла. Мелькнув хвостом, Херувим исчез внутри.

В скверном расположении духа Табита ушла вниз посмотреть.

Кстаска оказался прав. Лаз был предназначен для предметов не больше механизма робота Джи-7. Табита беспомощно засунула голову в люк и стала смотреть в пространство настолько черное, что в течение нескольких минут она не видела даже, где находится Херувим. Затем появилось безмолвное вибрирующее сияние голубой радиации и высветило силуэт крошечной черной фигурки. Она была похожа на животное, мусорщика, осаждавшего недра ее корабля, как одна из броненосцев-космокрыс Палернии.

Голубое сияние исчезло. Через шлем Табита почувствовала тошнотворную вибрацию зонда кристалла, от которой ныли зубы.

Она тут ничего не могла сделать.

— Я тебя оставлю с ним, — сказала Табита.

Ответа не последовало.

В задумчивости Табита вернулась внутрь через кормовой люк правого борта. Марко и остальные были в трюме; они там пели.

В ее каюте был Могул.

После того, как прошли мгновенный шок и ярость, Табита швырнула шлем на койку.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросила она, стягивая перчатки. Акробат скользнул к ней с достоинством, с непривычным смирением, раскрыв ладони, словно собираясь объявить о своем присутствии. Его ладони были пусты.

— Табита, — сказал он.

Его тонкие губы раскрылись, глаза с тяжелыми веками смотрели умоляюще. Но он оставался на некотором расстоянии от не, на цыпочках, каждая линия его стройного тела тянулась к ней, но держалась поодаль, сдерживая себя.

— Я не говорила, что ты можешь заходить сюда, — просто сказала Табита.

Она не велела ему уйти. Даже ей самой ее тон показался фальшивым. Она слышала ложь в своем голосе, слышала, как сама отрицает факт, ощутимо витавший в воздухе каюты, в пространстве, остававшимся между ними. Табита расстегнула лямки своего костюма. Ее пальцы дрожали.

В соседней каюте никого нет, подумала она. Тем не менее, она держала дистанцию.

— Чего ты хочешь, Могул? — без всякой необходимости спросила она, выскальзывая из упавшего костюма.

— Тебя, — ответил он. Его голос звучал, как мартовский ветер, вечно поющий в полых скалах.

Он казался больным, печальным клоуном в мягкой голубой пижаме. Его белая шея выражала вечную печаль и тоску. Он хотел, чтобы она сжалилась над ним, но у нее было не то настроение. Она была потрясена и расстроена — новостями Элис, Херувимом, теперь вот — этим визитом. Ее сердце поникло и очерствело. Но она жила сейчас не сердцем. Она чувствовала, как кровь стучит в висках, как напряглись ее соски, как живот наливается желанием.

Наслаждаясь, наконец, хоть каким-то чувством власти, она провела рукой по его длинной скорбной шее и притянула его благородную голову к своему лицу. Это была сила давать и получать, сила наслаждения. Она поцеловала его в губы.

Затем последовала пауза, момент банальной реальности, когда она расстегивала его рубашку, сражаясь с маленькой тугой пуговицей у ворота. Она поцеловала его горло.

Его изящные пальцы скользили по ее телу, ласкали ее, поглаживали ее волосы, водили вдоль ее спины, шеи, грудей. Она терпеливо ждала, пока он расстегнул и снял с нее жилет, тенниску, расстегнул ремень.

Он прижался губами к ее уху. Его язык был как мордочка крошечного животного, он пробовал, щекотал ее. Табита засмеялась и поздравила себя.

Свет в каюте мигнул.

Он остановился, глядя в потолок:

— Что это было?

— Кстаска делает кое-какую работу на корабле, — сказала Табита.

Он кивнул:

— Хорошо, — сказал он. — У нее это хорошо получается.

И стянул с нее брюки.

Табита стащила тапочки и ступила из них. Обвила руками тонкую талию Могула.

