Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Сны над Байкалом (сборник)

      Шел экзамен по космографии.
      — Шахруддинов Элам! — вызвал экзаменатор.
      — Я! — отозвался черноглазый, черноголовый мальчик.
      — У вас четвертый билет…
      — «Открытие Милены и первый контакт с инопланетной цивилизацией», — прочитал экзаменующийся.
      — Вы готовы к ответу?
      — Готов.
      — Будьте добры… — Блестящий никелем и пластиком ящик был воплощением вежливости.
      Элам садится в детское кресло, на секунду закрывает глаза, припоминая, с чего начать, и говорит, обращаясь к подмигивающим индикаторам:
      — Открытие Милены. Рассказ очевидца.
      — Не так громко, Элам. Я вас прекрасно слышу, предупреждает электронный экзаменатор.
      — Хорошо, — соглашается черноглазый мальчик.
      И начинает рассказ.
      В атмосфере планеты кислорода было двадцать че тыре процента, но капитан «Радуги» Сергей Петрович Попов не разрешал выходить без скафандров. Капитану подчинялись безропотно, на то он и капитан. Ругали Женьку Бурмистрова, микробиолога. По общему мнению, виновником нелепости был Женька: солнце, воздух, вода, а люди ходили в скафандрах, как на Луне.
      — Ну друг… — выговаривали ему, даже тискали где-нибудь в коридоре.
      Друг был невозмутим и если отвечал, то одним резким, как удар бича, словом:
      — Вирус…
      Планета состояла из суши, океана и атмосферы. Суша была абсолютно голой — ни кустика, ни травинки. Океан, наоборот, набит водорослями, как Саргассово море. Водоросли поставляли кислород в атмосферу.
      В вышине плыли такие же, как на Земле, облака, и грозы были такими, как на Земле. А реки и озера другими: безжизненными. Водоросли в озерах и реках не приживались — вода в них была слишком пресной. Зато океан по засоленности превышал все, что людям было известно, — пластиковые детали выталкивал точно пробку. Но водоросли к нему приспособились. Больше в океане ничего не было: ни рыб, ни моллюсков.
      В целом планета была красивой: желтая суша, синезеленый океан, бирюзовые реки. По предложению Хосты Тройчева планету назвали Миленой. Название всем понравилось.
      А в воздухе Женька Бурмистров обнаружил вирус, вторую неделю исследует его, и вторую неделю мы не выходим из «Радуги» без скафандров. После четырех лет полета добраться до Земли с ветром, грозами, реками и не окунуть голой руки в воду — с ума можно сойти!
      — Вирус… — предупреждает Женька.
      — Что же ты с ним возишься? — тормошили его.
      Женька возился не зря. Чем больше возился, тем больше росло его недоумение.
      Наконец выложил нам все начистоту.
      Каждую трехдневку у нас проводились совещания что-то вроде планерок. На первых из них по прибытии на планету было много восторгов и восклицаний. Биологи докладывали о водорослях, геологи — о минеральных богатствах, синоптики — о грозах и воздушных течениях. Все укладывалось в обычные нормы: жизнь на планете существовала на основе углеродного цикла, таблица Менделеева была заполнена геологами вся; синоптики однажды предсказали град, и действительно град выпал!.. Как на Земле! Только Женька Бурмистров вылил на нас ушат холодной воды.
      — Боюсь, — сказал он, — что загорать на солнышке нам не придется.
      — Почему?..
      — Видите ли…
      — Ты не юли, — перебил его бортэлектроник Стоян. — Все знают, что за бортом кислорода двадцать четыре процента!
      — Видите ли… — Бурмистров не моргнул глазом в сторону Стояна. — Этот проклятый вирус не даст нам вздохнуть.
      — Женя!..
      — Необыкновенный вирус, — продолжал Бурмистров, — ни на что не похожий.
      У него была привычка — тянуть жилы не торопясь.
      Но тут он почувствовал, что перегнул.
