Ладога

Жрица понурилась. Дружинники стояли вокруг нее, смотрели с болью на склоненную голову, но подойти не решались.

– Убейте меня, – вдруг попросила женщина. – Я хочу смерти. Внутри меня страшная боль и жар. Иногда я даже сплю в снегу, пытаясь унять его, но бесполезно. А пятна все больше и больше покрывают мое тело. Жива оберегает меня от диких зверей, а сама я не могу наложить на себя руки – это будет оскорблением для моей богини. Помогите мне умереть…

Эрик достал длинный нож. Ему, как и многим из столпившихся, часто доводилось отпускать на волю души тяжело раненных друзей. Это было куда как труднее, чем убить незнакомую женщину, молящую о смерти. Она увидела нож в его руках, откинула назад голову, обнажая подрагивающее горло, предупредила:

– Постарайся не коснуться меня и брось потом свой нож в огонь. Подожди. – Она сделал несколько неуверенных шагов в сторону ближайшей избы. – Убей меня там. Я сгорю вместе со своим родным печищем.

Эрик покорно шагнул вслед за ней в темный провал входа, а через мгновение появился оттуда, уже без ножа, и хмуро велел:

– Поджигайте!

Немногие могли бы столь хладнокровно зарезать женщину и предать огню ее тело. Я начинал уважать ярла. Горяч, конечно, пылок, а все же крепок духом да умен.

Печище горело всю ночь. Ярко горело, так ярко, что освещало молчаливые лядины вокруг. Чума ярилась в огне, завывала, разбрасывая в предсмертном усилии горящую плоть домов, выпуская в небо свою темную обгорелую душу густыми дымными клубами. Люболяды отдали свою дань Новоградскому Князю…

ВАССА

В чистом поле, на вольном раздолье, скачет конь вороной с гривой золотой…

Выйти бы мне в то поле, поклониться земле-родимице, выпросить у нее прощения… Может, тогда пройдет ломота в избитых боках, уймется дрожь, пронимающая все тело насквозь?

– Заткните ее! – Ядун услышал мой шепот, разозлившись, пнул ногой. Ели над головой застонали жалостливо, да что проку с их жалости? Жалей не жалей – Ядун свое дело знает…

Я с трудом перекатилась на бок, помогая себе связанными руками, поднялась на колени. Сквозь гул в ушах расслышала жалобный плач елей. Взгляд сам потянулся к ним, единственным моим плакальщицам. Могучие деревья качали верхушками, будто силились разомкнуть толстые, наглухо сплетенные ветви, допустить мои мольбы до слуха светлого защитника Даждьбога. Да хотя бы и не Сварогов внук меня услышал, а почуяли неладное люди – они ближе, на них и надежды больше…

Всплыло в памяти лицо Эрика… Как же будет он без меня? Кто спасет его от тоскливого одиночества?

Раньше помогли бы ему болотники с горем справиться, а теперь сгоревшего печища не простят, коли даже мне не простили… Может, хоть Олег его не оставит? Чай, сам знает, каково печища жечь… Ему-то валландские деревни простились…

Щелкнула вдалеке скрученная суровой рукой мороза ветка, пробудила в душе слабую надежду. Вдруг вернулись уже дружинники из Люболяд, обнаружили пропажу и бегут сюда со всех ног? Эрику, чтоб меня сыскать, следы не надобны, сердце путь укажет – так он сам говорил… Ворвется сейчас под еловые своды, сметет подлых жрецов, поднимет меня, укутает в теплую, пахнущую терпким мужским запахом телогрею, прижмет к груди, и вновь вернется спокойная счастливая жизнь… И как могла я раньше иной желать?!

Но никто не тревожил молчаливый покой елей, никто не спешил на выручку, лишь Темные стояли вокруг меня, словно окаменев, да Ядун, торопливо шевеля губами, шептал что-то невнятное.

Когда же я поняла, что не для того меня выкрали, чтоб Эрику досадить, а для того, чтобы принести в жертву кровавому богу? Еще болтаясь в волокуше или уже здесь, перед огромным трехликим божеством?

