Глава 5

Вильсон был избран президентом. Как всегда, мы отметили это событие самым большим в Ист-Сайде праздничным костром. Еще какое-то время я продолжал посещать «суповую» школу, затем вновь сходил к О'Брайену и потребовал отдать мне документы для устройства на работу. Он нехотя согласился.

Несколько недель я блуждал по улицам в поисках работы, пока наконец не устроился за четыре с половиной доллара в неделю помощником водителя фургона, развозившего клиентам мокрое белье из прачечной.

Первая неделя стала суровым испытанием для меня и моей спины. Работа начиналась в шесть утра. Мы с водителем загружали фургон тяжелыми тюками сырого белья. Весь день мы разъезжали по городу, надрываясь, затаскивали сырые тюки по лестницам, — сносили вниз грязное белье для прачечной. Это была каторжная работа, приводящая к инвалидности. Спина, ноги, руки, все мускулы непрерывно болели. Несмотря на дожди, снег и холода той суровой зимы я был все время покрыт испариной от непосильного труда. Водитель получал процент от выручки, был жаден и обладал чудовищной работоспособностью. Мы делали десятиминутную остановку, чтобы перекусить бутербродами. Это заменяло обеденный перерыв. Затем мы вновь приступали к работе и не останавливались до позднего вечера.

После скудного ужина я доползал до холодной кровати и валился в нее с одним желанием: не двигаться всю оставшуюся жизнь. Мне снились особенные сны, в которых я ходил с тюками мокрого белья, привязанными к ногам, и еще одним тюком, который лежал на голове. Продирая глаза в холодных предрассветных сумерках, голодный, с ноющими и затекшими мышцами, я горько проклинал удел, доставшийся мне в этой жизни. Каждая частичка моего тела яростно сопротивлялась насилию над собой, и я встречал каждое утро, отводя душу в проклятиях. Я начинал с водителя фургона, затем переходил на хозяина прачечной и заканчивал проклятиями всем живущим на Земле. Четырех с половиной долларов, которые я приносил маме, приползая с работы в десять часов вечера по субботам, едва хватало на скудное питание семьи. Мой старик все больше и больше времени проводил в синагоге, его лицо становилось все бледнее, а борода — все белей. Приступы кашля у него продолжались все дольше и дольше, и наш долг за жилье с каждым месяцем становился все больше и больше. Жизнь для мамы и для нас ухудшалась, но, видимо, она все еще была недостаточно черна.

Наступил день выселения. Явился равнодушный судебный исполнитель со своими людьми, и мы оказались на дышащей холодом улице. Весь наш жалкий, покалеченный скарб был грудой свален на тротуаре перед глазами безжалостного внешнего мира. Вокруг нас продолжалась бурная жизнь ист-сайдских улиц, торопливо и равнодушно обтекающая нас на пути к неведомой цели. Похоже, что ни посещения моим стариком синагоги, ни его молитвы, ни раввин — ничто и никто не могли или не хотели нам помочь. В тот же день «скорая помощь» увезла старика в госпиталь Бельвью. В конце концов появился мой друг Макс. Он привел с собой своего дядю, чтобы тот поговорил с моей плачущей мамой. После этого дядя Макса сходил и поговорил с районным лидером Демократической партии, и тот пришел к нам на помощь. Он нашел нам квартиру ниже по Деланси-стрит и заплатил за нее за два месяца вперед. Он прислал нам пять мешков угля, и новую печку с вделанным в нее котлом, и двухнедельный запас продуктов — картошки и бакалейных товаров. Но мой старик уже никогда не вернулся домой. Он умер в госпитале от пневмонии на следующий день. Дядя Макса бесплатно похоронил моего отца. Отупевший от горя и безнадежности, я вновь приступил к перетаскиванию сырых тюков белья из прачечной. В один из дней возле нашей прачечной появился уполномоченный профсоюза грузовых, перевозок. Он интересовался условиями труда и задавал вопросы водителям фургонов и их помощникам. Мой водитель ответил:

— Все нормально. Дела идут неплохо.

Немногие решились сказать правду. Они заявили, что условия очень тяжелые. Я сказал представителю, что нас эксплуатируют, что мы работаем более восьмидесяти часов в неделю. Мой водитель посоветовал мне заткнуться и не распускать свой слюнявый язык. Я огрызнулся. Представитель записывал в профсоюз всех желающих. Мой водитель и некоторые другие отказались, я записался.