В глубине ее сознания крутилась какая-то мысль, она озадачивала Табиту. Что-то в том, что он только что сказал. Она притянула его на койку и некоторое время лежала рядом, прижав его к себе, расстегивая его брюки.

У него были груди. Легкий намек на выпуклости, незаметный, когда он лег, чтобы она могла снять с него брюки; но все же груди. Значит, они действительно были совершенно идентичны, эти Близнецы. Как странно, подумала Табита. А потом пришла мысль: он назвал Кстаску «она».

Она выпустила его из объятий, отодвинулась, встав на колени на койку.

— Ты Саския, — сказала Табита.

И стянула с него трусики.

Так оно и оказалось.

Саския, казалось, была в смятении:

— Я думала, ты знаешь, — прошептала она. — Я — это он, а он — это я.

И улыбнулась легкой печальной улыбкой.

В голове Табиты царил отчаянный хаос. Она свирепо спросила:

— КТО ты на самом деле?

— Я — это я, — сказала Саския. — Правда, — подтвердила она.

Табита задрожала. Саския потянулась к ее руке, но Табита отшатнулась.

— Кто вы, черт бы вас побрал? — выкрикнула она. — Как вы можете быть близнецами, совершенно идентичными?

— Мы не близнецы, — сказала Саския, — не близнецы.

Одним конвульсивным движением Табита схватила свою тенниску и стала натягивать ее на голову. Саския потянулась к ней, словно пытаясь остановить, потом откинулась назад в нерешительности.

Табита села, скрестив ноги. Свет снова потускнел, потом стал таким же ярким, как и прежде.

— Расскажи мне, — сказала она.

Саския неловко подвинулась, все ее изящество и элегантность исчезли.

— Ну, сейчас — да, но раньше — нет, — сказала она.

Табита, разозленная и наэлектризованная, фыркнула: — Какого черта…

— Нас было пятеро близнецов, — сказала Саския. Потом провела кончиком языка по губам. — Нас осталось только двое, — сказала она.

Она снова потянулась к Табите, стремясь обнять ее, желая, чтобы Табита обняла ее, и Табита прижала ее к себе.

Саския сказала:

— Мы были экспериментом. Сьюзен, Гореаль и Зидрих — их списали. Нам удалось бежать. Нас спасли. Иначе нам бы не выжить.

Табита слышала, как твердо и решительно стучит сердце Саскии в его узкой клетке.

— Мы ничего не знали, — рассказывала Саския, — о… других людях. О системе. Мы никогда не разлучались, — сказала она. И потерла нос, сделав неожиданно уродливую гримасу, как слепой человек, не умеющий контролировать свое выражение лица. — Я хочу уйти от него, — заявила она.

— Почему?

Саския села, глядя в лицо Табиты:

— Чтобы быть самой собой! Чтобы я могла… — она беззвучно вздохнула. — Он хочет тебя, — сказала она, кладя ладонь на грудину Табиты.

Табита почувствовала, как ее жар остывает и испаряется.

— Поэтому ты сюда и пришла?

— Он не должен быть с тобой.

Табита проглотила свой гнев. Они же дети. Она чуть не отправилась в постель с ребенком.

— Значит, ты пришла сюда первой, — сказала Табита. — Ты не можешь так поступать, — с силой заявила она, — нельзя так обращаться с людьми.

— Как обращаться? — Саския была озадачена.

— Как… как с оружием.

— Дело не в этом, — тут же отозвалась Саския, причем очень решительно. — Нет, Табита. Я тоже тебя хочу, — сказала она, снова умоляюще. — Я люблю тебя…

— Нет, не любишь, — сказала Табита, теряя терпение, — ты просто подражаешь ему.

Саския смотрела на нее снизу со слезами в глазах.

— Не подражаю, — сказала она. — Я бы не смогла. Ты не понимаешь. Я — это действительно он. Чего хочет он, того хочу и я.

