Наш человек в Гаване

Голос прозвучал нервно, в нем слышалась неуверенность и даже какой-то страх:

— Он либо пьян, либо тронутый.

Но «парашютисты» продолжали молчать.

Уормолд сказал:

— Ну, я с вами попрощаюсь, Гассельбахер. Я и так опоздал.

— Считаю своим долгом проводить вас, мистер Уормолд, и объяснить, что это я вас задержал. Не сомневаюсь, что, когда я расскажу вашему Другу, как мне повезло, он нас простит.

— Не нужно. Уверяю вас, это лишнее, — сказал Уормолд.

Он знал, что Готорн сделает из этого свои выводы. Даже разумный Готорн, если бы таковой существовал в природе, был бедствием, ну а Готорн, страдающий подозрительностью… у Уормолда холодела спина от одной этой мысли.

Он направился к лифту; доктор Гассельбахер плелся за ним. Не обратив внимания на красную сигнальную лампочку и предупреждение «Осторожно! Ступеньки», доктор Гассельбахер споткнулся.

— О, господи, — сказал он, — у меня подвернулась нога!

— Идите домой, Гассельбахер, — взмолился Уормолд с отчаянием.

Он вошел в кабину лифта, но доктор Гассельбахер с неожиданной ловкостью вскочил туда вслед за ним. Он сказал:

— Деньги исцеляют любую боль. Я давно уже не проводил так хорошо вечер.

— Шестой этаж, — сказал Уормолд. — Мне надо остаться одному, Гассельбахер.

— Зачем? Извините. У меня икота.

— Я иду на свидание, Гассельбахер.

— Красивая женщина, мистер Уормолд? Я поделюсь с вами выигрышем, чтобы вам было легче совершать безумства.

— Да нет, это совсем не женщина. Деловое свидание, только и всего.

— Секретное дело?

— Я же вам говорил.

— Какие могут быть секреты у пылесосов, мистер Уормолд?

— Новое агентство, — сказал Уормолд.

Лифтер объявил:

— Шестой этаж.

Уормолд шел на корпус впереди, и голова его работала более ясно, чем у Гассельбахера. Комнаты были расположены, как тюремные камеры, по всем четырем сторонам квадратной галереи; внизу, в бельэтаже, как светящиеся знаки на мостовой, блестели две лысины. Он заковылял к тому углу галереи, куда выходила лестница. и доктор Гассельбахер заковылял вслед за ним, но Уормолд был куда более опытный хромой.

— Мистер Уормолд, — кричал ему Гассельбахер, — мистер Уормолд, я с радостью помещу сто тысяч из моего выигрыша…

Уормолд спустился уже на последнюю ступеньку, когда Гассельбахер только подошел к лестнице; пятьсот десятая комната была близко. Он повернул ключ. Маленькая настольная лампа освещала пустую гостиную. Уормолд тихонько притворил дверь — доктор Гассельбахер еще не успел спуститься. Уормолд приложил ухо к скважине и услышал, как доктор Гассельбахер подпрыгивает, припадает на одну ногу, икает и проходит мимо. Уормолд подумал: «Я чувствую себя шпионом и веду себя, как шпион. Это идиотство. Что я скажу Гассельбахеру завтра утром?»

Дверь в спальню была закрыта, и он направился было к ней. Но потом остановился. Не буди спящего пса! Если я нужен Готорну, пусть Готорн отыщет меня сам. Однако любопытство заставило его осмотреть комнату.

На письменном столе лежали две книги: два одинаковых экземпляра «Шекспира для детей» Лэма. На листке блокнота, — может быть, Готорн делал заметки для предстоящей встречи, — было написано: «1.Оклад. 2.Расходы. 3.Связь. 4.Чарльз Лэм. 5.Чернила». Он собирался открыть книгу, но чей-то голос сказал:

— Руки вверх! Arriba los manos!

— Las manos, — поправил Уормолд. Он с облегчением увидел, что это Готорн.

— Ах, это вы, — сказал Готорн.