Представитель составил контракт, в котором оговаривались 54-часовая рабочая неделя и десятипроцентное повышение оплаты труда, и предложил подписать его хозяину прачечной. Хозяин посоветовал ему сдохнуть и отправиться к черту на кулички, после чего представитель призвал записавшихся в профсоюз объявить забастовку.

Я вышел на пикетирование. Мой водитель, как и многие другие, саботировал забастовку. Они издевались над нами и обзывали нас вшивыми социалистами и агитаторами. Я дежурил в пикете по четырнадцать часов в сутки, днями напролет мы устало таскались вдоль линии пикетирования. Несмотря на все наши усилия, все, кто хотел, нарушали эту линию. Все было безнадежно.

Как-то раз полицейские, следившие за соблюдением порядка при пикетировании, вдруг куда-то исчезли. К нам подъехала машина, в которой находились четверо. Они показали нам свои удостоверения частных детективов и объявили, что забастовка окончена. Мы с напарником отказались покинуть свой пост. Тогда они сорвали с нас забастовочные знаки и крепко нас избили. Чуть позже вернулись ухмыляющиеся полицейские. Поинтересовавшись случившимся, они посмеялись над нами и погнали прочь. Мой водитель и его новый помощник стояли рядом и отпускали шуточки по поводу моего подбитого глаза и окровавленной головы.

— Какого черта вы смеетесь? — спросил я.

— Вали, вали, сопляк, проваливай, пока я тебе не добавил! — ответил мне водитель.

Я чуть было не кинулся на него, но вовремя остановился. Внутренний голос охладил мою ярость, без устали повторяя: «Думай своей башкой, думай своей башкой. Этот парень слишком здоров для тебя». Я поплелся прочь, продолжая размышлять: «Так, значит, вот через что необходимо проходить лишь для того, чтобы зарабатывать жалкие гроши? Это не для меня. Я уже сыт по горло. Неужели я живу для того, чтобы быть помощником фургонщика в прачечной?»

Тем же вечером я встретился с Максом, Домиником, Простаком и Косым. Мы перехватили водителя фургона и его помощника на третьем этаже дома на Генри-стрит. Я придал своей судьбе нужное направление, располосовав ножом щеку водителя. Мы забрали у него деньги и избили его с помощником до бессознательного состояния. После чего угнали их фургон на берег реки, туда, где на набережной не было ограждения, выпрягли коня и столкнули фургон с бельем в Ист-Ривер. Конь энергично кивал, как бы поддерживая нас, а затем ударил копытами и умчался прочь. Этим вечером мы замечательно поели в закусочной Катца. Чуть позже меня нашел Толстый Мои, который предупредил, что меня ищет полиция и мне лучше не появляться дома.

На мое счастье я застал Профессора в его подвале. Когда я рассказал ему о своих проблемах, он пошел и принес мне одеяло. Первый раз я ночевал не в своем доме. Мне не спалось, и я почти до утра просидел в туалете, читая «Дон Кихота». Утром Профессор принес — мне кофе и свежие сдобные булочки. Потом вручил мне ключ от подвала и сказал:

— Пересиди здесь, Башка, пока все немного не поутихнет.

Он был отличным парнем. Вдобавок к ключу он дал мне два доллара. Вскоре я узнал, что представитель профсоюза хочет увидеть меня, и встретился с ним.

— Хорошая работа, Башка, — сказал представитель. — Еще одно происшествие вроде того, что случилось с твоим фургонщиком, и забастовку можно будет прекратить. Саботирующие водители боятся выходить на работу.

Шрам на лице водителя заставил говорить обо мне как о человеке, умеющем ловко обращаться с ножом. Меня начали называть «Башка с Пером с Деланси-стрит», и я гордился своим новым прозвищем.

Мы впятером подстерегли еще одного водителя фургона и его помощника. С помощью ножа я отправил их обоих в больницу. Этот опыт принес мне новые ощущения. Я находился в состоянии радостного возбуждения и счастья. Я понял, что это занятие доставляет мне необычайное наслаждение. Когда мой нож со щелчком открывался, люди вздрагивали и проявляли ко мне уважение, которое раньше никто не проявлял. Все водители фургонов из страха отказались выходить на работу. Хозяин прачечной связался с профсоюзом и был вынужден подписать соглашение о 54-часовой рабочей неделе и десятипроцентном увеличении заработной платы.