— Ну что ж, меня ты не получишь, — коротко сказала Табита. — Меня никому не заполучить. Я не твоя. Я сама по себе.

Саския сказала мягко и неожиданно очень серьезно:

— Вот поэтому я и люблю тебя. — Она погладила бедро Табиты. — Ты настоящая, а я не привыкла к настоящим людям. Могул и я, мы не настоящие, — сказала она, протянула руку за своей одеждой и стала одеваться. — Кстаска — настоящая, но она не человек. Тэл тоже. Марко не настоящий, он весь состоит из слов. А Ханна — мертвая.

Позже Табита вспомнила, что Саския была далеко не так одинока, как притворялась. Через перегородку она иногда слышала их с Марко, их стоны и вскрики.

Разве что это был Могул.

В ту ночь Табита проснулась, увидев сон про капитана Девере, искалеченного пилота, вечно кружившую вокруг Деймоса в своей крепости из черного камня. Она проснулась, вспомнив ее запах — мускуса и машинного масла.

За дверью, в соседней каюте раздавались голоса.

Марко и Саския, подумала Табита и поняла, что уже ревнует.

Но там были и остальные, они негромко и дружески беседовали. Табита слышала их всех: чириканье Тэла, далекое жужжание Кстаски. Что они там делают: играют в карты или замышляют смуту? Табита напрягла слух, но не смогла ничего расслышать.

Она молча слезла с койки, натянула халат и вышла в коридор.

Ночь была тоже относительной, как и все в сверхпространстве. Там нет ни темноты, ни света, кроме того, что проникает с противоположной стороны зеркала, из настоящего пространства. В этом тусклом потоке Табита подошла ко входу к трюм и вошла внутрь.

Впервые оказавшись одна в трюме с тех пор, как они тронулись в путь, Табита осторожно осмотрелась. Гамак Близнецов был пуст, как и кокон Херувима. Ящик Тэла стоял в углу с поднятой крышкой. В тусклом свете испорченная стенная роспись с ее слабыми, широкими линиями, пятнами точных и все же расплывчатых деталей, казалось, имитировала не менее призрачный пейзаж за иллюминаторами. Там были окутанные туманом аллеи, наполненные неопределенными возможностями, яркие пятна чьего-то присутствия, четкого и все же непостижимого.

Табита пришла в трюм не для того, чтобы любоваться искусством. Она явилась посмотреть на их багаж. Осторожно она обошла кучу коробок, сумок и других принадлежностей, оглядывая их все. Табита искала длинный серебристо-серый цилиндр, который Могул и Марко с риском для жизни привезли с Изобилия.

Она нашла его под большим холмом разноцветной ткани. Кто-то явно стремился к тому, чтобы цилиндр оставался прикрытым. Табита ухватилась за цилиндр и вытащила его на открытое пространство. Он был холодным на ощупь и довольно тяжелым.

Сидя на корточках и стряхивая с рук пыль, Табита оценивающе оглядывала цилиндр. Он был именно той длины, как она запомнила: два метра, даже почти три, и около метра в диаметре. Снаружи он был обит винилом, а внутри — жестким металлом. Все это вместе с весом наводило на мысль, что это все-таки может быть и золото. А золото перевозят в виниловых цилиндрах? Об этом Табита не имела ни малейшего представления. Там было место, где должны были быть этикетки, но кто-то сорвал их. Табита раздумывала, как бы его открыть.

Оказалось, что это просто. Вокруг цилиндра, по каждому его концу и вдоль него шел серебристый металлический шов. На каждой стороне под швом были углубления для пальцев. Обхватив руками цилиндр, Табита вставила пальцы в углубление.

Раздался отчетливый мягкий щелчок. Табита отскочила — цилиндр распахнулся.

Из него брызнул белый газ, шипя и конденсируясь. Трюм наполнился странным, неприятным запахом, похожим на запах мха и денатурата. Стало очень-очень холодно.