— Я немножко запоздал. Извините. Мы гуляли с Гассельбахером.

На Готорне была лиловая шелковая пижама с монограммой на кармане. Вид у него был королевский. Он сказал:

— Я уснул, а потом услышал, что кто-то здесь ходит. — Можно было подумать, что его поймали врасплох и он забыл о своем жаргоне, не успел им прикрыться, хоть и надел пижаму. Он спросил: — Вы трогали Лэма?

Слова звучали, как укор, — он напоминал проповедника из Армии спасения.

— Извините. Я просто хотел посмотреть.

— Ничего. Это показывает, что инстинкт у вас верный.

— Вы, видно, любите эту книгу.

— Один экземпляр для вас.

— Но я ее читал, — сказал Уормолд, — много лет назад, и я не люблю Лэма.

— Она не для чтения. Неужели вы не слышали о книжном шифре?

— Сказать по правде, нет.

— Сейчас покажу вам, как это делается. Один экземпляр остается у меня. Сносясь со мной, вам надлежит только указать страницу и строку, с которой вы начинаете шифровку. Конечно, этот шифр не так трудно разгадать, как механический, но и он заставит попотеть всяких там Гассельбахеров.

— Я бы вас очень просил выкинуть доктора Гассельбахера из головы!

— Когда мы как следует организуем вашу контору и обеспечим надлежащую конспирацию — сейф с секретом, радиопередатчик, обученный персонал, — словом, приведем в порядок все ваше хозяйство, тогда мы, конечно, сможем отказаться от этого примитивного кода, однако только опытный криптолог может разгадать такой шифр, не зная названия книги и когда она издана.

— А почему вы выбрали Лэма?

— Это единственная книга, которую я нашел в двух экземплярах, не считая «Хижины дяди Тома». Я очень торопился и должен был что-нибудь купить в Кингстоне до отъезда. Да, там была еще одна книжка под названием «Зажженная лампа. Руководство для вечерней молитвы». Но мне казалось, что она будет выглядеть как-то неестественно у вас на полке, если вы человек неверующий.

— Да, я человек неверующий.

— Я привез вам и чернила. У вас есть электрический чайник?

— Да, а что?

— Понадобится, чтобы вскрывать письма. Наши люди должны быть оснащены на все случаи жизни.

— А зачем чернила? У меня дома сколько угодно чернил?

— Да, но это симпатические чернила! На случай, если вам что-нибудь придется послать обычной почтой. У вашей дочери, надеюсь, есть крючок для вязания?

— Она не вяжет.

— Тогда вам придется купить. Лучше всего из пластмассы. Стальной иногда оставляет следы.

— На чем?

— На конверте, который вы будете вскрывать.

— А зачем, прости господи, мне вскрывать конверты?

— Может возникнуть необходимость познакомиться с перепиской доктора Гассельбахера. Вам, естественно, придется обзавестись своей агентурой на почте.

— Я категорически отказываюсь…

— Не упрямьтесь. Я затребовал сведения из Лондона. Когда мы его проверим, мы решим вопрос о его переписке. Полезный совет: если у вас выйдут чернила, пользуйтесь птичьим дерьмом — вы запоминаете, я не слишком быстро?

— Да ведь я еще не сказал, что согласен…

— Лондон дает сто пятьдесят долларов в месяц и еще сто пятьдесят на расходы — в этих придется отчитываться. Оплата вашей агентуры и так далее. На дополнительные расходы надо получать специальное разрешение.

— Постойте…

— От подоходного налога вы освобождаетесь, имейте это в виду. — Готорн воровато подмигнул. Подмигивание как-то не вязалось с королевской монограммой.

— Вы должны дать мне время подумать…

— Ваш шифр 59200 дробь пять. — И он добавил с гордостью: — 59200 — это, конечно, я. Вы будете нумеровать ваших агентов 59200 дробь пять дробь один и так далее. Понятно?

— Не понимаю, чем я могу быть вам полезен.

— Вы ведь англичанин? — бодро опросил Готорн.

