Глава 1

Косой Хими возбужденно перегнулся через парту. Взгляд его голубых глаз рассеянно блуждал по сторонам.

— Эй, Макс! Эй ты, Макс! Послушай, а, Макс? — заискивающе заныл он.

Большой Макс быстро взглянул на учительницу, Старую Заколку Монс, сурово возвышающуюся над столом в дальнем конце классной комнаты нашего седьмого класса. После чего неторопливо опустил себе на колени вестерн в бумажной обложке и с отвращением посмотрел на Косого. Его взгляд был прямым и резким, поведение — властно-спокойным, тон — полон пренебрежения.

— Почему ты не можешь просто заткнуться и читать свою книгу? — Он поднял свой вестерн. — Заноза в заднице.

В ответ Косой укоризненно уставился на Макса. Потом сутулясь опустился на свое место и обиженно надулся Макс насмешливо посмотрел на него поверх книжки и примиряюще прошептал:

— Ладно, ладно, Косой. Что ты там придумал?

Косой замялся. Ответ Макса несколько поубавил его возбуждение: взгляд Косого приобрел осмысленное выражение.

— Я не знаю. Я просто думал… — пробормотал он.

— Думал? О чем? — Макс начал терять терпение. — Как насчет того, чтобы удрать из школы на Запад и присоединиться к Джесси Джеймсу и его банде?

Большой Макс презрительно посмотрел на Косого и неторопливо выпростал из-под маленькой парты свои длинные ноги. Воздев высоко над головой мускулистые руки, он зевнул и лениво пихнул меня коленкой.

— Эй, Башка, ты слышал это дурацкое кудахтанье? — с видом отъявленного наглеца проговорил он, оттопыривая губу. — Ну-ка, скажи, как в одном парне может умещаться столько глупости? Ну-ка, поговори с ним. Бог ты мой, ну и ничтожество.

— Лопоухое ничтожество, — уточнил я. Подавшись в сторону Косого всем телом и чувствуя как всегда свое полное превосходство, я ухмыльнулся:

— Почему ты никогда не пользуешься своей башкой? Эти парни давным-давно покойники.

— Покойники? — удрученно переспросил Косой.

— Да, покойники, Кудахтало, — насмешливо подтвердил я. Косой глупо улыбнулся:

— Ты знаешь все. У тебя на плечах настоящая башка, да, Башка? — Он угодливо хихикнул и, видя, что я благосклонно отнесся к его лести, продолжал: — Ты очень умный, поэтому тебя и прозвали Башкой, правда, Башка? — И он вновь заискивающе хихикнул.

Я с деланной скромностью пожал плечами и повернулся к Максу:

— Чего еще можно ожидать от такого лопуха как Косой?

— Чего ожидать от Косого, Башка? — переспросил сосед Макса, Простак, имеющий вид самого отпетого хулигана. Мисс Монс бросила в нашу сторону злой, предупреждающий взгляд, который мы проигнорировали. Демонстративно смахнув чуб со своих густых бровей и поджав верхнюю губу, Простак принял обычный агрессивный вид. Издав короткий рык, он задиристо спросил, нарочито произнося слова по слогам:

— Так что этот глупый болтун сказал на сей раз?

Роль информатора взял на себя маленький пухлый. Доминик, сидящий рядом с Косым.

— Он хочет отправиться на Запад и вступить в банду Джесси Джеймса, — тоненьким голоском сообщил он. — Ему охота поездить на лошадке. — Доминик начал подпрыгивать, одной рукой удерживая воображаемые удила, а другой похлопывая себя по толстому боку. — Но, но, — Косой! — Затем он принялся щелкать языком.

Мы трое присоединились к нему. Дружно подпрыгивая, мы отщелкивали ритм в такт движениям. Улыбка Косого была растерянной и глупой.

— Эй, ребята, кончайте, я ведь пошутил.

— Тс-с-с. Старый боевой топор, — прошептал Простак.

Подобно темной туче, ползущей по ясному небу, по проходу между партами на нас надвигалась необъятная, пышная и взлохмаченная мисс Монс. Ее гаргантюанские бедра были обтянуты множеством черных юбок, скрепленных английскими булавками. Нависнув над нами, она остановилась.

— Вы, вы, ни-на-что-не-годные малолетние бродяги, чем вы тут занимаетесь?

Мисс Монс просто распирало от ярости. Стремительно взмахнув рукой, она попыталась выхватить вестерн у Косого. Щеки ее вспыхнули огнями штормового предупреждения.

— Вы… вы… бандиты! Вы… вы… гангстеры! Вы… вы — истсайдские бездельники, читающие всякую дрянь! Немедленно отдайте мне это грязное чтиво! — выдохнула она и поднесла руку под нос Максу.

Макс не спеша закрыл вестерн и нагло засунул его в ранец.

— Немедленно отдай мне эту книгу! — рявкнула учительница и яростно топнула ногой. Макс ласково улыбнулся ей.

— А поцелуйте меня в …, милая учительница, — ответил он, четко произнося слова на идише.

По ее ошеломленному виду я понял, что она догадалась, какую часть тела ее попросил поцеловать Макс.

На несколько секунд класс потрясенно затих. Единственным звуком в помещении было тяжелое, астматическое дыхание, вырывающееся из темно-красных челюстей нашей учительницы. Затем раздался целый хор сдержанных смешков. Шипя и задыхаясь, она развернулась и в молчаливой ярости обвела глазами остальной класс. Затем отступила к своему столу. Ее громадная корма угрожающе покачивалась.

Макс издал губами неприличный звук. В классе стоял радостный шум. Мисс Монс остановилась перед столом, наблюдая за сценой веселья. Ее всю трясло в приступе неконтролируемой ярости. Однако вскоре она взяла себя в руки. На смену ярости пришла холодная язвительность. Учительница откашлялась. Класс затих.

— Вы, пятеро бандитов, по чьей вине начался этот гнусный кавардак, вы получите по заслугам! — провозгласила она. — Целый семестр я вынуждена была мириться с вашим мерзким, вульгарным ист-сайдским поведением. За все годы работы я еще никогда не встречалась с такими отпетыми малолетними гангстерами. Впрочем, я ошибаюсь. — Торжествующая улыбка заиграла на ее губах. — Много лет назад у меня было несколько жалких негодяев того же пошиба. — Ее довольная улыбка стала еще шире. — И во вчерашних вечерних газетах я прочитала подробный отчет о показательном конце двоих из них. Они были точно такими же хулиганами, как вы. — Она театрально выставила указательный палец в нашу сторону. — Я предрекаю, что вы пятеро в свое время завершите карьеру таким же образом, как и те двое: на электрическом стуле!

Она уселась за стол, улыбаясь нам и покачивая головой в радостном предвкушении.

— Она имеет в виду Луи Левшу и Итальяшку Франка, — глухо проворчал Простак. Макс плюнул сквозь зубы.

— Пара тупых дурней — вот кто эти парни! — Он повернулся ко мне: — Этот Луи Левша, он что, правда был твоим дядей, а, Башка?

Я скорбно покачал головой: я бы только гордился таким родством.

— Нет, он был лишь другом моего дяди Абрама. Знаешь, того, которого друзья выбросили с корабля, когда везли контрабандные алмазы.

Макс кивнул.

Учительница извлекла из складок черной юбки тяжелые бронзовые часы.

— Слава Богу, осталось всего лишь пятнадцать минут до звонка, — произнесла она, глядя на нас с довольным видом, точно смаковала предсказанный нам конец.

Макс достал из ранца все тот же вестерн и, вызывающе посмотрев на учительницу, склонился над партой. Остальные ученики продолжали заниматься. Я вслед за Максом принял отстраненный вид и, развалившись, сполз под парту, где принялся слушать знакомый шум нижнего Ист-Сайда, доносившийся через открытое окно. Я предался своей любимой фантазии: уличное смятение представлялось мне похожим на неблагозвучную оперетту. Пронзительный полицейский свисток был стартовым сигналом дирижера оркестра. Цок-цоки-цок, цок-цоки-цок ломовых лошадей, тянущих по булыжной мостовой скрипящие погромыхивающие фургоны, звучало неумолкающим ритмичным боем барабанов. Звуки рожков грузовых и легковых машин, то опускавшиеся до басов, то поднимавшиеся высоко вверх, были игрой духовых инструментов. Тоненький плач голодных или больных младенцев напоминал печальную музыку скрипок, а низкий гул далекой подземки — вибрирующее дыхание контрабасов. Мешанина голосов, зовущих и орущих на множестве диалектов, заменяла хор, а зычный речитатив уличного разносчика, расхваливающего свой товар, — исполнение ведущей мужской роли. И над всем этим музыкальным переполохом царил пронзительный хриплый визг толстой женщины, которой я отвел роль примадонны сопрано. Она высовывалась из окна верхнего этажа.

— Шолойми, Шолойми… Эй, эй, Шолойми, не забудь, скажи бакалейщику: отличную, толстую, жирную селедку!

Затем я представил себе гоблинов и ведьм, катающихся верхом на волнах звука и запахах, вливающихся в класс. Чудища въезжали в комнату на зловонии от гниющих отбросов из открытых мусорных контейнеров, на вони из водосточных канав, смешанной с острыми ароматами кухни, смрадом сырых комнатушек и едким запахом мочи из школьного туалета во дворе. Они влетали в окно вместе с удушающими волнами. Особенно отвратительными были гоблины, источающие зловонные выделения. Эти звуки и запахи ист-сайдских улиц навсегда запечатлелись в моей памяти. Через несколько секунд я вернулся к реальности и посмотрел на Большого Макса, Простака, Доминика и Косого, пытаясь угадать, о чем они думают. Я представил всех нас на конях с револьверами в руках, удирающих от отряда полицейских. Это было бы весело, подумал я и рассмеялся над собой. Я, Башка, занимаюсь детскими фантазиями. Всего через несколько месяцев я смогу посещать бар, как настоящий мужчина, а мысли в голове дурацкие, как у Косого Хими.

— Чему радуешься, Башка? — Макс отложил книжку в сторону и посмотрел на меня.

— Да так. Просто думаю.

Макс фыркнул:

— И ты тоже? О чем же?

— Я? О Косом, вступающем в банду Джесси Джеймса.

— Да Косой просто тупица. Чтобы мы присоединились к ним, парням из маленького городишки! — Макс презрительно усмехнулся. — Конечно, Джесси Джеймс умеет обращаться с револьвером, но ведь ты, Башка, понимаешь, что я хочу сказать. Использовать для налета лошадей! Да эта рухлядь только для мелких городишек годится. Когда мы начнем, то покажем класс! — Макс вытер нос тыльной стороной ладони. — Мы добудем миллион долларов, распихаем их по банкам, а потом завяжем.

— Миллион на пятерых, Макс? — спросил Доминик.

— Нет, по миллиону на каждого. Башка, как тебе нравится миллион долларов? — Макс был совершенно серьезен.

— Миллион? Да, мне это понравилось бы, но, может быть, хватит и полумиллиона, чтобы завязать? Миллион долларов — это огромная сумма, Макс, — нравоучительно произнес я.

— Может быть, для кого-то полмиллиона большие деньги, но для меня это миллион. — Во взгляде Макса появился вызов. Я пожал плечами:

— Ладно, хорошо. Пусть будет миллион. В данный момент какая, к черту, разница?

— Мы завяжем, когда у нас будет миллион? — задиристо спросил Простак.

— Да, мы завяжем, переберемся в Бронкс и станем большими шишками, — объявил Макс тоном, не терпящим возражений.

— Эй, ребята! — Косой перегнулся к нам через парту. — А сколько это, миллион долларов?

Макс раздраженно шлепнул себя ладонью по голове.

— Ну что за вопросик? Парню перевалило за тринадцать, а он не знает, что такое миллион долларов.

— Косой, ты настоящий дурак, — вмешался Доминик. — Миллион долларов это миллион долларов.

— Да, правильно, — кивнул Косой и улыбнулся. — Но сколько это? Скажи мне, Домми, сколько это тысяч?

Доминик поскреб затылок:

— Я думаю, что миллион — это десять тысяч долларов.

— Ты что болтаешь? Это больше чем пятьдесят тысяч, — верно, Башка? — ехидно спросил Простак.

Я был горд: я всегда знал ответ. Вот почему меня звали Башкой.

— Это десять раз по сто тысяч долларов! — с важным видом произнес я. Простак нерешительно улыбнулся:

— Да, как раз это я и хотел сказать. — Чтобы скрыть свою растерянность, он быстро сменил тему разговора: — Макс, когда мы начнем собирать дрова для костра в честь выборов?

— Мы начнем в это воскресенье, — рассудительно ответил Макс. Косой заволновался:

— А если Вильсон проиграет, у нас все равно будет большой костер, как и всегда?

— Да. Разве не наш костер всегда был самым большим в округе? Нам плевать, кто победит, Вильсон или Хьюз, у нас все равно будет большой костер.

Прозвенел звонок. Мы схватили свои пожитки. Остальные ученики почтительно ждали, когда мы первыми выйдем из класса. Мисс Монс поднялась со своего места. Когда я проходил мимо, она протянула руку, чтобы остановить меня.

— Ты! — повелительно произнесла она.

— Кто, я?

Я приготовился оттолкнуть ее. Макс остановился рядом, готовый оказать помощь.

— Да, ты, молодой человек. Мистер О'Брайен хочет с тобой поговорить.

— Опять директор? — растерялся я. — Зачем?

— Никаких наглых вопросов, молодой человек. Давай отправляйся наверх.

Я посмотрел на Макса.

— Подождите меня. Я сбегаю наверх и узнаю, чего от меня хочет старый дурак.

Макс проводил меня до лестницы.

— Мы будем снаружи, если тебе понадобится помощь. Свистни — и мы поднимемся и выбросим старого трутня из окна.

— Нет, он в порядке. Не такой уж он плохой парень, этот О'Брайен.

— Да, для директора он не так уж плох, — согласился Макс и пошел к выходу.

Я подождал, пока он не скрылся из виду. Мне не хотелось, чтобы он увидел, как я снимаю кепку. Я тихонько постучал в дверь.

— Входите, пожалуйста, — послышался приятный бас.

Я вежливо остановился на пороге и сказал:

— Вы хотели видеть меня, мистер О'Брайен?

— Да-да, проходи. — Его большое красное лицо расплылось в приветливой улыбке. — Проходи и закрывай дверь. Посиди пока, я сейчас закончу. Я как раз знакомлюсь с твоими контрольными работами. Они очень хорошие, очень хорошие. — Директор посмотрел на меня и нахмурился. — Но твое заявление с просьбой выдать тебе документы расстроило меня. — Он вновь уткнулся в бумаги.

Я сидел напротив него и чувствовал себя не в своей тарелке. О'Брайен отодвинулся вместе со стулом от стола, откинулся на спинку и, заложив руки за голову, стал покачиваться взад и вперед. Его умные синие глаза поблескивали в такт движению. Он смотрел на меня и молчал. Мне стало совсем не по себе. Внезапно он перестал раскачиваться и подался в мою сторону, перегнувшись через край стола. Его лицо приняло суровое выражение.

— Иногда я даже не могу понять, почему проявляю к тебе интерес, — сказал он. — Может быть, потому что вижу твои возможности. Твои школьные успехи свидетельствуют, что ты необычайно одаренный мальчик. Поэтому я решил поговорить с тобой. — О'Брайен встал и принялся мерить шагами кабинет. — Но не подумай, что это очередная нотация. Нет. В этой школе тебе осталось пробыть несколько месяцев, поэтому то или иное твое поведение не так уж и важно для нас, но… — он театрально поднял палец, — то, как ты поведешь себя в будущем, очень важно для тебя и именно для тебя. Этот момент может оказаться поворотным в твоей жизни. Я повторяю, если бы ты не был умным мальчиком, я бы не стал тратить на тебя время. Я бы не пытался заставить тебя понять, по какой дороге идете ты и твои дружки. Поверь мне, эта дорога не приведет ни к чему хорошему. — Он произнес все это с прочувствованной серьезностью.

Я сидел, ожидая, когда старик выговорится. Что знает о ребятах такой старик, как он? Да ему по меньшей мере сорок пять, и он уже одной ногой в могиле. Впрочем, он просто замечательный ирландец. И как директор самый лучший из тех, кого мы видели в этой помойке. Совсем не такой, как тот последний старый ублюдок, который вечно давал волю рукам. Директор продолжал:

— Конечно, в чем-то виновата твоя среда обитания. Ты понимаешь, что я подразумеваю под этим словом?

На секунду я забылся.

— Знаю ли я, что такое среда обитания? — Я презрительно фыркнул. Он рассмеялся:

— Я забыл, ты тот, кого называют Башкой. Ты знаешь все.

Растерявшись, я изменил поведение и пробормотал:

— Среда обитания? Вы имеете в виду Ист-Сайд?[1]

— И да и нет. Но в основном нет. Многие, очень многие преуспевающие и хорошие люди были рождены и воспитаны в этом районе. — Он остановился, и какое-то время пристально меня разглядывал. — Эта последняя заварушка, в которую попали ты и твои друзья. Что послужило настоящим поводом? Почему вы это сделали?

Я пожал плечами.

— Ты знаешь, о чем я говорю?

Я помотал головой. Я врал. Мое лицо горело. Откуда он узнал об этом?

— Ты знаешь, о чем я говорю. — Голос директора зазвучал жестко. — Послушай, молодой человек, давай будем честны друг с другом. — Он опять начал шагать по комнате. Я чувствовал себя, как арестант на перекрестном допросе. — Я говорю о кондитерской Шварца, в которую ты и твои друзья вломились несколько дней назад.

Мне захотелось провалиться сквозь пол. Значит, он знал. Значит… Ну и черт с ним.

— Разве ты не понимаешь, что если бы не твой раввин, не священник твоих дружков-католиков и не моя небольшая помощь в разговоре с властями, то вы, ребята, были бы отправлены в исправительное заведение?

Я пожал плечами. Это он, дурак, так считал. Он не знал, кто действительно замял дело. Я не мог сообразить, должен ли объяснить ему, что это сделал дядя Большого Макса, хозяин похоронного бюро. Он пошел к гангстеру Монаху, а Монах пошел к районному лидеру Демократической партии, и этот самый парень и дал указания судье еще до того, как раввин, священник или О'Брайен успели с ним встретиться. Тупые дурни, вот они кто. Монах и районный лидер — вот парни, за которых надо держаться. Они начальники всему — полиции, судьям, всему.

— Я обращаюсь к тебе, молодой человек. Почему ты не отвечаешь?

Я пожал плечами. Я не мог заставить себя взглянуть ему в лицо. Он продолжал расхаживать взад и вперед.

— Я спрашиваю, для чего вы это сделали? Из озорства? Из-за денег? Скажи-ка, мальчик, ты получаешь деньги на карманные расходы от своих родителей?

— Иногда, когда у отца бывает работа, — пробормотал я.

— Сейчас он работает?

Я отрицательно покачал головой.

— Сколько раз я тебе говорил, что невежливо мотать головой или пожимать плечами. Отвечай словами, а не телодвижениями. У тебя это становится дурной привычкой.

Я снова пожал плечами. Директор в отчаянии всплеснул руками.

— Ну ладно… Есть еще один вопрос, который я хотел бы прояснить… — Он на мгновение замешкался. — На протяжении всего семестра мне было интересно… Только имей в виду, я вовсе не собираюсь совать нос в твои личные дела, мне просто интересно узнать, чтобы я мог в дальнейшем ориентироваться… Почему это ты и твои приятели не пользуются бесплатными горячими завтраками, которые предоставляет школа? Вместо этого, как я заметил, вы, ребята, каждый день во время еды играете во дворе в баскетбол. Ты такой худой, и думаю, что где-то в полдень ты смог бы справиться с порцией горячего супа. — Он говорил доброжелательно и нерешительно. — Скажи, это из-за того, что этот суп вовсе не то, что вы называете кошером?[2]

Я покачал головой:

— Нет, кошер для меня ничего не значит.

— Тогда почему? Мне действительно интересно узнать. — Я не ответил и пожал плечами.

— Город берет на себя пусть небольшие, но расходы и заботы, чтобы предоставлять эти бесплатные завтраки, — продолжил директор. — И очень многие из вас, детей, могли бы воспользоваться щедростью города, но не делают этого.

— Щедростью, — презрительно фыркнул я.

— Да, щедростью, — повторил он. — Что плохого в этих завтраках?

— Суп, — насмешливо сказал я.

— Суп?

— Да, благотворительный суп, — проворчал я.

— Хм-м-м…Да, к сожалению, на самом деле именно суп с хлебом — это основное блюдо, поставляемое, чтобы разнообразить домашнюю диету недокормленных детей в наших перенаселенных районах.

— «Суповая» школа, — с презрением произнес я. Директор грустно улыбнулся:

— Да-да, я это уже слышал. «Суповые» школы. Ладно, давай на минуту забудем о супе, хорошо?

Я кивнул.

— Хорошо, хорошо. На чем мы остановились? — спросил он с улыбкой. — Ах да, твой отец, к несчастью, безработный?

Я опять кивнул. Он печально покачал головой и сочувственно поцокал языком. Я опять начал чувствовать себя неуютно. Он глубоко вздохнул:

— Значит, поэтому ты и подал заявление, чтобы тебе выдали документы для устройства на работу? И поэтому ты не собираешься кончать школу? Ты хочешь зарабатывать деньги, чтобы помогать семье?

— Да.

— Это довольно похвально, но все-таки, не мог бы ты продолжить обучение?

Я пожал плечами.

— Так да или нет?

Я пожал плечами еще раз.

— Послушай, я хочу тебе помочь. Я смогу тебе помочь, если ты изменишь свое поведение. Не держись за своих дурных приятелей, продолжай ходить в школу Только при помощи учения…

Я перебил его:

— Я не могу окончить школу. Мне надо работать. У моего отца нет работы.

— Как долго твой отец без работы?

— Как долго? Около трех месяцев.