Внутри цилиндра был толстый слой инея, покрывавший нечто, напоминавшее несколько слоев твердой изоляции, подбитой чем-то вроде искусственного шелка. В ней был большой длинный узел, что-то завернутое в белую кисею.

На золото это было непохоже.

Табите захотелось побыстрее закрыть цилиндр и больше не прикасаться к нему.

Но он ведь был на ее корабле. Табита потянула кисею с одного конца. Под ней была охапка сухих желтоватых прутьев и соломы. Где-то в глубине сознания Табиты очень слабо зазвучал сигнал тревоги.

Она потянула кисею дальше.

У охапки было лицо.

На нем были два выпуклых глаза, закрытых гладкими веками коричневого цвета, острый нос с узкими ноздрями и широкий рот, похожий на трещину в древесине, сжатый и зашитый швом.

Это была не вязанка прутьев, это вообще не было вязанкой.

Это был фраск. Мертвый фраск.

35

BGK009059 LOG

TXJ. STD

ПЕЧАТЬ

AA9++BGKOo9059]

РЕЖИМ? VOX

КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 13.26.31

ГОТОВА

— Первый фраск, которого я когда-либо видела, был на «Блистательном Трогоне».

— НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ?

— Именно.

— А ЧТО ТЫ ДЕЛАЛА НА ШХУНЕ МЕЛИССЫ МАНДЕБРЫ, КАПИТАН?

— Я была влюблена. В боцмана Мелиссы Мандебры.

Его звали Трикарико Палинидес, и он был тонким, как шнур. У него были длинные темные волосы, уложенные вдоль одной щеки и перехваченные кольцом из черепашьего панциря. Его глаза были узкими, янтарного цвета, при определенном освещении они казались золотыми. Они казались золотыми, когда он смотрел на меня. Он подобрал меня в трущобной гостинице в Скиапарелли, то есть это он был в трущобах, не я. Он пригласил меня на борт «Блистательного Трогона», чтобы показать мне его. Он сказал.

В холодный вечер мы пошли в пустыню — в то место, где надо было ждать шаттл. Небо было как сливовый пудинг, все пурпурное и запекшееся. В нем охотились манты, проносясь над головой, как вырванные из ночи клочки. Пронизывающий ветер приносил запахи с юга: запах паленого, серы, замороженных металлов. Воздух был тонким и сырым. Он потрескивал у нас в ноздрях. Мы стояли в песке, завернутые вдвоем в накидку Арлекино, принадлежавшую Трикарико. Мы были счастливы.

Над нами был Деймос. Прибыл шаттл, его силуэт вырисовывался на фоне горбатого лица луны, как огромный черный жук. Это был шаттл для офицеров, заверил меня Трикарико, и никто на борту нас не потревожит.

Со времен Луны я жила на Интегрити-2 и побывала на девяти других орбитальных станциях, причем одна из них была зиккуратом эладельди, останавливалась на мириадах различных платформ, станций и элеваторов и убиралась после некоторых самых шикарных кораблей в системе. «Большой Миттсвар». «Устраненная Амаранта» в изысканной ливрее желто-черного цвета, с ее парящими палубами, освещенными от носа до кормы. Я видела «Серафим Катриону», совершенно черную, таинственную, патрулировавшую Вотчину Абраксаса, как акула.

— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С «ОСТРАНЕННОЙ АМАРАНТОЙ»? Я ПРО НЕЕ СТО ЛЕТ УЖЕ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛА.

— Она исчезла. Разве ты не слышала? В транснептунском круизе.

— ТРАНСНЕПТУНСКОМ?

— Очень рискованном, но Капелла его не запрещала. Это ведь пространство системы, даже если туда никто не летает.

— ТЕПЕРЬ НИКТО.