— Да, конечно, англичанин.

— И вы отказываетесь служить вашей родине?

— Этого я не говорю. Но пылесосы отнимают у меня уйму времени.

— Ваши пылесосы — отличная маскировка, — сказал Готорн. — Великолепно придумано. Ваша профессия выглядит очень естественно.

— Но я и в самом деле торгую пылесосами.

— А теперь, если вы не возражаете, — твердо заявил Готорн, — мы перейдем к нашему Чарльзу Лэму.

— Милли, — сказал Уормолд, — ты не ела кашу.

— Я больше не ем кашу.

— Ты положила в кофе только один кусок сахару. У а не собираешься ли ты худеть?

— Нет.

— Может, это покаянный пост?

— Нет.

— Но ты до обеда ужасно проголодаешься.

— Я об этом думала. Придется приналечь на картошку.

— Милли, что ты выдумываешь?

— Я решила экономить. Вдруг, в ночной тиши, я поняла, сколько тебе приходится на меня тратить. Мне словно послышался чей-то голос. Я чуть не спросила: «Кто ты?» — но побоялась услышать: «Твой господь бог». У меня ведь как раз подходящий возраст.

— Для чего?

— Для голосов. Я старше, чем была святая Тереса, когда она ушла в монастырь.

— Слушай, Милли, неужели ты задумала…

— Нет, что ты. Мне кажется, что капитан Сегура прав. Он сказал, что я сделана не из того теста.

— Милли, ты знаешь, как здесь зовут твоего капитана Сегуру?

— Да. Кровавый Стервятник. Он пытает заключенных.

— Он этого не отрицает?

— Ну, со мной, он, конечно, ведет тебя паинькой, но у него портсигар сделан из человеческой кожи. Он уверяет, будто это сафьян — можно подумать, что я не знаю, как выглядит сафьян.

— Милли, ты должна прекратить с ним знакомство.

— Я так и сделаю, но не сразу, сперва мне надо устроить лошадь в конюшню. Кстати, мой голос…

— А что этот голос сказал?

— Он сказал, — но посреди ночи все это было куда больше похоже на божественное откровение, — «Ты взяла себе орешек не по зубам, моя милая. А как насчет Загородного клуба?»

— А что насчет Загородного клуба?

— Это единственное место, где я могу по-настоящему ездить верхом, а мы не члены клуба. Ну что за радость, если лошадь стоит в конюшне? Капитан Сегура, конечно, член клуба, но я ведь знаю, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась. И вот я подумала, что если я начну меньше есть и помогу тебе сократить расходы по дому…

— Ну и что это даст?..

— Тогда ты, может, сумеешь взять семейный членский билет. Запиши меня как Серафину. Это звучит куда приличнее, чем Милли.

Уормолду казалось, что во всем этом есть здравый смысл; один только Готорн был порождением жестокого и необъяснимого детства.

ИНТЕРМЕДИЯ В ЛОНДОНЕ

На одной из дверей в подземном этаже огромного железобетонного здания недалеко от Майда-Вейл красный сигнал сменился зеленым, и Готорн переступил порог. Он оставил свое щегольство на берегах Карибского моря и надел видавший виды серый фланелевый костюм. Дома незачем было пускать пыль в глаза — Готорн стал частицей тусклого январского Лондона.

Шеф сидел за письменным столом, на котором гигантское пресс-папье из зеленого мрамора придавило всей своей тяжестью один-единственный листок бумаги. Возле черного телефонного аппарата стояли недопитый стакан молока, флакон с какими-то серыми пилюлями и лежала пачка туалетной бумаги. Тут же стоял красный аппарат специального назначения. Черная визитка, черный галстук и черный монокль в левом глазу придавали шефу вид факельщика, а вся эта подземная комната напоминала склеп, мавзолей, могилу.

— Вы меня вызывали, сэр?

— Просто поболтать, Готорн. Просто поболтать. — Казалось, что, покончив с похоронами, заговорил, наконец, наемный плакальщик, молчавший весь день с самого утра. — Когда вы вернулись?