Представитель профсоюза встретился с нами пятерыми в подвале у Профессора и сделал предложение:

— Ребята, как вы относитесь к тому, чтобы работать на меня и на профсоюз в качестве… ну, чего-то вроде профсоюзных организаторов? Десять долларов в неделю каждому?

Это была наша первая постоянная оплата за рэкет. Впоследствии мы объединили в этот местный профсоюз грузовых перевозок много других водителей. Полиция продолжала поиски, поэтому я не показывался дома, но раз в неделю посылал к маме человека с деньгами.

Глава 6

Президент Вильсон объявил войну Германии.[5] Дух приключений окутал все вокруг, слава и жестокость шли рука об руку, окрашивая повседневную жизнь в совершенно новые краски. Мы впятером предприняли попытку влиться в основной поток узаконенного насилия, завербовавшись в армию, но над нами лишь посмеялись: мы были слишком молоды. Вся страна пришла в движение, которое возбуждало и пьянило так же, как катание на гигантской карусели. Мы тоже вскочили на свою маленькую личную карусель, крепко схватились за поручни и все ускоряли и ускоряли ее вращение. Кроме десяти профсоюзных долларов в неделю, с которых мы начали, нашлось множество других способов увеличения доходов в самом жестком и изобилующем конкурентами виде деятельности — бытовом бандитизме. Мы стартовали, имея за плечами неплохую подготовку, поскольку прошли вводный курс в худшей из суровых школ города.

Теперь мы приступили к получению среднего образования. Нашими классами были задние дворы, подвалы, крыши, уличные толкучки, речные берега и сточные канавы Ист-Сайда. Мы странствовали по лабиринту улиц подобно африканским охотникам, выискивающим крупного зверя. Нас интересовало абсоютно все. Мы впитывали в себя информацию и переживали ошеломляющие приключения. Мы носили маленькие, с гибкими ручками, обтянутые кожей дубинки собственной конструкции, сделанные из свинцового припоя, вытопленного из крышек от молочных канистр, и подстерегали прилично одетых граждан на узких темных улочках Ист-Сайда.

После того как доставка опиума от Профессора по адресу на Мотт-стрит стала нашей еженедельной работой, мы тщательно изучили Китайский город, с любопытством приглядываясь и принюхиваясь к незнакомым запахам и картинкам жизни. Здесь мы познакомились с характерными повадками и причудами наркоманов, пользующихся тем или иным зельем. Под руководством Профессора мы получили доступ к секретам и обрели навыки во многих запрещенных законом профессиях. Он же приобщил нас к вызывающему сладкие грезы курению опиума и снабдил разнообразным оружием, необходимым для умелого и, я бы сказал, искусного нанесения увечий. Мы стали гораздо жестче и грубее и действовали со знанием дела в тех случаях, когда возникала необходимость прибегнуть к насилию.

Косой Хими много времени проводил за рулем такси своего брата и научился мастерски управляться с машиной. Мы часто использовали его умение и тачку его брата со снятыми номерами, устраивая налеты на небольшие заведения. У нас был свой собственный стиль. Перед уходом мы заставляли пострадавших снимать с себя брюки. Газеты окрестили нас бандой молодых безбрючников. Мы гордились своей оригинальностью и известностью.

Мы стали нахальными и самонадеянными, и это нас погубило. После быстрого наскока на аптеку, принесшего нам двадцать два доллара пятьдесят центов, ее владелец бесстыдно выскочил на улицу, не надевая штанов, и поднял переполох. На машине брата Косого, преследуемые полицейским патрулем, мы домчались до Деланси-стрит, и здесь у нас кончился бензин. Мы высыпали из всех дверей и бросились в разные стороны. Преследовавшим нас полицейским явно не хватало скорости, и я мысленно поблагодарил Макса за интенсивные тренировки, которые он неустанно нам навязывал. За спиной раздавались выстрелы, но я считал, что всем удалось смыться.

Позже, в задней комнате кондитерской Джелли, я узнал, что Доминик погиб. Маленький, пухлый Доминик так и не научился быстро бегать. Пуля из пистолета сержанта, возглавлявшего погоню, попала ему прямо в затылок. Районные полицейские арестовали нас всех. Нам здорово помогли связи дяди Макса с районным лидером Демократической партии. Нам даже разрешили под охраной присутствовать на похоронах. В похоронном бюро, откуда начинался последний путь Доминика, его родители и родственники бросали на нас угрожающие взгляды и бормотали что-то по-итальянски. Простак шепотом переводил нам их проклятия. Потом было отпевание в церкви. Тихие, горестные рыдания родителей Доминика разрывали мое сердце. Когда священник обошел вокруг Доминика, окуривая его фимиамом, а затем благословил, сердце у меня мучительно сжалось, и все внутри онемело от боли. Я не мог плакать.