— «Блистательный Трогон», конечно, не сравнить было с «Амарантой» или любым кораблем такого рода, но это был самый крупный корабль из тех, на каких я бывала. На нем было двенадцать палуб, и на каждой — самостоятельная гравитация. В салоне были обои, а в библиотеке — настоящие книги в бумажных обложках. По коридорам, обслуживая каждую палубу, безмолвно сновали роботы-стюарды. Должна признать, что личная каюта Трикарико не была так шикарна, но у него была еда в трубках, привилегии верхней палубы и собственный санузел. Кровать у него тоже была в порядке.

Он давал мне кайф. Раньше я такого не испытывала. Это был прозрачный гель в кувшине из чистого стекла. Надо вынуть немножко с помощью маленькой костяной палочки и положить под язык. У него вкус цветов и сахара, и от него страшно хочется пить. Но через десять минут после того, как он растворяется, ничего уже не требует усилий. Я чувствовала себя так, словно могла протянуть руку и изменить ход событий по мере того, как он проплывал сквозь каюту. Секс был всепоглощающим. Трикарико все время смеялся. Он был просто в восторге. Я приводила его в восторг.

— КАЙФ — ЭТО КАК ЛЮБОВЬ, КАПИТАН?

— В определенном смысле это лучше.

— ОБЪЯСНИ. ПОЖАЛУЙСТА.

— Объяснить? Хорошо. Ты знаешь, что получишь от всего этого полное наслаждение; и никогда не ждешь, что это будет длиться вечно.

— МНЕ КАЖЕТСЯ, ТЫ ПРОСТО СВОЕНРАВНАЯ.

— Нет, это не так.

— ТЫ ДОЛЖНА КАК-НИБУДЬ ОБЪЯСНИТЬ МНЕ ПРО ЛЮБОВЬ.

— Это когда ты сошел с ума, но думаешь, что нет, потому что в этом завязан, кроме тебя, еще один человек.

Улавливаешь?

— НЕТ. НЕ ВАЖНО. ПРОДОЛЖАЙ. ТРИКАРИКО.

— Сидел в постели, прикрыв простыней колени. Он поднял колени, держа ноги вместе и опираясь локтями на колени, а подбородком опираясь на руки.

— ТО ЕСТЬ, ПОТОМ.

— Правильно. Я лежала, откинувшись, на другом конце кровати, отупевшая от удовольствий и, как в тумане, в послевкусии кайфа. Мы смотрели друг на друга затуманенным взглядом и думали, сколько раз еще сможем проделать это.

— Ты могла бы лететь с нами, — сказал он.

— А куда вы летите?

— На Энцелад, — ответил он.

Я даже не знала, где это.

— ИЗ-ЗА НАРКОТИКА?

— Нет, я правда не знала. Вспомни, Элис, я ведь тогда не летала дальше Ганимеда. Я могла провести корабль по Сплетению туда и обратно, и я разбиралась в основных скоплениях астероидов, но судя по мне, можно было сказать, что капеллийцы, возможно, ограничили привод Юпитером.

— Кольца совершенно замечательные, — сказал Трикарико, — абсолютно замечательные, черт бы их побрал совсем. — Он томно резал рукой воздух. — Тонкие, как лезвие ножа, и такие твердые, — если подойти к ним с правильной стороны, можно поклясться, что по ним можно ходить. Все это носится там по кругу, и все же там абсолютно безопасно, можно пройти через него, внутрь и назад, если сверяться с картами. Потому что все это просто крутится там, как огромные часы.

Не знаю, зачем он все это говорил — что кольца похожи на часы. Я была слишком вялой, чтобы спрашивать. Наверное, это была какая-то интуиция, рожденная кайфом.

— У них все расписано на картах, — продолжал он. — Все крупные выпуклости. И любая из тех, что они пропустили, — если ты сможешь за нее зацепиться, — она твоя. Знаешь, Табита, там все еще существуют отшельники, и каждый из них крутится на своей маленькой скале. Там есть монастырь, на Энцеладе.

— Поэтому вы туда и летите, — сказала я. В тот момент мне это показалось блестящей остротой.