Пока вязали, все думала – почему страха нет? А теперь он пришел – жуткий, давящий, лишающий воли… Хотелось завыть, закричать, да не хватало голоса – весь кончился, когда, визжа и кусаясь, вырывалась из цепких рук. Темным мое упрямство не нравилось – пинали меня ногами, тянули по снегу вниз лицом, словно пахари ель-суковатку, бранились, странно, не по-нашему выговаривая слова. Ядун лишь поторапливал:

– Поспешайте, Триглав отметит вас за труды… А девка за все расплатится! Не жизнью – в смерти благо, – а душой своей неумирающей.

Темные отдувались, вспарывали наст полами длинных распахнутых шуб. Волокушу они бросили на реке, не опасаясь выдать себя приметным следом. А коли не боялись, что сыщут их, значит, в такую глушь меня утянули, где ни человек, ни зверь не ходят. Однако жил раньше здесь кто-то, ведь не сам же вырос под вековыми елями трехглавый идол с золоченой повязкой на глазах? Меня он напугал – показался из-за поросшего серым мхом старого ствола так внезапно, что казалось, будто сам Триглав вышел нам навстречу. Повязка на его глазах слепила золотом, хоть и нравилась Всееду тьма, но и жадность покоя не давала, вот и терпел единственно милый его взору свет – блеск золота.

Темные швырнули меня на спину, содрали одежду, оставив лишь тонкую исподницу. Кабы были они не тенями молчаливыми, а хоть немного да людьми, я бы засмущалась, постаралась прикрыть наготу, но они даже не глянули на мое покрывшееся мурашками тело, и я сжалась в комок больше от холода, чем от чужих взглядов.

Ядун склонился до земли перед идолищем, застонал-запел, протягивая к нему руки, словно вымаливая прощение.

Голова у меня кружилась, в горле саднило от набившейся с рукавицы Ядуна шерсти, босые ноги обжигало холодом, не было сил сопротивляться Темным – как поставили меня на колени в утоптанный перед идолом круг, так и осталась там стоять. Только и могла, что шептать мольбы, все еще надеясь на Даждьбожью милость. Ядуну мой шепот покоя не давал, видать, не нравилось, что взываю к своим, светлым богам.

– Кланяйся! – орал. – Кланяйся!

Темные пинали в спину, и я падала лицом в мокрый снег. Но снова поднималась на колени, снова шевелила губами, припоминая всех, кого в этой жизни обидела, всех, кому не помогла… Скрученными за спиной руками не утереть было мокрого лица, и, казалось, не снег, подтаяв, стекает по моим щекам, а кровь пожранных Триглавом жертв… Кто-то и мою кровь не сможет утереть – не последняя я и не первая.

Ядун разгреб ямку у ног своего бога, вытащил оттуда потемневшую чашу и длинный, с зазубринами нож. Рукоять у ножа была костяная, с вырезанными фигурками животных и большим черепом на вершине. В глазницах переливались багровым светом неведомые мне камни. Зайдя за спину, Ядун быстро полоснул ножом по моей руке. Пронзила и отпустила мгновенная боль. Край чаши окрасился красным.

– Отпусти меня, – попросила я. – Отпусти! Эрик подарит твоему богу раба… Двух рабов…

Ядун медленно, словно не слыша, вознес чашу к губам идола, а потом склонился и принялся быстро рисовать на снегу непонятные фигуры. Причудливые линии сплетались меж собой, образуя завораживающий узор.

– Отпусти… – повторила я, уже не надеясь на ответ, но он закончил шептать, повернулся к Темным с торжествующими блеском в обезумевших глазах:

– Он ждет ее! Наша жертва будет принята!

И указал на обвязанные головы идола. Я не хотела смотреть, да глаза в страхе сами проследили за его рукой.

Не могло этого быть! Не могло!!! Будь свободны руки, протерла бы глаза, сняла с них насланное Ядуном наваждение…

Там, где скрывались под тканью глаза идола, сквозь золото повязки проступали ясно различимые бурые пятна! Бог плакал кровью!

Темные взвыли пронзительно, рухнули в ноги Всееду. Все… Теперь все…

Я вывернула руки, не услышав хруста в плече и не почуяв пронзительной боли, оттолкнулась от земли и, вскочив, побежала в лес. Пусть лучше растерзают меня дикие звери, чем этот плачущий кровью бог заберет в вечную тьму мою душу!