— Неделю назад. Обратно на Ямайку вылечу в пятницу.

— Все в порядке?

— Можно сказать, что Карибское море у нас в кармане, сэр, — сказал Готорн.

— А Мартиника?

— Там затруднений нет. Вы ведь помните, в Форт-де-Франсе мы сотрудничаем с Deuixieme Bureau [7].

— Но только в определенных границах?..

— Ну да, конечно, в определенных границах. С Гаити было сложнее, но 59200 дробь два энергично взялся за дело. Сперва я был не совсем уверен насчет 59200 дробь пять.

— Дробь пять?

— Наш человек в Гаване. Выбор там небогатый, и сначала казалось, что он не хочет сотрудничать. Упрямый тип.

— Такие люди потом быстро растут на работе.

— Да, сэр. Меня немного смущали его связи. (Есть там один немец, Гассельбахер, проверка пока не дала результатов.) Однако дело, кажется, идет на лад. Как раз, когда я улетал из Кингстона, от него поступила заявка на непредвиденные расходы.

— Это всегда хороший признак.

— Да, сэр.

— Показывает, что заработало воображение.

— Да. Он захотел вступить в члены Загородного клуба. Сборище миллионеров. Наилучший источник политической и экономической информации. Вступительный взнос очень высок, раз в десять больше, чем у нас в «Уайте» [8], но я дал согласие.

— Правильно сделали. Как его донесения?

— По правде говоря, мы их еще не получали, но надо же ему дать время, чтобы наладить связи. Может быть, я слишком напирал на конспирацию.

— Конспирация — прежде всего. Незачем пускать машину, если она тут же взлетит на воздух.

— Видите ли, у него очень выгодное положение. Отличные деловые связи, в том числе с влиятельными чиновниками и даже министрами.

— Так-так! — сказал шеф. Он вынул монокль с черным стеклом и стал протирать его листком туалетной бумаги. Но и глаз, который за ним прятался, был тоже из стекла — бледно-голубой и неправдоподобный, словно у куклы, говорящей «мама». — Чем он занимается?

— Понимаете, он в общем импортирует. Оборудование и всякая такая штука.

В интересах собственной карьеры лучше вербовать агентов с солидным положением в обществе. Прозаические детали, касавшиеся магазина на улице Лампарилья хоть и занесены в особое досье, но вряд ли дойдут до этой подземной комнаты.

— Почему же он не был членом Загородного клуба до сих пор?

— Да видите ли, в последние годы он живет отшельником. Семейные неприятности, сэр.

— Надеюсь, он не бабник?

— Что вы, ничего похожего. Его бросила жена. Сбежала с американцем.

— А он, кстати, не антиамериканец? Гавана не то место, где можно позволять себе подобные чудачества. Нам с американцами надо сотрудничать, — конечно, в определенных границах.

— Нет, он совсем не такой. Человек разумный, положительный. Отнесся к разводу спокойно, воспитывает ребенка в католической школе — так хотела жена. Мне говорили, что на рождество он посылает ей поздравительные телеграммы. Уверен, что на его донесения можно будет целиком положиться.

— А знаете, Готорн, насчет ребенка это очень трогательно. Что ж, подтолкните его, тогда мы сможем судить, на что он способен. Если он и в самом деле такой, как вы говорите, подумаем, не расширить ли ему штат. Гавана может стать нашей ключевой позицией. Стоит где-нибудь начаться беспорядкам, коммунисты всегда тут как тут. Какой у него способ связи?

— Я условился, что он еженедельно будет посылать дипломатической почтой в Кингстон донесения в двух экземплярах. Один экземпляр я оставляю себе, другой пересылаю в Лондон. Для телеграмм я дал ему книжный шифр. Он сможет отправлять их через консульство.

— Они будут недовольны.

— Я сказал, что это временно.

— Если он себя хорошо проявит, я буду за радиосвязь. Надеюсь, он сможет расширить штат своей конторы?

