Глава XIV

Милли крикнула, хлестнула лошадей, и они понеслись галопом. Повозка подскакивала и тряслась по холмистой равнине, и Милли перебрасывало из стороны в сторону. Вожжи натянулись так, что едва не отрывали ей руки. Затем лошади побежали рысью и стали обгонять отдельные кучки бизонов. Милли была охвачена диким ужасом, но все-таки не совсем потеряла рассудок. Ветер, пыльный, пропитанный запахом бизонов, бил ей в лицо и развевал ей волосы. Рукам и плечам было больно от напряжения, от натянутых вожжей. Но самое бегство, головоломная скачка по прерии с бегущими в панике бизонами впереди и с команчами позади — это было слишком величественно, слишком великолепно, слишком ужасно, чтобы девушка потеряла чувство духа.

Милли оглянулась. Команчи нагоняли ее. Они были в полумиле за ней, и скакали теперь, широко рассыпавшись, обнаженные, худые, пестрые, разукрашенные перьями, с быстротою ветра несясь по высокой траве.

— Лучше смерть среди бизонов, — мелькнуло у нее в голове, она обернула обе вожжи вокруг левой кисти, хлестнула лошадей кнутом и прикрикнула на них. Бизоны неслись кучками и рядами, все в одном и том же направлении. Шум становился сильнее. Глухой гул сменился резким топотом, он все усиливался, приближался, превратился в грохот и сосредоточился теперь сзади. Она оглянулась. С изумлением увидела она огромную, волнующуюся, темную массу, как будто потоком шерсти разлившуюся по всей прерии. Целое море бизонов! Они неслись вскачь, тяжеловесно, равномерно; и это бесконечное стадо перерезало путь между Милли и команчами, заградило и заполнило его. Перед Милли мелькнули раскрашенные тела и лица индейцев, когда те повернули в сторону своих сухопарых лошадей. Затем облака поднявшейся пыли скрыли их от взора Милли. Между нею и команчами на расстоянии полумили колыхалась темная сплошная масса бизонов. Она испустила дикий, радостный, восторженный крик. Пелена пыли все утолщалась; стадо росло; шум усиливался. Теперь команчи были для нее так же неопасны, как если бы они были на расстоянии тысячи миль. Как пропали они в пыльной дали, так испарились они из памяти Милли.

Она правила парой обезумевших лошадей в самой гуще стада бизонов. Повсюду вокруг, насколько можно было охватить взглядом, были бизоны. Она понимала, что теперь смерть угрожает ей больше, чем в любой момент до того, однако, несмотря на то, что волосы у нее стали дыбом и язык прилип к гортани, она не испытывала такого чувства, как когда Пруайт и Фоллонсби делили ее между собой или когда худощавые, стройные команчи стремительно гнались за ней. Странно, хотя момент был поистине страшный, она как будто не боялась бизонов. Лошади ее бежали рысью, тогда как бизоны неслись вскачь, и она обгоняла ближайшие группы их. Они всегда отскакивали в сторону, и некоторые при этом забавно и быстро брыкались. Но все они давали дорогу обгонявшим их лошадям.

Пыль поднималась то слабее, то сильнее, и затмевала все на расстоянии мили. Постепенно бизоны стали тесниться все сильнее, заполнять свободные пространства, все более приближаться к лошадям. Этого-то Милли и боялась больше всего. Лошади закусили удила и летели стремглав. Милли пришлось отпустить вожжи, чтобы не слететь с сиденья. Вдруг они стали брыкаться, и среди непрестанного топота и гула раздался пронзительный, испуганный рев. Милли никогда раньше не слыхала рева лошади. Ей ничего не оставалось делать, как уцепиться за отпущенные вожжи и за сиденье и осматриваться кругом широко раскрытыми глазами. Одна из белых лошадей, любимица Джэтта, споткнулась и упала на колени. Минута была такая, что Милли едва не лишилась чувств. Другая лошадь споткнулась, затем дернула и потащила за собой свою соседку, и они понеслись дальше. Теперь пространство вокруг лошадей и повозки ограничивалось несколькими ярдами спереди и с обеих сторон. Сзади огромные, опущенные вниз, косматые головы почти натыкались на повозку.