Один из Темных прыжком нагнал меня, с силой рванул обратно в круг. Я даже из него выйти не успела. Ели закружились, переворачиваясь вниз вершинами, засмеялся, вспучивая на губах кровавую пену, Триглав, блеснуло лезвие жертвенного ножа…

– Эрик!!! – крикнула я из последних сил и, уже понимая, что поздно, вспомнила о той, которая подарила мне недолгие, но столь упоительные дни счастья, воззвала к единственной холодеющими губами: – Лада…

БЕЛЯНА

Малая обида рождает недобрую ссору, недобрая ссора плодит злое дело, а ему до душегубства рукой подать. Боги ли так наказывают людей за подлые помыслы и мелкие подозрения или сами люди себе такую муку творят – кто знает, только меня она уж не первый день терзала. Не находила я спасения ни в крепких руках мужа, ни в теплом Эриковом доме… Олег, когда узнал о случившемся, осерчал:

– Дождаться нас не могли?! Дым увидели и сразу стали виноватых искать! Учены ведь – Чужака в дурном деле заподозрили, не разобрались толком – сколь потом слезами умывались?! Неужто та наука впрок не пошла?!

Мне и ответить ему было нечего, стояла, понурясь, да шептала:

– Твоя правда…

– Сделанного не воротишь, – эхом вздыхал Медведь, – теперь Вассу найти надобно и повиниться перед нею.

– Что ее искать, – отмахнулся от наших оправданий Олег. – Сама вернется, когда остынет и обиду уймет.

Но Васса не возвращалась. Лис с Медведем обшарили все окрестные леса, дружинники Эрика пробежали по соседним печищам, сходили в Дубовники и даже в избу Неулыбы заглянули – без толку. Пропала Васса, и следов не осталось.

Хотя один след все же нашли. Худой след, кровавый… Натолкнулись на него возле мужнина драккара, и сперва захолонуло сердце – она! А потом откопали окоченевший труп, перевернули его на спину, незрячими глазами к голубому небу, и отошел страх. Гундрольф! Смерть не стерла с лица урманина хитрое и трусоватое выражение, казалось, он просто замерз, застигнутый морозом и метелью возле стен городища. Но огромная рубленая рана указывала на убийство.

У меня его смерть жалости не вызвала, лишь недоумение. Кому понадобилось убивать викинга? Зачем? Недолюбливали его многие, но пачкать руки об такую мразь никто бы не стал, разве такой же, как он сам… А еще поражала сила неведомого убийцы – не всякий вой с одного удара может человека от плеча до пояса рассечь…

На розыски убийцы Эрик воев не отправил. Коли и сыщут, кто его вину докажет – видоков-то не было… Пускай живет да оглядывается – не мчится ли за ним дорожный вихрь, не гонится ли за потемневшей от убийства душой неумолимый Встречник…

Эрик и сам стал, словно Встречник, – глаза у ярла потемнели, ввалились, от усталости и бессонных ночей шатался, а искать Вассу не переставал. Любил ньяр жену, страшился за нее… И мое сердце беду чуяло, сжималось под тяжким грузом вины. Как могла я ее обидеть – ведь обещала мужу беречь… Нечего сказать – уберегла…

– Не майся, – успокаивал меня Олег, – одумается – вернется…

Я сперва помалкивала, а потом не сдержалась:

– Ты, чем советовать, помог бы лучше. Вон на Эрика взгляни – высох весь, а ты и в ус не дуешь. Неужто не жаль Вассу?

Он недобро усмехнулся:

– Давно уж мне никого жалеть не приходилось, а тем более глупую девку, от мужа удравшую из-за косого взгляда. Привыкла к пряникам, вот на сухариках зубки и обломила. Ничего… Оголодает – воротится… А за Эрика я бы ей всыпал хорошенько – нашла на ком обиду свою отыгрывать!