— Хм-м-м… — О'Брайен потер подбородок. — Ладно, у меня есть одна идея, и я реализую ее в твоем случае. Ты очень одаренный и в общем-то не испорченный, ты еще можешь стать добропорядочным и преуспевающим гражданином. Я сделаю так, чтобы агентство по социальной защите занялось твоим делом и помогло твоей семье. Так что ты сможешь продолжить учебу. Только держись подальше от своих друзей. — Он самоуверенно улыбнулся, считая, что решил проблему. Его голос повеселел: — Ну? Ведь совсем неплохо? Они помогут тебе помочь самому себе. Ты продолжишь обучение и при хорошем поведении сможешь преуспеть. Ты ведь хочешь добиться успеха в этой жизни, верно? Чтобы получить свою долю от богатств мира, ты должен специализироваться. Мне кажется, что у тебя замечательные способности к математике. Почему бы не продолжить и не попытаться стать счетоводом, а может быть, и бухгалтером? Не следует брести по жизни без определенной цели. Специализированные знания — это острый нож, который поможет тебе пробиться сквозь жизненные затруднения к своей цели. К успеху. Ты понял, что я хочу сказать?

Да, я понял, что он хотел сказать, но сыграл в дурачка.

— Да, я достану себе большой нож.

Директор впервые вышел из себя.

— Черт подери твою тупость! — взорвался он. — Я думал, ты понимаешь, о чем я говорю.

Я пожал плечами. Все это стало действовать мне на нервы.

— Ну? — обеспокоенно спросил он.

— Что? — я сделал вид, что не понимаю.

Он пристально посмотрел на меня. Я опустил глаза. Тогда до него дошло, что я понял, о чем он говорил. Да, я понял, о чем он говорил. Он хотел, чтобы я не бросал школу, откололся от Макса и остался без миллиона долларов, которые мы собирались сделать на налетах и всем остальном. Я буду получать помощь от агентства по социальной защите? Ха! Все станут смотреть на нас сверху вниз. Благотворительность. Фу! Какой толк в образовании? Я знаю достаточно для того, чем собираюсь заняться. Умею писать. Знаю арифметику. Могу читать. Я умный. Я умею использовать свою башку. Да, именно поэтому меня и прозвали Башкой. Потому что я умный. Да, и я достану себе настоящий острый нож. Он будет моим ножом специализированных знаний.

О'Брайен остановился напротив меня с суровым выражением лица.

— Я сделаю так, чтобы агентство помогло твоей семье, а ты не бросай школу, — сказал он. Его тон был категоричным. Я поднялся со стула. Я чувствовал себя героем, вроде крутого Натана.

— Я не желаю вашей благотворительности и не нуждаюсь в ней. Я ухожу из школы.

Он был славным парнем. Мне даже стало его жаль. Он выглядел таким расстроенным из-за всех нас, малолеток.

— Хорошо-хорошо, мы кончили, сынок. — Он похлопал меня по спине. Я подошел к двери и обернулся.

— Так мне отдадут документы для устройства на работу?

Он не ответил, а лишь посмотрел на меня и безнадежно вздохнул. Я не отставал:

— Мне они нужны, мистер О'Брайен.

Он печально кивнул:

— Ты их получишь.

Друзья ждали меня возле выхода.

— Чего хотел старый болтун? — спросил Макс.

— Ничего особенного. Он в основном разговаривал сам с собой. Он хотел, чтобы я остался в школе.

Косой вытащил губную гармошку. Мы пошли вниз по улице, напевая «Прощай, моя крошка с Кони-Айленд».

У Макса был замечательный баритон. Простаку достался посредственный бас. Доминик пел высоким фальцетом: у него ломался голос. А я пел голосом, который считал тенором. В любом случае мы очень гордились нашим уличным квартетом. Мы дружно маршировали под музыку вдоль по улице. Вдруг мы резко затормозили и вытаращили глаза: перед нами стоял величайший в мире человек. В наших глазах он был более великим, чем Джордж Вашингтон в глазах большинства школьников. И он смотрел прямо на нас.

— Привет, ребята.

Мы замерли в благоговении. Макс всегда был самым решительным.

— Привет, Монах, — ответил он. Это был Монах, самый крутой человек во всем Ист-Сайде, а значит, когда это касалось нас, то и во всем мире.

— Ребята, я хочу, чтобы вы оказали мне одну услугу, — сказал Монах.

— Все что угодно, Монах, — ответил Макс.

— Отлично, тогда пошли. — Монах жестом указал дорогу.

Мы последовали бы за ним даже в ад, если бы он попросил нас об этом. Он завел нас в салун на Ладлоу-стрит. Внутри коротали время за пивом десять здоровенных громил с приплюснутыми носами и помятыми лицами.

Монах со смехом обратился к ним:

— Ну, как вам моя новая банда?

Громилы глядели на нас и улыбались.

— Отлично, Монах. Очень крутая банда. Как насчет пива, детки? — спросил один из них. До этого мы ни разу не пробовали пива. Вкус оказался ужасным. Но мы осушили свои кружки. У нас немного кружилось в головах, и мы почувствовали себя важными персонами. Монах Истман объяснил, для чего мы ему понадобились.

Каждому из нас дали по две бейсбольные биты и сказали, чтобы мы ждали Монаха и его ребят в парке на Джексон-стрит. Шайка ирландских хулиганов взяла в привычку устраивать налеты на парк и досаждать старым евреям, которые там собирались. На сей раз ирландцев должен был ждать сюрприз. По такому случаю Монах собрал самых крутых ребят со всей округи. Это была шайка всех звезд, такая же сборная, как бейсбольная команда всех звезд, которую собирают из лучших игроков обеих лиг.

Кроме Монаха здесь были Кидала Кид, Буксир, Кочан Аби, Большой Луи, Псих Изя — все парни с громкими именами. Если Монах и его команда пойдут с битами по улице к парку, то это наверняка станет известно полиции и ирландской шайке. Нас пригласили именно по этой причине. Монах и его ребята входили в парк по одному, делая вид, что не знают друг друга. Они подсаживались на скамейки к своим престарелым единоверцам, доставали из карманов еврейские газеты и в буквальном смысле слова уходили в них с головой, чтобы их никто не узнал. Мы с битами наготове расположились неподалеку. Ждать пришлось недолго. Мы увидели ирландцев, входящих в парк со стороны реки. Около пятнадцати человек крутой портовой шпаны. Кроткие набожные евреи сразу же устремились вон из парка. Кочан Аби находился ближе всех к приближающейся толпе. Кроме всего прочего он славился размерами своей огромной головы, которая отнюдь не была такой же мягкой, как кочан капусты. Скорее она была твердой, как валун. Самый здоровый ирландец подошел к Аби и проворчал:

— Проваливай, пока цел, жидовская морда. Пшел из парка, чертов шут.

Аби медленно поднялся со скамейки с таким видом, будто готов был задать деру. Затем, низко опустив голову, он, словно бык, бросился в атаку. Не дожидаясь сигнала от Монаха, мы подбежали со своими битами. Монах и его ребята повскакивали со скамеек. Каждый схватил у нас по бите, и бойня началась. Мы наблюдали, стоя с камнями в руках. Если бы голова какого-нибудь ирландца привлекла наше внимание, то мы впятером наверняка вырубили бы его.

Нам было чертовски весело. Именно там мы впервые увидели Пипи, Веселого Гонифа и Глазастика.

Макс первым заметил что-то необычное. Трое пацанов примерно нашего возраста мелькали в тех местах, где драка разгоралась наиболее жарко. Макс пихнул меня:

— Смотри, двое еврейских пацанов и один ирландский. Они действуют заодно. Наверняка у них что-то на уме.

В один момент пацаны оказывались в самом центре группы дерущихся, затем разбегались в разные стороны и в следующий момент мчались к следующей группе.

— Они не дерутся, — заметил я. — Что они там делают?

Макс пожал плечами.

Наконец со звоном прикатил арестантский фургон, и полицейские в жестких высоких шлемах замахали своими дубинками. Все, кто мог, бросились наутек.

Мы с Максом подхватили по бите, Макс крикнул остальным, чтобы не отставали, и мы стали преследовать двух малолетних евреев и ирландца. Наконец мы догнали их на берегу реки. Ирландец совсем запыхался, но улыбнулся нам и произнес с сильным акцентом:

— Может быть, хватит драться? Давайте будем друзьями. — Он протянул руку и представился: — Мои друзья называют меня Пипи, а это мои кореша — Веселый и Глазастик.

Веселый тоже протянул руку, улыбнулся и сказал с отчетливым еврейским акцентом:

— Рад встрече с вами, мальчишечки.

Макс поднял биту и проговорил:

— В помойку весь этот мусор о дружбе. Башка, проверь их карманы.

Я передал Простаку свою биту. Он держал ее наготове, пока мы с Домиником обшаривали карманы пацанов. Содержимое их просто поразило нас. На троих у них оказалось три бумажника и две пары часов с золотыми брелоками. Мы достали деньги из бумажников, около двадцати шести долларов. Макс вручил Пипи, Веселому и Глазастику по два доллара. Немного подумав, он сунул каждому из них еще по доллару.

Веселый Гониф был рослым парнишкой, Пипи — низеньким и тщедушным, а Глазастик — коренастым, с огромными навсегда удивленными глазами. Они настолько отличались друг от друга, что их союз показался мне очень странным. Однако, узнав их поближе, я понял, что в душе они очень похожи. Они все были «свежими» иммигрантами. Иммигрантами из разных стран, но с одинаковым озорным юмором и инстинктивной тягой к воровству. Тогда мы встали кружком и начали слушать, как Пипи хвастает о своих подвигах. Это оказалось ошибкой. К нам быстро подбежал Вайти, местный полицейский. Для начала он вытянул Гонифа дубинкой по спине.

— Вы те ребята, которых описали парни в кутузке. Быстро давайте их бумажники и часы. — Он прошелся по нашим карманам и изъял все, чем мы только что завладели. — А теперь проваливайте, пока я вас не отвел в участок.

Мы грустно побрели прочь.

— Этот чертов Вайти, — горько подосадовал Макс. — Он жулик. Могу поспорить, что он ничего не отдаст обратно. Все оставит себе.

— А ты как думал? — ехидно ответил я. — Ты что, разве не знаешь, что все жулики? Что все правонарушители?

— Да, ты прав, — согласился Макс.

— Конечно, Башка прав, — произнес Простак. — Все воры.

Мы вышли, из парка.

— Надеюсь, еще увидимся, ребята. — Пипи широко улыбнулся нам и вместе с Веселым и Глазастиком двинулся, прочь, в сторону Брум-стрит.

— Да, приходите, — бросил им вслед я. — Мы бываем рядом с кондитерской Джелли на Деланси-стрит.

— Конечно, придем, — откликнулся веселый Гониф. Мы шли вдоль по улице. Мы уже забыли неприятную встречу с Вайти.

Приближался вечер пятницы. Солнце, улицы, все на свете воспринимается совсем по-другому, по пятницам, ближе к вечеру. Мы были счастливы и беззаботны. В нашем распоряжении была целая вечность: целых два дня праздника, два волшебных дня без школьных занятий. Я был голоден, и сегодня вечером меня ждала самая великая еда недели, еда. Субботы — единственная плотная еда за каждые семь дней. Вечером не будет черствого хлеба, натертого чесноком и, если его не запивать чаем, застревающего в горле. Мама сейчас печет. И будет горячая плетенка, и заливная рыба, и свежий соус из хрена. Мой рот наполнился слюной. Боже, как я был голоден! И похоже, что не один я. Косой перестал играть на гармошке и сказал:

— Как насчет того, чтобы пойти в пирожковую Юни Шиммеля и взять парочку?

— У кого есть деньги? — поинтересовался Простак. — У тебя есть деньги?

— У меня есть цент, который не отобрал Вайти, — ответил Косой.

— У кого-нибудь еще есть деньги? — Макс протянул руку за монетой Косого.

Доминик достал из потайного кармана два цента. У остальных не оказалось ни гроша.

— Мы купим пирожок за два цента и пакет жареных орешков на оставшийся.

Купив горячий пирожок и орешки, мы остановились на углу, и каждый получил по кусочку и по нескольку орешков. Вкус был изумительный, но от этого нам стало еще голоднее. Мы двинули по Орчард-стрит, где уличные торговцы с ручными тележками собирали свои товары, чтобы пораньше вернуться домой к субботней еде. Они настороженно смотрели на нас. Им уже было известно, кто мы такие. Совершив несколько хитроумных маневров, Макс и Простак умудрились схватить по апельсину. Торговец посылал проклятия нам вдогонку:

— Бандиты! Будьте вы прокляты!

Разделив апельсины, мы не спеша побрели по Деланси-стрит, по улице, на которой я жил.

— Смотрите, вон стоит Пегги, — заикаясь от волнения, проговорил Косой.

На моем крыльце, томно привалившись к двери, стояла белокурая дочка дворника, нимфоманка Пегги.

— Привет, мальчики! — окликнула она нас. — Башка, угости меня долькой своего апельсина.

— Я угощу тебя долькой своего, если ты угостишь меня кусочком своей… — Простак не договорил и с надеждой посмотрел на Пегги.

— Свежий мальчик. — Она хихикнула, довольная своей шуткой, и прощально помахала рукой. — Потом, не сейчас, проваливай. И не за апельсин. Если хочешь чего-нибудь хорошенького, то принеси мне заварное пирожное.

Проходя мимо, я крепко тиснул ее.

— Ой, Башка, не здесь, пойдем на лестницу, — прошептала она.

Я был молод, однако ответил:

— Нет уж, не сейчас. Я жрать хочу.

— Приходи после ужина к кондитерской, Башка! — прокричал мне вслед Макс.

— Конечно! — ответил я.

Я бегом преодолел пять пролетов скрипящих ступенек и влетел в нашу темную квартиру. Вся она была наполнена великолепными запахами с кухни.

— Ужин готов, мама? — прокричал я, швыряя учебники в угол.

— Это ты, мой мальчик, мой милый?

— Да, мам. Я спросил, готов ли ужин.

— Ты разве спрашивал?

— Да, мам. Я спросил, готов ли ужин.

— Да, да, готов, но надо подождать, когда папа с твоим братом вернутся из синагоги и я зажгу субботние свечи.

— Я есть хочу, мам. Почему я должен ждать субботних свечей и папы?

— Потому что, если бы ты был таким же, как твои папа и брат, ты бы не попадал все время в неприятности и, может быть, не был бы все время таким голодным, и, возможно, иногда думал бы о синагоге. — Мама глубоко вздохнула.

— Я думаю о еде и о том, как заработаю денег. Огромное количество денег, мам. Миллион долларов.

— Миллион долларов? Ты такой глупенький, сыночек. Поверь мне, миллион долларов — это для миллионеров. Для бедных людей — синагога. А теперь, пожалуйста, не отвлекай меня. Мне надо закончить стирку, чтобы мы все смогли перед субботой выкупаться в лохани. И не забудь мне напомнить, чтобы я ополоснула тебе голову керосином.

— Мам, папа занял денег, чтобы заплатить за квартиру?

С кухни донесся глубокий вздох.

— Нет, сынок.

Я нашел «Робина Гуда», которого одолжил мне Макс, и начал его перечитывать. Я был страстным книгочеем и читал все, что попадало в мои руки.

Я слышал, как мама энергично трет белье в лохани. Постепенно комнату наполнили сумерки, читать стало трудно. Я зажег спичку и, взобравшись на стул, попытался открыть газ, но он не шел из рожка.

— Мама, у нас нет газа! — крикнул я.

Она тяжело вздохнула:

— Я его весь использовала на готовку и горячую воду для купания.

— Тогда дай мне двадцатипятицентовик для счетчика.

— Не могу, сынок.

— Почему, мам?

— Сегодня вечером у нас будут свечи.

— Но я не могу читать при свечах.

— Мне жаль, сынок, но я не могу дать тебе четвертак. Я опущу его в счетчик завтра вечером. Тогда его, может быть, хватит на всю неделю.

Я хлопнул дверью и направился в расположенный на лестничной площадке туалет, которым пользовались все шесть семей, проживающих на нашем этаже. Целая минута у меня ушла на то, чтобы привыкнуть к запаху.

В потайной нише за бачком унитаза у меня хранилась коробка с сигаретными окурками, которые я собирал на улице. Чтобы хоть как-то побороть чувство голода, я выкурил три окурка. Гвоздь, на котором обычно висела оберточная бумага из-под апельсинов, снова был пуст, и я отметил про себя, что надо не забыть набрать ее на Атторни-стрит, где ее выбрасывают уличные торговцы фруктами, распаковывающие свой товар. В качестве запасного варианта можно будет стащить телефонную книгу из кондитерской Джелли.

Услышав звук приближающихся шагов, я с надеждой посмотрел на дверь. Дверь открылась, и на пороге появилась Фанни, которая жила на одной с нами площадке. Она была моей ровесницей.

— Ах, это ты! — В ее возгласе слышались испуг и радость. — Почему ты не закрываешь дверь, как положено?

Я шутовски поклонился:

— Проходите, проходите, сказал паук мухе.

Она стояла в дверях и улыбалась.

— С какой это стати, неопытный младенец? Чтобы ты мог потрогать меня своими неопытными руками?

Она хихикнула и, положив ладони на широкие бедра, качнула ими назад и вперед. Узкое короткое платье не скрывало высокую круглую грудь и пухлые очертания невысокой фигуры. Это необычайно меня взволновало. Я просунул руки в вырез ее платья и начал ласкать теплую, гладкую грудь. Фанни покачивалась, закрыв глаза и часто дыша.

— Тебе это нравится, Фанни? — прошептал я.

Она открыла глаза и улыбнулась.

— Тити для младенцев, чтобы они кормились молоком, а не для мальчиков, чтобы они забавлялись.

— Зайди, — взволнованно прошептал я. — Мы закроем дверь и замечательно поиграем. — Я взял ее за руку.

Фанни подалась назад.

— Вначале сходи в кондитерскую и купи мне заварное пирожное.

— Где ты этому научилась? У Пегги? — проворчал я. Она хихикнула.

— Ладно, ты купишь мне одно? Если купишь два, то я разрешу тебе поиграть с моими ногами.

— Да, да, — пропыхтел я. — Я куплю тебе целую коробку заварных пирожных.

Она засмеялась над нотками безумия, прозвучавшими в моем голосе. Я обхватил ее за мягкие, пухлые ягодицы и, потянув на себя, попытался закрыть дверь.

Утробный рев, похожий на мычание коровы, зовущей своего теленка, резонируя, долетел с дальнего конца лестничной площадки:

— Фанни, Фанни, поторопись с туалетом!

— Это мама, — прошептала Фанни. — Мы идем ужинать к моей тете Рифке. Тебе лучше отпустить меня. Я разрешу поиграть со мной в другой раз.

Мне не хотелось ее отпускать. Я был слишком возбужден.

— Пожалуйста, отпусти меня, мне надо пи-пи, — сказала она. — А то я сделаю это прямо здесь.

Я выпустил ее. Она подняла платье, спустила штанишки и уселась на унитаз. Почувствовав отвращение, я вышел. Нет, она ужасно вульгарна.

Я спустился вниз, надеясь встретить Пегги, зашел в подвал, заглянул в туалеты на всех этажах и посмотрел на крыше. Ее нигде не было. Расстроенный, я стоял на крыльце и отпускал оскорбительные замечания в адрес проходящих мимо девчонок. Появился Большой Макс, спешащий куда-то, и махнул мне рукой:

— Пошли, Башка.

Я сбежал по ступенькам и зашагал рядом с ним.

— В чем дело, Макс?

— Идем, надо поехать с моим дядей.

— Он получил заказ на катафалк для жмурика? — обрадованно спросил я.

— Да, в Гарлеме. На Медисон-авеню. Ему надо помочь. Это незапланированная работа.

Запыхавшиеся, мы добрались до похоронного бюро как раз вовремя, чтобы помочь дяде Макса, гробовщику, занести в катафалк длинную плетеную корзину, после чего гордо уселись на широком переднем сиденье. Когда мы проезжали вдоль парка на Пятой авеню, дядя Макса ткнул пальцем в сторону шикарных домов и насмешливо произнес:

— Все равно очень похоже на Ист-Сайд. Готов поспорить, что в этих домах едва хватает денег на еду.

Замечание напомнило мне о моем хроническом голоде.

— Может быть, нам удастся раскрутить твоего дядю на несколько бутербродов с сосисками или еще что-нибудь? — прошептал я Максу.

Макс кивнул, подмигнул и, пихнув меня, громко сказал:

— Когда-нибудь мы будем в состоянии купить целую кучу бутербродов с сосисками.

— Когда бы это ни случилось, боюсь, мне все равно будет трудно дождаться, — ответил я.

— Ребята, хотите сосисок? — Дядя Макса улыбнулся. — Отлично, я умею понимать намеки. Перекусим, когда заберем жмурика.

На обратной дороге дядя Макса остановил катафалк у закусочной и купил нам по два бутерброда, которые были съедены тут же, у катафалка. Когда мы забрались внутрь, дядя в шутку предложил нам сигары и очень удивился, когда мы не отказались и закурили.

— Вы ребята что надо! — довольно хохотнул он. Мы помогли ему занести тело в похоронное бюро. — Спасибо, мальчики, — сказал он, затем снова хохотнул и поправился: — Спасибо, мужики, — и сунул нам по двадцатипятицентовой монете.

— Рады были помочь тебе, дядя, — ответил Макс. — Если еще раз понадобимся, дай мне знать.

Дядя ласково посмотрел на Макса.

— Ты становишься большим парнем. — И он ласково похлопал племянника по спине.

— Спасибо за поездку и все остальное, — сказал я.

— Не стоит. Всего хорошего, мужики, — ответил он и улыбнулся нам на прощание.

Мы вошли в кондитерскую Джелли, попыхивая сигарами и ощущая себя хозяевами мира. Простак, Доминик и Косой уже ждали нас.

— Эй, крупняки, где это вас носило? — поприветствовал нас Простак.

Макс швырнул свой четвертак на прилавок и произнес:

— Всем по солодовому коктейлю и заварному пирожному.

За прилавком в грязном фартуке на большом животе стоял сын Джелли, Толстый Мои. Он подхватил четвертак и начал внимательно его изучать.

— Что ты там рассматриваешь, толстяк? — сердито проворчал Простак.

— Ничего, Простак, ничего, — пробормотал Мои извиняющимся тоном.

— Вот и займись тогда коктейлями.

Мы сидели на круглых табуретах около прилавка и, шумно высасывая крем из пирожных, следили за крутящимся вихрем в электрической машине, приготовляющей коктейль. Такие машины были последней новинкой в Ист-Сайде.

В кондитерскую ввалились наши новые приятели с Брум-стрит: Веселый Гониф, Глазастик и Пипи. Мы обменялись приветствиями.

— Как вы отнесетесь к тому, чтобы послушать новую поэму? — спросил Веселый.