Милли слышала, что бизоны во время бегства сносят и ломают все препятствия на своем пути. И она, по-видимому, должна была стать жертвой такого панического бегства. Лошади ее не могли ни пробиться вперед, ни податься в сторону, ни остановиться. Они были окружены, стиснуты, их подталкивали и гнали. Страх, ужас охватил их; они спотыкались то вместе, то отдельно, ревели и бросались на брыкающихся бизонов. Это было чудо, что они не сломали себе ног, не порвали упряжь, не свернули колес. Наконец, эти толчки, этот топот, это раскачивание повозки, эта страшная близость напирающих бизонов, этот ад кромешный позади нее — все это стало не по силам для Милли. Руки ее ослабели, и она пала духом. Повозка задребезжала, наклонилась на сторону, подскочила и остановилась. Бизоны позади нее стали поднимать свои огромные головы, задние лезли на передних, они теснились и нарастали, как темные, страшные и неудержимые волны прибоя. Головы, рога, волосы, мохнатые хвосты, сплошное, бурлящее море бизонов обрушилось на повозку. Оглушительный грохот наполнял воздух. Низко стелилась пыль. Было душно, и Милли показалось, будто ей заткнули нос и рот. Она свалилась с сиденья назад и лишилась чувств.

Когда Милли открыла глаза, у нее было такое ощущение, будто она проснулась после кошмарного сна. Она лежала на спине. Милли взглянула вверх, на небо, густо-окутанное облаками пыли. Вдруг она почувствовала, что повозка катится, но не могла сказать, быстро ли, ибо со всех сторон слышался топот копыт.

— О, должно быть, что-то случилось… лошади бегут… повозка не перевернулась! — воскликнула она. Но приподняться и посмотреть она боялась. Она слышала и чувствовала, что произошла какая-то большая перемена. Повозка катилась ровно, гладко, без толчков и покачивании. Топот копыт был не такой громкий, не такой резкий. Долго ли она лежала без чувств? Чем кончится это ужасное бегство? Ничего не случилось. Ей дышалось легче, и она не так сильно ощущала пыль и запах бизонов. Во рту у нее было сухо от жажды. Кожа была влажная и горячая. Милли села. Она увидела серую прерию, и на расстоянии пятидесяти ярдов темные, косматые тела лениво скачущих бизонов. Повозка катилась так же медленно. Милли прислонилась к сиденью и выглянула вперед. Удивительно — белые лошади Джэтта спокойно бежали в нескольких десятках футов за бизонами. Она едва верила своим глазам. Лошади уже не боялись. По сторонам на много миль расстилалось пространство, и теперь оно было испещрено и темными пятнами бизонов, и серыми полосами травы. Впереди была такая же картина, только еще больше по размерам. Повсюду, насколько можно было охватить глазом, видны были бизоны, но они уже не теснились сплошной массой и не бежали.

«Это не было паническое бегство, — внезапно поняла Милли. — Этого и не было совсем… Они просто переходили на другое место. И не обращают внимания ни на повозку, ни на лошадей… О, я спасусь!»

Милли взобралась на сиденье и нашла вожжи там, где выпустила их. Лошади отозвались на ее понукание не тем, что ускорили шаг, а только навострили уши и подняли головы. Они были довольны, что ими снова правят, и бежали так, как будто поблизости не было бизонов. Эта перемена изумила Милли. Но по поту, пене и по запыленным спинам лошадей она могла понять, что они долго бежали, прежде чем дойти до такого равнодушия.

День склонялся к вечеру. Солнце низко золотилось на западе. Наступил момент, когда Милли с удивлением увидела, как передние кучки бизонов скрылись за горизонтом, до которого было теперь рукой подать. Они подошли к краю спуска, который вел к речному берегу. Что ей делать теперь? Когда повозка достигла той черты, где постепенно исчезали из виду косматые спины бизонов, спускавшихся вниз, Милли увидела спуск, по которому были рассеяны бизоны и который кончался у извилистой зеленой полосы деревьев. Местами блестели пятна воды. За ними бесконечная плоская равнина на многие мили была покрыта бизонами, которые кишели, как мириады муравьев. Грандиозная и прекрасная, живая и трагичная картина эта на всю жизнь запечатлелась в памяти у Милли.

