Больше года там продолжалось "бескоролевье". Освободитель Вены король Ян Собеский умер, а по старинному обычаю новый король должен был избираться капризной шляхтой. Ее же, как всегда, раздирали соперничающие группировки.
      Наиболее сильным претендентом на польский трон был французский принц де Конти. Это был типичный французский принц крови. Не государственный ум или успехи полководца, а безрассудная доблесть, дружеское очарование и любовные похождения сделали его любимцем версальского двора. Он без энтузиазма воспринял предложение стать польским королем - ему вовсе не хотелось менять изысканные развлечения Версаля на нищету и прозябание восточноевропейских равнин. Но "король-солнце" решил, и принц не осмелился перечить. Кроме того, Франция обещала: если поляки изберут принца, Турция заключит с Польшей мир и вернет ей крепость Каменец.
      Перспектива такого сепаратного мира Россию никак не устраивала. Против французов интриговала и Австрия. Их кандидатурой был курфюрст Саксонии Франц Август I - он обещал выполнять прежние союзные обязательства Польши в войне против Турции.
      В Варшаву прибыл специальный австрийский прсдставитель с большой казной для подкупа. Но и французский король раскрыл свой кошелек. Он выложил три миллиона золотых, чтобы купить столько членов сейма, сколько не обходимо для избрания Конти.
      Это и было сделано. Польская знать, включая влиятельную семью Сапеги, единодушно избрала французского принца. Избранник тотчас же прибыл в Данциг в сопровождении сильной эскадры, которой командовал знаменитый адмирал Жан Барт. В Польше началась смута. России грозили войной, а русскому резиденту в Варшаве Никитину - смертью. "Пойдем забирать Смоленск", - орали на всех углах сторонники французов.
      Петр, который с тревогой следил за развитием событий в Польше из Пилау (в Бранденбурге), занял решительную позицию. Он приказал двинуть к польской границе стрелецкие полки под командованием князя Ромодановского. А 12 июня направляет послание сейму. Избрание французском принца, внушал он полякам, приведет к нарушению Польшей союзных обязательств и переходу ее на сторону турецкого султана и крымского хана.
      "Посему, имея к государству вашему постоянную дружбу, мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не желаем, а желаем, чтобы выбрали вы себе короля какого ни есть народа, только бы был он не противной стороны, в доброй дружбе и крепком союзе с нами и кесарем римским, против общих неприятелей Креста Святого".
      Решительность Петра подействовала. А Август Саксонский попросту отказался признать решения сейма и вступил в Польшу во главе саксонской армии. Он опередил изнеженного барчука Конти и первым вошел в Варшаву, а заодно быстренько сменил веру - протестантскую на католическую. Правда, от него ушла жена, не пожелавшая менять религию. Но что жена по сравнению с польским троном! Да и в Варшаве полно красавиц. 15 сентября 1б97 г. польский сейм изменил свое мнение и избрал королем Августа, который правил Польшей 36 лет. А Конти, весьма довольный, вернулся к своему любимому делу - увеселениям в Версале.
      В ответ на поздравления Петра Август обещал сохранить союз с Россией. Получив такое приятное известие, довольный Петр сразу же двинулся в Голландию.
      Что ж, это была его первая дипломатическая победа.
      * * *
      Окрыленные этой победой, русские послы в Амстердаме уже прямо, без обиняков просят помощи деньгами, материалами и снаряжением для строительства большого флота, чтобы воевать с турками. В Голландии всего много, уговаривали они, а в Москве морских припасов нет. Все взятое будет возвращено или за него заплатят.
      Но не тут-то было. Напрасно Головин с Возницыным твердили о христианской солидарности в борьбе против мусульман. Ушлые голландцы только посмеивались про себя над наивностью москвичей. Но в помощи твердо отказали.
      Именно в Голландии у Петра зародилось чувство тревоги: что-то идет не так. На первый взгляд, все вроде бы нормально, и его замыслы укрепить антитурецкую лигу, даже при всей уклончивости европейской политики, отнюдь не выглядят несбыточными. Особенно на фоне тех событий, которые происходили осенью 1697 года. Вот факты.
      В сентябре австрийский полководец Евгений Савойский нанес туркам тяжелое поражение в битве при Зенте. А месяц спустя в Рисвике под Гаагой Австрия и другие европейские страны помирились наконец с Францией. Казалось бы, все это должно играть на руку России. Австрия - главная военная сила Священной лиги сможет теперь целиком сконцентрироваться на турецком театре военных действий.
