В лесу стемнело, и Виктору нелегко было ориентироваться на неизвестной местности, но Эла безошибочно вывела его на поляну, к авиэту и кораблю.
      — Машины?.. — В голосе Элы прозвучало то ли недоумение, то ли смешок.
      — Машины, — ответил Виктор.
      — Зачем?
      — Чтобы прилететь сюда. К вам. — Зачем? — спросила Эла опять.
      Виктор взял ее за руку, ввел в кабину подъемника. Ничто в корабле не вызвало у Элы удивления, любопытства. Это задело Виктора, как смешок возле подъемника. Судя по первому впечатлению и по вопросам Элы, техника была в этом мире новостью. Не заинтересоваться техникой было нельзя. Однако Эла без робости прошла коридором в салон-каюту, села в кресло, которое ей предложил Виктор, и не спрашивала его ни о чем, пока он готовил ужин, устанавливал на столе приборы.
      Поела она немного и, когда ужин был окончен, преподнесла Виктору, как и при встрече, листок с водой и сама из такого же листка выпила воду.
      — Как ты это делаешь? — спросил Виктор, имея в виду листок кувшинки, их было на столе два.
      — Мне так хочется, — ответила Эла.
      — Откуда ты знаешь слова, мой язык?
      — Через твои мысли, они звучат…
      Разговаривали они долго, и в разговоре бывало всякое: открытие друг друга, доброжелательность, порой угловатость, непонимание — все было. Но самым поразительным оказалась история невидимого народа, населявшего планету, имя которой в произношении Элы было — Иллира.
      — Мы происходим, — рассказывала Эла, — от звона ручьев, шороха трав, листьев, дождя и грома. Мы материализованный звук, если говорить твоими словами.
      Виктор слушал странную речь, не перебивая.
      — На Иллире эволюция шла другими путями. Звук рождает в воздухе не только колебательные движения, волны, — это слишком элементарное восприятие. Звук рождает поток электронов, тончайшее облачко, которое в процессе эволюции — в нашей атмосфере, имею в виду, — оговорилась Эла, — стало живым. Так же, как на Земле атомы и молекулы сложили живой белок. Эволюция создала цивилизацию. Звук можно материализовать в предмет, в живое существо, если хочешь. Но в основе нашей цивилизации гармония, музыка, а в основе музыки — математика.
      На секунду Эла умолкла, посмотрела на Виктора:
      — Математика сама гармония, музыка. Ты согласен?
      — Почему ты одна? — спросил Виктор.
      — Я не одна. Нас много.
      — Кто они? — спросил Виктор. — Ученые, звездоплаватели?
      — Каждый из них — музыка.
      — Но ты земная девушка! — воскликнул Виктор. — У тебя тело, глаза, улыбка!
      Эла ответила:
      — Ты еще ничего не знаешь…
      Виктор проводил ее, опустил в подъемнике.
      — Пойдешь одна?
      — Да.
      Ночь стояла темная, звездная. Луны у планеты не было. Млечный Путь лежал над лесом, по горизонту миллиарды и миллиарды звезд. Каких только миров нет среди них…
      Виктор не спросил, где живет Эла, куда пошла. Поднялась из-за стола, оборвав рассказ на полуфразе. Никогда не перестанет удивлять человека вселенная. Никогда не будет ей предела. Двадцать два парсека. Потом сто двадцать два. Потом тысяча… И звезды, звезды… Виктор все еще смотрел на Млечный Путь.
      В корабль он не поднялся — душно, устроился в кабине авиэта в кресле.
      Разбудило его легкое прикосновение к лицу:
      — Проснись!
      Эла наклонилась над ним.
      — Ты? — Виктор коснулся ее волос, плеч. Хотелось, чтобы она наклонилась ближе. Хотелось обнять ее. Виктор не сделал этого: «Ребячество, — подумал он. Вздор и ребячество…»
      — Я уже давно здесь, — сказала Эла.
      Виктор спрыгнул на траву, зачерпнул полные ладони росы. В лесу сквозь деревья цедился туман, трава была тяжелой от влаги.
      — Что будем делать? — спросила Эла.