Из церкви мы проводили несчастного Доминика до его могилы на Лонг-Айленде. Я смотрел, как его опускают на дно ямы. Все плакали и молились. Священник освятил могилу и обратился к Господу с просьбой простить несчастному Доминику все его грехи. На обратной дороге в Нью-Йорк я попытался привести в порядок свои мысли. Славный старина Доминик, такой веселый и жизнерадостный, любивший пошутить, всего несколько дней назад весело улыбавшийся мне при встрече, теперь равнодушно лежит в гробу на дне ямы с пулей в затылке. Это не укладывалось у меня в голове, и я не мог представить, что больше никогда не увижу своего друга Доминика.

Глава 7

Районный лидер пытался сделать для нас все возможное. Но он сказал, что данный случай слишком серьезен, и предложил нам компромисс: двое из нас должны были предстать перед судом. Мы с Простаком вызвались взять вину на себя.

Макс обещал, что профсоюзные десять долларов, а может быть, и больше, он еженедельно будет передавать моей матери. Простака отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних католиков, меня — в аналогичное заведение для евреев, расположенное в Седар Нолл, недалеко от Нью-Йорка.

Мне там было неплохо. Во всяком случае, кормили вкусно и досыта. Я впервые оказался за пределами Нью-Йорка, и загородная атмосфера была для меня в новинку. С нами обращались не как с малолетними преступниками, заведение скорее походило на школу-интернат. Я был приятно удивлен предоставляемой воспитанникам свободой передвижения. Во многом воспитатели полагались на наше честное слово, и редко кто из нас злоупотреблял их доверием. Честно говоря, мне там даже нравилось. Чистые, не мешающие друг другу ароматы загородной местности так не походили на спрессованные запахи и зловоние, которые окружали меня в пораженном нищетой гетто.

Но самое большое удовольствие мне доставляла библиотека. Я завалил себя книгами. С их помощью я посетил все страны мира и даже другие миры — Луну, Марс, прочие планеты. Я летал на самолете и погружался на дно океана. Я становился пиратом, миссионером, гонщиком, монахом, министром, раввином. Я был и хирургом, и его пациентом. Я побывал надменным богачом и простолюдином, королем и нижайшим из его подданных. Я попадал в любое место и превращался в любого человека. Я находился на Горе вместе с Моисеем и заглядывал через его плечо, когда он, сидя на камне, записывал свои десять заповедей. Спускаясь вниз, мы с ним обсуждали, каким образом их лучше донести до людей, и я восхищенно охал, когда он рассказывал мне историю, которую приготовил для народа. Я сидел у ног Иисуса вместе с его учениками и с благоговением внимал словам его проповедей, направленных на исправление всех людей. Я помогал ему заносить крест на Голгофу. Мое сердце обливалось кровью, когда в его тело вгоняли гвозди и лицо его искажалось от боли и муки. И я видел, что, начиная с тех времен и поныне, в каждом поколении есть люди, не верящие в прогресс и истинность учения Христа, которые торгуют его именем, искажают смысл его слов, снова и снова распинают его ради своих эгоистичных интересов. И есть другие люди, несчастные или обиженные, которых поощряют использовать этот искаженный страданиями облик Иисуса в качестве идола, заполняющего пустоту их жизней. Как средство борьбы с их неврозами. Это наводило меня на грустные размышления.

В день моего освобождения меня вызвал к себе раввин и прочел мне свою последнюю проповедь: «Как должен себя вести хороший еврейский мальчик». Проповедь влетела мне в одно ухо и сразу же вылетела через другое. В заключение он улыбнулся, похлопал меня по спине и сказал:

— Тебя ждет сюрприз. За тобой приехал друг, чтобы отвезти тебя домой. Он ждет на улице.