— Поэму? — с сомнением произнес Макс. — О чем? Ты что, поэт что ли?

— Веселый всегда рассказывает поэмы и загадки, — сообщил Пипи. — Он сам их сочиняет.

— Да, обычно грязные, — добавил Глазастик. — Но все равно хорошие.

— Да, только грязные и бывают хорошими, — согласился я.

— Ну ладно, давай послушаем одну, — сказал Макс, которому, по-видимому, надоел этот разговор.

Мы развернулись на табуретах лицом к Веселому. Тот встал в позу и с улыбкой на чумазом лице продекламировал:

Он замолчал и посмотрел на нас, ожидая одобрения.

— Это все? — спросил Макс.

— Да. Ну как, понравилось? — с надеждой спросил Веселый.

— Дурно пахнет, — ответил Макс.

Веселый явно растерялся.

— Веселый, попробуй задать им загадку, — предложил Пипи.

Веселый обрадовался и с улыбкой спросил:

— Почему наша река похожа на ноги девушки?

Никто из нас не знал ответа.

— Потому что чем выше вы поднимаетесь, тем прекрасней становится.

Он с улыбкой уставился на нас, стараясь заметить какие-нибудь признаки одобрения на наших равнодушных лицах. Мы дали каждому из них отпить по глотку коктейля из наших стаканов. Пипи углядел на прилавке коробку заварных пирожных, и вся его компания устремилась к ней.

— Эй вы, парни, тормозите! — завопил Толстый Мои. — У вас есть деньги?

Пипи достал долларовую бумажку. Веселый Гониф взял ее у него и, помахав ею в воздухе, спросил у нас:

— Ребята, хотите пирожных?

Мы взяли по два.

— Ребята, где вы достали деньги? — спросил Макс.

Веселый с гордостью обхватил Пипи за плечи:

— Пипи обчистил пьяного на Бовери.

— Ага, он оказался слабаком, — скромно произнес маленький Пипи. — А еще я забрал у него вот это. — И он вытащил большой нож.

Я вспомнил О'Брайена с его «ножом специализированных знаний». Это было чем-то вроде знамения. Нож предназначался мне, и я должен был получить его. «Он наделит меня магической силой», — подумал я и спросил:

— Можно посмотреть, Пип?

Он отдал нож мне. Это был кнопочный нож германского производства с пружинным механизмом. Послышался завораживающий щелчок — и большое блестящее лезвие выскочило наружу. Нет никаких сомнений — он должен остаться у меня. Я открывал и закрывал его перед носом у Пипи, и тот испуганно попятился. Внимательно наблюдавший за мной Макс спросил:

— Он тебе нравится, Башка? Хочешь оставить его у себя?

— Да, он великолепен, — ответил я. — Тогда оставь, он твой, правда, Пип?

Макс слащаво улыбнулся Пипи, затем умильно посмотрел на Веселого и Глазастика. Те уловили, что улыбка Макса и мое поведение ничего хорошего не предвещают. Простак наклонился и, приблизив лицо к лицу Пипи, пробурчал:

— Ты ведь делаешь Башке подарок, правда, Пипи?

Доминик и Косой зашли к ним со спины и встали наготове. Я не отводил взгляда от Пипи и продолжал открывать и закрывать нож возле его горла. На короткое время в кондитерской установилась напряженная тишина. Напряжение разрядил Веселый. Рассмеявшись, он сказал:

— Да, конечно, ты можешь взять его, Башка. Он все равно слишком большой и опасный для такого маленького мальчика, как Пипи.

Я подошел к полкам с книгами в бумажных переплетах, разглядывая и любовно гладя лезвие. Оно было заточено с обеих сторон и имело прочный и острый как игла конец. Длина самого лезвия была по меньшей мере сантиметров пятнадцать. Стоило надавить на кнопку, и оно уходило в рукоятку примерно такой же длины. Это было грозное оружие, которое как раз уместилось в кармане моих брюк.

Непроизвольно я стал разглядывать ряды соблазнительных книжек в бумажных переплетах. Это был завораживающий мир Ника Картерса, Даймонда Дика, самых разнообразных вестернов. Я принялся листать книжку Горацио Алджера «В богачи из оборванцев», размышляя, что лучше: купить книжку или опустить полученный от дяди Макса четвертак дома в газовый счетчик. Я подумал, что если куплю книгу, то останусь без света и не смогу сегодня ночью читать, лежа в кровати. Ко мне подошел Толстый Мои.

— Эй, Башка, засунь ее себе в карман, пока не появился мой старик. Только не перегибай ее слишком сильно и принеси назад завтра утром. Ладно? — прошептал он.

Чувствуя себя абсолютно счастливым, я запихал «В богачи из оборванцев» в карман и благодарно сказал:

— Я буду очень аккуратен, Мои, спасибо. Завтра утром я принесу ее обратно.

Мне вдруг стало так хорошо, что жизнь показалась совершенством. У меня были четвертак для газового счетчика, новый нож и книжка для ночного чтения.

— Ну ладно, ребята, — произнес Макс, снимая пиджак и галстук. — Пора двигать. Вы, парни, составите нам компанию? — он посмотрел на Веселого, Пипи и Глазастика.

— А что вы собираетесь делать? — спросил Веселый.

— Небольшую пробежку на длинную дистанцию, — ответил Макс.

— Нет, это не для нас, — сказал Веселый. — Зайдем к вам как-нибудь еще. — И они удалились.

Мы вслед за Максом сложили одежду на стул и потрусили по направлению к центру. Началась наша ежедневная вечерняя пробежка. Макс бежал впереди, задавая темп. Когда дело касалось тренировок, он вел себя как спартанец.

— Когда мы вырастем, это нам очень пригодится. У нас будут мускулы и дыхалка, и мы будем железными парнями.

Мы трусили плотной группой, следя за мелькающими впереди длинными ногами Макса. Через десять кварталов пухлый Доминик, задыхаясь и хватая ртом воздух, выдавил из себя:

— С меня хватит, Макс, у меня внутри все разрывается.

Макс обернулся. Он дышал без всякого напряжения.

— Домми, твоя проблема в том, что ты ешь слишком много спагетти. Когда-нибудь ты пожалеешь об этом.

Доминик отстал. Мы продолжали бежать в сторону центра, меняя темп: один квартал пробегали изо всех сил и спокойно трусили по следующему. Добежав до финансового района в центре города, мы остановились и сели отдохнуть на поребрике. Перед нами высилось огромное здание, окна которого закрывали густые железные решетки, а вход защищала тяжелая железная дверь.

— Похоже на тюрьму, — произнес Простак.

— Здесь, в центре, нет тюрьмы, — сказал я.

— Откуда ты знаешь? — возразил Простак.

Макс рассмеялся:

— Не спорь с Башкой. Он знает все. Спроси его, он подтвердит.

— Да, я секучий, я всегда знаю ответ, — улыбнулся я.

— Он имеет в виду, что он нюхучий и всегда знает, где туалет, правда, Башка?

Мы все посмеялись за мой счет.

— Эй, мистер! — окликнул Макс прохожего. Человек остановился:

— Да?

— Это что там за здание? Тюрьма?

Человек улыбнулся:

— Тюрьма? Нет, это место, где хранятся все деньги

— И много денег? — заинтересовался Простак.

— О да, — довольным голосом сказал человек. — Много миллионов. Это Федеральный резерв. — И он, улыбаясь, пошел дальше.

Макс подошел поближе и попробовал заглянуть внутрь. Вернувшись, он сказал:

— Когда-нибудь мы грабанем это заведение. Что скажешь, Башка?

— Я не против, но, судя по виду, это очень непростая работа. Да, очень скверно выглядит. Как ты собираешься его грабануть?

— Не беспокойся, что-нибудь придумаю.

Я взглянул на Макса. Он, не отрываясь, смотрел на здание. На память мне пришла виденная где-то карикатура: мышь, бросающая вызов слону.

— Из-за миллиона долларов когда-нибудь распотрошу эту лавочку, — пробормотал Макс.

Всю обратную дорогу до кондитерской мы тоже одолели бегом. Доминик стоял возле входа, болтая с сестрой Толстого Мои, хорошенькой брюнеткой, недотрогой Долорес. Мы все втайне были от нее без ума. Через ее левое плечо были перекинуты балетные тапочки. Увидев нас, она холодно улыбнулась и поздоровалась только с Косым.

— Здравствуй, Хай, — сказала она. — Ты не мог бы сегодня вечером поиграть для меня, пока я буду заниматься?

— Конечно, Долорес, с удовольствием. — Радость переполняла Косого. — Когда угодно, когда угодно, для тебя — когда угодно, — восторженно зачастил он.

Они направились в заднюю комнату кондитерской. Мы прошли вслед за ними и стали наблюдать, как Долорес надела тапочки и начала выполнять упражнения под музыку, которую наигрывал Косой. Ее танец захватил меня. Я как очарованный следил за каждым ее па и пируэтом, за легкими грациозными поворотами. Она остановилась, чтобы отдышаться, и села поболтать с Косым.

— Эй, Долорес! — окликнул ее Макс. — Эге-гей — это для лошадей. Ты с кем разговариваешь? Думаешь, что с Пегги? Я не привыкла, чтобы ко мне так обращались.

Она повернулась к Максу спиной и продолжила беседу с Косым. Приятная дрожь пронзила мое тело. Я впервые испытал сладкий до боли приступ восхищения и безумной влюбленности в Долорес. Это было чистое, возвышенное чувство, совершенно не похожее на те ощущения, которые я испытывал по отношению к Пегги и другим соседским девчонкам. Глядя на изящную и независимую позу, с которой она сидела на стуле, я подумал, что она походит на танцующего ангела, на что-то совершенно неземное. Да, так оно и было. Я любил Долорес Улыбаясь, я подошел к ней.

— Что это был за танец? Как он называется?

Она надменно взглянула на меня через плечо.

— А я думала, что ты знаешь все. Это интерпретирующий танец, раскрывающий смысл музыки. Ты вовсе не такой умный, каким себя воображаешь.

Я стоял с горящим лицом, не в силах найти нужный ответ.

— Долорес занимается, чтобы стать профессиональной танцовщицей, — произнес Косой. — Когда-нибудь она станет звездой Бродвея. — Он постучал по гармонике, лежащей у него на ладони, и в быстром темпе заиграл «Да, сэр, это моя крошка». Долорес вновь поплыла по комнате в ритме музыки. Почему-то ее внимание к Косому ни капли меня не беспокоило. Я ревновал ее к Максу. Пока она танцевала, Макс с озорным видом забросил за скамейку ее туфли.

Окончив танец, она остановилась и с улыбкой сказала Косому:

— Большое спасибо, Хай. Ты прекрасно играешь.

Косой покраснел и пробормотал что-то невнятное. Когда Долорес с сердитым видом начала искать туфли, я залез за скамейку и достал их оттуда. Она бросила на меня разъяренный взгляд и, не произнеся ни слова, стала переобуваться. Я готов был убить Макса. Надменно подняв голову и сердито сверкая зелеными глазами, девушка удалилась. Подавленный, я молча вышел из кондитерской и остановился в дверях. Я чувствовал себя так, будто мир рушился на моих глазах. Долорес очень много значила для меня, а Макс все испортил. Мои мрачные размышления прервал виноватый голос Макса:

— Башка, хочешь «Свит Корпорал»? — Макс протягивал мне сигарету. Я принял его предложение о мире.

Мы стояли и курили. К кондитерской не спеша приближался мистер Джелли. У входа в свое заведение он остановился и шепотом обратился к нам:

— Мальчики, вы принесете мне утром несколько пачек?

Макс кивнул:

— Конечно. Ведь мы всегда снабжаем вас утренними газетами.

Мистер Джелли погладил Макса по голове.

— Завтра утром прихватите мне пачку «Тагеблатт», ладно?

— Да, — ответил Макс и легонько меня пихнул. — Завтра придется встать пораньше, Башка. — Во сколько?

— Примерно в четыре тридцать. Я буду ждать тебя на углу.

Мы стояли, загораживая дверной проход и пытаясь найти тему для разговора. К дверям подошел посетитель, и мы подвинулись в стороны, освободив ровно столько места, чтобы хорошо одетый, усатый Профессор смог пройти. Мы почувствовали приятную гордость, когда он, ласково улыбнувшись, поинтересовался:

— Как дела, мальчики?

— Отлично, Профессор, — ответил Макс.

— Отлично, Профессор, — повторил я.

— Ребята, подождите меня. Я скоро выйду.

— Конечно, Профессор, — сказал Макс.

Профессор направился к телефону. Макса переполняло восхищение.

— Он очень умный, этот парень, у него полным-полно мозгов. Он всего неделя как из тюрьмы, и могу поспорить, что он снова начнет заниматься опиумом. Хотел бы я знать, где он его достает?

— У него есть связи. Думаю, что он его импортирует. У нас в стране он не растет, — произнес я с важным видом всезнайки.

— Откуда, как ты думаешь, Башка, из Италии?

— Может быть. А может быть, из Китая. В основном его курят китаезы. Где-то я про это читал.

— А для чего люди курят опиум?

— После они видят прекрасные сны.

— Влажные сны о девчонках? — ухмыльнулся Макс.

Мы рассмеялись, и я сказал:

— Я бы хотел, когда-нибудь его покурить.

— Я тоже. Это называется ловить кайф в лежку, так, Башка?

Я кивнул и многозначительно улыбнулся. Профессор вышел из кондитерской, попыхивая большой сигарой.

— У меня есть для вас работа, мальчики, — прошептал он. — Пойдемте ко мне.

Мы двинулись за ним. Он завернул за угол, вошел в темное подвальное помещение под магазином, распахнул дверь, пропустил нас и запер ее на засов. В темноте мы прошли вслед за ним в дальнее помещение. Он чиркнул спичкой и зажег газовый рожок. У Профессора была целая мастерская с разноооразным плотницким инструментом, ручными дрелями и небольшим штамповочным прессом в углу. Я присмотрел маленький камень для хонингования[3] и, дождавшись, когда Профессор повернулся ко мне спиной, сунул его в карман. На скамейке стояла большая деревянная коробка с откинутой крышкой. Внутри виднелись колесики и шестеренки. В ее задней и передней стенках были прорезаны щели, а по бокам приделаны рычаги. Мы с Максом подошли поближе. стенки коробки были тщательно отполированы, и она казалась совершенно неуместной в этом грязном пбдвале. Профессор стоял, глядя на нас и подкручивая свои усы.

Макс кивнул в сторону коробки:

— Что это?

— Это? — Профессор с довольным видом закрыл крышку и проговорил: — Позвольте мне продемонстрировать мое последнее изобретение. Оно из тех вещей, которые должны находиться в каждом доме.

Он повернул рычаг. Было слышно, как внутри загремели шестеренки, и к нашему изумлению из прорези выполз хрустящий десятидолларовый банкнот. Профессор отошел в сторону и сказал:

— Ну ладно, давайте на время забудем об этой машине. Вы, парни, нужны мне для… — Он замолчал и внимательно посмотрел на нас, подкручивая загнувшийся вниз ус. — Вы ведь хотите подзаработать, верно?

— Конечно, Профессор, мы за этим и пришли, — сказал я. Его взгляд посуровел.

— Я знаю, что вы умные парни, и верю, что вы не будете распускать языки, верно?

— Верно, — хором ответили мы. Он улыбнулся, обнажив крупные белые зубы:

— Прекрасно, прекрасно, вы — хорошие парни, как раз такие, каким я могу доверять. Я бы не стал просить кого-нибудь другого, потому что в большинстве своем молодые ребята слишком много болтают. Ну а теперь, для чего вы мне понадобились: вы знаете, где находится Мотт-стрит?

— Конечно, Профессор, — гордо ответил Макс. — Башка знает город, как прочитанную книгу.

— Мотт-стрит в Китайском городе, — сказал я.

— Правильно. — Профессор достал из выдвижного ящика маленький, круглый, по виду восковой шарик. — Держите его в кармане. Отнесете в магазин по адресу, который я назову. Там просто оставите на столе и уйдете. Понятно?

Он заставил нас повторять адрес магазина, пока мы его не запомнили.

— Будьте осторожны с этой штукой. Она ценная, и не надо с ней играть.

Макс кивнул:

— Да, Профессор, мы знаем, что внутри.

Профессор вопросительно поднял брови.

— Опиум, — сказал я. Профессор хмыкнул и похлопал меня по спине.

— Умный мальчик. Я буду ждать вас здесь, и вы получите по доллару, когда вернетесь.

Добравшись до Китайского города, мы без труда нашли магазин. Когда мы открывали входную дверь, мимо, помахивая дубинкой, прошел полицейский, но не обратил на нас никакого внимания. Колокольчик, висевший над дверями, издал слабый, надтреснутый звон, и мы вошли. Освещение было таким сумеречным, что мы не сразу обратили внимание на здоровенного китайца, сидящего за столом. Он злобно смотрел в нашу сторону. Я был рад, что у меня с собой нож. Он придавал мне ощущение полной уверенности в себе. Я ответил китайцу точно таким же взглядом и ласково потрогал кнопку, освобождающую лезвие. Мысленно я несколько раз всадил нож в его жирное горло, а в конце полоснул его по лицу. И тут случилась странная вещь: я вдруг увидел, что глаза китайца расширились от страха. Могу поклясться, что он прочитал мои мысли. Он понял, что единственное, что мне оставалось сделать, — это приблизиться к нему еще на один шаг. И тогда я искромсал бы его физиономию своим волшебным ножом. Он в ужасе отвернул от меня свое мучнистое обвислое лицо. Я засмеялся и плюнул на пол. Макс положил шарик на стол, и мы вышли на улицу.

— Над чем ты смеялся, Башка? — спросил Макс.

— Над тем, что мог бы управиться с этим китаезой или с кем-нибудь еще, — похвастался я.

Макс с любопытством посмотрел на меня.

— Это был большой китаеза.

Я пожал плечами:

— Ну и что? Я бы подстрогал его до своих размеров.

Макс рассмеялся и похлопал меня по спине.

— Да, я забыл, что у тебя нож Пипи.

— Мой нож.

— Да, твой нож. Тебе хорошо оттого, что у тебя есть такая классная вещь, да, Башка?

Я кивнул:

— Да, сразу чувствуешь, что ты кое-что значишь. — Я тоже хочу завести кое-что для себя, — сказал Макс. Он поднял с тротуара сигарный окурок и сунул его в уголок рта. — Я хочу когда-нибудь завести себе револьвер. Надо будет спросить у Профессора.

Он протянул мне окурок. Я затянулся несколько раз и вернул его Максу.

Профессор распахнул перед нами дверь и придерживал ее, пока мы входили в подвал.

— Все в порядке? Вы отнесли это куда надо? — обеспокоенно спросил он.

— Да, все в порядке. Мы отнесли это куда надо. — Макс сплюнул на пол и затянулся сигарным окурком. Я холодно глядел на Профессора. Он рассмеялся и вручил нам по доллару.

— Вы, детки, далеко пойдете. У вас хорошие способности.

— Да, Профессор. Мы ищем, где бы подзаработать. Нам нужны деньги, — сказал я.

— Вы, ребята, будете много зарабатывать. Я покажу вам как.

— Вы ведь Профессор, — сострил Макс. Профессор хмыкнул и, потер руки.

— Да, да, я могу научить вас, парни, множеству уловок. И возможно, что к нашей взаимной выгоде

— Эй, Профессор… — Макс неуклюже провел по полу носком ботинка.

— Да, Макс?

— Вы можете достать нам с Башкой пару пушек?

— Пушек? — удивленно переспросил Профессор.

— Да, пару пушек, то есть револьверов.

— Да, Макс, я понял, о чем ты говоришь. — Он подкручивал ус и очень пристально смотрел на нас. — Для чего они вам?

— Ну, мы думаем, что они нам смогут пригодиться.

— К примеру, когда и для чего?

— Ну, чтобы сделать налет.

— На кого ты собрался делать налет, Макс?

Макс немного помялся, а затем сказал:

— Ну, конечно, нам надо еще разработать план.

— Что ж, давай послушаем твой план. Может быть, я смогу вам дать несколько советов, как лучше подойти к делу. На кого вы собрались делать налет? На кондитерскую Джелли?

— Нет, мы собрались ограбить Федеральный резервный банк, — взволнованно сообщил Макс.

Профессор отвернулся и прижал ко рту платок. Вначале нам показалось, что он смеется. Но мы ошиблись. У него был сильный приступ кашля. Отдышавшись и вытерев глаза, он извинился:

— У меня сильный кашель. Сами понимаете, жить в сыром подвале… Ну а теперь насчет ограбления Федеральногорезерва. Вы, парни, пока еще немного малы для этого. Подождите несколько лет. После того как вы набьете руку в небольших делах вроде кондитерских и аптек, вы постепенно дорастете до Федерального резерва. Договорились, парни. — Он широко улыбнулся. — Приходите всегда, когда понадобится помощь.

— Так вы сможете достать нам револьверы? — упрямо спросил Макс.

— Да, да, я могу достать все. Предоставь это мне, Макс. Когда я решу, что вам можно доверить оружие, вы их получите. Это тебя устраивает? Одна из вещей, которым ты должен научиться, — это не быть чересчур импульсивным, понятно, дружок? — Он похлопал Макса по спине. — Как называется книга, которая лежит у тебя в кармане? — спросил он у меня

Я достал и показал ему книгу. Он неприязненно взглянул на нее и проворчал:

— «В богачи из оборванцев»… Не слишком ли она детская для твоего возраста?

Я пожал плечами.

— Ты любишь книги? — улыбнулся Профессор.

— Да. Я люблю читать.

— Почему ты не берешь хорошие книги в публичной библиотеке?

— Библиотека для маменькиных сынков.

Он рассмеялся:

— Ладно. Тогда вот что я тебе скажу. Я разрешу тебе пользоваться моей библиотекой. Иди выбирай. Она вон там. — Он показал на туалет.

— Вы держите книги там?

— Да, иди выбирай. Это лучшее место для библиотеки. Место, где человек по-настоящему может сосредоточиться на том, что читает.

Я зашел в туалет. Две стены от самого потолка до пола были увешаны полками с книгами. И не было ни одного знакомого мне названия. «Образование» Генри Адамса, книга парня по имени Йейтс и другие такие же, о которых я никогда не слышал.