      — Во-первых, — отчеканил он, — вирус в биологической основе имеет не углерод, а железо…
      Мы отшатнулись от Бурмистрова. Кремниевый цикл, даже фторный, были бы неожиданными, но все же понятными. Но то, что в основе жизни было железо, не укладывалось в голове. Феррожизнь?!
      — Во-вторых, — продолжал Бурмистров, — антибиотики и другие лекарства на вирус не действуют.
      Новость не лучше первой.
      — В-третьих, — Бурмистров смущенно огляделся по сторонам, — мне кажется, что это инопланетная жизнь. Она совершенно чужда Милене.
      Сообщение Бурмистрова вызвало впечатление мол нии, блеснувшей под потолком: молчал, молчал, ну и выкатил! Некоторое время мы не находили слов.
      Наконец биолог Частный спросил:
      — Ты не ошибся, Женя?
      — Вот расчеты и формулы. — Бурмистров протянул биологу бланк.
      Тот посмотрел цифры и формулы. Стоян заглядывал в бланк через его плечо.
      — Поразительно!.. — сказал Частный.
      — Откуда же здесь феррожизнь, — спросил Стоян, — если в океане водоросли?.. Частный пожал плечами:
      — Похоже, Бурмистров прав: феррожизнь на планете является инородной.
      — Занесена метеоритом из космоса?
      — А вдруг не метеоритом?
      — Тогда кем?..
      Перед этим вопросом пасовали все.
      — Уклоняемся в сторону, — сказал капитан. — Если это неизвестная жизнь, надо узнать о ней как можно больше. Бурмистров, что еще скажете?
      — Очень мало. Обыкновенные вирусы размножаются на живом субстрате. Этот вирус живет в атмосфере. В океане и в водорослях его нет. С местной органической жизнью он вообще не взаимодействует. И земная антисептика против него бессильна.
      — Это хуже, — сказал капитан.
      Как ни прекрасна Милена, ее воздух, вода, похоже, что нам придется прозябать в скафандрах.
      — А может, вирус не опасен для человека? — спросил добродушный механик Берг. — Мало ли совершенно безвредных вирусов?
      — В самом деле, — поддержал Берга геолог Трушин. — Жизнь в океане сродни земной, а вирус на нее не действует, может, он нам не опасен?
      Это было соблазнительно. Очень соблазнительно.
      Экипаж с одобрением глядел на геолога.
      — В человеческом организме находится и железо, — продолжал Трушин.
      Один Женька, будто назло, не поддавался общему настроению.
      — Может, вирус и безвреден для нас, — сказал он даже, показалось нам, с безразличием. — Но я за абсолютную осторожность.
      Опять ушат холодной воды.
      — Все-таки, Бурмистров, — сказал капитан, — неужели на вирус нельзя воздействовать?
      — Кажется, — ответил Евгений, — вирус с ферроосновой можно ослабить, изменив магнитное поле.
      Но при всем желании мы не можем изменить магнитное поле планеты.
      Убийственный довод! Но, как бывает, он ожесточил всех, заставил искать обходные пути. Очень хотелось людям настоящего ветра, грозы. Хорошей была планета. На Земле становилось тесно, Марс и Венера для заселения не годились. А здесь… Насадить леса, выстроить города — будет второй наш дом.
      — Поставить ряд опытов, — предложил Частный. — Привить вирус водорослям в лаборатории. Испытать его на земных организмах…
      — На ком? — спросил в упор Коста Тройчев. — На нас самих?
      Частный замялся. Белые мыши и кролики, взятые экспедицией, погибли. Из земных организмов на «Радуге» были только мы, люди. Да еще любимица экипажа ангорская кошка Муфта. Муфта тотчас встала в воображении каждого — зеленоглазая, ласковая. Испытать вирус на Муфте?..
      — Возражаю, — сказал механик Берг. — Никаких прививок на Муфте!
      — Однако… — Частный протестующе отмахнулся. — С каким результатом мы вернемся на Землю? Или, может, смотаемся за партией белых мышей — и назад?..