      Но подспудно что-то явно затевается. Петр чувствует это. Вот и голландцы отказали в помощи... Откуда-то ползут липкие слухи о тайных сношениях австрийцев с турками. Свои сомнения по поводу замирения на конгрессе в Рисвике Петр поверяет в письме к Виниусу:
      "Мир с французами заключен и три дня назад был отмечен в Гааге фейерверком. Дураки зело рады, а умные опасаются, что французы их обманули, и ожидают вскоре новую войну",
      Так оно и оказалось. Русский тайный агент сообщил из Вены, что турецкий султан собирается прислать послов для переговоров о мире с Австрией. Это сообщение вскоре подтвердилось. 12 мая русский резидент в Варшаве Никитин переслал послание австрийского императора Петру, в котором сообщалось, что султан через английского короля передал предложение о мире. Австрия просила Петра назначить русских прсдставителей для участия в мирных переговорах с турками. Кроме того, были получены копии документов, которыми обменялись между собой Турция, Австрия, Англия и Голландия, начавшие разработку мирного договора.
      Получалось, что Петра просто водили за нос. Австрия грубо нарушала договор о совместной войне против Турции, который она заключила с Россией немногим более года назад. Австрийцы, тайно сговорились с турками начать переговоры о мире и, соблюдая видимость политеса, приглашают Россию к ним присоединиться.
      А голландцы и англичане, столь гостеприимно принимавшие Петра, готовили ловушку, в которую должен был попасть молодой и неопытный русский царь. Ему говорят любезные слова, но ни полслова о том, что английские и голландские дипломаты в это же самое время попросту сводничают, пытаясь склонить Турцию к миру с Австрией. Разумеется, Австрия согласна. А Россия? Пусть воюет, но воюет одна. Так даже лучше.
      Это был наглядный урок европейской политики. На глазах у изумленного Петра распадался Священный союз против "неверных турок", который он так стремился укрепить. А взоры европейских держав обращались на своего христианского собрата - Испанию. В Европе происходила перегруппировка сил.
      * * *
      В Мадриде медленно умирал испанский король Карл II. Его слабеющая власть распространялась не только на Испанию. Испанская корона обьединяла, казалось бы, необъятное - большую часть Италии, Южную Голландию, обширные территории Южной, Центральной и даже Северной Америки, острова и архипелаги в разных морях и океанах. Это было самое богатое наследство, которое когда-либо существовало в мире, а детей у Карла не было.
      В числе первых претендентов на испанское наследство выступала Франция. Король Людовик XIV был женат на старшей сестре Карла II Марии-Терезии, и, значит, их сын мог стать законным наследником испанских владений. Но у него был соперник - столь же законный и могущественный. Австрийский император Леопольд I был женат на младшей сестре Карла Маргарите-Терезии и также имел от этого брака сына.
      В Европе запахло порохом. Франция и Австрия готовились к войне друг с другом. Европейские страны, затаив дыхание, следили за их борьбой. Но они не были сторонними наблюдателями. Кому бы ни попало наследство Австрии или Франции, мощь их настолько увеличится, что нарушит традиционное равновесие сил, которое поддерживало европейский порядок. Поэтому никто не желал, чтобы наследство целиком досталось одной державе. Каждый мечтал урвать хотя бы часть для себя в начавшейся общеевропейской свалке. Австрия спешила развязать себе руки от войны с Турцией. Англия и Голландия разжигали страсти, надеясь захватить заморские владения Испании, утвердиться на море. Польша, Пруссия, Швеция - все стремились к тому, чтобы получить свою долю наследства. Им даже было выгодно оставить Россию один на один с Турцией - пусть не лезут в европейские дела.
      * * *
      В запутанной европейской мозаике все постепенно становится на свои места. Картина проясняется. Вена - средоточие злоключений Петра. Именно отсюда, как круги по воде, расходятся все каверзы. И Петр, не жалея лошадей, гонит в Вену...