Лошади добрались до леска, через который пробегали бизоны. Милли почувствовала, что уже нет вокруг нее той массы животных, которая так долго теснила ее. Это навело ее на мысль, что она может переждать, пока стадо пройдет. Она завернула за большую группу деревьев и остановилась под их зеленым навесом. Лошади стояли, усталые, тяжело дыша, не соблазняясь травой. Со всех сторон кучками, рядами шли бизоны, спускаясь к реке, откуда доносился громкий, все усиливающийся плеск воды. Прошли главные массы; задние ряды становились все малочисленнее. Наконец прекратился плеск воды, прекратился и глухой топот копыт.

Тишина! Это было невероятно. Целый день слух Милли терзал и мучил непрестанный шум. Она не могла теперь привыкнуть к тишине. Она чувствовала себя растерянной. Необычайная тишина наполнила ее чувством одиночества, она остро ощутила всю дикость и пустынность этой местности. Одна. Затеряна среди прерии!

— О, что мне делать теперь? — воскликнула она. — Но я не должна задумываться, — тотчас горячо прошептала она. — Я должна действовать.

Она слезла с повозки. Вокруг густо росла трава. Лошади не будут голодать. Она отпрягла их, и они с ржанием поскакали к воде. Милли вспомнила о своей собственной жажде и побежала к берегу, где, не обращая внимания на грязный цвет воды, она легла ничком и стала пить прямо из реки, пока уже не могла больше. Вернувшись к повозке, она забралась в нее и стала рассматривать, что там находилось. Она нашла мешок овса для лошадей, ящик с кухонной посудой, другой ящик, полный съестных припасов, сверток одеял и, наконец, топор и лопату. В ящике с посудой она нашла и спички, которые были ей необходимы для приготовления пищи, и вынула нужную ей посуду. Среди съестных припасов был караваи хлеба и мешок с сухарями. У нее потекли слюнки, и она не могла удержаться и стала грызть сухарь. Было там и копченое мясо, и соль, и перец, и сахар, и сушеные яблоки, а она еще не дотрагивалась до другого ящика.

— С голоду я, во всяком случае, не умру, — прошептала Милли.

Затем она набрала сухих веток, развела костер, принесла в ведре воду для кофе и поела с таким аппетитом, как не ела никогда в жизни. Когда она покончила со всеми своими делами, спустились сумерки. Теперь, когда нечего было делать, действительность предстала перед ней и она затрепетала. Теперь она вынуждена будет отдаться своим думам. Она не сможет заставить себя уснуть. Да и невозможно будет уснуть. В лесу, на берегу реки, водились пантеры, медведи, волки. Она ощупала карман: маленький револьвер пропал. У нее не было никакого оружия, кроме топора, а им она не сможет защищаться как следует.

Однако она не сразу укрылась в повозку, где, по-видимому, могла бы быть в большей безопасности. Она обошла все кругом, вглядываясь в сумрак, прислушиваясь. Постепенно ночная темнота окутала реку, и на темно-синем небе замигали звезды. Близость пасущихся рядом лошадей немного подбодрила ее, если не успокоила. Затем она влезла в повозку и, даже не снимая сапог, закуталась в одеяла. Тело ее ныло от боли и усталости, сердце мучительно сжималось, в голове все мутилось. Милли не могла сразу улечься и успокоиться. Но постепенно она перестала двигаться, ей казалось, будто она опускается все ниже и ниже, и вдруг она замерла неподвижно. Тело ее, наконец, настолько отдохнуло, что она уже не была вся поглощена мускульными ощущениями. Тогда сильнее заработал мозг ее, и у нее блеснула мысль о Томе Дооне, и она представила себе его. Милли заплакала. Слишком мучительно было воспоминание о нем, о его любви и поцелуях, о его мечтах об их будущей совместной жизни. Мучительно было думать об этом теперь, когда она затеряна в прерии. Может быть, она никогда не увидит его больше. Но она должна во что бы то ни стало выбраться отсюда. Обессиленная от слез и горя, она погрузилась в легкую дремоту.