      Правильно. Но Муфту всем было жалко. Не только потому, что мы к ней привыкли. Кошке, как и нам, надоело жить взаперти: часами она царапала выходной люк, просилась, чтобы ее выпустили на волю.
      — Как решим с МуфтОй? — спросил капитан.
      Минута прошла в молчании, прежде чем кто-то сказал:
      — Выпустим… без прививки.
      Так и решили: Муфту из корабля выпустить. Вирус привить водорослям в лагуне и контрольным экземплярам в лаборатории. Если отрицательных результатов не будет, выходить без скафандров.
      Нас было на «Радуге» четырнадцать человек. Четырнадцать разных судеб. Были среди нас люди молодые и старые, были веселые и серьезные. Это хорошо, что все разные. Дальние экспедиции комплектуются такими людьми. Каждый мог многое вспомнить и рассказать о себе. Капитан экспедиции Сергей Петрович По пов погибал в пылевом облаке у Проксимы Центавра, два года странствовал, захваченный потоками Леонид. Механик Берг практикантом был унесен взорвавшимся буем, который нашли через шестнадцать месяцев, нашли случайно, уже отчаявшись. Врач Гринвуд до сих пор с содроганием вспоминает эпидемию, вспыхнувшую на «Океане» в середине рейса, когда не было и намека на какую-либо тревогу… Все это были мужественные люди, сильные, чем-то похожие и непохожие друг на друга.
      Надо было видеть их, когда Муфту выпускали из корабля. Четырнадцать пар глаз следили за кошкой через иллюминаторы. Следили с надеждой, с испугом. В конце концов это большее, чем выпустить животное на свободу. Решалась судьба экспедиции: подарим мы Земле голубую планету или вернемся ни с чем. Такие случаи бывали: встречались планеты, полные солнца и света, но каждый атом их атмосферы был смертелен для космонавтов.
      И вот четырнадцать человек с «Радуги» смотрят, как Муфта делает первые шаги. Когда-то, прежде чем завоевать небо себе, человеком были подняты на воздушном шаре баран, петух и утка. Наверное, об этом думали капитан и экипаж «Радуги», глядя, как кошка отряхивает лапки, ступая на непривычный песок. Муфта прошла несколько шагов, тронула серый камешек.
      И… тут же упала на бок. Четырнадцать космонавтов ахнули. Но ничего не произошло: кошка играла с камешком, точно с мышью.
      Мгновенный испуг людей сменился вздохом облегчения, потом хохотом.
      С Муфтой ничего не случилось. И когда ей привили вирус, с ней ничего не случилось. И с растениями в лагуне и в ваннах лаборатории ничего не случилось.
      Тогда мы сняли скафандры.
      Мы походили на шайку отчаянных сорванцов. Озера звенели от нашего крика. Это были хорошие проточные озера цвета синих бериллов, и капитан дал нам три дня отдыха. Озера мы превратили в плавательную станцию, песчаные берега — в солярий. Озера были в километре от «Радуги», и мы пробили к ним тропку голыми пятками. Летали на океан, там тоже было неплохо.
      Но там не погрузишься по плечи без камня, не нырнешь в глубину, не устанешь и не утонешь. Хорошо, но как говорили в древности, не тот табак… Озера были чисты, прохладны — земные высокогорные зеркала. Мы плескались в них, орали от удовольствия. Играли в пятнашки и дышали, дышали железным вирусом.
      Десять дней мы блаженствовали. За это время и работа на планете продвинулась. Облетели четыре материка Милены, побывали в батискафе на океанском дне. Взяли геологические, биологические, гидрологические пробы и образцы. Главное — жили раскованно под солнцем и облаками.
      Беда нагрянула неожиданно.
      Завтракали. Был редкий завтрак, когда вся команда, четырнадцать человек, была в сборе. Накануне из южной полярной зоны вернулись Сытин и Лазарев и теперь между мясным и сладким докладывали о виденном.