— Ну, конечно. Хотя… Как вам сказать, это не бог весть какая большая контора. Старомодная фирма, сэр. Вы же знаете этих купцов старого закала, искателей приключений…

— Да, Готорн, я их знаю. Маленький, обшарпанный письменный стол. Несколько служащих, теснота. Допотопные арифмометры. Секретарша, которая служит фирме верой и правдой вот уже сорок лет.

Готорн вздохнул с облегчением — шеф отвечал на все свои вопросы сам. Если секретное досье и попадет к нему в руки, — все равно, то, что там написано, не дойдет до его сознания. Маленький магазин, торгующий пылесосами, безнадежно потонул в бурном море фантазии шефа. Положение агента 59200 дробь пять было упрочено.

— Все это стало его второй натурой, — объяснял шеф Готорну, словно он, а не Готорн отворял дверь на улице Лампарилья. — Это человек, который всегда считал гроши и ставил на карту тысячи. Вот почему он и не состоял членом Загородного клуба… неудачный брак тут ни при чем. Вы у нас романтик, Готорн. Женщины в его жизни приходили и уходили, но я уверен, что они никогда не играли в ней такой роли, как дело. Секрет успеха заключается в том, чтобы видеть своих людей насквозь. Этот наш человек в Гаване, так сказать, — порождение века Киплинга. «Останься прост, беседуя с царями», — как там дальше? «Останься честен, говоря с толпой», — и тому подобное. Уверен, что в его залитом чернилами столе где-нибудь спрятана затасканная грошовая записная книжка в черном клеенчатом переплете, куда он записывал свои первые расходы — четверть гросса резинок, шесть коробок перьев…

— Ну, не такой уж он древний старик, чтоб у него не было автоматической ручки.

Шеф вздохнул и вставил на место черное стеклышко. Его невинное око снова спряталось при первом же намеке на оппозицию.

— Дело не в деталях, Готорн, — сердито сказал он. — Но если вы хотите держать его в руках, вы должны найти его старую записную книжку. Это, конечно, метафора.

— Слушаюсь, сэр.

— Ваша версия о том, что он стал отшельником, потеряв жену, основана на ложной посылке. Такой человек ведет себя совсем иначе. Он не выставляет сердца напоказ и не афиширует своих чувств. Если ваша посылка верна, — почему он не стал членом клуба еще до смерти жены?

— Но жена его бросила.

— Бросила? Вы в этом уверены?

— Совершенно уверен.

— Значит, она так и не нашла этой старой записной книжки, не поняла его. Отыщите ее, Готорн, и он будет вашим до гроба… Простите, о чем мы говорили?

— О тесноте его конторы, сэр. Ему не так-то легко будет расширить штат.

— Мы постепенно уволим старых служащих. Переведем на пенсию старуху-секретаршу…

— В сущности говоря, сэр…

— Конечно, все это только предположения. В конце концов, он может нам и не подойти. Отличная порода, эти старые негоцианты, но иногда они видят не дальше своей бухгалтерии, и разведке от них мало пользы. Поглядим, что дадут его первые донесения, а лучше все-таки заранее все предусмотреть. Потолкуйте-ка с мисс Дженкинсон, нет ли у нее в центральном секретариате кого-нибудь знающего испанский язык.

Поднимаясь в лифте и глядя на мелькающие этажи, Готорн обозревал мир словно с борта ракеты. Западная Европа осталась у него под ногами… Ближний Восток… Латинская Америка. Шкафы с картотеками обступали мисс Дженкинсон, как колонны храма окружают убеленного сединами оракула. Ее одну звали здесь по фамилии. По каким-то непонятным конспиративным соображениям всех других обитателей здания называли по именам. Когда Готорн вошел в комнату, она как раз диктовала секретарше:

— Вниманию А.О. [9]. Анжелика переведена в C-5 с повышением оклада до 8 фунтов в неделю. Прошу проследить за немедленным исполнением. Предвидя возражения, предлагаю учесть: в настоящее время жалованье Анжелики лишь приближается к заработку кондуктора автобуса.