От уверенных слов мужа теплело на сердце – а может, прав он, и сидит Васса где-то в укромном углу, лелеет свою мнимую обиду? Успокаивалась совесть, но на другой день приходил Эрик – страшный, немой от горя, с потухшими глазами, и вспыхивали опасения с новой силой. Васса его любила – не стала бы так мучить…

Не одна я это понимала. Олег с каждым днем становился все угрюмее, видать, сам себе не очень-то верил. Стал время от времени собирать своих хирдманнов и уходить неведомо куда. А Медведь с Лисом впереди ватаги бежали, словно собаки по едва приметному следу. Возвращались они через два, а то и три дня. Усталые, злые… Приносили обычную охотничью добычу, да только все знали – другую дичь они надеялись поймать, другой след гнали. Олег виду не подавал, но все же начал сомневаться – по своей ли воле Васса ушла? Темнел лицом, едва о ней слышал, замолкал надолго, а спустя день-два вновь уходил на поиски. Братья-охотники постанывали, мол, Олега не поймешь – то дома сиднем сидит, ни с кем говорить не желает, а то срывается с места и, словно двужильный, по лесам и болотам шастает. Они-то лишь жаловались, а я молча терпела, хоть и горько было. Ночами таяла в могучих руках мужа, гладила шрамы, взрезавшие гладкую кожу, чуяла – нет его роднее, а поутру видела перед собой непреклонные серые глаза, слышала спокойный хриплый голос и не верила, что это его шепот нежил меня во тьме, его тело согревало… Чужой человек стоял передо мной, затаившийся, словно хищный зверь. Может, оттого так казалось, что прятал Олег в душе тревоги, сомнения, боль – ни с кем не делился. Росла меж нами невидимая стена – не проломить, не перескочить, поднималась все выше, отбирала у меня мужа. Раньше мы обо всем говорили, теперь больше помалкивали… А когда спустя десять дней, как исчезла Василиса, слег Эрик, так и вовсе перестала мужа видеть – пропадал он целыми днями в Княжьих хоромах, забывая обо мне. И болотники с ним вместе. Ночи тянулись полосами тьмы, дни – душными, молчаливыми, похожими один на другой лоскутьями света за окном. Плакать хотелось, стонать в голос о любви своей потерянной, о сердце растоптанном…

– Зря грустишь, – утешал меня все понимающий Бегун. – Любит тебя Олег, да дел у него много. Князю он – правая рука. Другая бы радовалась за мужа, а ты слезы льешь.

Любит… Не ведал Бегун, что однажды не вынесла я муки одиночества, собралась с духом и пошла на Княжий двор – мужа искать. Нашла. Стоял он в кругу нарочитых воев, смеялся, обсуждая что-то, но только крылись за его смехом тайные мысли и в глазах веселья не было. Шарил взглядом по лицам, высматривал – то ли врага, то ли добычу… Испугалась я, словно не родного мужа увидела, а самую Кривду во плоти. Холодную, неумолимую… И веселье его, и дружелюбие – все было ложью! Никому он не верил из тех, что рядом стояли, – всех подозревал, от всех отгораживался… А что, коли и любовь его обманом была? Может, умерла она в далеком Валланде на весеннем снегу? Он об Ие говорить не хотел, сжимался весь, едва речь о ней заходила…

– Иди домой!

Задумалась я, не заметила, как ускользнул он от воев, очутился рядом.

– Олег..

– Ступай, сказал!

Я на него взглянула и будто в проруби очутилась. Смотрел на меня муж, словно на чужую, и говорил отрывисто, зло. Не знаю даже, чего больше тогда хотелось – ударить его иль в ноги кинуться, но ни того, ни другого не сделала – повернулась и пошла прочь, не оглядываясь… Чуть не выла ночью от щемящей тоски и одиночества, а под утро Олег прислал Эйнара – вызнать о здоровье жены. Молодой урманин видел мои вспухшие от невыплаканных слез глаза, смущаясь, убеждал:

– Недосуг ему… Зайдет, когда сможет. Видать, тоже про Ию знал.