      — Царство осени, постепенно переходящее в царство зимы, — рассказывал Сытин.
      Речь шла о границе ледовой зоны.
      — А потом сразу снега на суше, айсберги в море… Рассказывал Сытин неинтересно, с паузами, будто выдавливал из себя слова. Поэтому, наверно, и слуша ли его рассеянно. Может, рассказчик устал в нелегкой в общем-то экспедиции, у слушателей, может быть, не было настроения — за бортом «Радуги» начинался серый дождливый день. Так и вел Сытин от слова к слову. Остальные уже начали прихлебывать кофе.
      Вдруг астронавигатор Кольцов сказал:
      — Друзья, мне сегодня приснился странный сон…
      Все взгляды остановились на нем. Казалось, случайная фраза навигатора заинтересовала команду.
      — Капитан» можно? — попросил разрешения Кольцов.
      — Вы кончили? — спросил капитан Сытина.
      — Да… — ответил тот, неопределенно махнув рукой.
      — Говорите, — разрешил капитан Кольцову: похоже, и капитан был заинтересован, какой сон приснился навигатору.
      — Мне снилось… — воодушевился Кольцов. — Необыкновенный сон, Сергей Петрович! Я все видел настолько ясно, как вижу стол и всех нас!.. — Кольцов повертел головой, наслаждаясь вниманием, которое оказывали ему капитан и команда «Радуги». — Я видел, продолжал он, — что на планету опустился чужой звездолет — странное сочетание конусов и цилиндра. Опустился он плавно, будто на крыльях, хотя ни крыльев, ни стабилизаторов у него не было. Опустился на таких же песчаных дюнах. — Кольцов кивнул на стек ла иллюминаторов, где под дождем мокли округлые, уходившие к горизонту холмы. — Могу спорить на что угодно, — продолжал он, — что это были холмы Милены и все последующее, что мне снилось, происходило здесь, на Милене. Из корабля вышли люди, исследователи. Они были без скафандров, и я мог хорошо рассмотреть их. Рост их немного ниже, чем наш, но голова больше, массивнее. И глаза большие, выпуклые, похожие на стекла подводных очков. У них, как и у нас, руки и ноги. На руках по четыре пальца — это я заметил по тому, как они держали приборы: три пальца снизу и один сверху, в обхват. Назначение приборов, с которыми они вышли из корабля, я могу определить приблизительно, но это было примерно то же, что и у нас в руках, когда мы первый раз вышли из «Радуги». Один из пришельцев, долговязый, повыше других, не сделав и трех шагов, наклонился и взял пробу песка…
      Кольцов не замечал, как слушатели один за другим отставили чашечки кофе и уставились ему в рот. Висела такая тишина, что слышно было, как снаружи хлещет дождь по стеклам иллюминаторов. Вряд ли Кольцов рассчитывал на такое внимание: люди перестали дышать.
      — Раскрылись люки, — продолжал он, еще более воодушевленный, — по наклонным пандусам сползло несколько машин.
      — Стой! — прервал Кольцова механик Берг. — Мне снился этот же самый сон!
      — И мне, — сказал Тройчев.
      — И мне!.. — оживился Сытин,
      Кольцов замер на полуслове.
      — И мне снился этот же самый сон, — сказал капитан Сергей Петрович.
      — Одна машина была летательная, с прозрачной кабиной, — сказал Берг, — ее тут же запустили, и трое пришельцев улетели на ней. Отмечу: ближе к кораблю видимость лучше, вдали все было затянуто дымкой. Летательный аппарат исчез сразу — растворился в тумане. Так?.. — обратился Берг к Кольцову и к Сергею Петровичу.
      — Совершенно верно! — согласился Кольцов. — Дальше…
      — Дальше, — вступил в разговор Сытин, — двое исследователей отошли от корабля. Впечатление было такое, что они шли по направлению ко мне… к нам, поправился Сытин. — Можно было рассмотреть их ли ца, глаза.