      Однако богоданный союзник вовсе не спешил раскрывать объятия и крепить столь нужный обоим странам союз против Турции. В Вене творилось нечто непонятное. Дело, ради которого Петр спешил, на аудиенции с императором обсудить было никак нельзя. Но и переговоры не могли начаться, пока не состоится торжественный прием посольства. Прием же этот не мог состояться ранее приезда в Вену Владимира Борзова, который вез из Москвы драгоценных соболей для подношения по столь торжественному случаю. Но раз нет подарков, цесарский двор не мог составить церемонию приема послов. И так далее и тому подобное. В общем начиналась какая-то удивительная тягомотина с бесконечными спорами, приседаниями, заверениями в любви и дружбе.
      И тогда Петр делает первый шаг - решительный и твердый, который во многом определил стиль Пстровой внешней политики. Не дожидаясь начала формальных переговоров, он направляет 21 июня главе ведомства иностранных дел графу Кинскому письмо с тремя краткими вопросами:
      1. Каково намерение императора продолжать войну с турками или заключить мир?
      2. Если он хочет мира, то на каких условиях?
      3. Какие предложения сделали турки через посредничество англичан?
      Так начиналась венская дипломатическая дуэль. Молодой Петр напорист и прямолинеен. Он убежден в правоте своего дела, выстулая защитником интересов христианства. Говоря сегодняшним языком, его позиции хорошо обеспечены пропагандистски, а юридически он опирается на русско-австрийский договор о совместной войне против Турции.
      Но Австрия вовсе не спешит отвечать Петру. Визави Петра канцлер Кинский - осторожный дипломат. Он уклончив и изворотлив. Венецианский посланник в Вене благородный кавалер Рудзини так характеризует дипломатические качества Кинского:
      "Человек больших знаний, расчетливый сверх надобности и скрытный до излишества; действует всегда с искусством, утончает самые естественные соображения и очень часто скорее запутывает, чем упрощает дело. Во всех делах страшно нерешителен, но эта нерешительность происходит у него не от недостатка мужества, а, скорее, от избытка остроты ума, почему даже после принятия твердого решения его собственная проницательность представляет ему какие-то затруднения и внушает другое решение, и он оставляет дело неисполненным и неоконченным... К естественным трудностям дела примешиваются препятствия от его тяжелого характера, и можно понять последствия: крайнюю трудность и опасности, с которыми связано ведение переговоров с таким субъектом".
      Под напором Петровой логики старик Кинский буквально извивается, но твердо ведет к тому, чтобы отстранить Россию от непосредственных переговоров с турками и заключить сепаратный договор с ними. Для этого он готов идти на ложь и фальсификацию. Когда Петр напрямик поставил эти вопросы, мирные предложения Австрии еще не были переданы Турции. А значит, еще было время учесть в них интересы русских союзников. Но вместо этого австрийцы поспешили направить туркам свои предложения, пометив их задним числом, будто они посланы еще до приезда Великого посольства в Вену. Только после этого, 24 июня, Петру дается ответ, что Австрия всего лишь не прочь выслушать мирные предложения турок. Однако в основу мирных переговоров уже положен принцип uti possidetis - сохранения за сторонами тех территорий, которые сейчас занимают их войска. Такие условия цесарь предложил и за себя, и за царя, и за короля Польского, и за республику Венецианскую. И как бы демонстрируя добрые намерения, Кинский передает турецкие предложения о мире и австрийский контрпроект с фальшивой датой.
      Получив такой ответ, Петр выразил желание лично послушать объяснения Кинского. Поэтому утром 26 июня канцлер приезжает в посольский дом.
      Петр недоволен австрийцами. Он не скрывает этого: вступая в переговоры с общим врагом, не предупредив союзников, Австрия нарушила свои обязательства по договору. Что касается предложенного "основания мира" сохранения за каждым государством того, что оно захватило, то этот принцип для России не подходит. Завоевав Азов, но не получив Керчи, она не обеспечит свои земли от нападения крымских татар. Поэтому с заключением мира следует повременить. А англичан и голландцев тут слушать нечего: у них на уме одни лишь торговые выгоды.
      Кинский юлит: для заключения мира еще ничего не сделано. Но цесарь ответил бы перед Богом, если бы, видя возможность заключить честный мир, не приступил к этому делу, а позволил понапрасну проливать христианскую кровь.
      Петр: от честного мира не отступаю, а желаю, чтобы он был прочен. Но для всякого, имеющего разум, ясно, что султан идет на уступки, видя свою беду, а цесаръ спешит заключить мир ввиду предстоящей войны с Францией из-за испанского наследства. Но если во время войны с Францией султан тоже начнет войну против цесаря, то тогда уже будет ненадежно ему помогать. Кроме того, стоит вспомнить, как в прошлом году забунтовали венгры. Если же опять случится подобное, а австрийских войск в Венгрии уже не будет - они будут воевать с французами, - на что тогда рассчитывать?