А Эрик о ней и слыхом не слыхивал, а понимал меня. Видел, как маюсь, места себе не нахожу, подбадривал, а сам словно свечка таял. Его беда моей похлеще была. У меня хоть что-то от Олега осталось – жил под сердцем его ребенок, а ярлу судьба и такой отдушины не уготовила. Рюрик с ним советоваться перестал, видел – нет больше ярла, лишь тень былого заметна, а что с тени толку? Каков Князь, такова и дружина… Вой быстро поняли, кому теперь кланяться и чьих приказов слушаться. Подняла моего Олега чужая беда. Высоко подняла – не уцелеет, коли упасть доведется. Один он теперь редко ходил, всегда возле позванивали оружием верные псы – Оттар да Аскольд. Новоградцы от него шарахались – боялись и уважали нового Княжьего любимца… Силу его чуяли, а чего ждать от него – не ведали. Новая метла по-новому метет…

Я уж с бедой своей смирилась, перестала ночи у окна просиживать, когда он ввалился в избу. Один, без хирдманнов. По-хозяйски вошел в горницу, устало рухнул на столец, рявкнул на еще не проснувшегося Эрика:

– Собирайся!

Неужто Вассу нашли?! Я охнула, выронила чашку с гущей. Горячая каша радостно выплеснулась из черепков, поползла, растекаясь по полу пронырливыми язычками. Эрик вскочил, начал торопливо одеваться. Руки у него дрожали. Надеялся на лучшее, боялся худшего…

Олег не спеша встал, потянулся. Блеснула под рубахой кольчуга, отозвалась в моем сердце недобрым предчувствием. Словно почуяв, он подошел ко мне, склонил голову:

– Говорил Бегун, будто обижаешься ты, да я не верил. Прости, если так.

Что ему ответить могла? Правдой оглушить иль смолчать, как хорошей жене положено?

– Не любишь ты меня, – прошептала глупо. Хорошо хоть сдержалась – не заплакала.

– С чего это ты надумала?

Голос-то удивленный, искренний был, а что под ним крылось? Как вызнаешь правду, от лжи отличишь, коли ложь так сладка?

Гуща добралась до его сапог. Негоже этак мужа встречать… Я присела, дрожащими руками подняла с пола черепки:

– Куда собираетесь?

– В Ладогу. Едва Рюрика уговорил отпустить. Планы у него, что лет соколиный, – на всю ширь земли простираются! Тут не до чужой жены… А все же уговорил!

Я, не понимая, вскинула на него глаза. Олег засмеялся. Светло, весело, не то что там, на Княжьем дворе, притянул меня поближе, опалил горячим дыханием:

– Не о тебе речь. О Вассе. Чужака пойдем просить…

Эрик уже телогрею натягивал, расслышал, взвился:

– К волху?! Не пойду!

Олег стер улыбку с лица, качнулся угрюмо к упрямому ньяру:

– Дурак! Тебе жену искать надо, а не гордость свою холить!

Нашла коса на камень… Эрик даже отвечать не стал, отвернулся, начал молча стягивать одежку. Сама не знаю, как поняла, что муж еле сдерживает ярость, да только рука сама потянулась, легла, успокаивая, на его сжавшийся кулак:

– Не надо…

Он благодарно улыбнулся мне. Немного, оказывается, нужно для счастья – всего лишь увидеть на дорогом лице улыбку и почувствовать в своих ладонях родные теплые пальцы!

– Олег… – прошептала одними губами.

Он слегка склонился, мягко прикоснулся к моим волосам и жестко сказал в спину Эрику:

– Не пойдешь со мной – сдохнешь здесь, как собака! А того хуже – жену сгубишь. Ей, кроме тебя, надеяться не на кого.

Ярл не шевельнулся.

«Соглашайся же, дурень! Соглашайся! Другого раза у тебя не будет!» – безмолвно кричала я ньяру. Олег дважды свою помощь не предложит, а Чужак все-таки волх. Не смогли умением следов Вассы отыскать, так может, чародейством сыщем…

– Соглашайся! – не удержалась я.

– Волху на поклон?! – Эрик не обернулся, говорил глухо, словно через силу выдавливая слова. – Нет!

Муж отодвинул меня, подошел к ярлу, выплюнул в изможденное лицо:

– Щенок! Ничья гордость не стоит жизни! Повернулся ко мне:

– Болотники ждут у ворот. Сбегаем в Ладогу и вернемся. Думаю, в семь дней управимся. А ты жди, дитя береги да поменьше про мою любовь думай. Коли ее урманские мечи да Вальхские земли не сгубили, то и Рюрику она не по зубам.

И вышел, громко хлопнув дверью.

Стрекотало сердце в груди летним беспечным кузнечиком. Не лукавил со мной Олег! А Ия? Может, и была Ия, так ведь нет ее уже…

Звякнул, падая на пол, меч… Эрик!