      — Полетим? — Виктор бросил полотенце в кабину, тронул авиэт, отводя его от корабля в сторону.
      — Полетим, — согласилась Эла.
      Аппарат поднялся. Полетели над лесом, над городом. Еще над городами — вторым, третьим. Опять над лесом, над ровными шелковыми полянами. На одной Виктор заметил стайку животных. Бросил машину вниз:
      — Кто это?
      — Твилы. Не пугай их.
      Животные были похожи на кенгуру, прыгали на задних ногах — передние лапки-соломинки прижаты к бокам. У них были круглые головы с большими глазами в черных больших кругах. Мгновение — все они скрылись в лесу.
      — Твилы? Есть и другие? — спросил Виктор.
      — Есть. Но далеко.
      Внизу шли горы. Промелькнула река. Вдали показалось море, но Эла попросила свернуть к горной цепи, белевшей снегами справа.
      — Вы летаете? — спросил Виктор.
      — Да, — ответила Эла.
      Виктор был занят машиной. Однако отметил короткие, замкнутые ответы Элы. Вчера она была оживленнее. Может быть, его сосредоточенность сказывалась на ней сейчас, Виктор весь отдался полету. Может быть, Эла обдумывала что-то свое. И это естественно, думал Виктор, хотя ему хотелось разговора, вопросов к нему и вопросов к ней. Узнать, например, за морем еще есть страны или та, над которой они летят, единственная.
      Словно откликаясь на его мысль, Эла сказала:
      — Можешь не спрашивать. Я буду тебе рассказывать молча.
      Виктор кивнул.
      — Это Галаи, — без слов показала Эла на горную цепь. — Прямо — вершина Бар… — «Наверное, восьмитысячник», — подумал Виктор. — Но ты поверни по этой долине, — продолжала Эла. Виктор повернул аппарат. — По реке, по реке, — попросила Эла. Виктор повел вдоль реки. По берегам высились скалы. Виктор попытался поднять аппарат. — Не надо. — сказала Эла, так теряется прелесть. — Виктор убавил скорость — летели в теснине. — Смотри, самоцветы! — воскликнула Эла.
      Скалы превратились в кристаллы красного, синего цвета.
      — Красиво, смотри!
      Виктор следил за полетом, лишь краем глаза оглядывал скалы.
      — Люблю это место! — Эла. подалась к лобовому стеклу. — Еще медленнее!
      Виктор повел аппарат на малой скорости.
      — Как дробится солнце! Взгляни! — восхищалась Эла.
      Солнце играло внутри кристаллов искрами, пламенем.
      — Опустимся здесь!
      Крохотная поляна на берегу, ущелье. Синие грани. «Как во сне…» — подумал Виктор, опустив аппарат. Первой спрыгнула Эла.
      — Поляна Сапфиров, — сказала она, объявила, словно экскурсовод.
      Виктор улыбнулся, спрыгнул. Оказался с ней рядом.
      — Хмуришься? — Эла поняла, что Виктору не по душе ее пояснительные сухие реплики.
      — Нет, почему, — возразил Виктор, — здесь хорошо.
      Эла опустилась на траву, потянула Виктора за руку:
      — Сядь.
      Ущелье было сказочно-синим. Лишь в вышине, где солнце трогало грани, они сверкали и плавились. Река шумела. Воздух, насыщенный влагой, был прохладным.
      — Поляна Сапфиров, — говорила Эла. — Но ты думаешь о другом.
      Виктор думал, что красота поляны холодная, он недолюбливал синий цвет.
      — Не смотри на скалы, — сказала Эла. Рукой она перебирала травинки.
      Виктор сорвал легкий прутик — захотелось попробовать травинку на вкус.
      — Не надо. — Эла отобрала травинку.
      — Почему?
      — Музыка, — ответила Эла. — Все кругом музыка.
      Виктор слышал шум реки и ничего больше.
      — Мы еще не говорили о главном, — сказала Эла. — Ты навсегда прилетел к нам?
      — Нет, — ответил Виктор.
      — А хотел бы остаться?
      — Тоже нет, — откровенно признался Виктор. Эла легла на траву, закинула руки за голову: — Зачем было лететь?