      — Бр-р! — не выдержал врач Гринвуд. — Не хотелось бы мне второй раз увидеть эти глаза!
      За столом наступило молчание. Никто не думал о кофе, чашки стыли нетронутыми. Было ясно, что один и тот же сон приснился всему экипажу. Каждый чувствовал недоумение, даже страх, хотя робких на «Радуге» не было.
      — Однако что все это значит? — растерянно спросил кто-то.
      Этот вопрос задал бы каждый из четырнадцати членов команды.
      На следующую ночь сон приснился экипажу «Радуги» снова. Этот же самый — со звездолетом, пришель цами и машинами. Может быть, чуточку явственнее. Теперь все увидели, что конусы звездолета синие, а цилиндр золотистого цвета. Кожа на руках и лицах пришельцев серая, глаза черные с синеватым металлическим блеском. Не было дымки на горизонте, о которой вчера говорил Берг, — даль была чистой, словно вымытая дождем. Некоторые из членов команды различали звуки голосов, шум машины, заметили, что пальцы на руках у пришельцев гибкие, точно щупальца, без костных суставов.
      Это смахивало на массовую галлюцинацию, и, если прошлым утром людьми владело недоумение, сейчас на лицах можно прочесть тревогу: что за штучки и чем это может кончиться? Странные сновидения могли возникнуть как результат внушений на расстоянии. Если это от внушения, то кто внушает, зачем и откуда? Игра это, предупреждение или попытка контакта?
      В следующие ночи сон повторялся — точно как кинофильм — от и до. С той разницей, что с каждой ночью становился более ярким, объемным, будто входил в нас и вообще был не сон, а явь, неизменными свидетелями которой мы были все до единого. Теперь мы видели не только цвет корабля, машин и приборов в руках пришельцев, замечали вмятины на корпусе звездолета, ромбы фасеток в глазах исследователей. Глаза!.. Врач оказался прав: взгляд их проникал в душу, оставлял там страх и холод металла. Пришельцы были людьми, как мы, но они были другими: с серой, металлического отлива кожей, с жесткой щетиной на голове и треугольным отверстием вместо носа. Может быть, мы к ним привыкли бы, если бы контакт был настоящий, но когда они являлись во сне, проводили манипуляции с приборами, разговаривали друг с другом, не обращая на нас внимания, когда это повторялось из ночи в ночь, это действовало на людей потрясающе. Мы уже не сомневались, что все происходило здесь, на Милене, пришельцы побывали на планете раньше нас, исследовали ее и сумели оставить после себя запись о своем пребывании. Передавалась ли запись со спутника или с другой планеты, из пространства наконец, неизвестно. Спутник вокруг планеты наши приборы бы засекли, излучение тоже бы обнаружили, если бы это было на самом деле.
      Проходили ночи и еще ночи, сон не оставлял нас. Больше, он не давал нам спать. Заполнял сознание, душу, переселялся в нас. Люди не могли отдыхать. Стоило закрыть глаза — опускался корабль, выходили пришельцы. Все начиналось сызнова. До последнего слова, движения пальцев на руках долговязого, когда он вынимал щуп из песка у себя под ногами. Это не назовешь сном, галлюцинацией — это кошмары, повторяющиеся с методичностью оборота колес, изматывавшие людей до изнеможения. Даже днем стоило присесть, задуматься, перед глазами опускался звездолет, открывались люки…
      Отгадал ребус Бурмистров. Явился в кают-компанию в белом халате, с глазами, красными от бессонницы, несколько дней он не выходил из лаборатории.
      — Это вирус! — Женька держал в руках пробирку. — Все мы заражены железным кошмаром!
      На дне пробирки ржавой мутью лежала окись железа.
      — Мы перенасыщены вирусом, — доказывал Женька. — Вот результат анализа крови. Процент содержания железа в гемоглобине повысился. Опасности для жизни пока еще нет, вирус действует на психику, не на здоровье. Но будет лучше, если мы покинем Милену.