Пытаясь сообразить, кто бы это мог быть, я весело выскочил из здания. Облокотившись на черный сверкающий «кадиллак», дымя сигарой и широко улыбаясь, передо мной стоял Большой Макс. Несмотря на то что мы выросли вместе и он был моим ближайшим товарищем со времен нашей учебы в «суповой» школе, сейчас он показался мне почти чужим человеком. Наверное, в этом были виноваты восемнадцать месяцев, которые мы провели врозь. Макс совсем не походил на прежнего себя. Он здорово вырос и был уже выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он действительно стал большим. У него были широкие, мощные плечи и поджарое тело спортсмена. Наверное, он до сих пор интенсивно тренировался. Он хитро смотрел на меня своими темными блестящими глазами и заразительно улыбался, показывая ровные белые зубы.

— Башка, старик, здорово вновь тебя увидеть. Как ты тут? — сказал он, протягивая руку и пожимая мою с силой тисков. Меня охватило чувство теплого, радостного замешательства. Я так же широко улыбнулся в ответ и сказал:

— У меня все в порядке. Ты здорово выглядишь, Макс.

— Ты тоже неплохо выглядишь, Башка. Я еле узнал тебя. Ты почти с меня ростом и нарастил очень даже неплохие плечи. Много тренировался здесь, за городом, да?

— Если точнее, то много работал. Работа удерживает от плохого поведения. Мы с тобой что, организовали общество взаимообожания, а, Макс?

Мы рассмеялись. Он распахнул дверь «кадиллака». Садясь рядом с ним в автомобиль, я чувствовал себя важной персоной. Макс умело развернул машину и погнал ее по гравийной дороге.

— Макс, откуда у тебя такая машина? — спросил я.

— Эта машина досталась мне вместе с похоронным бюро, — ответил он и несколько небрежно протянул мне сигару.

Я откусил кончик, выплюнул его в окно и закурил. Сделав несколько затяжек, я взглянул на этикетку. Это была «Корона-Корена»!

— Я ведь писал тебе, что мой дядя сыграл в ящик?

— Да. Но не сообщил, от чего.

Макс плюнул в окно:

— Рак печени.

— Очень плохо. Он был славным стариканом.

— Да, он был отличным парнем. Он оставил мне свое дело. Я вступлю во владение, когда мне исполнится двадцать один.

— Ты станешь большой шишкой, имея такое дело, правда, Макс?

— Да. — Макс с улыбкой глянул на меня. — Мы все будем большими шишками. Мы ведь остались партнерами? Ты, я, Косой и Простак.

Я был потрясен.

— Ты собираешься взять нас в долю?

— Да.

Я откинулся на спинку. Мне было спокойно и уютно. Я лениво размышлял о том, что Макс всегда был самым щедрым из нас, он идеальный друг, если допустить, что в дружбе может быть идеал. По дороге в город Макс подробно ввел меня в курс всего, что произошло за время моего вынужденного восемнадцатимесячного отпуска.

— Профсоюз нам все еще платит. Я каждую неделю относил твою долю твоей семье. Там все в порядке. Ты знаешь, что твой брат устроился в газету? Он работает репортером.

— Да, — кивнул я.

— Пегги вышла в профессионалы; можешь представить себе, а, Башка?

— Нет. В какие профессионалы? Стала танцовщицей? — Я задумался, вспоминая Долорес. Мои чувства к ней до сих пор не погасли.

— Танцовщицей? — хохотнул Макс. — Да, она танцует в постели. Она перешла из любительниц в профессионалки. Теперь берет деньгами.

— И сколько?

— Доллар штука.

— Она этого стоит.

— Да, она совсем неплоха.

— Ты помнишь, как с нас она брала заварными пирожными?

Мы рассмеялись.

— А ты помнишь полицейского Вайти?

— Разве его забудешь!

— Теперь он сержант.

— Значит, честность все-таки нашла способ откупиться от донимавшего ее Вайти, — произнес я бесцветным голосом, и мы вновь рассмеялись.

— Да, он очень смышленый ирландец. Пегги ему приплачивает.

— Готов поспорить, что он возвращает деньги ей же.

— Наверняка! — весело согласился Макс.

Мне до смерти хотелось спросить его о Долорес. Я писал ей каждую неделю, но ни разу не получил ответа. Вместо этого я спросил:

— Как поживают Простак и Косой?

— Нормально. Косой получил водительские права и иногда подрабатывает на одной из машин своего брата.

— Крючконосый обзавелся машинами?

— Да, он потихоньку заработал на эскадру из четырех машин. Простак болтается вместе со мной, помогает мне в бюро. А когда приходят интересные сведения, то мы выступаем все вместе.

— Налет?