      Вопрос неожиданный. Виктор не был готов к нему. Начал говорить о вечном стремлении людей к новому, к знаниям.
      — Не надо, — прервала его Эла.
      Виктор смолк.
      — А если я тебя попрошу, — сказала она через минуту. — Очень попрошу: останься. Со мной. Предложение тоже внезапное. Опять Виктор не был готов к нему.
      Эла ждала ответа.
      — Видишь ли… — Виктор чувствовал, что разговор не ладится, как вчера. — На Земле… — Слова не шли к нему, мысли в голове разбредались.
      — Не надо, — в третий раз прервала его Эла. Поднялась — тонкая как лоза:
      — Я покажу тебе водопад.
      Пошла по берегу. Виктор за ней.
      Метрах в двухстах свернули в боковое ущелье, и картина переменилась. Вместо синих скал встали янтарные — в воздухе, кажется, потеплело.
      Виктор раздумывал над только что окончившимся разговором. «Останься. Со мной». На секунду Виктор подумал: остаться? Даже захотел остаться. Не здесь, в синих скалах. На теплой светлой планете. Оставались же далекие предки Виктора на южных коралловых островах… Девушка шла впереди — плыла: движения ее были как музыка. Это Виктор заметил с момента встречи. Шагнуть, подхватить ее, закружить!.. Но ведь он ничего не знает. О ней. Об этом чужом и сложном мире. Все равно он подхватил бы Элу на руки… Ребячество, тут же осаживал себя Виктор. И в то же время видит, чувствует каждый ее шаг, движение.
      — Сюда. — Эла поднялась по тропинке вверх.
      Через минуту они вышли на солнце, увидели водопад.
      — В желтых, как золото, скалах он выглядел золотым. Пена у его основания горела расплавом; ниже, в извивах берега, струился металл, словно выпущенный из плавильной печи. Эла шагнула к ручью, прыгнула на противополо сный берег. Что-то у нее вышло неловко, она охнула, села на камень.
      Виктор тотчас оказался рядом:
      — Что с тобой?
      Эла пыталась подняться, но не могла опереться на ногу.
      — Что? — спрашивал Виктор.
      — Нога…
      Сквозь прозрачные травяные сандалии Виктор заметил, как краснеет, вспухает щиколотка. Вывих, определил он. Поднял девушку на руки.
      — Больно?
      — Да…
      Виктора не задел на этот раз лаконичный ответ.
      Он шагнул через ручей обратно, понес девушку по тропинке вниз. Опухоль на щиколотке вздувалась. Вывих, утвердился Виктор в своей догадке.
      Шел медленно, прижав Элу к себе, чтобы видеть, куда ставить ногу на скользкой тропинке. Пытаясь скрыть слезы, может, гримасу боли, Эла спрятала лицо у него на груди.
      — Ничего, — ободрял он, — потерпи.
      Ей было некуда девать руки, она обвила ими шею Виктора.
      — Ничего, — повторял он, — сейчас…
      Но слов своих он не слышал, может быть, только думал?.. И тропинки не видел, ноги машинально нащупывали опору. Единственное, что он ощущал, — Элу, прильнувший к нему жаркий комочек. Руки Элы обнимали его, от них было горячо, и Виктор чувствовал, как в нем самом поднимается горячая волна, он сильнее сжимал девушку. «Эла…» В имени ее была музыка, в руках страсть.
      — Эла… — Только что он мечтал подхватить ее на руки. И вот она с ним. — Эла!
      Дыхание ее стихло, слезы перестали жечь грудь Виктору. Внезапно она подняла лицо. Повернулась к нему.
      — Как у вас любят? — Взглянула ему в глаза. — На Земле?
      Секунду Виктор не отрывался от ее глаз. Они ждали. Требовали. Виктор сильнее привлек ее, поцеловал в открытые губы, ощущая вместе с жаром дыхания холодок зубов.
      Положив ее в кресло в кабине, Виктор попытался вправить вывихнутый сустав. Это ему удалось.
      — Виктор!..
      Эла крепко смежила веки — то ли не позволила себе плакать, то ли замкнувшись в себе.
      — Да? — отозвался Виктор.