      Это уже был, как говорится, удар "под вздох". Царствование Леопольда проходило в беспрерывных восстаниях венгров против тяжелой десницы Габсбургов. Но Кинскому пришлосъ и это проглотить.
      В ответ идет лишь пустая общая фраза: надо, мол, заботиться о будущем, а не поминать о прошедшем.
      На следующий день Кинский снова явился к Петру в дом Кенигсека. Он докладывал императору о вчерашнем разговоре, и тот "за добрые рассуждения его царского величества по премногу благодарствует" - так записано в русском "Статейном списке" об этой беседе. Цесарь заверял, что без сношения и соглашения с царем он ничего делать не будет.
      В ответ Кинскому передаются "мирные статьи", в которых Петр выдвигает два основных требования. Первое: передача России Керчи. Второе: если Турция не уступит Керчи, Австрия должна продолжать войну не только до истечения трехлетнего срока договора, но еще один-два года.
      Через два дня последовал уклончивый ответ Кинского. Он не оспаривает притязаний России на Керчь. Но не без издевки замечает, что Турция не имеет обыкновения уступать на переговорах то, что не потеряла в бою. То же в отношении продолжения войны: рассудить о том можно будет и по открытии конгресса с турками.
      На этом дуэль прерывается. Петр ее проиграл. Он ехал в Вену искать союзников в войне против Турции, а вместо этого ему пришлось бороться с тем, чтобы Австрия не заключила поспешного мира с турками, оставив Россию одну вести войну.
      Хотя... можно ли считать проигравшим человека, который обрел зрение, если даже мир, который он увидел собственными глазами, оказался совсем иным, чем казался прежде? Венские переговоры прояснили для русской дипломатии политическую картину Европы: Австрия ищет мира с Турцией. Ее победы обеспечивают присоединение к ней Венгрии и Трансильвании, и никакими силами ее воевать уже не заставишь. Главное для нее сейчас - освободиться от этой уже ненужной войны для борьбы за испанское наследство. А Россия? Пусть воюет одна, оберегая австрийский тыл от турок и татар. Позиция других союзников Польши и Венеции - не вполне ясна. Но, очевидно, без Австрии и они воевать не будут.
      Что делать дальше? Воевать против Турции одним? Но хватит ли сил и умения? И не будет ли Россия таскать каштаны из огня для других? Не в этом ли замысел австрийцев и действующих с ними заодно англичан и голландцев? Сорвать переговоры? Но из этого явно ничего не получится: австрийцы пойдут на заключение мира и без России. Бросить все, покинуть переговоры и выйти из европейской политической игры? Но это значит отказаться от всего, что задумано, - от доступа к морям, от обновления России. Или перестроиться на ходу? Нет, целей не менять, но поменять пути и способы их достижения. Как писал известный советский историк Н. Н. Молчанов, "даже в самой сложной, в чем-то безнадежной ситуации надлежало сделать все, что можно, для наилучшего обеспечения интересов России. Истинное дипломатическое искусство начинается там, где действуют с минимальными шансами на успех. Это искусство кончается и превращается в капитуляцию, если такими шансами пренебрегают и отдаются на волю слепого случая". Все это так. Но как же трудно бывает использовать этот минимальный шанс.
      ГЛАВА IV КОНЧЕН БАЛ
      Все, кончилась большая политика в Вене. Теперь Петр рвется в Венецию. Ему, как ребенку, нужна любимая игрушка - море. Он мечтает жить там уединенно и снова с топором в руках строить, строить, узнавая в работе секреты знаменитых венецианских галер, одержавших блестящие победы над турецким флотом... Возможно, из Венеции он поедет в Рим. Об этом сообщает папскому нунцию сам Леопольд I. Нунций доволен и льстит императору: "Никогда еще при дворе его цесарского величества не появлялся столь высокий государь, оказывающий такое уважение августейшему дому".
      Цесарь тоже доволен и потому принимает комплимент благосклонно. Действительно, говорит он, в Вене еще не появлялось подобной персоны. Московский царь обладает здравым суждением и добрым сердцем. Он более цивилизован, чем выглядит.