— Ну, нашел себе что-нибудь по вкусу? — крикнул Профессор. Я увидел название, которое для меня имело какой-то смысл: «Жизнь Джонсона» Босуэла. Я подумал, что это может быть интересным. Все про Джека Джонсона, чемпиона по боксу. Я взял книжку и вышел. — Что ты выбрал? — спросил Профессор. Я показал ему книгу. Он с сомнением посмотрел на меня.

— Ты думаешь, что она тебе понравится и ты там что-то поймешь?

— Вы что, издеваетесь? — усмехнулся я.

— Она несколько сложновата для мальчика.

— Вы не знаете Башку, Профессор. Он очень умный парень. Самый умный на Деланси-стрит.

— Ну ладно, Башка, после того как ты ее прочитаешь, мне будет интересно узнать, что ты о ней думаешь.

— Да, я вам расскажу, — пообещал я.

Глава 2

— Я найду вас, когда понадобитесь, — прошептал Профессор нам вслед, когда мы поднимались по лестнице из подвала. Мы направились в кондитерскую.

— Что это такое он сказал про меня? — спросил Макс. — Что я должен научиться не вести себя ими.. Как там, ты не помнишь, Башка?

— Импульсивно?

— Да, правильно, импульсивно. Что он имел в виду?

— Не хвататься за дела, не обдумав их хорошенько.

— Хороший совет. Да, надо все обдумывать заранее. Я это запомню.

Простак, Косой и Домииик стояли в дверях кондитерской, поджидая нас.

— Где были, ребята? — спросил Простак.

— Мы с Башкой заработали по доллару, — произнес Макс, заходя в кондитерскую. Остальные последовали за ним. — Дай мне свой доллар, Башка, — сказал Макс.

— Дать тебе мой доллар? Для чего? — спросил я, не скрывая своего нежелания делать это.

— Мы все в доле, — напористо ответил Макс. Я неохотно отдал доллар Максу. Он подошел к прилавку, за которым стоял Джелли, и положил перед ним две бумажки: — Разменяйте мелочью.

Макс разделил два доллара на пять равных частей. Я с разочарованием уставился на свои сорок центов. Макс ободряюще улыбнулся:

— Не расстраивайся, Башка. У нас будет куда больше.

Он купил пачку сигарет, и мы вышли на улицу. Мы курили, свистели и отпускали непристойные замечания в адрес проходящих мимо девчонок. Появился отец Доминика, вырвал сигарету из губ сына и потащил его домой. Мы насмешливо загалдели им вслед. На противоположной стороне улицы я увидел Долорес, выглядывающую из окна своей комнаты. Макс помахал ей рукой, и она с раздражением захлопнула окно.

Я стоял и грезил о ней. Моя первая любовь. Я представлял, как она попадает в различные неприятные ситуации. Как ее преследуют и оскорбляют незнакомые хулиганы. Себе я отводил героическую роль защитника.

Себе и своему ножу. Затем я подумал о Пегги. Странное волнение уже совсем другого характера охватило меня. Мне захотелось узнать, не стоит ли она на крыльце нашего подъезда. А может быть, мне повезет, и я смогу немного подержаться за маленькую толстую Фанни?

— Пойду залягу, — сказал я и двинулся в сторону своего дома.

— Что за спешка? — крикнул вдогонку Макс. — Не забывай, Башка, встречаемся рано утром, в четыре тридцать.

— Не беспокойся, буду, — бросил я через плечо.

Пегги на крыльце не оказалось. Крадучись, словно кот, я осмотрел все лестничные площадки в надежде найти ее или Фанни. Входя в нашу погруженную в темноту квартиру, я чувствовал себя оставленным в дураках. Было тихо, вся семья уже спала.

На кухонном столе потрескивали субботние свечи. Рядом с ними мать заботливо оставила для меня тарелку с заливной рыбой и кусок плетенки. Я жадно проглотил еду и запил ее стаканом воды из кухонной раковины. После чего опустил двадцать пять центов в газовый счетчик, вошел в свою спальню без окон, зажег газовый рожок и разделся. Спихнув младшего брата на принадлежащую ему сторону узкой железной кровати, я достал «Жизнь Джонсона» и открыл первую страницу.

Предисловие про парня, написавшего книгу, я пропустил. Какого идиота может интересовать автор? Мне хотелось узнать все о чемпионе и о его боях, и о том, правда ли, что у него было множество женщин и он был женат на белой? Я начал читать. Что за мусор? В книге говорилось о парне, которого звали Самуэль Джонсон и который был доктором.

Я с отвращением положил книгу на пол и полез за «В богачи из оборванцев», но тут вспомнил, как Профессор чуть не рассмеялся надо мной, когда увидел книгу, которую я выбрал. Он сказал, что мне ее не понять. Чтобы я, Башка, не понял, о чем какая-то вшивая книга? Это был вызов, и я снова взялся за «Жизнь Джонсона». Мне пришлось сходить за толковым словарем на кухню. Бог ты мой, эта книга была просто до отказа забита прессованными отходами. Этот парень, Джонсон, только и делал, что болтал то о том, то о другом. Не было никакого действия. Я заставлял себя читать и уснул, позабыв выключить свет.

Глава 3

Я проснулся внезапно. Свет по-прежнему горел. Который час? Брат, похрапывая, спал на спине. Я спихнул его с моей стороны кровати.

— Ты, паршивец, выключи свет, — пробормотал он. Я выключил свет, ощупью добрался до кухни и зажег газ. Было еще рано, старый облупленный будильник показывал половину четвертого. Во мне проснулось привычное чувство голода. Я открыл окно и заглянул в служившую нам холодильником жестяную коробку, прикрепленную к подоконнику.

Там было две тарелки: на одной лежали небольшие кусочки заливной рыбы, а на другой — плетенка. Все это предназначалось для субботнего и воскресного ужинов. Своим ножом я отрезал тонкий ломоть плетенки и, вернувшись к столу, съел его. А потом стал думать о том, что мой старик собирается делать с платой за квартиру, что он собирается предпринять, чтобы найти себе работу прежде, чем нас выбросят на улицу. Я точно не знал, за сколько месяцев мы задолжали: за два или за три? Я подумал о нашем паршивом домовладельце, который появляется весь разодетый и вопит, требуя квартплату. Я подумал о том, что этот ублюдок всегда носит в петлице белый цветок и, должно быть, он гомик. Мой дохлый старик, почему он не может найти работу и получить немного денег? Может быть, потому, думал я, что старый дурак неважно себя чувствует? Может быть, он всегда болен… Тогда какого черта он так много времени проводит в синагоге? Два часа каждое утро и два — каждый вечер. По субботам он портит воздух в этом заведении целый день. Все эти старые дурни с их бородами и шалями, качающиеся взад и вперед во время молитв, бормочущие всякую дрянь в свои бороды… И что она означает? Могу поспорить, что полудохлый раввин сам этого не знает. Это все не для меня! Я умный. И когда вырасту, буду ходить только за деньгами.

Бог ты мой! Какого черта я здесь сижу и перебираю весь этот хлам? Так можно и опоздать. Я вымыл две тарелки, которые оставил после ужина, смахнул на пол крошки и тараканов и выпил стакан воды. Достав из кармана сорок центов, я положил их на стол. Мне стало весело, когда я представил себе, как мама и старик накроют деньги листком бумаги и оставят на месте до завтрашнего захода солнца. Ну и глупцы! Правоверные евреи не прикасаются к деньгам во все время шаббата![4] Ну и глупцы. А этот еврейский мальчик не таков: покажите мне, где есть деньги, и я найду им нужное применение. В любой день недели, начиная с пятницы, и в любое время субботы. Любой сумме. Бог ты мой. Даже миллиону долларов!

Я взглянул на будильник. Было двадцать минут пятого. Я выключил газ, закрыл дверь и осторожно спустился по темной лестнице. На первом этаже остановился. Из-под лестницы донесся шум, и я сунул руку в карман. Рукоятка ножа вернула мне спокойствие. Я положил палец на кнопку и прислушался. Несколько минут я простоял, слушая ритмичный шорох и сдавленное дыхание, затем до меня донесся резкий глубокий вздох мужчины:

— Ох, Бог ты мой, это здорово.

Затем захихикала женщина, и к ее смеху присоединился хохот мужчины. Я узнал хихиканье. Это была Пегги. Громко насвистывая, я спустился по последнему лестничному пролету. Под лестницей наступила внезапная тишина. Когда я вышел на улицу, Макс уже стоял там, поджидая меня.

— Я слышал, как Пегги и какой-то парень резвятся под лестницей, — сказал я.

— Не врешь? — На лице Макса появилась заинтересованная ухмылка. — Давай вернемся и посмотрим на них в действии.

Мы на цыпочках прокрались в подъезд и остановились. Немного погодя мы услышали шептание под лестницей. Когда раздались мерный шорох и стесненное дыхание, мы начали осторожно подкрадываться ближе и ближе, пока не нависли над тесно переплетенной парой.

— Привет, Пегги! — крикнул Макс.

Я никогда не видел, чтобы два человека так быстро разлетелись в разные стороны. Затем пришел наш черед испугаться. Даже в темноте мы узнали партнера Пегги. Это был Вайти, участковый полицейский! Все четверо мы стояли, глядя друг на друга с открытыми ртами. Первой пришла в себя Пегги. Лишенным выражения голосом она сказала:

— Вайти, эти ребята мои друзья. Познакомься: Макс и Башка.

Она привела в порядок свою одежду, Вайти — свою.

— Какого черта вы тут лазаете? — раздраженно произнес он. — Почему вы в такое время не дома?

— А что вы делали с Пегги под лестницей? — нахально осведомился Макс. — Совершали дежурный обход? Вайти не мог решить, показать ли ему характер или отнестись к словам Макса как к шутке. В конце концов на его лице появилась легкая ухмылка, на смену которой пришла широкая улыбка, в свою очередь уступившая место хихиканью, быстро превратившемуся в оглушительный хохот. По его щекам заструились слезы.

— Вы, ребята, поймали меня без штанов, так что все верно.

Он попытался прекратить свой истерический хохот. Мы направились к выходу. Пегги старалась сдержать хихиканье. Вайти задыхался от смеха и ловил воздух широко открытым ртом. В нескольких кварталах от нашего дома, на Хестер-стрит, около кондитерской Спивака, мы увидели три пачки уже доставленных газет. Мы взяли по пачке, закинули их за спины и поспешили к кондитерской Джелли. По пути Макс заметил:

— На этот раз нам не надо высматривать, нет ли где Вайти. Мы знаем, где он находится.

— И не только сегодня, — добавил я. — Мы знаем о Вайги достаточно, чтобы его повесить. С сегодняшнего дня во время его дежурств мы можем делать все, что угодно.

Лицо Макса светилось радостным возбуждением.

— Да, ты прав, Башка! Мы поймали его прямо за причинное место. Пегги несовершеннолетняя. От нее прямая дорога за решетку. Ого, ну и неприятности мы можем ему устроить!

Мы оставили пачки газет возле дверей в кондитерскую Джелли.

— Пойдем попьем кофе у Сэма, пока Джелли не открылся, — предложил Макс. Я засмеялся:

— У меня нет денег, Макс. Я оставил их дома, для семьи.

— Ну и что? Что ты переживаешь? У меня есть. — Макс весело хлопнул меня по плечу.

Возле ночной кофейни Сэма на Деланси-стрит стояло такси марки «форд».

— Похоже на тачку брата Косого, — заметил Макс.

В кофейне, на табурете у стойки, мы увидели брата Косого Хими, Крючконосого Симона, уплетающего яичницу с ветчиной и одновременно читающего газету.

— Как дела, Крючконосый? — окликнул его Макс. Симон поднял голову, помахал нам рукой и вернулся к своей яичнице и своей газете.

Мы расположились у дальнего конца стойки, заказали кофе и зарылись в стоящую на стойке чашку с горячими сухариками. Мы сидели, макая сухарики в кофе, когда Макс прошептал:

— Смотри, кто пришел.

Это был Вайти, полицейский. Не заметив нас, он сел рядом с Симоном и начал его задирать:

— Эй, осторожней, Крючконосый, а то твой длинный нос застрянет в яичнице.

Симон поднял голову и проворчал:

— Один из самых больших паршивцев Нью-Йорка! И почему это ты не дежуришь на улице?

— Дежурить на улице? Сегодня утром я дежурил в другом месте. — Он добродушно хохотнул. — И очень после — этого проголодался. — Он взглянул на тарелку Симона и окликнул Сэма:

— Эй, Сэм! Мне то же, что и у Крючконосого. Ветчину с яйцами. — Потом пихнул Симона локтем. — Скажи-ка, Крючконосый, как это получается, что еврей ест ветчину с яичницей? Или это специальная субботняя ветчина из свиньи, которой было сделано обрезание?

Симон с раздражением отложил в сторону газету.

— Почему бы тебе не свалить отсюда, пока тебя не застукал сержант?

Вайти веселился, довольный тем, что смог его подцепить.

— Эй, Крючконос! А что скажет раввин? Он знает, что ты ешь ветчину?

— Ну-ну, — пробормотал Симон. — Чтоб тебя арестовали. Проваливай. Сам, небось, не все говоришь на исповеди своему священнику.

И словно глас совести Вайти, Макс проорал во всю глотку:

— Ведь не все говоришь?!

— Эй, Вайти, — подхватил я, — а ты расскажешь священнику, сам знаешь что? — я подмигнул ему.

Полицейский вздрогнул и, подняв голову, посмотрел на нас. Мы ответили ему холодными пристальными взглядами. В этом безмолвном обмене мнениями было достигнуто полное взаимопонимание. Вайти опустил глаза: он знал, что он в наших руках. Подошел Сэм и убрал со стойки чашку с сухариками.

— Вы сколько думаете слопать на пятак? С каждого из вас за шесть сухариков.

Мы проглотили остатки кофе. Высокомерно улыбнувшись, я громко произнес:

— Эй, Вайти, позаботься о нашем счете!

Макс бросил на меня испуганно-восхищенный взгляд. Сэм с удивленным видом вручил Вайти ветчину с яйцами.

— Сосунки. Чертовы сосунки…

— Ну что скажешь, Вайти?

— Все в порядке, все в порядке, — пробормотал тот.

Сэм обмахнул тряпкой стойку, бормоча себе под нос и качая головой, а затем спросил:

— Ты собираешься заплатить за двенадцать сухариков? За двенадцать сухариков и две чашки кофе? Двадцать центов? За этих сосунков?

Вайти вяло кивнул.

Мы сказали «Привет!» и со смехом вышли. Мы брели вдоль сточной канавы, выискивая окурки Макс углядел очень большой окурок, на котором даже остался бумажный поясок, и затянулся с видом знатока.

— Замечательный вкус. На, Башка, попробуй. — Протягивая мне окурок, он взглянул на название: — А, «Корона-Корона»! Когда я разбогатею, это будет мой сорт.

Я тоже затянулся.

— Ну как тебе, Башка?

— Очень хорошая сигара для тех, что можно найти на Деланси-стрит.

Макс засмеялся:

— Попозже, днем, мы сходим в финансовый район и поищем там такие же окурки.

— И заодно грабанем Федеральный резервный банк, да, Макс?

— Кончай свои шуточки про Федеральный резерв, Башка. Увидишь, что когда-нибудь мы обчистим это заведение… После того как наберемся опыт?.. — Он бросил на меня сердитый взгляд.

Мы вошли в кондитерскую. Джелли разрезал веревки на пачках газет, которые мы принесли, чтобы разложить их для продажи. Он дал каждому из нас по пятнадцать центов.

— А как насчет солодовых коктейлей и заварных пирожных? — спросил Макс.

Я подошел поближе и проворчал, глядя на Джелли:

— Уговор есть уговор.

— Ладно, ладно, значит, я сейчас приготовлю коктейли, — сказал он и включил электрическую машину. — Берите по пирожному. К чему ругаться?

— А как насчет яйца в коктейль? — спросил Макс.

— Яйца? Хорошо, значит, я добавлю туда одно яйцо. К чему ругаться?

Джелли разбил яйцо в готовящийся коктейль. Пока он стоял к нам спиной, Макс стащил с прилавка плитку шоколада. Джелли налил нам два больших стакана. Мы сидели, медленно потягивая коктейль. Макс бесцеремонно развернул шоколадку и дал мне половину. Мы грызли шоколад и запивали коктейлем. Джелли заметил, что мы грызем.

— Откуда вы взяли шоколад? — сурово спросил он.

Макс ответил с нарочитой вежливостью:

— О, мистер Джелли, мы купили его у Спивака, когда ходили за газетами.

— Да, — произнес я, передразнивая Джелли. — К чему ругаться? Мы его купили.

— Вы купили его у Спивака? Вы, наверное, не вчера на свет родились, вы жулики, вы… — он таращился на нас, охваченный праведным гневом.

— Как тебе это нравится? Он назвал нас жуликами! — насмешливо произнес Макс.

— А как насчет вас, мистер Джелли? Вы что, такой законный?

— поинтересовался я. — Законный? — переспросил Джелли. — Я имел в виду, такой честный, что можете называть нас жуликами?

— А, так вот что ты понимаешь под словом «законный»?

— Да, вот что я понимаю под словом «законный».

— Значит, я законный?

— Нет, вы, как и все остальные, незаконный.

— Незаконный? Что ты подразумеваешь под словом «незаконный»?

— Вор или жулик — незаконны.

— Ты украл, и ты же называешь меня, честного человека, который не крадет и ходит в синагогу, жуликом? Незаконным? Почему? За что? — Он пристально смотрел на нас.

— Мы украли для вас. Вы послали нас за газетами. Вы купили то, что мы украли, значит, вы такой же, как и мы. Вы незаконный, — очень по-умному объяснил я.

— Ты думаешь, ты умный. Ты искажаешь все вокруг, поэтому вместо того, что ты жулик, получается, что жулик я. — Джелли фыркнул и всплеснул руками, как будто не понял. — Значит, я незаконный, а вы — молодцы! — он рассмеялся. — Ты все передергиваешь, ты, умный мальчик. Ты умеешь пользоваться своей башкой, да, мистер Башка?

— Да, я умею ею пользоваться, и вы поняли, что я хотел сказать, вы… вы… — я чуть было не назвал его словом, означающим его обрезанную часть, но вдруг вспомнил о Долорес. Этот хрен мог когда-нибудь стать моим тестем. Макс продолжил объяснение:

— Эй, Джелли, Башка вот что имеет в виду, когда ты по ночам устраиваешь игры на деньги в задней комнате, то это незаконно.

— Незаконно? Даже если я плачу полицейскому Вайти десять процентов за разрешение? — хитрый огонек мерцал в глазах Джелли. Он просто валял дурака. — А как насчет моих конкурентов за углом? Как ты их назовешь, мой умник Башка? Они что, тоже незаконны?

— О ком вы говорите?

— О церкви за углом. Они устраивают в подвале азартные игры. Два, может быть, три раза в неделю. Там играют в бинго. Это азартная игра, но им не надо платить Вайти за разрешение. — Он рассмеялся. — Они завели у себя доходное предприятие. Ну что, умник, ну что, Башка? — насмешливо кривлялся он. — Их ты тоже назовешь незаконными?

Я пожал плечами:

— Да. Я понимаю это именно так. Вы незаконны. Полицейский Вайти незаконен, и ваши конкуренты за углом тоже незаконны.

Старик Джелли хихикнул:

— Так, значит, ты говоришь, что все незаконны?

— Да, — пробормотал я. — Все незаконны.

Глава 4

В кондитерскую вошел Косой, и мы прекратили этот разговор. У Косого был слишком уж радостный вид.

— Что делаете? Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Случилось? — ехидно произнес Макс.

— Ты что, думаешь, что находишься на Диком Западе вместе с бандой Джесси Джеймса? В Ист-Сайде ничего не случается.

— Ну, Макс, ты что, все не можешь забыть об этом? — радостное выражение исчезло с лица Косого. — Я ведь просто шутил насчет того, чтобы к нему присоединиться.

— Ладно-ладно, Косой. Теперь слушай, что тебе надо сделать. Сходи, разбуди Простака с Домиником и скажи им, чтобы шли к нам в школу.

— А где вы будете? В спортзале?

Макс в отчаянии хлопнул себя по голове.

— Боже мой! А где еще мы можем быть в субботу? Учить историю в классе?

— Старик Доминика начнет прыгать до потолка, если я постучусь в дверь, — проворчал Косой, выходя на улицу.

Мы с Максом перелезли через школьную ограду, утыканную пиками, распахнули незапертое подвальное окно с обратной стороны школы и спрыгнули с высоты полутора метров на пол спортивного зала. Сбросив верхнюю одежду, мы босиком бегали по залу, пока не начали потеть. Затем Макс развернул набивной мат и достал из кармана самоучитель по джиу-джитсу. Мы отрабатывали друг на друге различные захваты до тех пор, пока Макс не вывернул мою руку так, что от боли я вышел из себя и пнул его в пах босой ногой. Он согнулся, но, несмотря на боль, радостно прокряхтел:

— Молодец, Башка, становишься жестким.

Мы вступили в поединок без правил, яростно нанося друг другу беспорядочные удары руками и ногами. Максу удалось взять меня в жесткий захват. Он откинул мою голову назад и надавил на горло большим пальцем. Я начал задыхаться, перед глазами поплыли черные пятна. Но тут, к моей радости, раздался звук открываемого окна. В зал спрыгнули Простак и Косой. Макс ослабил хватку и похлопал меня по спине:

— Ты становишься все лучше, Башка. — Он повернулся к Косому и спросил: — Где Доминик?

— Его отправили в церковь. В воскресную школу.

Макс презрительно фыркнул:

— Церковь — пустая трата времени. Ладно, ребята, раздевайтесь.

Вслед за Максом мы приступили к нашей обычной тренировке: поднятие тяжестей, подтягивание и выполнение разных фигур на брусьях. Потом Макс устроил небольшой отдых, во время которого читал самоучитель. В течение нескольких часов мы отрабатывали приемы джиу-джитсу и рукопашного боя, а напоследок каждый из нас пятнадцать минут яростно лупил боксерскую грушу. Косой ушел первым. Он сказал, что ему пора идти домой завтракать. Макс, Простак и я майками обтерли с себя пот и грязь, вылезли в окно и направились в закусочную Катца на Хьюстон-стрит.