Я подскочила к ярлу, затрясла его, позабыв про свою радость:

– Догони его! Догони!

– Зачем? – безразлично отозвался он, уставясь на меня пустыми глазами.

– Волх отыщет Вассу! Тебе и просить не надо будет, Олег за тебя попросит… Неужели из-за глупой вражды от любви отступишься?! Всю жизнь ты воевал – хватит уж!

– Волх не станет мне помогать…

– Ты и впрямь глупец! Я Чужака знаю. Он в беде не бросит.

Убеждала ярла, а сама думала – а не бросит ли? Всплыли в памяти лица болотников, припомнился старый спор о Чужаке.

Было это еще у Светозара, в Новых Дубовниках. Не знаю, с чего Лис завелся на волха за поспешный отъезд, но только костил его на чем свет стоит.

– Человек так не поступит, не уедет, пока не поговорит по душам. Чай, два года не виделись! – бурчал он. – Нелюдь этот волх! Для него что зло, что добро – все едино.

– Нет. Чужак не таков, – басил в ответ Медведь.

– Шибко ты разбираешься, каков он! Никому его не понять. А тебе уж подавно.

– Почему это мне – подавно?

– Потому, что у нас на двоих одна голова – моя, а тебе, братец, лишь сила досталась.

Дело тогда едва до потасовки не дошло, но вовремя Константин вмешался, разнял спорщиков…

От воспоминаний не по себе стало… Болотники с Чужаком в одном печище выросли и то о нем спорили – человек иль нет, а я Эрика в его добром нраве да человеколюбии уверяла…

Но ньяр верил, переводил глаза с меня на закрывшуюся дверь, шевелил губами. Появлялось в его глазах что-то осмысленное – может, надежда?

– Он действительно колдун?

Руки дрожали, мысли прыгали… Лишь бы не тянул, лишь бы решился! Чужак может все! Он выручал, когда иной надежды не оставалось…

– Да! Да! Да!

Полыхнули глаза ярла знакомым зеленым огнем:

– Ляд с ним! Коли найдет жену – до земли поклонюсь, а решит силой меряться – еще неизвестно кто кого. Смерть лучше такой жизни.

Узнавала я прежнего Эрика. Стремительным стал, ловким, словно не лежал безжизненным кулем на полатях, не водил по потолку пустыми глазами. Боги, боги, неужели не поможете ему, неужели попустите несправедливость?!

Шевельнулось в груди предчувствие и замерло. Проводила я ньяра с улыбкой, с добрым напутствием, а потом уж дала волю сердцу, вслушалась в его предостерегающий шепот:

– Не увидишь больше Эрика, не услышишь его голоса, не обопрешься на дружескую руку… Никогда… Никогда… Никогда…

ВАССА

Я знала, что умерла. Потому и глаза со страхом открыла, опасаясь увидеть перед собой ужасную Морену, поджидающую мою душу. Но ее не было. Словно сквозь туман разобрала над собой озабоченное лицо Ядуна. Неужели жива? Сколько же мне еще мучиться в ожидании смерти, в неизвестности, в пустой надежде на спасение? Уж лучше бы сразу убил…

– Перешла… – донесся слабый вздох Ядуна. Выплыла из тумана костлявая рука, потянулась ко мне. – Идем… «

Куда? Не хотела я идти с ним, но не пойду своей волей – потянут Темные. Я оглянулась… Вокруг было черно, ничего не видно, хоть глаз выколи. Верно, пока лежала без памяти, наступила ночь, съела все краски леса. Лишь его шум доносился, и то будто издалека… А за спиной Ядуна меж темных ветвей слабо светился просвет, словно кончался там узкий глухой лаз.

– Идем, – снова повторил жрец.