      — Что это было?..
      Виктор ничего не ответил. Она сама знает и чувствует его мысли. Даже слова о любви были бы здесь ненужными. За них говорили объятия, губы Элы. Она без слов понимала это. Может быть, чувства ее были недоступны Виктору. Но его чувства, он уверен, доступны ей.
      Молча Виктор захлопнул дверцу кабины.
      — Мы улетим?
      Эла открыла глаза, посмотрела на Виктора взглядом, как там, на ручье.
      — Улетаем?.. — В вопросе была недосказанная мысль, недосказанное желание.
      И это был чужой мир, чужая поляна с синими скалами, девушка, принадлежавшая этому миру. Виктор на ее вопросы не мог ответить. «Разве что увезти ее с собой на Землю?..» — мелькнула мысль.
      Поднял авиэт в воздух.
      Четыре дня Эла с перебинтованной ногой лежала в каюте у Виктора.
      За это время Виктор узнал многое о ней и о планете.
      Город у подножия холмов вовсе не город. Это питомник, в ячейках которого вызревает музыка — сгустки энергии, которые являются обитателями планеты. Ячейками необязательно бывают кусты и деревья. Ими могут быть твилы.
      — Но ты! — воскликнул Виктор. — Ты же земная девушка!
      — Для тебя, — ответила Эла. — Ты меня создал своим воображением.
      — Я?
      — Когда я подходила к тебе первый раз — помнишь? — разве я была такой, как сейчас?»
      Виктор, вспоминая, задумался.
      — Я могла быть веткой, твидом, — продолжала девушка. — Но ты меня не заметил бы.
      Верить или не верить?
      — Такая я более понятна для тебя. — Эла приблизила обе руки к себе.
      И продолжала рассказывать о планете.
      Невидимый народ живет невидимой, неощутимой на первый взгляд жизнью. Живет, любит, рождается, умирает.
      — Когда две песни находят друг друга и сливаются в одно, тогда рождается от них третье — избыток их звуковой энергии, силы — назови, как хочешь, — рассказывала Эла. — Это дитя. Его помещают в ячейку, и оно начинает развиваться, жить.
      — Потом?
      — Ячейка исчезает, песня живет самостоятельно. Последнюю фразу Виктор пропускает мимо ушей: пусть исчезает. Его интересует другое:
      — Жизнь, тем более разумная, — говорит он, — должна производить что-то материальное, культуру.
      — Музыка, — возражает Эла, — разве это не культура? Нам доступны все мелодии, все песни вселенной, математические законы гармонии. Зачем непременно производить? — отвечает она на вопрос Виктора. Мало нам воды, воздуха, всей планеты?..
      Наша жизнь, — продолжает рассказывать Эла, беззвучна для тебя. Я могу заставить ее звучать. Хочешь, поговорю с родителями?
      — Здесь, сейчас?..
      Эла делает жест, и в каюте возникают два голоса: фагот и скрипка.
      Эла минуту слушает, потом прерывает музыку.
      — О чем ты говорила с ними? — спрашивает Виктор.
      — О солнце, о ветре. Хочу туда. — Эла кивает на голубой день за иллюминатором.
      — Тебе надо лежать.
      — Вынеси меня, — просит Эла.
      Виктор несет ее к входной двери корабля.
      — Сядем здесь, — говорит Эла. — Нет, нет, подержи меня на руках.
      — Я тебя увезу с собой, — говорит Виктор. После разговора в синем ущелье Виктор все чаще думает об этом — увезти Элу с собой.
      — Ты еще ничего не знаешь, — возражает Эла.
      — Чего не знаю?..
      — Я должна пройти Ночь Посвящения.
      — Что это значит?
      — Поцелуй меня.
      — Песня моя! — говорит Виктор.
      Но он никогда не слышал, чтобы она пела.
      Проходили дни. Эла выздоровела. Они летали с Виктором далеко, любовались планетой.
      Но внимание Виктора было обращено на девушку.
      В ней происходили тревожные перемены. Она бледнела, худела, на чистом лбу появились морщинки.
      — Ничего, — отвечала она на вопросительные взгляды Виктора. — Так должно быть.