Когда мы туда вошли, чарующий запах выставленных на прилавке разогретых солонины и пастромы просто одурманил нас. Словно три прожорливых зверя, мы втягивали в себя этот аромат и, дрожа от вожделения, не отрываясь глядели на горячее мясо. Мы решили взять три порции солонины и три порции пастромы с солеными огурцами. Я дал Максу пятнадцать центов, он добавил к ним пятнадцать своих, положил деньги на прилавок и повелительным голосом произнес:

— И положите побольше мяса на каждый кусок хлеба.

Часто дыша, с высунутыми языками, исходя слюной, шестью голодными глазами мы следили за каждым движением продавца. Неся тарелки с бутербродами так осторожно, будто они были нашим самым хрупким и самым ценным достоянием, мы пробрались через переполненную закусочную к дальнему столу. Мы ели медленно, очень медленно, стараясь как можно дольше продлить жизнь каждого из бутербродов. Мы не разговаривали, мы не отрываясь откусывали от них по кругу маленькие кусочки. Мы облизывали губы и издавали утробные звуки, выражавшие животное наслаждение. Но все равно мои бутерброды кончились слишком быстро. Я тщательно собрал с тарелки все волокна мяса и крошки хлеба и слизал с пальцев жир и горчицу. Мы все с завистью посмотрели на человека, сидящего за соседним столом: его завтряк состоял из трех больших бутербродов с солониной, ватрушки, куска салями, картошки фри и бутылки освежающего напитка из сельдерея. Макс пихнул меня локтем:

— Когда-нибудь и мы будем есть, как этот парень.

Мы нехотя покинули закусочную и двинулись вдоль сточной канавы, высматривая в ней подходящие окурки. На сигаретные мы не обращали внимания. Макс первым нашел окурок от сигары. Он понюхал его и со словами «дешевый табак» отшвырнул в сторону.

Тем не менее, подходя к кондитерской на Деланси-стрит, мы все с удовольствием попыхивали сигарами из разных сортов дешевого табака.

Около входа Косой и Доминик о чем-то болтали с Долорес. Впервые в жизни я подумал об убогости и неопрятности своей одежды. Доминик, Косой и Долорес надели свои субботние костюмы. Особенно выделялся Доминик, одетый с иголочки для воскресной школы. Я почувствовал себя неуютно в своих поношенных тесных штанах, вспомнил о грязном, потертом воротничке рубахи, о прорехе в старом пиджаке с отцовского плеча. Мне стало казаться, что все только и делают, что смотрят на эту прореху. С горящим от стыда лицом я безмолвно стоял, глядя на свои стоптанные ботинки. Впервые в жизни я обратил внимание на то, как одет. Потом я посмотрел на Макса в сдвинутой на ухо кепке с поломанным козырьком. Одет он был ничуть не лучше меня, как, впрочем, и Простак. Благодаря этому я почувствовал себя немного лучше.

Затем я вспомнил о наступающих холодах, о ледяных ветрах, проносящихся по Деланси-стрит, и почувствовал жалость к самому себе. Придется ли мне снова набивать подклад пиджака газетами, а ботинки — картоном, чтобы защититься от холодного ветра? Я готов был поспорить, что мой старик не найдет работы, а значит, у нас не будет угля для печки. Я готов был поспорить, что отморожу себе что-нибудь. Я готов был поспорить, что буду чихать и кашлять и что всю зиму у меня будет капать из носа. Да, я мог бы поспорить, что мой полудохлый старик не найдет работы, и я мог бы поспорить, что ублюдок домохозяин вышвырнет нас на улицу? И я мог бы поспорить, что, если этот ублюдок с цветком в петлице сделает это, я перережу ему горло. Но в этом не было смысла, надо было что-то делать, чтобы получать деньги… В этот момент Долорес обдала меня холодным взглядом и равнодушно отвернулась. Я почувствовал себя просто ужасно. Если бы я только мог исчезнуть вместе со всеми своими грязными обносками! Если бы я только мог провалиться сквозь тротуар!

Мне стало больно от безнадежности. Жизнь — паршивая штука. Какой смысл в такой жизни? В горле у меня застрял ком, и, лишь напрягшись изо всех сил, я смог сдержать подступившие к глазам слезы. Мне было отчаянно жалко себя. Никто не обратил внимания, когда я двинулся прочь. Наполненный до краев жалостью к самому себе, несчастный и мрачный, я бесцельно бродил по улицам. Дошел до вест-сайдских доков и постоял там, глядя в холодную черную воду Гудзона. Я добрел до Китайского города, я шатался по улицам до самых сумерек, несчастный, усталый и голодный. Я пришел в себя под грохочущей надземкой, на Бовери. Вдоль улицы валялись или брели, покачиваясь, пьяные. Я подумал о Глазастике, проворном Глазастике с ловкими пальцами, который обобрал пьянчугу. Да, это была неплохая идея. Я тоже могу выпотрошить пьянчугу, а если он вдруг начнет кочевряжиться, то у меня есть нож.

Я внимательно осмотрел улицу и нырнул в проход между домами. Там я обшарил ничего не соображающего, противно воняющего пьяного, но его карманы были пусты, с него сняли даже ботинки. На память пришли слова многоопытного Глазастика: «Алкаши, валяющиеся в подворотнях, всегда обчищены. У них обычно и цента не найдешь. Надо обрабатывать тех, которые еще держатся на ногах».

Словно шакал, я осторожно последовал за здоровенным пьяным, свернувшим на боковую улочку. Меня охватило азартное возбуждение: а вдруг у него окажется целая пачка денег? Пьяный споткнулся о лестничную ступеньку и растянулся возле двери в подъезд. Совершенно ниоткуда к нему подлетел какой-то старик, похожий на бывшего бандюгу. Умело и быстро он обшарил пьяного и засунул что-то себе в карман.

От неожиданного появления старика я испуганно замер на месте, не зная, что предпринять, и лишь наблюдал за происходящим широко открытыми глазами. Так же быстро старик расшнуровал и стянул с пьяного ботинки и устремился с ними в сторону Байярд-стрит, чтобы продать их там на рынке краденого. Я почувствовал себя обманутым и испытал отвращение к самому себе. Этот пьяный должен был достаться мне, я первый его увидел. Все люди устроены одинаково, все тащат, тащат, прямо из-под носа. Я был зол на себя и поклялся, что в следующий раз не допущу подобного. «Ты скотина, — сказал я себе. — Ты должен хватать, и делать это быстро, без раздумий, иначе какой-нибудь другой парень опередит тебя. К черту остальных, хватай, хватай для себя!» Мрачное, подавленное состояние вновь охватило меня. Весь мир источал зловоние, все и вся было против меня… Внезапно на мою спину обрушилась дубинка, и мучительная боль пронзила позвоночник. Я потерял над собой контроль и почувствовал, как мои штаны пропитались влагой.

Прямо над ухом раздалось злобное ворчание полицейского:

— Какого черта ты делаешь на улице в такое время? Вали отсюда, оборвыш, пока я тебя снова не вытянул дубинкой.

Словно побитый, никому не нужный, грязный уличный пес, я крался по пустынным улицам в сторону своего дома.

Глава 5

Вильсон был избран президентом. Как всегда, мы отметили это событие самым большим в Ист-Сайде праздничным костром. Еще какое-то время я продолжал посещать «суповую» школу, затем вновь сходил к О'Брайену и потребовал отдать мне документы для устройства на работу. Он нехотя согласился.

Несколько недель я блуждал по улицам в поисках работы, пока наконец не устроился за четыре с половиной доллара в неделю помощником водителя фургона, развозившего клиентам мокрое белье из прачечной.

Первая неделя стала суровым испытанием для меня и моей спины. Работа начиналась в шесть утра. Мы с водителем загружали фургон тяжелыми тюками сырого белья. Весь день мы разъезжали по городу, надрываясь, затаскивали сырые тюки по лестницам, — сносили вниз грязное белье для прачечной. Это была каторжная работа, приводящая к инвалидности. Спина, ноги, руки, все мускулы непрерывно болели. Несмотря на дожди, снег и холода той суровой зимы я был все время покрыт испариной от непосильного труда. Водитель получал процент от выручки, был жаден и обладал чудовищной работоспособностью. Мы делали десятиминутную остановку, чтобы перекусить бутербродами. Это заменяло обеденный перерыв. Затем мы вновь приступали к работе и не останавливались до позднего вечера.

После скудного ужина я доползал до холодной кровати и валился в нее с одним желанием: не двигаться всю оставшуюся жизнь. Мне снились особенные сны, в которых я ходил с тюками мокрого белья, привязанными к ногам, и еще одним тюком, который лежал на голове. Продирая глаза в холодных предрассветных сумерках, голодный, с ноющими и затекшими мышцами, я горько проклинал удел, доставшийся мне в этой жизни. Каждая частичка моего тела яростно сопротивлялась насилию над собой, и я встречал каждое утро, отводя душу в проклятиях. Я начинал с водителя фургона, затем переходил на хозяина прачечной и заканчивал проклятиями всем живущим на Земле. Четырех с половиной долларов, которые я приносил маме, приползая с работы в десять часов вечера по субботам, едва хватало на скудное питание семьи. Мой старик все больше и больше времени проводил в синагоге, его лицо становилось все бледнее, а борода — все белей. Приступы кашля у него продолжались все дольше и дольше, и наш долг за жилье с каждым месяцем становился все больше и больше. Жизнь для мамы и для нас ухудшалась, но, видимо, она все еще была недостаточно черна.

Наступил день выселения. Явился равнодушный судебный исполнитель со своими людьми, и мы оказались на дышащей холодом улице. Весь наш жалкий, покалеченный скарб был грудой свален на тротуаре перед глазами безжалостного внешнего мира. Вокруг нас продолжалась бурная жизнь ист-сайдских улиц, торопливо и равнодушно обтекающая нас на пути к неведомой цели. Похоже, что ни посещения моим стариком синагоги, ни его молитвы, ни раввин — ничто и никто не могли или не хотели нам помочь. В тот же день «скорая помощь» увезла старика в госпиталь Бельвью. В конце концов появился мой друг Макс. Он привел с собой своего дядю, чтобы тот поговорил с моей плачущей мамой. После этого дядя Макса сходил и поговорил с районным лидером Демократической партии, и тот пришел к нам на помощь. Он нашел нам квартиру ниже по Деланси-стрит и заплатил за нее за два месяца вперед. Он прислал нам пять мешков угля, и новую печку с вделанным в нее котлом, и двухнедельный запас продуктов — картошки и бакалейных товаров. Но мой старик уже никогда не вернулся домой. Он умер в госпитале от пневмонии на следующий день. Дядя Макса бесплатно похоронил моего отца. Отупевший от горя и безнадежности, я вновь приступил к перетаскиванию сырых тюков белья из прачечной. В один из дней возле нашей прачечной появился уполномоченный профсоюза грузовых, перевозок. Он интересовался условиями труда и задавал вопросы водителям фургонов и их помощникам. Мой водитель ответил:

— Все нормально. Дела идут неплохо.

Немногие решились сказать правду. Они заявили, что условия очень тяжелые. Я сказал представителю, что нас эксплуатируют, что мы работаем более восьмидесяти часов в неделю. Мой водитель посоветовал мне заткнуться и не распускать свой слюнявый язык. Я огрызнулся. Представитель записывал в профсоюз всех желающих. Мой водитель и некоторые другие отказались, я записался.

Представитель составил контракт, в котором оговаривались 54-часовая рабочая неделя и десятипроцентное повышение оплаты труда, и предложил подписать его хозяину прачечной. Хозяин посоветовал ему сдохнуть и отправиться к черту на кулички, после чего представитель призвал записавшихся в профсоюз объявить забастовку.

Я вышел на пикетирование. Мой водитель, как и многие другие, саботировал забастовку. Они издевались над нами и обзывали нас вшивыми социалистами и агитаторами. Я дежурил в пикете по четырнадцать часов в сутки, днями напролет мы устало таскались вдоль линии пикетирования. Несмотря на все наши усилия, все, кто хотел, нарушали эту линию. Все было безнадежно.

Как-то раз полицейские, следившие за соблюдением порядка при пикетировании, вдруг куда-то исчезли. К нам подъехала машина, в которой находились четверо. Они показали нам свои удостоверения частных детективов и объявили, что забастовка окончена. Мы с напарником отказались покинуть свой пост. Тогда они сорвали с нас забастовочные знаки и крепко нас избили. Чуть позже вернулись ухмыляющиеся полицейские. Поинтересовавшись случившимся, они посмеялись над нами и погнали прочь. Мой водитель и его новый помощник стояли рядом и отпускали шуточки по поводу моего подбитого глаза и окровавленной головы.

— Какого черта вы смеетесь? — спросил я.

— Вали, вали, сопляк, проваливай, пока я тебе не добавил! — ответил мне водитель.

Я чуть было не кинулся на него, но вовремя остановился. Внутренний голос охладил мою ярость, без устали повторяя: «Думай своей башкой, думай своей башкой. Этот парень слишком здоров для тебя». Я поплелся прочь, продолжая размышлять: «Так, значит, вот через что необходимо проходить лишь для того, чтобы зарабатывать жалкие гроши? Это не для меня. Я уже сыт по горло. Неужели я живу для того, чтобы быть помощником фургонщика в прачечной?»

Тем же вечером я встретился с Максом, Домиником, Простаком и Косым. Мы перехватили водителя фургона и его помощника на третьем этаже дома на Генри-стрит. Я придал своей судьбе нужное направление, располосовав ножом щеку водителя. Мы забрали у него деньги и избили его с помощником до бессознательного состояния. После чего угнали их фургон на берег реки, туда, где на набережной не было ограждения, выпрягли коня и столкнули фургон с бельем в Ист-Ривер. Конь энергично кивал, как бы поддерживая нас, а затем ударил копытами и умчался прочь. Этим вечером мы замечательно поели в закусочной Катца. Чуть позже меня нашел Толстый Мои, который предупредил, что меня ищет полиция и мне лучше не появляться дома.

На мое счастье я застал Профессора в его подвале. Когда я рассказал ему о своих проблемах, он пошел и принес мне одеяло. Первый раз я ночевал не в своем доме. Мне не спалось, и я почти до утра просидел в туалете, читая «Дон Кихота». Утром Профессор принес — мне кофе и свежие сдобные булочки. Потом вручил мне ключ от подвала и сказал:

— Пересиди здесь, Башка, пока все немного не поутихнет.

Он был отличным парнем. Вдобавок к ключу он дал мне два доллара. Вскоре я узнал, что представитель профсоюза хочет увидеть меня, и встретился с ним.

— Хорошая работа, Башка, — сказал представитель. — Еще одно происшествие вроде того, что случилось с твоим фургонщиком, и забастовку можно будет прекратить. Саботирующие водители боятся выходить на работу.

Шрам на лице водителя заставил говорить обо мне как о человеке, умеющем ловко обращаться с ножом. Меня начали называть «Башка с Пером с Деланси-стрит», и я гордился своим новым прозвищем.

Мы впятером подстерегли еще одного водителя фургона и его помощника. С помощью ножа я отправил их обоих в больницу. Этот опыт принес мне новые ощущения. Я находился в состоянии радостного возбуждения и счастья. Я понял, что это занятие доставляет мне необычайное наслаждение. Когда мой нож со щелчком открывался, люди вздрагивали и проявляли ко мне уважение, которое раньше никто не проявлял. Все водители фургонов из страха отказались выходить на работу. Хозяин прачечной связался с профсоюзом и был вынужден подписать соглашение о 54-часовой рабочей неделе и десятипроцентном увеличении заработной платы.

Представитель профсоюза встретился с нами пятерыми в подвале у Профессора и сделал предложение:

— Ребята, как вы относитесь к тому, чтобы работать на меня и на профсоюз в качестве… ну, чего-то вроде профсоюзных организаторов? Десять долларов в неделю каждому?

Это была наша первая постоянная оплата за рэкет. Впоследствии мы объединили в этот местный профсоюз грузовых перевозок много других водителей. Полиция продолжала поиски, поэтому я не показывался дома, но раз в неделю посылал к маме человека с деньгами.

Глава 6

Президент Вильсон объявил войну Германии.[5] Дух приключений окутал все вокруг, слава и жестокость шли рука об руку, окрашивая повседневную жизнь в совершенно новые краски. Мы впятером предприняли попытку влиться в основной поток узаконенного насилия, завербовавшись в армию, но над нами лишь посмеялись: мы были слишком молоды. Вся страна пришла в движение, которое возбуждало и пьянило так же, как катание на гигантской карусели. Мы тоже вскочили на свою маленькую личную карусель, крепко схватились за поручни и все ускоряли и ускоряли ее вращение. Кроме десяти профсоюзных долларов в неделю, с которых мы начали, нашлось множество других способов увеличения доходов в самом жестком и изобилующем конкурентами виде деятельности — бытовом бандитизме. Мы стартовали, имея за плечами неплохую подготовку, поскольку прошли вводный курс в худшей из суровых школ города.

Теперь мы приступили к получению среднего образования. Нашими классами были задние дворы, подвалы, крыши, уличные толкучки, речные берега и сточные канавы Ист-Сайда. Мы странствовали по лабиринту улиц подобно африканским охотникам, выискивающим крупного зверя. Нас интересовало абсоютно все. Мы впитывали в себя информацию и переживали ошеломляющие приключения. Мы носили маленькие, с гибкими ручками, обтянутые кожей дубинки собственной конструкции, сделанные из свинцового припоя, вытопленного из крышек от молочных канистр, и подстерегали прилично одетых граждан на узких темных улочках Ист-Сайда.

После того как доставка опиума от Профессора по адресу на Мотт-стрит стала нашей еженедельной работой, мы тщательно изучили Китайский город, с любопытством приглядываясь и принюхиваясь к незнакомым запахам и картинкам жизни. Здесь мы познакомились с характерными повадками и причудами наркоманов, пользующихся тем или иным зельем. Под руководством Профессора мы получили доступ к секретам и обрели навыки во многих запрещенных законом профессиях. Он же приобщил нас к вызывающему сладкие грезы курению опиума и снабдил разнообразным оружием, необходимым для умелого и, я бы сказал, искусного нанесения увечий. Мы стали гораздо жестче и грубее и действовали со знанием дела в тех случаях, когда возникала необходимость прибегнуть к насилию.

Косой Хими много времени проводил за рулем такси своего брата и научился мастерски управляться с машиной. Мы часто использовали его умение и тачку его брата со снятыми номерами, устраивая налеты на небольшие заведения. У нас был свой собственный стиль. Перед уходом мы заставляли пострадавших снимать с себя брюки. Газеты окрестили нас бандой молодых безбрючников. Мы гордились своей оригинальностью и известностью.

Мы стали нахальными и самонадеянными, и это нас погубило. После быстрого наскока на аптеку, принесшего нам двадцать два доллара пятьдесят центов, ее владелец бесстыдно выскочил на улицу, не надевая штанов, и поднял переполох. На машине брата Косого, преследуемые полицейским патрулем, мы домчались до Деланси-стрит, и здесь у нас кончился бензин. Мы высыпали из всех дверей и бросились в разные стороны. Преследовавшим нас полицейским явно не хватало скорости, и я мысленно поблагодарил Макса за интенсивные тренировки, которые он неустанно нам навязывал. За спиной раздавались выстрелы, но я считал, что всем удалось смыться.

Позже, в задней комнате кондитерской Джелли, я узнал, что Доминик погиб. Маленький, пухлый Доминик так и не научился быстро бегать. Пуля из пистолета сержанта, возглавлявшего погоню, попала ему прямо в затылок. Районные полицейские арестовали нас всех. Нам здорово помогли связи дяди Макса с районным лидером Демократической партии. Нам даже разрешили под охраной присутствовать на похоронах. В похоронном бюро, откуда начинался последний путь Доминика, его родители и родственники бросали на нас угрожающие взгляды и бормотали что-то по-итальянски. Простак шепотом переводил нам их проклятия. Потом было отпевание в церкви. Тихие, горестные рыдания родителей Доминика разрывали мое сердце. Когда священник обошел вокруг Доминика, окуривая его фимиамом, а затем благословил, сердце у меня мучительно сжалось, и все внутри онемело от боли. Я не мог плакать.

Из церкви мы проводили несчастного Доминика до его могилы на Лонг-Айленде. Я смотрел, как его опускают на дно ямы. Все плакали и молились. Священник освятил могилу и обратился к Господу с просьбой простить несчастному Доминику все его грехи. На обратной дороге в Нью-Йорк я попытался привести в порядок свои мысли. Славный старина Доминик, такой веселый и жизнерадостный, любивший пошутить, всего несколько дней назад весело улыбавшийся мне при встрече, теперь равнодушно лежит в гробу на дне ямы с пулей в затылке. Это не укладывалось у меня в голове, и я не мог представить, что больше никогда не увижу своего друга Доминика.

Глава 7

Районный лидер пытался сделать для нас все возможное. Но он сказал, что данный случай слишком серьезен, и предложил нам компромисс: двое из нас должны были предстать перед судом. Мы с Простаком вызвались взять вину на себя.

Макс обещал, что профсоюзные десять долларов, а может быть, и больше, он еженедельно будет передавать моей матери. Простака отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних католиков, меня — в аналогичное заведение для евреев, расположенное в Седар Нолл, недалеко от Нью-Йорка.

Мне там было неплохо. Во всяком случае, кормили вкусно и досыта. Я впервые оказался за пределами Нью-Йорка, и загородная атмосфера была для меня в новинку. С нами обращались не как с малолетними преступниками, заведение скорее походило на школу-интернат. Я был приятно удивлен предоставляемой воспитанникам свободой передвижения. Во многом воспитатели полагались на наше честное слово, и редко кто из нас злоупотреблял их доверием. Честно говоря, мне там даже нравилось. Чистые, не мешающие друг другу ароматы загородной местности так не походили на спрессованные запахи и зловоние, которые окружали меня в пораженном нищетой гетто.