Я поднялась, так и не притрагиваясь к предложенной им руке, попробовала шагнуть. Ноги затекли, не слушались. Темнота надвинулась, стала гуще, плотнее. Страх охватил душу, захотелось бежать туда, к свету, хоть с Ядуном, хоть без него! Да и жрец почему-то не вызывал прежнего отвращения. Человек как человек – у каждого есть свои недостатки… А темнота наползала, страшно, неумолимо неся зловещую тишину и ужас…

Я схватилась за сухую узкую ладонь. Жрец рванул меня на себя, чуть не упав в надвигающуюся бездну. Непослушные ноги сделали шаг, еще один, еще… Движения давались все легче. Я уже бежала, влекомая жрецом по темному коридору. Свет блестел впереди, резал глаза… Хотелось зажмуриться, но едва думала об этом – становилось страшно. И руку Ядуна отпустить боялась. Казалось, отпущу – и настигнет тьма, поглотит, разорвет на кусочки…

Свет ударил по глазам, внезапно распахнулся необозримой ширью. Все завертелось, лицо Ядуна вытянулось еще больше, обретая форму высохшего черепа, рука в моей ладони скрючилась жесткими костяными пальцами.

– Эрик! – закричал кто-то невидимый.

Эрик? Кто такой Эрик? Я не помнила… Странно, я ничего не помнила… Плавали в памяти отрывки разговоров с кем-то когда-то, знакомые смутные лица, плакал кровью великий бог… Он ждет меня… Я должна соединиться с ним, стать его вечной преданной рабой… Кажется, когда-то я его боялась… Глупая девка! Могучий бог, великий бог, бог над тремя мирами – разве можно его бояться? Честь быть его рабой!

– Эрик… – шептал мне издалека нежный женский голос. – Эрик…

– Не слушай! – Ядун быстро подтянул меня ближе к своему тощему телу. Голова у меня перестала кружиться, слепящий свет уже не вызывал страшных видений.

– Триглав ждет. Ты готова встретить его?

Он еще спрашивает! Конечно, ведь это мой бог!

– Тогда – сделай шаг ему навстречу! Перейди кромку!

Я попробовала. Неуклюжие, ставшие словно деревянными ноги не шевелились.

– Он ждет! – подбадривал Ядун. – Всего шаг, и ты увидишь его!

Я очень старалась. От усилий пот выступил на лице, покатился по вискам. Ногти впились в ладони, не причиняя боли, ибо ничего не было больнее, чем невозможность достичь моего бога!

– Помоги мне! – взмолилась я, повернувшись к Ядуну.

– Я не могу! – Он мучился не меньше моего. На сухом лице отражалось страдание, тощая шея судорожно подергивалась при каждом моем рывке. – Ты должна сама… Мне нельзя через кромку… К богам…

Я заплакала. Казалось, не слезы ползли по щекам, а кровавые, вырвавшиеся из страдающего сердца капли.

– Эрик… – вкрадчиво шепнул женский голос.

Он мешал мне! Неведомая шептунья хотела остановить меня, не допустить к могучему Триглаву. Я оглянулась, ища обидчицу. Никого… Лишь искаженное страхом и нетерпением лицо Ядуна. Откуда шепчет невидимка? Чего хочет?

– Не слушай! – Ядун заметил мои колебания, закричал, срываясь на визг. – Иди!

– Эрик, – громче повторила женщина. Где она?

– Там, за кромкой… – пояснил молодой девичий голосок.

Я уже не разбирала воплей Ядуна. Нужно убедить этих женщин, что они не имеют права отбирать у меня моего трехликого бога. Он накажет их! Это не пустые угрозы…

За кромкой засмеялись… Странно было слышать нежный переливчатый смех. Когда-то я тоже смеялась… Когда?

– Вспоминай, вспоминай… – шептали голоса.

– Иди!!! – Крик Ядуна отсек их, словно острый нож.

Да, я должна идти…

– Не надо… – молили женщины. – Погибнешь… Эрик не сможет найти тебя.

Эрик, Эрик… Все время – Эрик… Кто такой этот Эрик?

Желание сделать шаг угасало. Появлялись вопросы. Много вопросов… Где я? Почему ослепительный свет вокруг мешает мне разглядеть кромку, за которой прячутся незримые шептуньи? И почему мой Триглав не заставит их замолчать? Может, он не так уж ждет меня?

– Ждет!

Ядун. Почему я могу видеть Ядуна, слышать его голос и голоса женщин, а мой бог не зовет меня к себе?

– Ты еще не принадлежишь ему… – отозвалась одна из женщин. – Умирая для мира, ты взывала ко мне.