      Это была катастрофа наших надежд. Стартовать?
      Бросить все и бежать?..
      — Думайте что хотите, — продолжал Евгений. — Для вируса безразлично, будем ли мы бежать, признаемся ли в бессилии. Феррожизнь принесена на планету четырехпалыми. Странно, что мы не заметили их следов на планете. Но, может быть, они ничего не оставили после себя, кроме вируса.
      С Бурмистровым можно было не соглашаться, но каждый задумался, не ответ ли это на мучивший всех вопрос. Надо было решать, что делать дальше.
      Мы уже исследовали планету, имели о ней достаточно данных. Мы могли улететь. Однако при таких обстоятельствах?.. Четырехпалые побывали здесь раньше.
      Но вирус? Неужели они оставили его на планете сознательно? Для чего? Чтобы заставить нас признать их первыми? Заставить убраться отсюда прочь?..
      Об этом заговорили в кают-компании.
      — Зловредный вирус! — переживал Бурмистров. — Не следовало выходить без скафандров!
      Евгений был хороший парень, с чувством ответственности. Считал, что не удержал нас от опрометчивого поступка. А мог бы удержать — настоять на своем, и никто бы без скафандра не вышел.
      Но в сложившейся обстановке были другие стороны.
      — Первый контакт с инопланетной цивилизацией, говорил капитан. — Такую возможность нельзя упустить! Экспедиция приобретает особый смысл!
      — Контакт, который сведет нас с ума, — возражал врач Гринвуд, — Надо немедленно стартовать!
      Команда была на стороне Гринвуда. Капитан не соглашался:
      — Нельзя допустить, чтобы контакт остался бесплодным.
      — Он и так не бесплоден, Сергей Петрович, люди измотаны.
      — Вижу. — Капитан оценивал обстановку не хуже Гринвуда. — Но прежде чем улететь, предлагаю сделать записи снов и рисунки. Воспроизвести речь пришельцев по памяти. С чем мы вернемся на Землю?
      Капитан не был бы капитаном, если бы не поставил перед нами эти задачи.
      — Чем скорее сделаем записи, тем скорей улетим, подытожил он разговор.
      Рисунки, описание действий пришельцев, даже речь зафиксировать не составило труда: это сидело у нас в печенках. И трудились мы все четырнадцать. Если один упускал какую-то черточку, она становилась на место в описании другого. Коллектив мог воссоздать — и воссоздал — встречу с пришельцами в полном объеме. Капитан на это рассчитывал. Не в его интересах было подвергать риску команду.
      Бурмистров продолжал исследовать вирус. Его предположение, что на железистую основу вируса действует магнитное поле, оправдалось. С отдалением от Милены вирус ослабнет, сны прекратятся.
      Пора было стартовать. Но тут опять начался спор.
      — Должны ли мы оставить четырехпалым весть о себе?
      — Я против! — горячился Гринвуд. — Во-первых, потому, что мы не можем оставить им равноценный подарок. Очень жалею, что не можем этого сделать!
      — Герман Яковлевич… — пытался смягчить резкость врача капитан.
      — Оставить после себя такую пакость, как вирус? продолжал Гринвуд. — Как они могли до этого додуматься?..
      — Может, не рассчитывали, что эта штука будет действовать так сильно.
      — На что же они рассчитывали?
      — Предупредить, что открыли планету первыми.
      — Могли бы оставить обелиск, надпись!
      — То, что они могли, решать не нам, Герман Яковлевич.
      — А что вы предлагаете? — задал капитану вопрос Гринвуд.
      Сергей Петрович был в затруднении. Нельзя упустить контакт с инопланетным разумом. А что мог обещать землянам этот контакт? Судя по вирусу, мало приятного.
      Четырехпалые открыли планету, «застолбили» находку. Мы тоже хотели оставить на Милене знак — обелиск с координатами солнечной системы. Но у нас свой взгляд на вещи, у них свой. Может, для них действие вируса — легкий мираж, напоминание о первопроходцах. И конечно же, у них от вируса есть противоядие. Но мы, земляне, восприняли все по-своему, особенно доктор Гринвуд.