Но самое большое удовольствие мне доставляла библиотека. Я завалил себя книгами. С их помощью я посетил все страны мира и даже другие миры — Луну, Марс, прочие планеты. Я летал на самолете и погружался на дно океана. Я становился пиратом, миссионером, гонщиком, монахом, министром, раввином. Я был и хирургом, и его пациентом. Я побывал надменным богачом и простолюдином, королем и нижайшим из его подданных. Я попадал в любое место и превращался в любого человека. Я находился на Горе вместе с Моисеем и заглядывал через его плечо, когда он, сидя на камне, записывал свои десять заповедей. Спускаясь вниз, мы с ним обсуждали, каким образом их лучше донести до людей, и я восхищенно охал, когда он рассказывал мне историю, которую приготовил для народа. Я сидел у ног Иисуса вместе с его учениками и с благоговением внимал словам его проповедей, направленных на исправление всех людей. Я помогал ему заносить крест на Голгофу. Мое сердце обливалось кровью, когда в его тело вгоняли гвозди и лицо его искажалось от боли и муки. И я видел, что, начиная с тех времен и поныне, в каждом поколении есть люди, не верящие в прогресс и истинность учения Христа, которые торгуют его именем, искажают смысл его слов, снова и снова распинают его ради своих эгоистичных интересов. И есть другие люди, несчастные или обиженные, которых поощряют использовать этот искаженный страданиями облик Иисуса в качестве идола, заполняющего пустоту их жизней. Как средство борьбы с их неврозами. Это наводило меня на грустные размышления.

В день моего освобождения меня вызвал к себе раввин и прочел мне свою последнюю проповедь: «Как должен себя вести хороший еврейский мальчик». Проповедь влетела мне в одно ухо и сразу же вылетела через другое. В заключение он улыбнулся, похлопал меня по спине и сказал:

— Тебя ждет сюрприз. За тобой приехал друг, чтобы отвезти тебя домой. Он ждет на улице.

Пытаясь сообразить, кто бы это мог быть, я весело выскочил из здания. Облокотившись на черный сверкающий «кадиллак», дымя сигарой и широко улыбаясь, передо мной стоял Большой Макс. Несмотря на то что мы выросли вместе и он был моим ближайшим товарищем со времен нашей учебы в «суповой» школе, сейчас он показался мне почти чужим человеком. Наверное, в этом были виноваты восемнадцать месяцев, которые мы провели врозь. Макс совсем не походил на прежнего себя. Он здорово вырос и был уже выше ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он действительно стал большим. У него были широкие, мощные плечи и поджарое тело спортсмена. Наверное, он до сих пор интенсивно тренировался. Он хитро смотрел на меня своими темными блестящими глазами и заразительно улыбался, показывая ровные белые зубы.

— Башка, старик, здорово вновь тебя увидеть. Как ты тут? — сказал он, протягивая руку и пожимая мою с силой тисков. Меня охватило чувство теплого, радостного замешательства. Я так же широко улыбнулся в ответ и сказал:

— У меня все в порядке. Ты здорово выглядишь, Макс.

— Ты тоже неплохо выглядишь, Башка. Я еле узнал тебя. Ты почти с меня ростом и нарастил очень даже неплохие плечи. Много тренировался здесь, за городом, да?

— Если точнее, то много работал. Работа удерживает от плохого поведения. Мы с тобой что, организовали общество взаимообожания, а, Макс?

Мы рассмеялись. Он распахнул дверь «кадиллака». Садясь рядом с ним в автомобиль, я чувствовал себя важной персоной. Макс умело развернул машину и погнал ее по гравийной дороге.

— Макс, откуда у тебя такая машина? — спросил я.

— Эта машина досталась мне вместе с похоронным бюро, — ответил он и несколько небрежно протянул мне сигару.

Я откусил кончик, выплюнул его в окно и закурил. Сделав несколько затяжек, я взглянул на этикетку. Это была «Корона-Корена»!

— Я ведь писал тебе, что мой дядя сыграл в ящик?

— Да. Но не сообщил, от чего.

Макс плюнул в окно:

— Рак печени.

— Очень плохо. Он был славным стариканом.

— Да, он был отличным парнем. Он оставил мне свое дело. Я вступлю во владение, когда мне исполнится двадцать один.

— Ты станешь большой шишкой, имея такое дело, правда, Макс?

— Да. — Макс с улыбкой глянул на меня. — Мы все будем большими шишками. Мы ведь остались партнерами? Ты, я, Косой и Простак.

Я был потрясен.

— Ты собираешься взять нас в долю?

— Да.

Я откинулся на спинку. Мне было спокойно и уютно. Я лениво размышлял о том, что Макс всегда был самым щедрым из нас, он идеальный друг, если допустить, что в дружбе может быть идеал. По дороге в город Макс подробно ввел меня в курс всего, что произошло за время моего вынужденного восемнадцатимесячного отпуска.

— Профсоюз нам все еще платит. Я каждую неделю относил твою долю твоей семье. Там все в порядке. Ты знаешь, что твой брат устроился в газету? Он работает репортером.

— Да, — кивнул я.

— Пегги вышла в профессионалы; можешь представить себе, а, Башка?

— Нет. В какие профессионалы? Стала танцовщицей? — Я задумался, вспоминая Долорес. Мои чувства к ней до сих пор не погасли.

— Танцовщицей? — хохотнул Макс. — Да, она танцует в постели. Она перешла из любительниц в профессионалки. Теперь берет деньгами.

— И сколько?

— Доллар штука.

— Она этого стоит.

— Да, она совсем неплоха.

— Ты помнишь, как с нас она брала заварными пирожными?

Мы рассмеялись.

— А ты помнишь полицейского Вайти?

— Разве его забудешь!

— Теперь он сержант.

— Значит, честность все-таки нашла способ откупиться от донимавшего ее Вайти, — произнес я бесцветным голосом, и мы вновь рассмеялись.

— Да, он очень смышленый ирландец. Пегги ему приплачивает.

— Готов поспорить, что он возвращает деньги ей же.

— Наверняка! — весело согласился Макс.

Мне до смерти хотелось спросить его о Долорес. Я писал ей каждую неделю, но ни разу не получил ответа. Вместо этого я спросил:

— Как поживают Простак и Косой?

— Нормально. Косой получил водительские права и иногда подрабатывает на одной из машин своего брата.

— Крючконосый обзавелся машинами?

— Да, он потихоньку заработал на эскадру из четырех машин. Простак болтается вместе со мной, помогает мне в бюро. А когда приходят интересные сведения, то мы выступаем все вместе.

— Налет?

— Да. Но мы беспокоимся только в том случае, если там не менее двух тысяч. После того как несколько месяцев назад ввели «сухой» закон[6], вокруг завелось много денег, и время от времени бутлегеры[7] обращаются к нам с просьбой кого-нибудь проучить.

— Я слышал, что у них водятся деньги.

— Так и должно быть. По всему городу открылась масса шепотушек.

— Шепотушек?

— Да, так их называют. Пивнушки за закрытыми дверями, в которых проделаны смотровые окошки.

Мы доехали до нижнего Ист-Сайда. Макс вел машину небрежно, не обращая внимания на напряженное уличное движение, и едва не задел крыло другого автомобиля. Он высунулся из окна и заорал на водителя:

— Эй, тупица, где тебя учили ездить? На заочных курсах?

Пожилой, хорошо одетый водитель огрызнулся, сворачивая за угол:

— Вы, шпана трущобная, ведете себя так, словно вам принадлежит весь город.

Подъезжая к гаражу, Макс хихикнул:

— А знаешь. Башка, ведь это неплохая мысль.

— Какая?

— Ну та, которую высказал этот парень. Шпана из «суповой» школы прибирает к рукам весь город.

— Весь город?

— А почему бы и нет? Главное — организация.

Глава 8

За те восемнадцать месяцев, что меня не было в городе, в жизни произошли четыре существенные перемены. Кончилась война. Был установлен «сухой» закон. Долорес произвела небольшую сенсацию, танцуя в мюзикле на Бродвее. Большой Макс, Простак и Косой, используя в качестве вспомогательной рабочей силы. Веселого Гонифа, Пипи и Глазастика, создали себе среди обитателей городского дна репутацию очень крутой ист-сайдской команды.

Кроме того, я обнаружил, что за это время возникло множество легенд о моих способностях в обращении с ножом. В этом вопросе я считался специалистом экстракласса. Макс пересказал некоторые из приписываемых мне народной молвой мифических подвигов, и мы долго смеялись.

Наша репутация команды, круто решающей любые вопросы и даже занимающейся наемными убийствами, способствовала тому, что нас стало затягивать в самую гущу насильственных действий, порождаемых «сухим» законом. К нам начали приходить люди с тем, что мы называли «контрактами». Со всего города, от людей, с которыми мы никогда не встречались и о которых даже не слышали, поступали предложения навести нас на большие «бабки», оптовые ювелирные фирмы или банки. Бутлегеры и рэкетиры предлагали контракты на убийства деловых партнеров, любовниц, братьев, жен и врагов. Предлагаемые вознаграждения бывали смехотворно маленькими или сказочно большими.

Поначалу мы со смехом уклонялись от этого потока неожиданных предложений. Затем, то ли потому, что нам льстило то, какое количество людей из самых различных слоев ищут встречи с нами, то ли из-за денег, а может быть, из-за всего сразу, мы сдались и начали действовать в соответствии с представлениями о нас. Однако мы заключали лишь те контракты, которые отвечали нашим достаточно сложным этическим представлениям. Подобно разбойничьим баронам былых времен, при помощи насилия и нахальства мы взяли под свой контроль большую часть нелегальной деятельности в перенаселенном Ист-Сайде. Это было большое и очень доходное имение. Мы были еще относительно молоды по годам, но считались заслуженными ветеранами в делах, требующих дерзости и жестокости. Судьба нас хранила, и наши успехи оправдывали нашу спокойную самоуверенность. За сравнительно короткий срок мы близко познакомились с деятельностью многих небольших группировок, вылезших на свет в беднейших районах города.

Однажды, чтобы вернуть груз виски, угнанный в одном из кварталов, нам пришлось вступить в небольшой конфликт с Артуром Флегенхеймером по кличке Датчанин и его ребятами, которые вышли из нищей, убогой и безрадостной части Бронкса. В другой раз, по делам, связанным с машинами для набивки сигарет, мы встретились с Джо Адонисом, Лео Байком и кое с кем из их команды, которая набиралась в нездоровых, перенаселенных, обшарпанных кварталах Бруклина. У нас произошла небольшая стычка с отрядом Тони Вендора и Вито Дженовези, составленным из бывших обитателей вонючих лачуг и хлевов нижней части Гринвич Виллидж. Мы вели переговоры с Чарли Лакки и Люпо Вольфом, выросшими в похожих на стойла многоэтажках восточного Ман-хэттена. На этих переговорах мы обсуждали возможность вручения «черной метки» их земляку, временно укрывающемуся на наших землях и ищущему нашего покровительства. Мы вступили в союз с самым элегантным, самым благородным и дерзким человеком в городе — Франком, или Франческо, который провел детство в жалком, тесном квартале восточного Гарлема. Поразительным и неоспоримым фактом являлось то, что все они росли в окружении нищеты, как и мы сами. Они вышли из разных районов города, но все до одного были в прошлом питомцами «суповых» школ.

У нас было шесть подпольных салунов, один из которых, расположенный на Деланси-стрит, служил нам штаб-квартирой. Этот салун мы называли «У Толстого Мои» в честь сына кондитера Джелли. Толстый Мои был нашим главным барменом и распорядителем. Кроме того, мы имели долю от подпольных лотерей, в которых ставки делались на появление определенных цифр в сводках ежедневных газет. Эти лотереи устраивались в Ист-Сайде одним пуэрто-риканским банкиром. Бутлегеры и хозяева подпольных салунов искали у нас защиты от наездов «диких» банд и, как правило, получали наше покровительство, естественно, за определенную плату. Многие не могли понять и не верили, что, несмотря на наш прошлый опыт и искренние к тому симпатии, мы воздерживаемся от получения доходов непосредственно от рэкета, наркотиков и проституции.

Несмотря на то что мы тратили деньги не считая, наши доходы росли столь быстрыми темпами, что всем нам пришлось завести депозитные сейфы. Я занимался бухгалтерией, ведя учет разнообразным подпольным операциям. У нас имелось и одно абсолютно законное предприятие — похоронное бюро с мастерской по изготовлению гробов, которое неженатый дядюшка Макса оставил племяннику в наследство. Макс выполнил свое обещание, взяв всех нас в долю равноправными партнерами. Похоронное бюро служило нам надежной крышей. По документам и во всех тех случаях, когда дело касалось налоговой службы или других властных структур, оно являлось единственным источником наших доходов. Кроме того, оно предоставляло нам дополнительные возможности: наши машины подавались по первому требованию районного лидера Демократической партии и выезжали по вызову многих других политиков. Ну, а кроме официальных похорон, за плату мы могли организовать похороны и не очень ладившего с законом покойника.

От случая к случаю мы весьма неохотно соглашались на участие в крупных ограблениях, да и то лишь тогда, когда наводчиком был проверенный и крепко увязанный человек. Одно такое дело намечалось в самом ближайшем будущем. Речь шла о партии алмазов стоимостью примерно в сто тысяч долларов. Мы ждали условного сигнала от нашего человека.

Время от времени небольшие случайные стычки между бандами перерастали в жестокие открытые войны национального масштаба. Газеты поднимали переполох. Публика приходила в волнение, и власти разного уровня предлагали преступному миру «заткнуться», иначе они, власти, будут вынуждены сами «заткнуть» его. Но жадность и ненависть оказывались сильнее. Войны продолжались до тех пор, пока за дело не принялся настоящий лидер, наш старый приятель Франк, вышедший из трущоб Гарлема. Он вызвал нас и изложил свои взгляды на события. Мы заверили его, что окажем ему любую поддержку. Он сказал, что, когда будет готов к действиям, обратится к нам, и мы ответили, что откликнемся на его зов в любое время дня или ночи.

Несмотря на то, что я много времени проводил среди самых разных женщин и у многих из них имел успех, мне не удалось избавиться от своего длящегося с детских лет обожания Долорес. Я ни разу не видел ее за пределами театра, поскольку она отказывалась от встреч со мной, видимо, не хотела иметь со мной ничего общего. В среднем дважды в неделю я приходил в театр, где проходили ее выступления, и сидел, наблюдая за ней. Она не подозревала о моем присутствии. Вечер за вечером я сидел, завороженно следя за каждым ее движением, и моя любовь только усиливалась. Это удивляло меня самого: будучи крутым парнем, я вел себя, словно мальчишка-школьник. Я посылал ей цветы и инкрустированные бриллиантами наручные часы, но она отказывалась ют моих подарков. Временами на меня находило отчаяние, и тогда я строил безумные планы. похищения моей любимой, завоевания ее любой ценой. Мне с большим трудом удавалось удерживать себя от воплощения этих бредовых идей. Долорес стала моим наваждением, все остальное потеряло всякий смысл. Я постоянно находился в плохой форме.

К счастью, произошло одно волнующее событие, отвлекшее меня от Долорес. Мы получили послание от Франка о том, что состоится гигантский, в масштабе всей страны, съезд представителей различных группировок, и мы выехали по указанному адресу. Встреча была яркой и запоминающейся. Съезд прошел так, как и планировал Франк. Была создана национальная преступная организация, и Франк был наделен в ней высшей властью. Вернувшись домой после приема у Франка, мы почти тотчас же получили послание от наводчика. Он сообщал, что нам остается только завтрашний день для захвата партии бриллиантов. К сообщению прилагались подробные инструкции. Я выступил против.

— Зачем рисковать? Ребятам с нашим положением.

Большой Макс был непреклонен:

— Во-первых, я дал слово этому парню. Во-вторых, риск является составной частью нашей профессии. Отправляемся завтра. К тому времени я обдумаю детали.

— Но, Макс, — не сдавался я, — мы только что вернулись из поездки и устали от…

Макс не дал мне договорить:

— Сейчас займемся быстрым отдыхом. Поедем в заведение Джо и половим кайф лежа.

Мы забрались в «кадиллак». Косой сел за руль, и мы отправились в заведение Джо. С некоторых пор я здорово привык курить опиум и гораздо чаще других, и втайне от них, позволял себе это удовольствие, так как считал, что нуждаюсь в нем больше. Не знаю, было ли это от того, что в последнее время я чувствовал себя переутомленным, или причина состояла в том, что я называл «долоресфобией». Возможно, так происходило потому, что курильня была единственным местом, где я мог обладать Долорес и где она не отвергала меня. В моих снах, вызванных опиумом, она так пылко отвечала на мою любовь, что, проснувшись, я чувствовал себя полностью удовлетворенным.

Но причины, по которым я так часто прибегал к опиуму, были понятны мне не до конца. Я знал только, что с нетерпением жду странных снов, в которых действительность смешивалась с событиями из древней истории Англии, порождая сочные, полные цветов картины, где короли и бароны вели жизнь, полную необыкновенных приключений. В некоторых снах я принимал непосредственное участие, за другими просто следил, как захваченный действием сторонний наблюдатель. Я обожал читать исторические романы и научные труды по истории Англии, видимо, поэтому мои сны неизменно имели отношение к давно минувшим эпохам.

Выходя из машины, я постарался скрыть нетерпение, но все же поспешил первым растянуться на лежаке. Посасывая мундштук, я спокойно лежал, откинувшись на подушки, воссоздавая перед глазами волнующие сцены нескольких последних дней. Рот наполнился привычным вкусом, и я лениво подумал, что у старины Джо всегда лучший опиум и он знает, как его лучше подготовить для курения. Я вдыхал влажный, сладковатый пар. Меня охватили покой и абсолютная беззаботность. Неясный образ танцующей Долорес ненадолго возник перед моими глазами. Я глубоко, медленно и сладострастно вздохнул. Затем выдохнул. Я смотрел, как влажные струящиеся испарения поднимаются вверх, приобретая смутные формы у меня над головой. В роскошных одеждах барона появился Большой Макс. Он был нашим бароном, бароном разбойников. Вслед за ним мы вошли в придорожный трактир, прошли в заднюю комнату и расселись за столом. Большой Макс стукнул кулаком по столу и пророкотал: «Эля!» Появился широко улыбающийся Толстый Мои с подносом, на котором стояли огромные кружки с пенным элем. Видение в моей голове подернулось тонким туманом и скрылось за вихрящимися испарениями, и я лежал в счастливом оцепенении, вспоминая волнующее послание Франка.

Глава 9

Мне снилось, как начиналась наша организация. Мы были задиристыми баронами разбойничьих шаек. На нас были причудливые одеяния времен Елизаветы. Утратив свое вульгарное ист-сайдское произношение, мы изъяснялись на чопорном напыщенном языке эпохи. Мы сидели вокруг стола в дальней комнате трактира «Лосиная голова», пили эль из высоких кружек и играли в карты. Перед каждым из нас возвышались груды золотых монет, прислоненные к нашим стульям стояли заряженные короткие мушкеты. Хозяин трактира по прозвищу Толстый Лось с приветливой улыбкой непрерывно подносил нам свежий эль. Шумная игра была в самом разгаре, когда в комнату ввалился покрытый пылью гонец с посланием от знаменитого барона Франческо, повелителя Гарлема.

Большой Макс опустил карты на стол, вскрыл пакет и, беззвучно шевеля губами, прочитал послание. Мы ждали его слов. Он отхлебнул глоток эля, откашлялся, мрачно улыбнулся и произнес:

— Джентльмены, это то, чего мы так ждали. — Он легонько постучал пальцами по бумаге. — Это призыв явиться в замок нашего друга Франческо, где соберутся атаманы разбойников со всей Англии. На этой встрече мы должны будем выработать план совместных действий, смелость и величие которых превзойдут даже замыслы древних королей. Мой добрый друг барон Франческо делает нам изысканнейшее предложение. Он собирается объединить атаманов разбойничьих шаек по всей стране под началом единого повелителя. Мне представляется, что барон Франческо желает стать этим повелителем, и клянусь всеми святыми, что он получит нашу поддержку. — В подкрепление сказанного Большой Макс обрушил на стол удар своего могучего кулака. — Что скажете, друзья? Я жду тоста за нашего друга барона Франческо и его начинания!

Приветственно подняв кружки и проревев: «Успехов и удачи нашему другу Франческо!» — мы залпом выпили эль. Большой Макс причмокнул губами, вытер их тыльной стороной кисти и сказал:

— Поспешим, поскольку нас ждет дальняя дорога.

Мы оседлали боевых коней и помчались, словно ветер в ночи, с грохотом проносясь через деревушки, паля из мушкетов в воздух над головой, стряхивая с испуганных крестьян их безмятежный сон. На рассвете мы сделали торопливую остановку в придорожном трактире, где на скорую руку перекусили и подкрепили свои силы большим количеством эля. Дурак-хозяин допустил роковую ошибку, заикнувшись об оплате. Мы с радостью застрелили его и дотла спалили трактир.

К вечеру, усталые и запыленные, на покрытых пеной лошадях мы прибыли к хорошо укрепленному замку барона Франческо, который охранялся множеством людей, вооруженных пиками и мушкетами. Подъезжали другие закованные в броню бароны. Факельщики провели нас через подъемный мост и проводили до ярко освещенного замка. Нам отвели удобные комнаты, где мы смогли хорошо отдохнуть и привести себя в порядок. Умытые и облаченные в разноцветные вельветовые камзолы, в рыцарских головных уборах с перьями, мы расхаживали по гостиной, отпуская друг другу комплименты по поводу нарядов. Нас проводили в огромный обеденный зал, где мы обменялись теплыми приветственными объятиями с хозяином, бароном Франческо. Слуга отвел нас к нашим местам за огромным столом. Про себя я подумал, что кровожадным и смертельно опасным головорезам приготовлено поистине королевское угощение. На столе высились золотые блюда с отборнейшими яствами: целиком приготовленный кабан, жареные свиньи, украшенные многими видами диких и домашних птиц, тушенных в вине со специями. Здесь были котлы, наполненные новым экзотическим кушаньем спагетти, приготовленным по настоящему сицилианскому рецепту. Были блюда с разнообразнейшими пирожками, подносы с еврейскими деликатесами, паштет из печени цыплят я супницы с ароматными супами. Были блюда с незнакомыми фруктами из заморских стран и подносы с кексами и пирожными самых разных форм и размеров.

Барон Франческо опустился в королевское кресло за массивным столом. Место по правую руку от хозяина занял его самый доверенный советник, утонченный и хладнокровный франт, известный в миру под именем Филиппа Касетелийского. По левую руку сидел говорливый Хьюго, принц Манхэттена, прозванный Веселым Жуликом, который втайне лелеял мечту стать лорд-мэром всего Нью-Йорка. Его роскошный плащ из тигровой шкуры указывал на принадлежность к древнему и могущественному клану Демократов. За спиной барона тесной группой стояла личная охрана, состоящая из самых лютых рыцарей страны. Среди них я узнал вечно хмурого, свирепого и жестокого Иосифа, в шутку прозванного Солнечным Зайчиком. Там же находились сэр Чарли Пуля, специалист по простым и изысканным способам насильственного умерщвления, и сэр Мишель Курок, кровожадный снайпер, неразлучный со своим пистолетом. Были там и многие другие прославленные убийцы из владений барона в Гарлеме.