— Нет, не поэтому, — сказал Трикарико и бросился на меня через всю постель, расставив руки и ноги, как игрок в мяч. Сцепившись, мы легко оттолкнулись от стены. Он ласкал мне шею, но у нас уже не было сил. Мы лежали свернувшись клубочком, и Трикарико рассказывал мне про караван фрасков.

Ты когда-нибудь бывала в караване, Элис?

— НИКОГДА, КАПИТАН.

— Они существовали некоторое время у фрасков, когда пошли слухи о войне, — корабли, летавшие на Пояс в сопровождении конвоя для безопасности. Шахтеры закупали многочисленную крупную технику во внутренней системе. Весь путь до Юпитера они шли с традиционной скоростью, чтобы сохранить ускорение. Только миновав Юпитер, как сказал Трикарико, огромные корабли набирали скорость для последнего прыжка. Малые суда вроде «Блистательного Трогона», путешествовавшие в караване больше для престижа, дожидались, пока не уйдут последние, прежде чем совершить прыжок самим.

— Они проносятся вихрем вокруг плеча Иова, — говорил он, давая волю своей фантазии. — Сотни драгоценностей, разбросанных, как семена, по черному полю ночи! Один за другим они достигают нужной скорости и в мгновение ока исчезают из существования. Вон идет «Бегемот» Тредголд! Сквозь открытую цепь несутся приветствия! Следом — закованные в броню «Канзан» и «Джитоку» Фразье Астерака Рублева, так близко друг к другу, что на пари ты их не различишь. Прежде чем успеешь перевести дыхание, начинают сверкать и кружиться легкие корабли фрасков, исчезая по два, по три в темноте, как снежинки в декабрьскую ночь. И, наконец, в одной бешеной вспышке непостижимого света маленькие рыбешки, кружившие стаей, пропадают все разом, — чтобы снова появиться несколько недель спустя, вытянувшись цепочкой вдоль многометровой арки, огибающей колодец Сатурна.

— Фраски? — переспросила я. — Это не те, что мутят воду в Африке?

— Они совершенно нормальные, если ты занимаешься своим делом, — заверил меня Трикарико.

— Вот именно этим мне и пора заняться, — сказала я. — Ты знаешь, сколько времени?

— Табита, — сказал он с упреком, обнимая меня.

— Что?

— Я ведь стараюсь убедить тебя, чтобы ты осталась.

— Нет, — сказала я. — Я встаю. Смотри. Встаю, — я потянулась за своей одеждой, — мне надо зарабатывать на жизнь.

— Не надо, — сказал он. — Я могу получить каюту побольше. Тебе незачем рассказывать кому бы то ни было, чем ты занималась раньше. Ты можешь забыть о прошлом!

— Тогда мне надо бы получить работу.

Он довольно-таки сильно разозлился:

— Об этом я тебе и толкую! Тебе нет необходимости работать!

— Нет, Рико, — сказала я. — Слушай, о чем я тебе толкую. Если не найдется работы, я не поеду. А пока я ухожу. Смотри на меня. Ухожу.

Мы нашли компромиссное решение. Караван собирался в Селюции. Если я присоединюсь к нему там через месяц, он меня наймет.

— А Я ДУМАЛА, ТЫ БЫЛА В НЕГО ВЛЮБЛЕНА.

— Я своенравна в том, что касается любви, Элис.

Ты бы лучше сказала, что я была влюблена в «Блистательный Трогон». Она бесспорно отодвигала в тень «Жирный рот». Возвращаться на этот отремонтированный самосвал было труднее, чем я хотела показать Трикарико. На «Жирном рте» санузла не было вообще, только химические очистители и отвратительный старый вакуумный сортир. Капитан Фрэнк ничего не понимал в гигиене. Вернее, нет, на самом деле, я думаю, понимал прекрасно и не видел в ней смысла. Зачем мыться, если все равно станешь грязным?