      Эти слова он слышал в полете, в корабле, в лесу, как сейчас, когда они на поляне-идут вдвоем. И каждый раз все настойчивее он отвечал на них предложением:
      — Улетим вместе.
      Эла отмалчивалась.
      — Улетим!
      Они остановились на той же тропинке в город. Виктор глядел в ее бездонные, неуловимо меняющиеся глаза, в зрачки.
      — Улетим!.. — твердил как завороженный.
      — Почему ты так говоришь? — Эла слегка отстранилась от Виктора. — Ты обо мне ничего не знаешь.
      Виктор готов был возражать, настаивать на своем. Закружить ее, унести в небо.
      — Хочешь, — сказала Эла, — я сделаю тебя музыкой?
      Шутка. Виктор улыбался в ответ.
      — Дай руки, — сказала Эла.
      Виктор протянул руки. Эла повернула их ладонями вверх.
      — Пять пальцев на одной руке, пять на другой. Это гармония? — спросила она.
      — Гармония, — согласился Виктор.
      — Пальцы — пять тонов гаммы. Ладонь — аккорд. — Эла подняла взгляд выше. — Плечи, глаза все это будет звучать.
      Конечно, шутка! Виктор безоблачно улыбался.
      Эла отпустила его, сорвала с куста ветку:
      — Слушай!
      Ветка стала съеживаться, исчезать. Она не горела, не тлела, как в огне, становилась невидимой. В то же время она звучала.
      Исчезла. Слабый, но вполне явственный аккорд постоял в воздухе и тоже исчез.
      Все это было похоже на бред.
      — Дай руки! — сказала Эла.
      — Нет… — Виктор перестал улыбаться. Исчезнувшая ветка воочию стояла перед глазами.
      — Она не исчезла, — как всегда, угадала его мысли Эла. — Она будет жить вечно, как музыка. И ты будешь жить.
      — Нет, — повторил Виктор, — лучше ты улетишь со мной.
      Эла засмеялась:
      — Люби меня!
      Объятия ее становились все горячее, жаднее… Наконец Виктор наметил дату отлета — через месяц.
      — Повремени, — попросила Эла.
      Виктор прибавил неделю.
      — Еще…
      — Эла!
      — Мне нужно.
      — Для чего?
      — Все равно не поймешь.
      Они лежали под звездами. Где-то далеко слышалось пение. Голос, сильный и звучный, один выводил странную и сложную мелодию. Она то поднималась, то опускалась до нижней октавы, переходила в шепот, и нельзя было понять, радостная эта песня или печальная, потому что было в ней то и другое.
      — Кто это поет? — спросил Виктор.
      — У нее Ночь Посвящения… — ответила Эла.
      — Ты уже говорила эти слова, — напомнил Виктор.
      — У каждого своя Ночь Посвящения.
      — Ты отвечаешь загадками, Эла.
      Девушка вздохнула в ответ.
      — Печалишься? — спросил Виктор.
      Эле стало заметно хуже. Выпятились лопатки, ключицы под платьем, впали и побледнели щеки. Только голос стал звонче, сильнее да удивительные глаза ярче.
      — Так надо… — успокаивала она Виктора.
      А тот готовил корабль в путь. Проверил моторы, горючее, ввел авиэт в отсек.
      В минуту ласк увлекал Элу рассказами о Земле.
      О цветах. Больше всего Эле хотелось потрогать цветы — на Иллире не было цветущих растений.
      — Все цветы Земли я подарю тебе, — пообещал Виктор.
      Четыре дня осталось до отбытия корабля. Теперь они ходили пешком. Через ручьи, овраги Виктор переносил ее на руках: Эла была как перышко.
      Все чаще она вызывала родителей — фагот и скрипка тревожно пели возле нее.
      — Плохие вести? — спрашивал Виктор.
      — Нет, — уверяла Эла.
      — Нам будет легче, когда улетим, — говорил он. Однажды они ушли далеко. Ночь застала их на половине пути к кораблю. Они едва добрались до города.
      — Сядем. — Эла опустилась на траву на круглой площади.
      — Но уже недалеко, — возражал Виктор.
      — Останемся, — попросила Эла. — Я хочу.