– Да, ты звала мою мать, – подтвердил юный голосок.

– Я хочу видеть вас! Выйдите!

– Не можем, – печально отозвались они. – Но сделай шаг – и ты придешь к нам…

К ним?! Ядун говорил: «Шаг – и ты будешь с Триглавом».

Один шаг – в разные места?

– Не нужно понимать… – пели женщины. – Иди к нам… Мы сбережем тебя для Эрика.

– Иди к Триглаву! – вновь прорвался Ядун.

Мой бог с золотыми повязками на глазах… Несчастных глазах, никогда не видевших дневного света. Он мучается там, во тьме, где отдых и покой… Ему нужна я, мое молодое тело, моя чистая душа… У него нет ничего чистого… Мой бог…

А если я шагну к этим женщинам? У них такие нежные голоса… Наверное, они прекрасны, как… как…

Мне стало страшно. Я не помнила имена богинь, матери и дочери, волшебных богинь любви и радости…

«Триглав», – вспыхивало в мозгу. Нет! Их звали иначе – напевно, красиво, словно звон колокольчиков на лугу, словно весенняя капель, бьющаяся о порог избы. Люди ходили по улице нарядные, веселые и пели их имена… Какие люди? Какие имена? Что случилось со мной?! Что сделал зазубренный нож Ядуна?! Где я?! Почему ничего не могу вспомнить?!

– Ты на кромке, и ты можешь перейти ее, – долетел его услужливый ответ. – Я подготовил тебя. Память осталась позади, во тьме. А впереди тишина и вечность. Иди к своему богу. Он ждет.

Да, боги не любят долго ждать. Где я это слышала? Красивая девушка говорила это волху… Волх!

Ядун взвыл, словно пронзенный каленым железом. Голоса женщин зазвенели, призывая:

– Волх! Волх! Иди за ней, волх! Она еще на кромке! Ядун ослепил ее, волх! Взойди на кромку, волх! Убей Ядуна! Ты обещал Магуре! Боги не любят долго ждать!

– Заткнитесь! – не выдержал их перезвона Ядун. Упал, зажал уши иссохшими ладонями. – Волх не может убить меня! Я бессмертен!

Странно, но я ему верила. Конечно, когда-то я сомневалась, но теперь знала точно – он бессмертен.

– Так помни об этом! – строго и громко воскликнула старшая женщина. – Ты всего лишь Бессмертный! Тебе никогда не перейти кромку! И ты смеешь указывать богам?! Знай свое место, кромешник!

Ядун, тихо завывая, пополз ко мне, схватился за мою безвольно повисшую руку:

– Я обещал тебя Триглаву… Умоляюще взглянул в глаза:

– Ты ведь очень хочешь к нему? Они лишь мешают тебе? Так вели им замолчать… Ты можешь заставить их замолчать…

Я могу? Разве я могу указывать богам? Даже он, Бессмертный, не может…

– Я?! – переспросила я Ядуна. Он кивнул.

– Ты можешь, – устало согласились невидимки. – Ты вольна в выборе… Ты можешь перейти кромку…

– Вот видишь! – обрадовался Ядун. – Скажи им, что хочешь к Триглаву, и больше никто не помешает тебе…

Он выжидательно вгляделся в мое лицо. Да, я хотела к слепому богу! Хотела? А может…

– Ты проиграл Ядун! – Голоса взорвались счастливым смехом. – Она скоро прозреет и навсегда останется на кромке! Время выходит! Всеед не получит ее!

Прозрею? Но я и так видела слишком яркий свет, и казалось, он становился все ярче, хотя это было невозможно…

– Рано радуетесь! – Лицо Ядуна изменилось. Теперь он уже не просил. В страшных глазах вспыхнула твердая решимость, тощие руки вознеслись над головой, вздох вырвался стоном:

– Морена!!!

В ответ на его призыв свет поблек, превратился в белесую пелену, мелодичные голоса стали глуше… Властительница жизни, проводница душ, темноликая Морена шла к нам. Раньше я, наверное, испугалась бы, но теперь почему-то была уверена – она не дотянется до меня. Загадочная кромка мешала…

– Она не предназначена мне, – зашелестел в ушах то ли слабый старческий шепот, то ли переносимый ветром песок. – Я не могу взять ее.