Вдоль стола, уходящего так далеко, что терялись лица сидящих, расположился весь цвет разбойничьих шаек страны. Мы сразу узнали сэра Иосифа Адониса, лорда Бруклина, и сэра Артура Датчанина, повелителя Бронкса, за спинами которых почтительно стояли убийца с безумным взглядом Винсент Колл и мускулистый душитель Боулегс из Виннебурга. Среди присутствующих был и знаменитейший Лорд Капоне из Чикаго с лицом, покрытым шрамами, окруженный своей разношерстной командой. Были здесь и смертельно опасные, бескомпромиссные, пролившие реки крови рыцари из северного графства Детройт. Были лорд Вилд Вильм, владыка юго-западного графства Техас, прибывший со своими необузданными рейдерами, и Питер Печатник, хозяин Томпсона, о чьем умении подделывать документы и деньги слагались легенды. Здесь присутствовал коварный и беспринципный Чарльз Лаки, глава внушающей ужас тайной Гильдии сицилийцев. Рядом с ним сидел хитрый и хвастливый Эдвард Старший, старший брат барона Франческо, и его сорок разбойников латиноамериканского происхождения. С другой стороны стола сидели длинноногий барон Цвим, наместник и покровитель графств Нью-Йорк и Ныо-Джерси, лорд Вест-Тауна Оуни Мадден и его беспощадные кельты. Тут были северяне Эрик Бук и Вильям Мо. С ними по соседству расположились хладнокровные и расчетливые напарники Гара и Леопард, повелители Ист-Тауна, приведшие с собой свору свирепых и кровожадных семитов. Следующими в ряду сидели Майер Лаис и его напарник Багги Игл с шайкой свихнувшихся от наркотиков латиноамериканцев и семитов, нанятых для того, чтобы за деньги убить любого, кого скажут.

Я повернулся к своим товарищам и произнес:

— История еще не знала прецедента, когда под одной крышей сходилось одновременно такое количество отборных мерзавцев и продажных политиков.

— Относите ли вы и к себе это заявление, сэр Башка? — мрачно поинтересовался самый могучий из моих компаньонов, но я не стал отвечать на его вопрос.

На протяжении всего пиршества приправами к еде служили ворчливые угрозы, взгляды исподлобья и ненависть. Воздух был пропитан злобой Лишь страх и преклонение перед хозяином, бароном Франческо, удерживали это дьявольское сборище от немедленного самоуничтожения. После того как желудки были наполнены пищей и вином, прозвучал оглушительный удар огромного гонга, и внезапная тишина наполнила зал. Испуганные гости зашарили по сторонам вороватыми взглядами. Из-за стола поднялся человек, привлекший к себе внимание поднятой рукой, и все взоры обратились к нему. Это был Франт, Филипп Касетелийский. Он холодно, с презрением, оглядел гостей, сидящих за гигантским столом, и вежливо, четко и неторопливо произнес:

— А теперь перейдем к делу. Я коротко поясню, для чего мой могущественный господин… — он изысканно поклонился барону Франческо, — организовал столь необычную встречу заклятых врагов. Согласованность действий даст огромные преимущества каждому из вас. Драки и резня за раздел территорий — это чистые убытки. Добра хватит на всех. Кровопролитие должно быть остановлено! Мы хотим собрать все шайки страны в единую организацию. Эта организация будет называться Обществом.

Некоторые гости заворчали и отрицательно замотали головами. Но взгляд Филиппа Касетелийского заставил их успокоиться. Подавшись вперед и опершись руками о стол, он смотрел на гостей, его проницательные глаза перебегали от одной группы к другой, с легкостью читая мысли собравшихся. С некоторым усилием над собой он продолжил:

— Этому обществу требуется верховный предводитель. — Он хитро улыбнулся. — Конечно, каждый из вас имеет полную свободу в выборе того, кого он видит своим предводителем. — Улыбка исчезла с его лица, и голос свирепо зарокотал, когда он продолжил, медленно, с ударением на каждом слове: — Но так вопрос просто не стоит, поскольку лишь один из нас обладает истинным бесстрашием и королевской кровью.

Филипп Касетелийский немедленно подал знак сэру Иосифу, стоявшему за спиной барона Франческо. Иосиф достал и передал Филиппу сверток, который тот молча развернул. В его руках засияла золотая корона, инкрустированная драгоценными камнями. Аудитория с настороженным удивлением наблюдала за тем, как Филипп возлагал корону на голову Франческо. После этого он произнес:

— С единодушного одобрения всех собравшихся здесь лордов я короновал короля Франческо, отныне являющегося Верховным Предводителем Общества Разбойничьих Баронов.

Король Франческо величественно поднялся и улыбнулся настороженно молчащим гостям. На лицах некоторых из них читалось нескрываемое возмущение. Король окинул гостей вызывающим взглядом и насмешливо поклонился:

— Благодарю за оказанную мне великую честь, джентльмены.

Не дав гостям времени прийти в себя, он вежливо и уверенно изложил свои честолюбивые планы, касающиеся будущего процветания Общества. В эти планы входило создание мощных дистилляторов для производства крепких напитков, фрахтование больших грузовозов для импорта зарубежных алкогольных напитков, осуществление грандиозного проекта, связанного с получением гигантских прибылей от широкого распространения особых игральных приспособлений, называемых игровыми автоматами, а также взятие под контроль всех мест сбора любителей испытать Фортуну и участие в получении прибыли от всех видов лотерей.

Его величество подробно разъяснил, каким образом можно контролировать парки, в которых происходят королевские забавы: скачки и гонки борзых. Он обрисовал будущее в самых радужных красках, обещая власть и богатство каждому члену Общества. Напряжение слушателей возрастало по мере того, как король излагал все новые способы выжимания из простолюдинов огромных сумм денег. На некоторых лицах появились довольные улыбки, когда его величество произвел раздачу богатых угодий. Он огласил два королевских указа, первый из которых не допускал вторжения на чужую территорию. Немного помолчав и улыбнувшись, он зачитал второй:

— Убийства членами Общества друг друга строжайше запрещены во всех случаях, кроме тех… — король Франческо немного помолчал и обаятельно улыбнулся, — когда на это дано особое разрешение Короны. Все лорды имеют равные права, лишь Филипп Касетелийский, являющийся моим заместителем, обладает второй после моей властью в Обществе. Я назначаю его Королевским Гофмейстером и Министром Короны. Питер Печатник отныне будет являться Королевским Казначеем. Кроме того, старшими чинами военной полиции, старшими палачами и похоронной командой Короны я назначаю сэра Макса, сэра Башку, сэра Косого и сэра Простака, повелителей нижнего Ист-Сайда. — Его величество король Франческо сдвинул корону на затылок с видом забияки и поинтересовался: — У вас есть возражения или вопросы, мои лорды?

Сэр Макс поднялся из-за стола с мушкетом в руке, сэр Простак, сэр Косой и я последовали его примеру. В зале стояла напряженная тишина. Никто не двигался и не пытался говорить. Большой Макс поднял бокал и энергично взмахнул рукой с мушкетом:

— Встанем, господа! Выпьем за нашего короля!

Вразнобой, по одной, поднимались разбойничьи шайки. С бокалами в руках они поворачивались лицом к королю и провозглашали свое верноподданничество. С криками «Да здравствует король!» осушались бокалы. Король Франческо поклонился и помахал рукой, выражая свою королевскую признательность.

Вновь прозвучал громовой удар гонга. Играя что-то торжественное, в зал вошли музыканты. Вслед за ними появились мальчики-пажи, несущие подносы с бриллиантами, рубинами, изумрудами, корзинки, полные золотых дукатов, — дары его королевского величества своим новым вассалам.

Гонг прозвучал еще раз. Через все двери в зал устремились прекрасные девушки в нарядах, лишь едва прикрывающих их наготу. Они танцевали и пели неземными голосами.

— Какое потрясающее зрелище! — восторженно воскликнул я. Гости следили за действием с плохо скрываемой надеждой заполучить один из этих танцующих лакомых кусочков в свое полное распоряжение.

Среди танцовщиц были девушки всех рас и цветов. Белые и холодные, божественно сложенные танцовщицы плыли медленно, сладострастно изгибаясь. Девушки с теплым, шоколадным цветом кожи двигались расслабленно и томно. Пышные, оливковокожие красавицы стояли на одном месте, медленно и ритмично вращая бедрами. Здесь были прелестницы с кожей, окрашенной в красный, синий, зеленый цвета. Здесь были восхитительные мулатки и черные как ночь амазонки. И все они танцевали в плавном, медленном ритме. Затем, так же медленно, изгибаясь и дразняще покачивая бедрами, они сошлись в один большой круг. Темп танца ускорился, они двигались быстрее, быстрее и еще быстрее, пока круг не превратился в стремительный разноцветный вихрь. Они мчались по кругу, захваченные бешеным движением порожденного ими же вихря. Внезапно из этого круговорота выбросило одинокую обнаженную танцовщицу. Лежа на животе, она заскользила по мраморному полу. Когда она поднялась, у меня перехватило дыхание от ее обнаженной красоты. Она была самым поразительным творением из всего, что могла создать природа! Не стройная девушка, а роскошная женщина с высокой грудью, соблазнительная в каждом своем движении, она была создана лишь для одного — служить источником наслаждения для мужчины. Легкая вуаль окутывала ее обнаженное тело полупрозрачной благоухающей дымкой. Она кружила в танце, и ее ищущие руки извлекали из воздуха волшебные звуки, как будто ангелы перебирали струны арф. Небесный аромат и чарующая музыка все плотнее окружали меня, она приближалась, она жарко шептала: «Милый, иди ко мне, иди ко мне!»

Пораженный, я узнал в танцующей женщине Долорес. И она звала меня! Она танцевала для меня! Тепло ее благоухающего тела влекло меня к ней, словно мощный магнит. Она самозабвенно и страстно затрепетала, опускаясь на пол у моих ног, выражая свою полную покорность. Лучший из даров, который могло послать небо! Я жарко обнял ее, и мы слились воедино. Моя душа покинула тело и устремилась в небеса, имя которым Долорес. Я был вулканом, с трудом сдерживающим непрерывно нарастающее внутреннее напряжение. И все поглотил восхитительный, космический фейерверк из ослепительно взрывающихся звезд.

Глава 10

Кто-то похлопал меня по щекам, и хриплый голос пробормотал прямо в ухо:

— Очнись, эй, Башка, давай очнись, пора собираться яа дело.

Я открыл глаза. Надо мной, склонившись, стоял Большой Макс. Я сел и обвел комнату затуманенным взглядом. В углу возле зеркала Простак возился с револьвером, поудобнее пристраивая его в кобуре под мышкой. В комнате стоял густой сладковатый запах опиума, но я, хотя и находился в состоянии легкого кайфа, чувствовал себя на удивление хорошо. Бог ты мой, ну и сон. Меня немного колотило от того, насколько реальным казалось все увиденное. Если бы я только мог держать Долорес в своих руках так же, как в этом сне… Я горько вздохнул. Макс перезарядил револьвер сорок пятого калибра и тщательно вытер его носовым платком. Засунув его в кобуру, он кивнул в сторону все еще спящего Косого и сказал Простаку:

— Буди его. Нам пора двигать.

В дверь постучали.

Я открыл, и в комнату, улыбаясь, вошел китаец Джо.

— Уже на ногах, ребята? — Он хихикнул. — Что, видели приятные сны? — Он повернулся к Максу. — Ты не мог бы подарить мне несколько минут? Мне бы хотелось знать твое мнение, Макс. Сегодня утром я получил новую партию товара.

— Хорошо, Джо, пойдем посмотрим. Для друга всегда найдется немного времени, — ответил Макс, надевая пиджак.

Вслед за Джо мы спустились в подвал. Он открыл тяжелую стальную дверь и провел нас по узкому, длинному коридору. В конце его оказалась еще одна стальная дверь, через которую мы вошли в тускло освещенную комнату, где, склонившись над столом, сидели пятеро китайцев.

Джо представил нам своих улыбающихся соотечественников. Как ни странно, они говорили по-английски гораздо лучше нас. Когда я выразил Джо свое удивление, он шепотом пояснил:

— Все они получили образование в Колумбийском университете.

Мы немного понаблюдали за тем, как китайцы добавляют воду и замешивают что-то, похожее на серое тесто, а затем лепят из него маленькие шарики. Джо с гордостью пояснил:

— Опиум для курения необходимо правильно замесить на воде. Это требует специальных навыков. А мои люди, — он похлопал по спине ближайшего соотечественника, — настоящие мастера своего дела. — Затем он обратился к Максу, указывая на коробку в углу:

— Макс, посмотри, какой это сорт? И что ты думаешь о его качестве?

Я с любопытством заглянул в коробку и произнес:

— Всегда думал, что единственным сортом опиума является опиум.

— Понимаешь, Башка, — ответил Макс. — Пока ты находился в своем исправительном заведении, Профессор научил меня хорошо разбираться в этом зелье. Существуют три сорта: Патна, Бенарес и Малива. Они происходят из разных стран, с разными почвами, поэтому у каждого из них свои, отличные от других вкус и запах.

Познания Макса произвели на меня глубокое впечатление. В коробке было штук сорок плотно уложенных ровными рядами полуторакилограммовых шаров. Макс ко-стал один из шаров, содрал с него толстую, сантиметра в два корку из маковых листьев и отщипнул кусочек от оказавшейся под листьями темной массы. Он растер кусочек пальцами, понюхал, пеложил маленькую крупинку на язык и сказал:

— Хороший товар, Джо. Чистая Патна.

Джо согласно кивнул:

— Я тоже так думал, Макс. Но у меня не было полной уверенности. Спасибо, что согласился помочь.

Мы попрощались с Джо и его улыбчивыми работниками и вышли на улицу. Шипящий и подвывающий кот гнался за своей подругой по темной, узкой и пустынной улице. Мы с интересом наблюдали, как он загнал ее в тупик среди мусорных контейнеров. Когда он прыгнул и впился зубами в ее загривок, заставляя ее подчиниться, она завопила от боли и удовольствия. Эта сцена привела нас всех в приподнятое настроение. С шутками и смехом мы погрузились в «кадиллак». Макс начал напевать весьма рискованную пародию на мотив песенки «Это каждому доступно». Косой, усевшись за руль, обернулся к Максу, чтобы узнать, куда ехать. Макс взглянул на часы.

— Три утра. У нас достаточно времени, чтобы искупаться и прийти в по-настоящему хорошую форму. — Он задумчиво потер подбородок. — Да, и заодно договоримся с Лутки насчет алиби.

Косой повернул зажигание, нажал ногой на стартер, включил скорость и вывернул на Сауз-стрит. Хотя он выполнил все эти действия в данной последовательности, со стороны это выглядело так, будто он лишь прикоснулся к рулю и машина начала откликаться на его желания словно волшебная лампа Аладдина. Когда Косой садился за руль, «кадиллак» превращался в живое существо. Это была «она», и в случаях экстренной необходимости, когда все решали считанные мгновенья, Косой — начинал клясться ей в любви и тоном сгорающего от желания любовника называл ее Крошкой. Самого Косого мы прозвали «Бестией за баранкой». Он мог выделывать с этой машиной финты, которые даже и не снились голливудским каскадерам. Но и машина стоила такого водителя, потому что «кадиллак» был сделан по специальному заказу. Он был полностью пуленепробиваемым и оснащен двигателем, позволяющим развивать скорость до двухсот километров в час. С негромким урчанием мы быстро мчались в ночи. Большая черная машина подобно хамелеону сливалась с темнотой пустынных улиц. Внезапно мы оказались посреди яркого света и деловито снующих потоков людей.

— О! — глубоко вздохнув, воскликнул Косой. — Шанель номер пять!

Макс подался вперед и, с силой сжав пальцами плечо Косого, сказал:

— Слушай, Косой, сколько раз тебе ведено закрывать окно, когда едешь через рыбный рынок Фултона?

Косой взглянул, как мы дышим через прижатые к лицам носовые платки, и засмеялся:

— Ребята, вы чересчур чувствительны! По мне этот запах просто замечателен. Как от перезревшей красотки, на которой много косметики.

Когда рынок остался позади, мы задышали полной грудью. Пропитанный зловонием речной воздух с Ист-Ривер казался просто благоуханным по сравнению с рыночными «ароматами». Вдалеке показалась тусклая электрическая вывеска с надписью «Турецкие бани Лутки». Косой сбросил скорость, машина точно и мягко въехала под вывеску. Он выключил мотор, и мы вошли в бани.

В манерах Лутки, с улыбкой пожимающего нам руки, странным образом сочетались страх, уважение и радость. Он лично проводил нас в лучшие комнаты. Мы разделись и отправились в парную. Пока мы, возглавляемые Максом, двигались по направлению к парной, звук босых ног, ступающих по каменному полу, и вид обнаженных волосатых тел вызвали во мне забавную мысль: Дарвин был прав. Я мог поспорить, что в нас скрывалось животное куда более дикое, чем гомо сапиенс. Я невольно представил нас свирепыми зверями, пробирающимися через жаркие, дышащие испарениями джунгли. Мускулы Большого Макса плавно двигались в такт движениям его смуглого тела, его кошачьи шаги вымеряли длинный коридор со скоростью тигра-людоеда. Простак следовал на шаг позади. Его ноги и руки двигались в хорошо отлаженном ритме. Мышцы легкой рябью пробегали по могучему телу, густо заросшему черными волосами, мягкая поступь делала его похожим на вышедшую на охоту беспощадную пантеру. Косой чем-то походил на леопарда. Я тихонько хихикнул, подумав, на какую зверюгу похожу сам.

Через качающуюся дверь мы протиснулись в парную с сухим паром. Жар ударил по нашим холодным телам, словно волна раскаленного воздуха, вырвавшаяся из доменной печи. Пол был обжигающе-горячим, и Косой запрыгал с ноги на ногу. Все еще пребывая в состоянии легкого кайфа после опиума, я весело спросил:

— В чем дело, мальчик? Тебе слишком горячо? Давай привыкай. Ты ведь не хочешь, чтобы наш друг Мефистофель смеялся над тобой, когда мы окажемся там, внизу?

— Какой, к черту, Мефистофель? Судя по имени, какой-то грек. Контрабандист, что ли? — спросил Косой. Я засмеялся:

— Черта с два грек. У этого парня рога и вилы, и он ожидает нас там, внизу.

Косой наклонился и, шлепнув себя пониже спины, сказал:

— Если мы с ним когда-нибудь встретимся, я разрешу ему поцеловать меня сюда.

Приглядев себе лежак, Косой доскакал до него на одной ноге, сел и сразу же взвился в роздух, изрыгая проклятия. Макс рассмеялся:

— Давай-давай, привыкай. Помнишь, что говорила Старая Заколка Монс? Что мы все кончим свои дни на очень горячем стуле.

— А чтоб она сдохла, — ответил Косой, прыгая на одной ноге и потирая обожженную задницу.

Появился служитель с прохладными белыми простынями. Он расстелил их на лежаках, и мы с комфортом разлеглись и расслабились. Вскоре пот потек с нас непрерывными струйками. Косой похлопал себя цо ляжке.

— Ребята, вам как больше нравится: остаться чуточку сырыми или хорошенько прожариться?

Простак окинул его изучающим взглядом.

— Ты слишком худой и жесткий, друг Косой.

Макс подошел к висящему на стене термометру и воскликнул:

— Ого! Больше восьмидесяти градусов!

Другие посетители перешептывались и постреливали взглядами в нашу сторону. Видимо, они знали, кто мы такие. За последнее время мы привыкли к подобному проявлению внимания и дружелюбно кивали в ответ. Макс вызвал служителя и заказал холодного пива для всех присутствующих. С разных сторон послышались слова благодарности. Два симпатичных молодых парня, улыбающихся, словно смущенные школьницы, подошли, чтобы сказать спасибо. Один из них прошепелявил:

— Мы много шлышали о ваш, ребята, и о ваш, миштер Макш. Мы решили лишно поблагодарить ваш жа пиво.

Второй стоял рядом, одной рукой придерживая обмотанную вокруг бедер простыню, а другой по-женски приглаживая свои длинные обесцвеченные волосы.

— Мы хотели убедиться, что без одежды вы так же красивы, как и в ней, — сказал он.

— Ну и? — забавляясь, спросил Макс.

— Вы просто образцы мужской красоты. Честное слово!

— Достаточно, девочки, — процедил я, оттопырив губу. — Проваливайте. И по-быстрому!

Молодые люди суетливо поправили на себе простыни.

— Пойдем отшуда, эти ребята шлишком грубы для наш, — позвал шепелявый своего приятеля. Тот помахал нам рукой.

— Пока, милашки! — И они бросились наутек.

Косой с отвращением сплюнул:

— Черт бы побрал этих подонков. Надо было бы хорошенько им задать. Может, это бы их вылечило.

— Ну и глупо, — сказал я, — так их не вылечишь.

— Да, Башка прав. Их можно только пожалеть, — произнес Макс. Я кивнул и добавил:

— Конечно. Я думаю, что они не властны над своим сексуальным поведением.

— А что делает гомика гомиком? — поинтересовался Простак.

— В основном среда обитания, — ответил я.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Косой.

— Ну… — я на секунду задумался, как бы получше объяснить это Косому. — Возьми, к примеру, нас. Наша среда обитания — это то, как нас воспитали, или то, как мы сами себя воспитали. Мы все неплохо провели время с Пегги, с Фанни и кое с кем еще…

Остальные заржали от такого примера. Я продолжил:

— Мы противоположны гомикам, но в некотором смысле тоже являемся ребятами со странностью. Мы другая противоположность. Может быть, от нашего образа жизни у нас начало вырабатываться слишком много мужских гормонов. Поэтому мы сильные и жесткие. Как я и говорил, считается, что гомосексуализм вызывается в основном средой обитания, но в некоторых случаях он может быть врожденным явлением.

— Что, нормальным языком говорить не можешь? — проворчал Косой.

Смеющийся Макс взялся за упрощенное объяснение:

— Это означает, что некоторые из них получаются такими еще в животах у своих матерей.

— Эй, Башка, — окликнул меня Косой, — откуда ты знаешь ответы на все вопросы? Получился таким еще в животе?