— Да. Но мы беспокоимся только в том случае, если там не менее двух тысяч. После того как несколько месяцев назад ввели «сухой» закон[6], вокруг завелось много денег, и время от времени бутлегеры[7] обращаются к нам с просьбой кого-нибудь проучить.

— Я слышал, что у них водятся деньги.

— Так и должно быть. По всему городу открылась масса шепотушек.

— Шепотушек?

— Да, так их называют. Пивнушки за закрытыми дверями, в которых проделаны смотровые окошки.

Мы доехали до нижнего Ист-Сайда. Макс вел машину небрежно, не обращая внимания на напряженное уличное движение, и едва не задел крыло другого автомобиля. Он высунулся из окна и заорал на водителя:

— Эй, тупица, где тебя учили ездить? На заочных курсах?

Пожилой, хорошо одетый водитель огрызнулся, сворачивая за угол:

— Вы, шпана трущобная, ведете себя так, словно вам принадлежит весь город.

Подъезжая к гаражу, Макс хихикнул:

— А знаешь. Башка, ведь это неплохая мысль.

— Какая?

— Ну та, которую высказал этот парень. Шпана из «суповой» школы прибирает к рукам весь город.

— Весь город?

— А почему бы и нет? Главное — организация.

Глава 8

За те восемнадцать месяцев, что меня не было в городе, в жизни произошли четыре существенные перемены. Кончилась война. Был установлен «сухой» закон. Долорес произвела небольшую сенсацию, танцуя в мюзикле на Бродвее. Большой Макс, Простак и Косой, используя в качестве вспомогательной рабочей силы. Веселого Гонифа, Пипи и Глазастика, создали себе среди обитателей городского дна репутацию очень крутой ист-сайдской команды.

Кроме того, я обнаружил, что за это время возникло множество легенд о моих способностях в обращении с ножом. В этом вопросе я считался специалистом экстракласса. Макс пересказал некоторые из приписываемых мне народной молвой мифических подвигов, и мы долго смеялись.

Наша репутация команды, круто решающей любые вопросы и даже занимающейся наемными убийствами, способствовала тому, что нас стало затягивать в самую гущу насильственных действий, порождаемых «сухим» законом. К нам начали приходить люди с тем, что мы называли «контрактами». Со всего города, от людей, с которыми мы никогда не встречались и о которых даже не слышали, поступали предложения навести нас на большие «бабки», оптовые ювелирные фирмы или банки. Бутлегеры и рэкетиры предлагали контракты на убийства деловых партнеров, любовниц, братьев, жен и врагов. Предлагаемые вознаграждения бывали смехотворно маленькими или сказочно большими.

Поначалу мы со смехом уклонялись от этого потока неожиданных предложений. Затем, то ли потому, что нам льстило то, какое количество людей из самых различных слоев ищут встречи с нами, то ли из-за денег, а может быть, из-за всего сразу, мы сдались и начали действовать в соответствии с представлениями о нас. Однако мы заключали лишь те контракты, которые отвечали нашим достаточно сложным этическим представлениям. Подобно разбойничьим баронам былых времен, при помощи насилия и нахальства мы взяли под свой контроль большую часть нелегальной деятельности в перенаселенном Ист-Сайде. Это было большое и очень доходное имение. Мы были еще относительно молоды по годам, но считались заслуженными ветеранами в делах, требующих дерзости и жестокости. Судьба нас хранила, и наши успехи оправдывали нашу спокойную самоуверенность. За сравнительно короткий срок мы близко познакомились с деятельностью многих небольших группировок, вылезших на свет в беднейших районах города.

Однажды, чтобы вернуть груз виски, угнанный в одном из кварталов, нам пришлось вступить в небольшой конфликт с Артуром Флегенхеймером по кличке Датчанин и его ребятами, которые вышли из нищей, убогой и безрадостной части Бронкса. В другой раз, по делам, связанным с машинами для набивки сигарет, мы встретились с Джо Адонисом, Лео Байком и кое с кем из их команды, которая набиралась в нездоровых, перенаселенных, обшарпанных кварталах Бруклина. У нас произошла небольшая стычка с отрядом Тони Вендора и Вито Дженовези, составленным из бывших обитателей вонючих лачуг и хлевов нижней части Гринвич Виллидж. Мы вели переговоры с Чарли Лакки и Люпо Вольфом, выросшими в похожих на стойла многоэтажках восточного Ман-хэттена. На этих переговорах мы обсуждали возможность вручения «черной метки» их земляку, временно укрывающемуся на наших землях и ищущему нашего покровительства. Мы вступили в союз с самым элегантным, самым благородным и дерзким человеком в городе — Франком, или Франческо, который провел детство в жалком, тесном квартале восточного Гарлема. Поразительным и неоспоримым фактом являлось то, что все они росли в окружении нищеты, как и мы сами. Они вышли из разных районов города, но все до одного были в прошлом питомцами «суповых» школ.