      А Петр мечтал уехать из душной Вены - там нет ни моря, ни доков, ни кораблей. Вот только послам его никак ехать нельзя до официальной аудиенции у императора. Это было бы грубейшим нарушением протокола - оскорблением императорскому дому. И как назло, нерасторопный Борзов с подарками для этой церемонии запропастился где-то на проселках Европы. Только 2 июля пришло сообщение, что он добрался наконец до Варшавы. Это значит, что ждать придется еще две-три недели, как минимум.
      К тому же император пригласил Петра на "Виртшафт" - бал-маскарад во дворце Фаворита. Это был любимый праздник венской знати. "Избранное общество, богатство одежд, пышное убранство, роскошь угощения, непринужденная веселость, танцы до самого рассвета, наконец, любезность венских дам высшего круга, где немало было красавиц, - все придавало этим маскарадам высшую прелесть" - так описывал этот бал известный русский историк Устрялов.
      И давался он в честь Петра после двадцатилетнего перерыва из-за войны с турками. Венских аристократов оповестили об этом событии в их родовых имениях, где они укрывались от летней жары, и они с восторгом откликнулись.
      Что ж, Петру не оставалось ничего, как ждать. В Вене все было пересмотрено, и Петр с Лефортом и Головиным отправились в Баден. К ним присоединился Алексашка Меншиков - веселая получиласъ компания. А Возницына в Вене на хозяйстве оставили - пусть готовит визит в Венецию.
      * * *
      Чудный городок Баден.
      У самой кромки холмов Венского леса, там, где стройные виноградники, добежав, замерли у альпийских предгорий, притаилась маленькая деревушка. Ее и не видно с дороги: она утонула в зеленых садах. Только красные черепичные крыши на поверхности да белые в своей строгости шпили церковок с крестами золочеными. Тихо до изумления... Ударит задумчиво и как бы со значением колокол с ближайшей кирхи. Не успеет смолкнуть, как откликнется ему другой, что подальше, и пойдет тихий перезвон по всему Венскому лесу. И опять тишина.
      Городок, однако, хоть и мал, но знаменит. Из-под земли бьют ключи горячие и тяжело пахнущие серой. Этими ключами знаменит, Еще римляне древние их приметили. С тех давних пор и известен Баден - Купальненск, если перевести на русский.
      Но русские все на свой лад переиначат. Такая уж у них манера. То ли в шутку, то ли для простоты прозвали в Петровой компании этот город "Теплицы". Из-за этого большая путаница получилась. Дело в том, что попало это название в походный журнал и расходную книгу посольства. А это уже документ. И стали потом историки эти "Теплицы" искать. Однако в Австрийской империи оказалось два города с таким названием: один - в Чехии, а другой - в Венгрии. Но у Петра до них добираться времени не было.
      А вот австрийские источники однозначно указывают: ездил Московский царь в Баден, а не в какое другое место.
      В баденской городской хронике отыскал я упоминание, что Петр приехал в Баден 3 июля, чтобы принимать ванны Герцогбад, и пробыл в городе пять дней. Жил он в доме 1 8 по нынешнему переулку Фрауенгассе. Мы с сыном нашли это место. В самом центре Бадена, где стоит обязательный для всех австрийских городов нарядный памятник чуме, спускается к реке Швехат извилистая улочка Фрауенгассе. Но дом, где жил Петр, не сохранился*. Сгорел, наверное, во время пожара 1814 года, как и многие другие баденские дома. Но чуть дальше, на соседней улице, еще стоят дома того далекого времени.
      Нетрудно представить, как потешался Петр, когда въехала его карета в узенькую улочку. Дома-то были маленькие, хоть и двухэтажные, как игрушечные. Петр при его росте рукой до второго этажа достать мог. И комнаты крохотные, но зато уютные, где душно пахнет яблоками и далеким детством. Петр любил такие комнатки с низкими потолками. Это известно.
      И еще, наверное, веселились русские потому, что напротив их игрушечного домика стоял маленький женский монастырь, отгороженный от мирской суеты невысокой желтой стеной. Хорошее соседство для развеселой компании.
      Впрочем, в той же баденакой хронике отмечсно, что Петр приехал в Баден в сопровождении иезуитского свяшенника отца Вольфа и шести человек свиты. В русских же источниках нигде не значится, что вместе с Петром в Бадене был отец Вольф. А это придает иное значение Петровой поездке, чем просто отдых молодых людей на водах.