— Да нет, Косой. Я родился с обычным мозгом. Просто я развил его, почитывая то одно, то другое. И хочешь, открою тебе один секрет? Из-за того, что я время от времени почитываю, ты ведь считаешь меня умным, так?

— Шумным, — поправил он.

— Ладно, ладно, не перебивай. Значит, по сравнению с тобой, не читающим вовсе, я знаю ответы на все вопросы, да?

— Ну и что?

— А то, что по сравнению с людьми, которые по-настоящему читают и имеют образование, я такой же безграмотный, как все вы. Все относительно.

— Относительно, как теория относительности Эйнштейна? — влез Простак.

— Да, как теория относительности Эйнштейна.

— Значит, ты признаешь, что самый умный в мире Эйнштейн, а не ты? — спросил Косой.

— Да, — скромно согласился я, — я всего лишь самый умный в мире после Эйнштейна.

— Ладно, кончайте этот треп, — сонно пробормотал Макс.

Еще немного посидев в парной, мы перешли в соседнее помещение, где нас обмыл банщик. Затем Макс минут на десять заскочил в служебный кабинет Лутки. Выйдя оттуда, он кивнул: «Все согласовано!» Мы разошлись по отведенным нам комнатам в гостинице при бане, и я немного вздремнул.

В семь тридцать Макс легонько постучал в мою дверь и прошептал:

— Эй, Башка! Пора вставать.

Я мгновенно проснулся. Мне опять снился странный сон. Видимо, я все еще находился под воздействием опиума, хотя совсем недавно, в парной, моя голова была совершенно ясной.

Мы быстро оделись и крадучись вышли через черный ход. Никто не заметил, как мы покинули бани.

Мы пешком направились в закусочную Шиммеля на Хьюстон-стрит. Утреннее солнце уже высоко поднялось над рекой. Деловитые домохозяйки приступили к работе, вывешивая из окон постельное белье для проветривания. Женщина с верхнего этажа пронзительно кричала:

Продавец льда! Эй-ей! Продавец льда!

Продавец придержал свою лошадь и проорал в ответ:

— Да, леди?

— Отправьте мне сюда, пожалуйста, большой кусок льда на десять пенсов, хорошо?

— Да, леди! — вновь проорал он.

Мусорщики уже вываливали воняющие отходы в свои телеги и с грохотом швыряли на тротуар пустые мусорные баки. Дверь многоэтажки с треском распахнулась, и из нее выскочил мальчишка. Он с топотом промчался по ступенькам крыльца. Из окна высунулась женщина, ее большие неприкрытые груди свесились на подоконник. Она закричала вслед убегающему пацану:

— Джек! Джек! Дорогой, не забудь быть сегодня в школе хорошим мальчиком!

Не сбавляя скорости, пацан крикнул через плечо:

— Я буду хорошим, когда сдохну!

Помятые, выглядящие преждевременно постаревшими мужчины плелись вдоль по улице на свою потогонную работу. Пустая банка из-под сардин едва не попала в удирающего на работу мужа. Его воинственная жена вопила ему вслед:

— Чтоб ты сдох, Янкель! Чтоб тебе голову оторвали!

В ответ он прокричал всего лишь одно слово:

— Стерва!

Подобные прекрасным цветам, растущим на клумбах с хорошо унавоженной землей, нарядно одетые девушки с элегантными прическами, аккуратно уложенными для нового рабочего дня, выходили на улицу из темных, сырых, вонючих многоэтажек. Пока мы шли, я думал, что все эти люди являются необходимой и покорной составляющей трущоб. Только посмотрите на них! Ну ижизнь! Быть скопом запертыми в этих зловонных свинарниках. Сейчас они выходят из них на работу. А после работы вновь идут в свое гетто.

Ну и жизнь! Во мне шевельнулось что-то, похожее на жалость. Теперь посмотрим на нас. Мы тоже появились на свет здесь. Мы тоже были частью Ист-Сайда и тоже начинали свой очередной день. Я усмехнулся про себя. Однако какая огромная разница! Мы не были покорной частью. Мы были небольшой бандой, боевой единицей в мощном сообществе банд. Да, мы были бандой бунтарей.

Мы небрежно пересекали эти грязные, живущие напряженной жизнью улицы, держа путь в закусочную, где нас ждали кофе и пирожки. И так же небрежно мы отправимся совершать тщательно подготовленный налет… Я спорил сам с собой и никак не мог решить, повлияла ли на нас жизнь в этих местах. Банды не объявляются в благополучных районах города. Кто когда-нибудь слышал о банде с Пятой авеню или о банде с Парк-авеню? Впрочем, если подумать, у них тоже есть банды, но они действуют совсем по-другому. Я посмеялся над своей глупостью. Они гораздо умнее нас и действуют на законных основаниях. Они грабят людей так же, как грабим их мы, но только без пистолетов, там, на Уолл-стрит[8]. И они тоже орудуют бандами, финансовыми бандами. Они используют деньги с той же целью, с какой мы используем оружие. И может быть, в чем-то их мораль совсем не отличается от нашей… Фью! Ублюдки! Может быть, у нас больше морали и достоинства, чем у них. Они так же незаконны, как и мы. Да, все до одного незаконны. Все ублюдки.

Какого черта! Мир — это джунгли, собаки жрут друг друга. Достойный и удачливый всегда займет место под солнцем? Какая чушь! Мы достойные. Ну ладно, допустим, что наше нахальство и энергия могли быть использованы иным образом, но какого черта быть терпеливым? Мы хотели добраться до места под солнцем кратчайшим путем. Мы по горло сыты этой чушью для нищих. Мы не молим Господа, или Аллаха, или Будду, или кого там еще: «Пожалуйста, ниспошли нам хлеб насущный!» Нет уж, к черту все это. Мы берем то, что желаем. Как говорил Наполеон? Судьба — это девка? Да, удачливые под завязку загружены щедрыми дарами мира. А для недостойных и неудачливых? Грязные объедки и черствые куски хлеба со всех помоек того же мира. Но не для нас. Со своей дерзостью и со своей силой мы сумели вырвать свою долю из лап этой переменчивой суки Судьбы. Похоже, что я где-то это вычитал. Я беззвучно хмыкнул и подумал, что опять закрутил у себя в голове все ту же карусель, пытаясь найти оправдание предстоящему налету… Я давно решил, что совсем не важно, насколько не прав совершающий действие, если он смог найти для него достойное оправдание.

Я громко рассмеялся, подумав о запутанности своих философских построений. Бог ты мой! Я, похоже, действительно стал очень крутым. Несколько лет назад, когда мы только начинали совершать налеты, я так трусил, что всю дорогу боялся наложить в штаны. Макс с любопытством посмотрел на меня.

— Что-то веселое, Башка? Или все еще кайф не выветрился?

— Думаю, что всего понемножку, — радостно хихикнул я.

— Тебе действительно необходима хорошая порция кофе, чтобы прийти в чувство, — сказал Макс.

Глава 11

В закусочной Шиммеля, за кофе и пирожками с сыром Макс посвятил нас во все подробности.

— Эту наводку я получил прямо от парня из правления страховой компании. Согласно страховым документам в сейфе находятся камешки на общую сумму около ста тысяч долларов. Вот план операции.

Макс развернул лист бумаги и расстелил его на столе. Используя вилку в качестве указки, он продолжил:

— Здание тянется от Пятьдесят пятой улицы, где находится парадный вход, до Пятьдесят четвертой, где есть грузовой подъезд. Холл за парадным входом кишит детективами, потому что здание просто забито ценностями. Тут размещается около пятидесяти оптовых ювелирных фирм. Крупнейший оптовик — на двенадцатом этаже. — Макс ткнул вилкой, показывая место на плане. — Босс этой фирмы — маленький толстый парень с очень большим носом. Он и есть наша устрица. Пошли дальше… Гвоздем всей программы будет грузовой подъезд на Пятьдесят четвертой улице. — Он посмотрел на свои часы. — Сейчас ровно восемь. В восемь тридцать они кончают вывозить мусор из здания и используют для этого грузовой лифт. Тогда мы и войдем. По моим сведениям, грузовой лифт никому не нужен с восьми тридцати до тех пор, пока после девяти не начинают поступать грузы. Как я уже говорил, мы начинаем в восемь тридцать. Мы занимаем грузовой лифт, поднимаемся на двенадцатый этаж и ждем носатого. Наводчик утверждает, что носатый приходит ровно в девять, после чего мы к нему присоединяемся. Ну? Все понятно?

Макс сурово окинул нас взглядом. Мы продолжали дожевывать свои пирожки. Я кивнул Максу, и он продолжал:

— Наводчик, Джон, не хочет, чтобы кто-нибудь пострадал. Там работает его жена, а кроме того, носатый — его друг. Так что никакой пальбы. Но если вдруг потребуется… — здесь Большой Макс улыбнулся и развел руками, — тогда что ж… Я дам вам знак, парни, и тебе, башка, может быть, придется маленько кого-нибудь порезать.

Я кивнул. Простак похлопал по спрятанному под пиджаком револьверу.

— Работаем при полном параде, — сказал Макс. — Все в перчатках. Никаких отпечатков пальцев. Вот новые носовые платки без меток из прачечной. Знаете для чего.

Макс сунул каждому из нас несколько платков и повернулся к Косому Хими.

— Ты, как всегда, за рулем, мне тебе нечего объяснять.

Хими кивнул со скучающим видом и продолжал поедать пирожок.

Макс — педант, прирожденный руководитель. Я восхищался этим парнем. Всегда перед делом особой важности, наподобие этого, он обсуждал деталь за деталью, любую случайность. Он нудел и нудел, ничего. не оставляя на волю случая.

— Повторим сначала, — сказал Макс. — Мы входим в грузовой лифт и поднимаемся на двенадцатый этаж. Затем ждем, когда этот парень, этот носатый босс выйдет из пассажирского лифта. Наводчик говорит, что он очень пунктуален. — Он нужен для того, чтобы проводить нас через бронированную дверь конторы и чтобы на жену Джона не пало подозрение в том, что она намеренно открыла нам эту дверь. Кроме того, только он знает код сейфа. Итак, работа предстоит не очень пыльная. Но не стоит быть слишком самоуверенными. Надо действовать быстро. Необходимо управиться всего с тремя людьми. Девчонка, как я уже говорил, за нас. Она жена Джона, который работает в страховой компании и дал мне наводку на это дело. А теперь не забудьте одну важную вещь. Мы должны сразу же подавить этих людей страхом. Мы должны показать, что играем до конца и вопрос стоит так, что либо мы, либо они. Мы должны напугать их до смерти. Тогда они окажутся в полной нашей власти, они будут так напуганы, что не смогут запомнить наши приметы. Напуганные люди — паршивые свидетели. — Макс повернулся ко мне. — Башка, ты отключаешь сигнализацию. Прямо вот здесь. — Он показал мне место на плане конторы. — И одновременно перерезаешь телефон. Ясно?

Я кивнул.

— И не забывайте, от начала и до самого конца мы должны быть быстры и незаметны, как чих во время урагана.

Не знаю, как других, но меня эти повторяющиеся высказывания Макса сильно раздражали. Я попытался отключиться и подумать о чем-нибудь постороннем.

Мысли перенесли меня на много лет назад, когда мы были совсем юнцами, недавно закончившими учебу в рассыпающейся от старости «суповой» школе. Когда у нас заводились деньги, мы точно так же сиживали, сгрудившись вокруг Макса, за этим же столом, пили кофе и жевали пирожки с сыром. Перед каждым выходом на дело мы обязательно шли в закусочную Шиммеля, брали кофе с пирожками и садились за этот стол, чтобы обсудить планы предстоящей операции. Большой Макс всегда считался предводителем. Он всегда уточнял сигналы и решал, кто что должен был выполнять, и с тех пор ничего не изменилось. В те дни нас было пятеро. Мы и еще Доминик — да пребудет в покое его душа. Старина Доминик… Почему я вдруг вспомнил о нем именно сейчас? Впрочем, я всегда его помнил, к чему хитрить с самим собой? У меня было тайное убеждение, в котором я стыдился признаться даже самому себе: я считал, что дух Доминика всегда присматривает за нами, что он является чем-то вроде нашего небесного покровителя. Ему наверняка должен был понравиться новый порядок, новая организация, созданная на основе большинства влиятельных банд страны. Макс с укором посмотрел на меня. Он заметил, что я не внимаю его словам, и ему это не понравилось. Ну и что? Слушать, как он опять разжевывает детали? Он что, считает нас любителями? Какого черта мы сидим и не отправляемся на дело? Да, я, пожалуй, стал слишком самоуверенным. Предстоящий налет ни в малейшей степени не пугает меня. Я становлюсь чертовски заносчивым. Быть может, это от опиума? Да, я, пожалуй, все еще немного под кайфом. Подумав так, я громко рассмеялся.

— Эй, Башка, ты все еще не отошел? О чем это можно мечтать с таким смехом?

— Кто мечтает со смехом? — спросил я.

— Похоже, ты разговариваешь сам с собой, — раздраженно произнес Макс. — Имей в виду, что до следующего посещения курильни может пройти много времени, если опиум будет тебя так сильно забирать. Так что лучше слушай внимательно, понял? Ты явно не в своей тарелке, а работа должна быть сделана быстро и незаметно.

— Как чих во время урагана, — оборвал я его бесконечную речь. Он улыбнулся, похлопал меня по спине, подозвал официанта и заказал две чашки кофе. Затем настоял, чтобы я выпил их обе. Пришлось выпить. После этого я почувствовал себя гораздо лучше, закурил и посмотрел на Макса, ожидая последующих указаний. Макс взглянул на часы.

— С минуты на минуту Лутки должен подогнать машину.

Некоторое время мы сидели в ожидании и курили, затем услышали, как возле входа остановилась какая-то машина. Косой подошел к двери, выглянул и, вернувшись обратно, кивнул:

— Машина подана.

Макс расплатился, и мы вышли на улицу. Косой нс спеша довез нас до Пятьдесят четвертой улицы и остановился за полквартала до грузового подъезда. Улица была запружена спешащим на работу народом: типичными, безразличными ко всему нью-йоркцами. Возле грузового подъезда стоял грузовик. Здоровый швед вывозил на ручной тележке баки с мусором. Макс смерил его взглядом и пробормотал:

— Согласно описанию, этот амбал, по-видимому, лифтер грузового лифта. Я займусь им собственноручно.

Минут через пятнадцать загруженный мусором грузовик начал отъезжать, и Макс кивком дал знак Косому. Косой плавно поставил нашу машину на место отъехавшего грузовика. Швед завозил в здание пустые мусорные баки. Подобно профессиональным артистам, ожидающим выхода за кулисами, мы ждали, сидя в машине, когда придет наше время вступить в действие. Наконец Большой Макс открыл дверцу и произнес:

— Пошли!

Вслед за шведом Макс вошел в здание. Мы с Простаком двигались гуськом за Максом, Косой остался за рулем. Швед загружал пустые баки в лифт. Он так увлекся, что за громыханием баков не услышал нашего приближения. Макс вплотную подошел к нему со спины и нанес мощный хук правой немного пониже уха. Потеряв сознание, швед повалился на пол. Мы с Простаком подхватили его и бросили в лифт среди мусорных баков. Макс зашел в лифт следом, и Простак начал щелкать тумблерами. Но вместо того чтобы пойти наверх, лифт опустился в подвал.

— Ладно, это пока неважно, — тихо произнес Макс. — Мы можем немного посидеть и здесь.

Мы сидели на пустых мусорных баках и молча курили. Я начал нервничать, но старался не показывать вида. Через некоторое время Макс посмотрел на часы:

— Ладно, пора двигать, без пяти девять. Давайте надевайте перчатки.

Мы выполнили команду. Макс занялся тумблерами. После нескольких неудачных попыток он поднял лифт на двенадцатый этаж. Мы полностью сосредоточились. В противоположном конце длинного коридора была видна дверь пассажирского лифта. Пока все шло хорошо, план здания, переданный наводчиком, был точным. Ровно в девять дверь пассажирского лифта открылась. Подобравшись, словно коты, готовые прыгнуть на ничего не подозревающую мышь, мы следили, как от лифта важно зашагал коротенький, важный человечек с очень большим носом.

— Это клиент, прикройтесь! — шепнул Макс. Мы закрыли платками нижние части лиц. Я открыл нож, Простак и Макс достали револьверы, и мы двинулись навстречу носатому. Он шел, весело насвистывая и не обращая на нас ни малейшего внимания. Когда я представил, какое потрясение ждет этого парня, то мне даже стало немного его жаль. Потом я сказал себе: «К черту, он слишком много имеет. Все просто: или он, или я!» Макс и я бросились вдоль стен, словно две голодные пантеры, увидевшие добычу. Носатый наконец-то заметил нас. Он резко остановился, его свист прервался, и на лице появился страх. Мы подступили к нему вплотную, и я поднес нож к его горлу. Макс ткнул носатого стволом револьвера в живот и прошипел:

— Без шума, ублюдок, или мы прикончим тебя прямо здесь.

Рот носатого открылся, глаза остекленели, он затрясся и начал что-то беззвучно бормотать. Макс втолкнул его в приемную, мы спрятали оружие и вошли следом. Девчонка сидела за столом у входа. Она оказалась хорошей актрисой. Увидев своего босса, она улыбнулась и сказала: «Доброе утро, сэр!» Затем нажала на кнопку, открывающую стальную дверь, ведущую во внутренние помещения. Дверь открылась, и мы быстро пошли дальше. В комнате за дверью находился служащий. Он с потрясенным видом проследил, как мы достаем оружие, шагнул нам навстречу и совершенно по-дурацки спросил:

— Эй, а что это происходит?

Макс ударил его пистолетом по голове, и человек со стоном осел на пол. Из смежной комнаты быстро выскочил высокий худой парень. На его лице были написаны удивление и испуг. Простак ударил его по голове пистолетом. Парень со стоном растянулся на полу, из раны на голове потекла кровь. Мы связали обоих служащих и заткнули им рты кляпами. Все это время девчонка зачарованно следила за нашими действиями. Оба раза после ударов по голове она издавала странные, протяжные стоны, как будто это ее возбуждало, и, извиваясь, терлась об угол своего стола. Макс подтолкнул носатого к здоровенному сейфу и прошипел:

— Ладно, ублюдок, быстро открывай.

Носатый отрицательно замотал головой. Левая рука Макса начала движение от бедра: свистнув, словно пастуший хлыст, она с громким треском впечаталась в лицо носатого. С его головы слетел парик, щека окрасилась в малиновый цвет и на глазах начала опухать. Его рот странно перекосило в сторону, а из глаз потекли слезы. Трясущимися от страха руками он начал крутить колесики кодового замка. Одним глазом я все время наблюдал за девчонкой. Пощечина, которую Макс отвесил носатому, доконала ее. Худосочное создание с плоской грудью, она выглядела этакой чопорной и невозмутимой серой штучкой. Но ее внешность была обманчивой. Она вся загорелась, ее лицо от возбуждения пошло красными пятнами, и после удара Макса она потеряла всякий контроль над собой. Она бросилась на нас, словно викинг. Я схватил ее, и она попыталась полоснуть меня по лицу своими длинными ногтями. Не отпуская ее, я увернулся и выдохнул ей в ухо:

— Прекрати, дура. Тебе вовсе не надо изображать такое.

Вместо ответа она попыталась меня укусить. Я выпустил ее и отпрянул в сторону, но в следующую секунду она уже была рядом и, истерически всхлипывая, метила ногтями мне в глаз. Пришлось бросить нож и схватить ее обеими руками. Бешеная девка знала самое уязвимое место мужчины и попыталась заехать в него коленом. Я зажал ее ногу коленями и помимо своей воли испытал острое возбуждение. Когда речь заходила о женщинах, я терял всякую совесть. Цвет, формы, размеры, тип, время и место не имели значения. Вид женщин вызывал в моей голове только одну мысль. Для меня все они существовали лишь для одного… Но эта стерва, в такое время и в таком месте была все-таки не для меня. И мне не хотелось ее калечить. Я прошипел ей на ухо:

— Прекрати, немедленно прекрати, какой дьявол на тебя напал?

— Ударь меня, — задыхаясь, прошептала она. — Ну! Ударь меня!

— Зачем? — выдохнул я. — Твоего представления и так достаточно. Прекрати это.

— Нет, нет, — всхлипнула она. — Ударь меня, я люблю это, люблю…

И она вновь пустила в ход ногти, пытаясь проборонить мое лицо. От неожиданности, хватая ее за руки, я выпустил ее колено, и эта садистка немедленно двинула меня в пах. К счастью, я вовремя напрягся и ослабил удар, поэтому у меня лишь на несколько секунд перехватило дыхание. Но это вывело меня из себя, и я заехал ей в подбородок. Она упала на пол, растянулась и неподвижно замерла, широко раскинув ноги. Под платьем у нее ничего не оказалось. Эта богатая на ощущения возня с девчонкой заняла считанные секунды. Я окинул комнату взглядом. Простак стоял на страже у двери. Двое служащих таращились на нас с пола обезумевшими от ужаса глазами. Казалось, что страх полностью их парализовал. Носатый все еще возился с кодовым замком, набирая цифры трясущимися руками. Наконец дверь сейфа распахнулась, и нашим взглядам предстало похожее на пещеру внутреннее пространство. Зрелище вызвало во мне странное похотливое чувство. По-видимому, в этом была виновата недавняя возня. Мысль о лежащей на полу девчонке не давала мне покоя, и вид открывающегося сейфа вновь вызвал острое плотское возбуждение. Или причина все-таки была в раскинувшейся нараспашку девчонке на полу? Каким-то образом все это перемешалось в моей голове, сейф возбуждал меня, и я сладострастно занырнул в его разверзшееся нутро.

Испытывая почти чувственное наслаждение, я вытаскивал заполненные бриллиантами пакетики из расположенных в сейфе выдвижных ящичков и подавал Максу, который рассовывал их по карманам. Перчатки стесняли движения, я уронил один из пакетиков, и бриллианты рассыпались по полу.

— Спокойней, Башка, не суетись, — проворчал Макс. Когда я кончил работу, Макс встал на мое место и осмотрел все ящички, проверяя, не пропустил ли я что-нибудь. Вынырнув из сейфа, он прошептал: — Отлично, мы взяли всю партию. Перерезай провода.

Я взял нож и перерезал провода, идущие к телефону и к кнопке сигнализации. Макс и Простак отволокли связанных служащих в соседнюю комнату.