      Виктор сел рядом. Ночь была тихая, душная. В башнях, в минаретах не слышалось музыки. «Как перед грозой», — подумал Виктор.
      — Положи мне голову на колени, — сказала Эла. Виктор склонился к ней.
      — Ляг, — сказала она, — закрой глаза.
      Она перебирала его волосы, гладила по лицу:
      — Усни…
      Ее руки были как у ребенка, ее ласка как успокаивающая ласка матери.
      — Спи.
      Прикосновение рук убаюкивало. Виктор впал в забытье.
      Вдруг он услышал пение. Оно было близко-близко и далеко — как бывает во сне, было рядом и в нем самом.
      Усни, любимый…
      По тембру Виктор узнал, что поет Эла. Удивился, хотел подняться. Но теплота в теле, истома не дали ему пробуждения.
      Усни, любимый…
      Мы улетим с тобой к звездам.
      Будем жить, создавать музыку,
      И лучи звезд будут нам струнами.
      Сквозь сон Виктор чувствовал, как что-то меняется близ него, исчезает; голова его клонится ниже, коснулась травы.
      Но голос Элы звучал:
      Усни.
      Я твоя любовь, твоя песня.
      Нет Ничего лучше, как быть вдвоем:
      Пусть сплетаются руки, сливаются губы,
      Мы вместе, мы любовь.
      Мы полет.
      Мы вечность.
      В то же время Виктор чувствовал, как от него уходит тепло, а вокруг образуется пустота.
      Спи, любимый.
      Мы улетим с тобой к звездам…
      Очнулся он внезапно. От тишины. Он лежал на траве. Элы рядом не было.
      — Эла! — позвал он.
      Никто не откликнулся.
      — Эла!.. — Виктор вскочил на ноги. — Эла!
      Тишина. Вдали шла гроза, но так далеко, что грома не было слышно. Сверкали зарницы.
      — Эла!..
      Площадь была пуста. Темные здания молчали.
      — Где ты, Эла?
      Молчание.
      — Эла-а!..
      Виктор метнулся в одну сторону, в другую, обежал площадь по кругу. Нигде никого.
      — Эла, откликнись! — кричал он.
      Побежал вдоль по улице. Вернулся на площадь.
      — Эла! — забарабанил руками в стену ближайшего дома. Упругая стена не ответила.
      Виктор бросался от одного здания к другому, стучал, умолял:
      — Верните!
      Опять побежал по улице.
      — Верните!..
      Было тихо и глухо. Начинался рассвет.
      На площади, там, где они сидели с Элой в начале ночи, Виктор нашел травяные сандалии и понял все.
      Это была Ночь Посвящения. Девушка превратилась в песню:
      Будем жить, создавать музыку,
      И лучи звезд будут нам струнами…
      Разве могло быть по-другому в этом странном и чужом мире? Эла — она была кокон, как эти непонятные башни. Теперь она стала собой — песней. Разве могло быть иначе?
      Разум, однако, не хотел мириться с этой простой очевидной истиной. Виктор все еще звал:
      — Эла…
      Сандалии он не взял. Зачем? Еще раз обошел площадь, прошел по улице. Остановился в конце. Попрощался с городом.
      Поднялся на холмы и еще раз оглянулся на город.
      Непростой город, в нем жила музыка.
      Поднялся на корабль, задраил за собой дверь. Поставил ракету на вертикаль. Положил руки на рычаги управления.
      — Я твоя любовь, твоя песня… — услышал он.
      — Ты здесь? — спросил он, задерживая руки на рычагах.
      — Здесь. И останусь здесь.
      — Эла…
      — Да, любимый. Иначе нельзя.
      Второй раз в это утро Виктор понял: иначе нельзя.
      — Прощай, — сказал он.
      — Прощай, — ответила Песня.
      — Сколько ты будешь со мной? — спросил Виктор.
      — Всегда. Я песня, я музыка твоей души, ты унесешь меня с собой.
      Виктор запустил моторы и еще раз сказал:
      — Летим.
      — Мы любовь. Мы полет — вечность…
      Корабль оторвался от почвы и пошел ввысь.

А ВДРУГ…