Пение птиц разбудило Милли. Солнце взошло, тихо шелестели листья. Она расчесала свои растрепавшиеся короткие кудри; лицо ее после вчерашней езды горело от ветра и солнца. Она вылезла из повозки, накормила лошадей овсом и собралась ехать дальше. При мысли об этом она едва не лишилась чувств. Ей казалось невероятным, что она решится ехать одна по прерии.

«Я не могу оставаться здесь. Это будет хуже, чем ехать по прерии, — в отчаянии думала она. — Я должна ехать! Но куда, как?»

Она опустилась на колени на небольшом гладком песчаном клочке земли и, напрягая все свои мысли, стала рассматривать его. Недаром она внимательно наблюдала за мужчинами в лагере, когда они беседовали о дорогах, следах, направлениях. Милли приходилось видеть, как Фоллонсби рисовал географические схемы на песке. И с этой целью она взяла палку.

— Здесь запад, — задумчиво говорила она. — Я видела, как здесь заходило солнце. Значит, север здесь. Я должна держаться северо-запада. От Красной реки до Спрэга мы ехали десять дней… Здесь река… — Она провела черту на песке. — Вчера я сделала тридцать миль, может быть, сорок, почти прямо на север, до этой реки. Значит, я здесь. — Она поставила точку на песке и провела другую черту, изображавшую эту реку. — Я не должна ехать обратно к охотничьим лагерям. Я могу натолкнуться на индейцев. Я не должна ехать вдоль этой реки на запад. Я должна переправиться через нее и держаться северо-запада. Должна переправиться через все встречные реки. Если я натолкнусь на реку, слишком глубокую для переправы, то должна ехать вдоль нее, пока не найду удобного места, чтобы переправиться.

Она достаточно путешествовала по пустынной прерии, чтобы иметь некоторое представление о том, что предстоит ей. Мысль о встрече с охотниками непрестанно возбуждала в ней надежду, подбодряла ее, хотя она не могла быть вполне уверенной в этом. Наконец Милли решилась, выехала из леска направо, туда, где бизоны проложили широкую дорогу вниз к реке. Лошади рысью переехали через реку. Она была не глубокая, доходила им до колен, и они разбрызгивали грязную воду вокруг себя. Противоположный берег был низкий, удобный для лошадей, и Милли не успела опомниться, как очутилась на гладкой, ровной поверхности прерии.

— Как просто, и я чуть не выкупалась! — восторженно воскликнула она. — О, Уайт и Спэкс, — обратилась она к лошадям, — как я люблю вас! — Она стала искать свои красный шарф, чтобы вытереть лицо и волосы. Но он, как и ее маленький револьвер, пропал. Она потеряла его. Нет. Милли вспомнила, что привязала его к верхушке повозки в лагере Джэтта и оставила его там. Это воспоминание взволновало ее. Что, если Том Доон найдет, наконец, лагерь Джэтта и увидит ее красный шарф? Но это несчастье никогда не случится с ним. Индейцы, конечно, сожгли весь лагерь.

Милли взяла направление по солнцу и поехала по прерии. Эта была серая великолепная равнина, густо поросшая травой, постепенно спускавшаяся к северу. Ехала она с раннего утра до заката солнца, когда впервые за весь день встретила реку, почти высохшую и превратившуюся в лужу. Она отпрягла лошадей и позаботилась обо всем необходимом для себя. Лошади, Уайт и Спэкс, напились из лужи и вернулись к повозке. Они обнаруживали необычный интерес к Милли и даже шли следом за ней. Она отсыпала им немного овса, приласкала и разговаривала с ними, ибо одиночество начинало томить ее. После целого дня езды она чувствовала себя усталой. Вскоре темнота скрыла от взоров ее пустынную, безграничную даль, и с наступлением ночи одиночество, казалось, стало ощущаться еще сильнее. Только слабый шорох и жужжание насекомых! Даже вой волков, даже крик пантеры с радостью услышала бы она. Милли легла, напуганная тишиной, темнотой, боясь уснуть, но все-таки не в состоянии была долго лежать с открытыми глазами и бороться со сном.