      * * *
      Кто же такой отец Вольф, который не раз встречается нам на страницах этой повести? Зачем он так и липнет к Петру?
      Вольф фон Людингзгаузен, как его называли в миру, был человеком незаурядным. Его нельзя было отнести к категории фанатов, какими нередко изображают иезуитов. Скорее наоборот - это был человек из высшего венского света, приятный в общении и безупречного поведения. Лоск дворянина сочетался в нем с жаром миссионера - так отзывались о нем современники. Выходец из знатного вестфальского рода, он получил блестящее образование при польском дворе. Там, кстати, отец Вольф приобрел и знание славянских языков.
      У Леопольда он был в фаворе и, не будучи духовником императора, являлся самым влиятельным советником, сопровождая его во всех путешествиях. Как писал о нем австрийский посланник в Москве Корб, это был оракул императора не только в религиозных, но и в светских делах.
      Петр довольно часто встречался с ним в Вене и, судя по всему, оказывал ему благосклонное внимание. Об этом не без похвальбы рассказывал отец Вольф в одном из писем кардиналу Паулучи в 1703 году. По его словам, русские послы настаивали, чтобы Петр не оставался наедине с иезуитом, но царь будто бы ответил: этому человеку он во всем верит. Доверие царя, по рассказам Вольфа, распространялось настолько далеко, что он обратился к нему с просьбой быть переводчиком при тайных переговорах с императором, Однако, пишет иезуит, он отказался, так как, с одной стороны, это дело было чисто политическим и могло вызвать немалую зависть у его противников, а с другой - у него не было уверенности, что сможет точно переводить суть таких важных переговоров.
      Но как бы там ни было, отец Вольф действительно снискал расположение Петра и беседами, и подношсниями каких-то "инженерных инструментов". 3а это при отъезде из Вены он получил от прижимистаго царя весьма щедрый дар - два сорока соболей и четыре косяка камки - больше, чем кто-либо из министров императора.
      Но вот каких-либо источников, свидетельствующих, о чем разговаривал этот человек с Петром в Бадене, не существует - во всяком случае, не нашел. Но думаю, что восстановить их несложно, если проследить дальнейшую цепь событий.
      По возвращении из Бадена, утром 13 июля, Петр вновь присутствовал на католической мессе в кирхе иезуитов в Вене. Об этом визите сохранились некоторые подробности. Папский нунций, например, докладывал в Рим:
      "С величайшим вниманием царь выслушал мессу его преосвященства, и говорят, что по внешнему поведению не отличался от присутствовавших католиков; затем имел удовольствие беседовать с господином кардиналом Колоницем, который пошел к нему на трибуну... И г. кардинал сказал царю, что, зная его добрые намерения - разбить турок на море, молит бога об удаче его предприятий и чтобы он дал ему хорошо разуметь, что необходимо для его спасения, что принято было царем довольно благосклонно".
      Намек на спасение ясен. Но это только намек. Зато молитва о победе над турками - это как раз то, что Петру нужно больше всего.
      Далее царь переходит в "рефекторию" (трапезную) отцов иезуитов и там
      ГЛАВА V ВОЗНИЦЫН И ЗАКОН ПУШКИ
      Отстучали копыта, улеглась пыль из-под возков, стремительно уносивших Петра в Россию, и остался Возницын в Вене один исполнять нежданно-негаданно свалившееся на него поручение. Царь буквально оглушил его, когда повелел быть чрезвычайным и полномочным послом в Вене. Это еще ладно. Но он поручил ему вести на предстоящем конгрессе мирные переговоры с турками. А это дело хлопотное. Недаром в Посольском приказе в Москве говаривали: нет должности более окаянной, чем быть послом российским на переговорах с иноземными послами.
      А что делать? Помолиться имсполнять. Другого не дано.
      Тут, наверное, самое время представить нашего нового героя, на плечи которого свалилась столь нелегкая доля.
      Великий и полномочный посол, наместник Болховский, думный дьяк Прокофий Богданович Возницын, по свидетельству современников, был человеком высокого роста, грузным, с важной осанкой и неприятным цветом лица. На Карловицком конгрессе появился в длинной одежде, подбитой серыми соболями. На шее у него красовалось шесть или семь золотых ожерелий, на шапке - драгоценное украшение из довольно хороших алмазов. Пальцы были унизаны сверкающими перстнями. Говорил он только на родном языке, то есть по-русски, и всегда держал при себе переводчика. Его сопровождал паж, который держал в руках пару перчаток посла с красивым узором из жемчуга.