— Да? — отрывисто спросила мисс Дженкинсон. — Слушаю вас.

— Меня послал к вам шеф.

— У меня нет свободных людей.

— Нам пока никто и не требуется. Но могут возникнуть различные варианты.

— Этель, голубушка, позвоните D-2 и скажите, что я не разрешаю задерживать моих сотрудниц на работе после 7 часов вечера. Разве что в стране будет объявлено чрезвычайное положение. Передайте, что, если начнется война или мы будем накануне войны, центральный секретариат должен быть немедленно поставлен в известность.

— Нам может понадобиться секретарь со знанием испанского языка в район Карибского моря.

— У меня нет свободных людей, — механически повторила мисс Дженкинсон.

— Гавана… Маленькая резидентура, приятный климат.

— Сколько человек в штате?

— Пока что один.

— У меня не брачная контора, — заявила мисс Дженкинсон.

— Это пожилой человек, у него шестнадцатилетняя дочь.

— Женат?

— Вроде того, — неопределенно ответил Готорн.

— На него можно положиться?

— В каком смысле?

— Он человек надежный, спокойный, невлюбчивый?

— О да, будьте уверены. Это старый негоциант, — сказал Готорн, подхватывая на лету гипотезу шефа. — Создал свое дело из ничего. На женщин не смотрит. Половой вопрос его не интересует, он выше этого.

— Никто не бывает выше этого, — сказала мисс Дженкинсон. — А я отвечаю за девушек, которых командирую за границу.

— Вы же сказали, что у вас нет свободных людей.

— Ну, на определенных условиях я, может быть, и смогла бы выделить вам Беатрису.

— Беатрису, мисс Дженкинсон? — раздался возглас из-за картотеки.

— Да, Беатрису. Я, кажется, ясно сказала, Этель.

— Но, мисс Дженкинсон…

— Ей нужно набраться опыта, — вот все, чего ей не хватает. Эта должность ей подойдет. Не такая уж она молоденькая. И любит детей.

— Там требуется человек со знанием испанского, — вставил Готорн. — Любовь к детям — не самое главное.

— Беатриса наполовину француженка. Французским она владеет лучше, чем английским.

— Но нам нужен испанский.

— Это почти одно и то же. И тот и другой — романские языки.

— Нельзя ли ее повидать и поговорить с ней? Она прошла подготовку?

— Она прекрасная шифровальщица, окончила курсы микрофотографии. Стенографирует, правда, с грехом пополам, но отлично печатает на машинке. Разбирается в электродинамике.

— Это еще что такое?

— Точно не знаю, но пробки починить сумеет.

— Тогда ее не испугают и пылесосы.

— Она секретарь, а не горничная.

С шумом задвинулся ящик картотеки.

— Хотите берите, хотите нет, — сказала мисс Дженкинсон.

Готорну казалось, что она говорит о Беатрисе как о неодушевленном предмете.

— А кроме нее, вы никого не можете предложить?

— Это все, что у меня есть.

Снова с грохотом задвинулся ящик.

— Этель, — сказала мисс Дженкинсон, — если вы не научитесь выражать свои чувства менее шумно, я верну вас в D-3.

Готорн ушел от нее полный сомнений. Ему казалось, что мисс Дженкинсон с необычайной ловкостью сбывает с рук то, от чего сама рада избавиться: не то краденую драгоценность, не то беспородную шавку.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Уормолд возвращался из консульства; во внутреннем кармане пиджака у него лежала телеграмма. Ее бесцеремонно сунули ему в руки, а когда он попытался завязать разговор, его оборвали.

— Нас это совершенно не касается. Временная договоренность. Чем скорее это кончится, тем лучше.

— Мистер Готорн сказал…

— Знать не знаем никакого мистера Готорна. Запомните это раз навсегда. Здесь такой не служит. Всего хорошего.