Солнечные лучи разбудили ее, и тотчас загорелось у нее желание ехать дальше. Неутомимые лошади ждали и при приближении ее заржали. Механически, кое-как выполнила она обычные работы, и ее тревожила мысль, что она должна будет раздобыть воду и напоить лошадей. Прерия дымилась от зноя. Земля томилась и умоляла раскаленное стальное небо. Милли закрыла глаза и дремала, держа в руке вожжи; когда повозку встряхивало о камень, она просыпалась. Загрохотал гром, и тучи заволокли небо. Разразилась гроза, с ветром, с холодным дождем, с белыми зигзагами молний, с громовыми раскатами. Она насквозь промокла, и это необычайно освежило ее. Лошади шлепали по лужам и пили свежую дождевую воду.

Гроза пронеслась, на севере снова показалось голубое небо, и засияло солнце. От лошадей шел пар, прерия дымилась. Одежда на Милли высыхала по мере того, как бежали неутомимые лошади, и все большее расстояние оставляла она после себя. В тот день путешествие закончилось у реки, и как будто у нее было еще недостаточно затруднений, переправы в этом месте не было. Милли сделала остановку. Наутро она чувствовала себя еще более вялой и утомленной, но готова была ехать дальше. Река поворачивала на северо-запад. Весь день она следовала вдоль нее, часто в тени деревьев. Ни следов, ни колеи, ни остатков лагерей — сплошная пустыня.

На следующее утро она нашла заброшенную переправу. Виднелись старые следы бизонов. Это оживило ее, пробудило заглохшую надежду. Она немного воспряла духом. Если бы только можно было отпустить вожжи и дать отдохнуть рукам. Но неукротимыми лошадьми необходимо было править. Выедет ли она когда-нибудь на дорогу? Неужели весь этот край лишен всяких следов езды, путешествий? Прерия и прерия, серая, однообразная, как мертвое море.

Затем она попала в полосу, где валялось множество трупов бизонов, и изумление, надежда, неожиданные мысли овладели ею. Где она? В пятидесяти, может быть, в ста милях от Стэкед Плэнс, и все-таки не может найти дороги. Туши эти были черные и высохшие; никакого запаха не исходило от них; это были отвратительные кучи костей и кожи. Десять миль сделала она по этой полосе смерти и разложения, и даже признак лошади или повозки не порадовал ее напряженно ищущих глаз. Милли потеряла счет часам, дням, времени. Солнечный закат, остановка у реки, темная ночь с ненавистными звездами, бледный рассвет, день, серая равнина, раскаленное солнце, белые лошади впереди, ночь, темнота, опять свет, и ужасная усталость и тоска.

— Что это такое? — воскликнула Милли и широко открыла глаза. Она лежала в повозке, куда свалилась от усталости. Она стала вспоминать. Было раннее утро. Но теперь солнце стояло уже высоко. Повозка скрипела, раскачивалась, катилась, и при этом слышался странный звук: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Лошади бежали по твердой дороге. Не снится ли ей это? Она закрыла глаза, чтобы лучше слышать. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Это не был обман ее болезненно обостренного слуха, утомленного тишиной.

— О, наконец-то! — вздохнула Милли. — Дорога… дорога… — И она приподнялась. Как всегда, серая беспредельная прерия, но теперь перерезанная до самого горизонта белой линией дороги. Милли, вне себя от радости, едва не упала в обморок. Она заставила себя попить и поесть, хотя мясо и хлеб так высохли, что их было трудно проглотить. Она должна собраться с силами. Много охотников, должно быть, проезжает по этой дороге. Наверное, очень скоро она увидит, как на горизонте забелеет повозка. Милли оглянулась назад, на юг, и затем посмотрела вперед, на север. Прерия по-прежнему была пустынна, но все-таки чувствовалась какая-то разница.

День кончался, солнце склонялось, и, когда небо расцветилось розовыми и золотистыми красками, лошади заржали, почуяв воду. Милли чувствовала себя бодрее, надежда чудесным образом оживила ее. И она погнала лошадей.

Снова достигла она линии горизонта. Это была вершина одного из холмов. Долго казался он недосягаемым, заграждая даль и маня вперед.