      Из этого описания Возницын выглядит человеком малопривлекательным и уж во всяком случае не европейского склада. Портрет его, если и сохранился в наших многочисленных запасниках, то пока не обнаружен. Но что портрет или описание внешности... Разве разглядишь за ними человека с его страстями, борениями, муками? Нет, даже не скажешь, умный он или дурак, хороший или плохой. Хотя именно это, а не шляпа характеризует человека.
      Но приходится довольствоваться тем, что есть. Итак, родом Прокофий Богданович из дворян Владимирского уезда. Предки его были видными новгородцами, которых Иван Грозный после разорения Новгорода переселил во Владимир. Известно даже колоритное имя родоначальника владимирских Возницыных - Путила. Он служил еще при Грозном. Однако с тех пор зачах род Возницыных, и, кроме Прокофия Богдановича, не встретишь в словарях или жизнеописаниях российских упоминания о других представителях этого рода.
      Всего сам достиг Прокофий Богданович - своим умом, своими руками да своей смекалкой. Не было у него знатной родни, которая хоть волоком, но протащит по ступенькам карьеры, Не было и богатства, чтобы ублажить кого надо, а так бы, глядишь, и перепрыгнул через ступеньку. В общем принадлежал Возницын к мелкому служилому люду России, Именно из него да из поповичей и еще "простого всенародства", как называл его мятежный Курбский, черпзлись кадры польячих для московских приказов. Поэтому горбил Прокофий Богданович спину с малолетства над бумагами, которые подписывались потом другими, сочинял речи, которые сам не произносил.
      И не по этой ли причине так скупа на детали о нем русская история? Неизвестно даже, когда родился и когда умер Прокофий Богданович. Знаем только, что в Вене он был уже в летах и опыт у него был преизрядный, так как службу начинал в Посольском приказе еще в далекие времена Ордина-Нащокина. Способности молодого дипломата тогда, видимо, были сразу же замечены, и ему стали давать ответственные поручения. Так, в 1668 году в чине подьячем Возницын был послан с иноземцем Томасом Келлерманом в Вену и Венецию в связи с предстоящим заключением Андрусовского договора. Потом ему стали доверять хотя и небольшие, но самостоятельные дела. Он трижды побывал в Варшаве, и каждый раз его приглашали к королю.
      И с турками как обращаться хорошо знал. В 1681 году, когда он был уже дьяком, его направили с окольничим Чириковым в Константинополь для ратификации Бахчисарайского перемирия. По дороге Чириков умер, и Возницыну пришлось ислолнятъ обязанности посла. Из-за бури высадился он на турецком берегу и двинулся в Константинополь по суше. Но в Кадикее для него была приготовлена галера, посредине которой возвышалось особое место для посла, под балдахином из красного бархата, вышитого золотом, и богато убранное коврами. Под пушечную стрельбу уселся на это место молодой Прокофий Богданович, а кругом него разместились важные султанские чиновники. Когда же подплыли к Царьграду, послу на этой галере торжественный обед дали. Турки ели яства мясные, а Возницыну - постные поставили. И этот знак уважения русские особенно отметили, так как в эти дни православный пост стоял, Во время обеда была на галере забава в честь посла: "корабельщики многим худобеством, спускаясь сверху по веревкам, чинили потехи".
      Миссия в Константинополь прошла успешно. Возницыну удалось убедить колеблющегося султана ратифицировать перемирие, по которому он отказывался от притязаний на Украину. Это не осталось в Москве незамеченным, и через несколько лет он едет резидентом в Варшаву, именуясь уже стольником. Чин этот, однако, по возвращении в Москву уже удержатъ не удалось.
      Петровский переворот 1689 года и отстранение Софьи заметно отразились на карьере Прокофия Богдановичз. Вместо князя В. В. Голицына во главе Посольского приказа стал дядя Петра Лев Кириллович Нарышкин - человск умный, но ленивый. При нем фактически управляющим приказа стал Емельян Игнатьевич Украинцек который к тому же получил и чин думного дьяка. Для Возницына это был удар. Они вместе начинали службу в Посольском приказе, но отношения этих двух молодых и способных людей явно не сложились. Теперь Возницын оказался под началом Украинцева.