Он пошел домой. Город вытянулся вдоль берега океана; волны разбивались у самой Авенида де Масео, и брызги застилали ветровые стекла автомобилей. Розовые, серые, желтые колонны некогда аристократического квартала выветрились, как прибрежные скалы; почерневший, облезлый герб красовался над дверью убогой гостиницы, а ставни ночного кабака были ярко выкрашены, чтобы уберечь их от океанской соли и сырости. На западе стальные небоскребы нового города вздымались в светлом февральском небе выше маяков. Этот город был создан для туризма, а не для оседлой жизни, но здесь Уормолд впервые полюбил, и теперь он был прикован к Гаване, как погорелец к своему пепелищу. Время поэтизирует даже поле битвы, и, может быть, Милли напоминала цветок, распустившийся на старом редуте, где много лет назад была отбита кровопролитная атака. Мимо него шли женщины со следами золы на лбу, словно они вышли на свет божий из преисподней, — он вспомнил, что сегодня первая среда великого поста [10].

Придя домой, он не застал Милли, хотя в школе занятий не было, — может быть, она еще не вернулась с обедни, а может быть, каталась верхом в Загородном клубе. Лопес демонстрировал «Турбо» экономке какого-то священника, которая уже забраковала «Атомный котел». Худшие опасения Уормолда оправдались: пока что ему не удалось сбыть ни одного пылесоса новой модели. Он поднялся к себе и распечатал телеграмму; она была адресована одному из отделов британского консульства; ряды цифр выглядели уродливо, словно номера нераспроданных лотерейных билетов. За цифрой 2674 следовала шеренга пятизначных: 42811 79145 72312 59200 80947 62533 10605 и так далее. Это была первая шифровка в его жизни, и он обратил внимание, что она отправлена из Лондона. Он вовсе не был уверен, что сумеет ее расшифровать (полученный им урок, казалось, отошел так далеко в прошлое), но тут он узнал цифру 59200, она имела такой решительный и укоризненный вид, словно Готорн собственной персоной поднялся к нему по лестнице. Уормолд мрачно снял с полки «Шекспира для детей» Лэма — как он всегда ненавидел Элию и его очерк о жареном поросенке! [11] Он вспомнил, что первые цифры обозначают страницу, строку и слово, с которых начинается шифровка. «Дионисию, злую жену Клеона, — прочел он, — постигла заслуженная кара». Он начал расшифровывать со слова «кара». К его удивлению, что-то и в самом деле получалось. Казалось, будто вдруг заговорил попугай, доставшийся ему по наследству. «Номер 1 от 24 января нижеследующее от 59200 начинается абзац А».

За три четверти часа сложения и вычитания он расшифровал всю депешу, кроме последнего абзаца, с которым произошла какая-то ошибка, не то у него, не то у 59200, а может быть, и у Чарльза Лэма. «Нижеследующее от 59200 начинается абзац А почти месяц как одобрено членство в Загородном клубе но никаких повторяю никаких сообщений относительно кандидатур агентов еще не поступало точка надеюсь вы не будете повторяю не будете вербовать свою агентуру не проверив ее досконально точка начинается абзац Б необходимо немедленно переслать 59200 экономический и политический доклад согласно врученному вопроснику начинается абзац В проклятый галун подлежит пересылке кингстон раньше туберкулезного сообщения конец».

Последний абзац, похожий на чье-то сердитое бормотание, встревожил Уормолда. Впервые ему пришло в голову, что на их взгляд — кто бы они там ни были — он только брал деньги и ничего не давал взамен. Это его мучило. До сих пор ему казалось, что он просто получил от какого-то чудака подарок, позволивший Милли ездить верхом в Загородном клубе, а ему самому — заказать в Англии несколько книг, о которых он давно мечтал. Остаток денег был положен в банк; он и верил и не верил, что когда-нибудь сумеет вернуть эту сумму Готорну.

Уормолд подумал: «Надо что-то сделать, назвать фамилии, чтобы они могли заняться проверкой, завербовать агента, словом, доставить им какое-то удовольствие». Он вспомнил, как Милли в детстве играла в лавку: она отдавала ему свои карманные деньги на воображаемые покупки. Он играл с ней в эту игру, но рано или поздно Милли всегда требовала деньги обратно.