Внутри «Жирного рта» скопился мусор за десять лет. Более того, часть этой помойки была с его предыдущего корабля. А какая-та часть была самим его предыдущим кораблем.

Действовало все это вот каким образом. Расчищаешь небольшой участок, сложив несколько широких простыней светлой фольги, вырезав при этом кусочки, сожранные кварцевыми жучками. Укладываешь кипы фольги между ножками девятнадцати аварийных складных удлинителей, которые уже не складываются, и обнаруживаешь девятнадцать желобов полосатых соединителей, покрытых застарелой черной жирной пылью. Может быть, они станут работать, а может, и нет. Ты откладываешь их в сторону. И идешь двигать парочку контейнеров, полных лохмотьев стекловолокна, и выясняешь, что в них ничего нет, кроме обрывков стекловолокна, я хочу сказать. Ну, потом ты суешь полосатые соединители в контейнеры с обрывками стекловолокна. ТОГДА у тебя появляется место, чтобы вставить проклятый кварцевый парадоксовый регулятор Марклон-7 Джей-Джей, который приобрела за песню у разбитой палернианской пятерки. Если снять некоторые ручки. Их всегда можно вставить назад. Когда будешь его продавать.

Угадай, чьей работой было снимать ручки с парадоксного регулятора?

И вставлять их назад посреди пустоты, в лихорадочной спешке, на станции, где кредит на роботов был уже исчерпан, а потом терпеливо вытаскивать эту штуку из мастерской вверх по узкому крутому настилу и через тридцать метров вакуума в трюм для клиента, у которого такой вид, словно он может забыть про сделку и вместо этого сожрать тебя.

Не то чтобы капитан Фрэнк был ленивым. Он мог быть очень даже энергичным, когда совершал покупку, измерял всю эту дрянь и жаловался. Он просто терпеть не мог расставаться с чем бы то ни было. Терпеть не мог. Он и так-то был в плохом настроении. Он линял. По всему кораблю валялись клочки шерсти, они попадали в кабину пилота, засоряли вентиляторы. С того последнего раза я так и не закончила уборку.

— ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С КАПИТАНОМ ФРЭНКОМ?

— Ну, я ему не рассказывала про «Блистательный Трогон» и Трикарико, но могу держать пари — он каким-то образом это выяснил. Наверное, потому что я всю дорогу звонила на «Трогон».

Отъезд отложили, как сказала Трикарико, потом отложили еще раз. Он сказал, что все это чистая церемония. Специальная команда следила за скелетом «Блистательного Трогона», его владельцы и офицеры делала соответствующие наблюдения, продавливая его плоть. Каждая делегация приглашала каждую другую делегацию на великолепную процессию приемов и а-ля фуршетов, чтобы разобраться, кто есть кто; кто входит в караван и кто не входит.

— Бред какой-то, — сказала я. — Разве фраски не контролируют все так или иначе?

— Контролируют, конечно, — ухмыляясь, сказал Трикарико. — Поэтому-то все так и странно.

Потому что, по его словам, «Блистательный Трогон» был включен в караван только для того, чтобы придать ему лоск, его владельцы и офицеры выглядели очень внушительно на презентациях и обедах. Кроме того, Мелисса терпеть не могла спешить куда бы то ни было. Их груз не портился и не терял спроса.

«Блистательный Трогон» возил только товары, цены на которые находились в диспропорции по отношению к их размерам: лекарства, драгоценности, некоторые законные обучающие мозаики. Вообще-то не все из того, что они перевозили, было разрешено законом. Они многое скрывают от всего, кроме самого тонкого технического сканирования, и прячут концы в воду, записывая взятки в накладные расходы. У Мандебр очень высокие накладные расходы.

У капитана Фрэнка они были низкими. По контракту мне оставалось работать у него еще месяц. Я все надеялась, что отбытие каравана будет отложено на этот срок, говоря, что мне будет легче уйти, когда истечет мое время.