У нас было шесть подпольных салунов, один из которых, расположенный на Деланси-стрит, служил нам штаб-квартирой. Этот салун мы называли «У Толстого Мои» в честь сына кондитера Джелли. Толстый Мои был нашим главным барменом и распорядителем. Кроме того, мы имели долю от подпольных лотерей, в которых ставки делались на появление определенных цифр в сводках ежедневных газет. Эти лотереи устраивались в Ист-Сайде одним пуэрто-риканским банкиром. Бутлегеры и хозяева подпольных салунов искали у нас защиты от наездов «диких» банд и, как правило, получали наше покровительство, естественно, за определенную плату. Многие не могли понять и не верили, что, несмотря на наш прошлый опыт и искренние к тому симпатии, мы воздерживаемся от получения доходов непосредственно от рэкета, наркотиков и проституции.

Несмотря на то что мы тратили деньги не считая, наши доходы росли столь быстрыми темпами, что всем нам пришлось завести депозитные сейфы. Я занимался бухгалтерией, ведя учет разнообразным подпольным операциям. У нас имелось и одно абсолютно законное предприятие — похоронное бюро с мастерской по изготовлению гробов, которое неженатый дядюшка Макса оставил племяннику в наследство. Макс выполнил свое обещание, взяв всех нас в долю равноправными партнерами. Похоронное бюро служило нам надежной крышей. По документам и во всех тех случаях, когда дело касалось налоговой службы или других властных структур, оно являлось единственным источником наших доходов. Кроме того, оно предоставляло нам дополнительные возможности: наши машины подавались по первому требованию районного лидера Демократической партии и выезжали по вызову многих других политиков. Ну, а кроме официальных похорон, за плату мы могли организовать похороны и не очень ладившего с законом покойника.

От случая к случаю мы весьма неохотно соглашались на участие в крупных ограблениях, да и то лишь тогда, когда наводчиком был проверенный и крепко увязанный человек. Одно такое дело намечалось в самом ближайшем будущем. Речь шла о партии алмазов стоимостью примерно в сто тысяч долларов. Мы ждали условного сигнала от нашего человека.

Время от времени небольшие случайные стычки между бандами перерастали в жестокие открытые войны национального масштаба. Газеты поднимали переполох. Публика приходила в волнение, и власти разного уровня предлагали преступному миру «заткнуться», иначе они, власти, будут вынуждены сами «заткнуть» его. Но жадность и ненависть оказывались сильнее. Войны продолжались до тех пор, пока за дело не принялся настоящий лидер, наш старый приятель Франк, вышедший из трущоб Гарлема. Он вызвал нас и изложил свои взгляды на события. Мы заверили его, что окажем ему любую поддержку. Он сказал, что, когда будет готов к действиям, обратится к нам, и мы ответили, что откликнемся на его зов в любое время дня или ночи.

Несмотря на то, что я много времени проводил среди самых разных женщин и у многих из них имел успех, мне не удалось избавиться от своего длящегося с детских лет обожания Долорес. Я ни разу не видел ее за пределами театра, поскольку она отказывалась от встреч со мной, видимо, не хотела иметь со мной ничего общего. В среднем дважды в неделю я приходил в театр, где проходили ее выступления, и сидел, наблюдая за ней. Она не подозревала о моем присутствии. Вечер за вечером я сидел, завороженно следя за каждым ее движением, и моя любовь только усиливалась. Это удивляло меня самого: будучи крутым парнем, я вел себя, словно мальчишка-школьник. Я посылал ей цветы и инкрустированные бриллиантами наручные часы, но она отказывалась ют моих подарков. Временами на меня находило отчаяние, и тогда я строил безумные планы. похищения моей любимой, завоевания ее любой ценой. Мне с большим трудом удавалось удерживать себя от воплощения этих бредовых идей. Долорес стала моим наваждением, все остальное потеряло всякий смысл. Я постоянно находился в плохой форме.