Интересно, как вербуют агентов. Ему трудно было вспомнить, как его вербовал Готорн, — все произошло в уборной, но вряд ли это было самое главное. Он решил начать с того, что попроще.

— Вы меня звали, сеньор Вормель?

Выговорить фамилию «Уормолд» Лопесу было не по силам, но поскольку он не мог остановиться на какой-нибудь подходящей замене, он редко удостаивал Уормолда два раза подряд одной и той же кличкой.

— Я хочу поговорить с вами, Лопес.

— Si [12], сеньор Вомель.

— Вы служите у меня вот уже много лет, — сказал Уормолд. — Мы доверяем друг Другу.

Лопес выразил полноту своего доверия, приложив руку к сердцу.

— Вы бы хотели зарабатывать каждый месяц немножко больше денег?

— Ну конечно… Я и сам собирался поговорить с вами, сеньор Оммель. Скоро у меня будет ребенок. Может быть, еще двадцать песо?

— Это не имеет отношения к фирме. Торговля идет плохо. Понимаете ли, это будет секретная работа на меня лично.

— Ну да. Личные услуги, понимаю. Можете на меня положиться. Я не болтун. Понятно, я ничего не скажу сеньорите.

— Нет. Вы меня не так поняли.

— Когда мужчина в годах, — сказал Лопес, — он больше не хочет сам искать себе женщину, он хочет передохнуть. Он хочет приказывать: «Сегодня ночью — да, завтра ночью — нет». Хочет давать распоряжения тому, кому доверяет…

— Да ничего подобного! Я просто хотел сказать… словом, это не имеет никакого отношения…

— Мы же свои люди, сеньор Вормолс. Я у вас уже много лет.

— Вы ошибаетесь, — сказал Уормолд. — У меня и в мыслях не было…

— Я понимаю, что англичанину с вашим положением такие места, как «Сан-Франциско» не подходят. И «Мамба-клуб» тоже.

Уормолд знал, что теперь, когда его приказчик оседлал своего конька, ничто уже его не остановит; человеческое тело в Гаване было не только основной статьей купли и продажи, но и raison d'etre [13] всей человеческой жизни. Его либо покупаешь, либо продаешь — какая разница? — но даром его не получишь никогда.

— Юноша любит разнообразие, — говорил Лопес, — но его ищет и мужчина в годах. У юноши — любопытство новичка, но пожилому необходимо возбуждать свой аппетит. Никто не услужит вам лучше меня, сеньор Венель, ведь я к вам присмотрелся. Вы не кубинец; какой у девочки задок, для вас не так важно, как деликатное обхождение…

— Вы меня совсем не поняли, — сказал Уормолд.

— Сегодня вечером сеньорита идет на концерт.

— Откуда вы знаете?

Лопес оставил этот вопрос без ответа.

— Пока ее не будет, я приведу вам одну молодую даму, вы ее посмотрите. Если она вам не понравится, приведу другую.

— Нет, нет! Мне нужны совсем не такие услуги, Лопес. Мне нужно… словом, я хочу, чтобы вы глядели в оба, не зевали и сообщали мне обо всем…

— Насчет сеньориты?.

— Боже мой, да нет!

— Так о чем же мне сообщать, сеньор Воммольд?

— Ну, о всяких таких вещах… — сказал Уормолд.

Но он понятия не имел, о каких вещах может сообщать ему Лопес. Из длинного перечня ему запомнились только несколько вопросов, и ни один из них, по-видимому, не подходил — ни «Коммунистическое проникновение в армию», ни «Точные данные об урожае кофе и табака за последний год». Правда, оставалось еще содержимое корзин для бумаг в учреждениях, где Лопес ремонтировал пылесосы, но, конечно же, Готорн шутил, говоря о деле Дрейфуса, — если только такие люди вообще могут шутить.