      — Извините, — говорил он, — это вторая эпидемия в космосе, которую я переживаю. Никаких знаков о себе оставлять четырехпалым нельзя. Я боюсь за родную Землю!
      Капитан понимал — нужна осмотрительность.
      Ему, Сергею Петровичу Попову, разрешено вступать в контакт с чужой цивилизацией. Но нужен дополнительный запрос на Землю. Он, капитан, представит информацию о разумных, побывавших раньше нас на Милене, кстати, это уже не Милена: планета имеет свое название, несомненно, данное ей четырехпалыми. И если Земля решит установить с ними контакт, на планете будет построена исследовательская станция. Встреча рано или поздно состоится.
      Команда ждала последнего слова Сергея Петровича. Капитан взвешивал свою долю ответственности. Еще никто не сталкивался с чужим разумом в космосе, и никто не знал, как он предстанет — другом или врагом.
      За спиной капитана «Радуги» все человечество.
      Рисковать дольше было нельзя. Капитан отдал приказ готовиться к старту.
      На прощание облетели Милену четыре раза. Планета была красивая.
      Она и сейчас красива, даже лучше: на ней развели леса, уже насчитывается двадцать два города. Грини четырехпалые — уступили ее землянам. Они оказались не такими плохими ребятами, как о них подумал экипаж «Радуги». Правда, в их организме больше железа, у них другой цвет кожи и другая кровь. И кислорода им нужно меньше, в кислородной атмосфере они быстрее старятся. Милена была для них неподходящей планетой. Они посетили ее за тысячу лет до прилета землян. За это время они открыли массу планет, более подходящих для них, чем Милена. А Милену отдали нам и даже сняли свое название — Хаттль. И вирус они уничтожили сразу. Ничего страшного в вирусе не было. Он действовал на психику. И то в определенных границах.
      По мнению грини, это идеальный способ знакомить с собой гостей из других миров. Запоминается на всю жизнь. С изменением магнитного поля все исчезает исчезло, как только «Радуга» выскочила из магнитного поля Милены.
      Грини охотно пошли на контакт с землянами. Ведь они люди. Такие, как мы. И как галакты с Арктура, кто теперь об этом не знает? И никто в космосе никого не боится. Потому что разум — высший критерий между цивилизациями. А высший критерий всегда положителен.
      — Я кончил!
      Черноглазый мальчик перевел дух. Провел рукой по лбу, стирая испарину усердия и увлеченности.
      Ему очень хотелось получить высший балл.
      После минутного молчания электронный педагог заговорил:
      — Хорошо, Шахруддинов. Вы осветили вопрос достаточно. Хотя чуть-чуть торопились и кое: что передали в вольной интерпретации. Например: «Женька Бурмистров…» Его звали Евгений Павлович.
      — У меня друг Женька Задоров, — пытается выправить дело Шахруддинов. — Он все время маячил у ме ня перед глазами. И космонавты с «Радуги» называли Бурмистрова, самого младшего на корабле, Женькой.
      — То космонавты, — мягко поправляет ученика педагог — а то вы, Элам…
      После секундного размышления Элам соглашается:
      — Слушаю.
      — И еще, — продолжал педагог, подмигивая зелеными индикаторами. — Следовало рассказ вести от третьего лица, а вы, Элам, вели от первого. Понимаю, этим вы ввели живость в повествование, а все-таки получилось, будто вы были непосредственным участником экспедиции. Справедливости ради надо признать, Элам, что вы на «Радуге» не были. И последнее: следовало бы добавить, что название планеты Милена Тройчев придумал в честь своей невесты Милены Бланки и что кошка Муфта очень сочувствовала космонавтам, когда они мучились от странных снов, навеянных вирусом. У нее никаких снов не было.
      — Можно, я добавлю сейчас? — спрашивает Элам, видя, что из шестнадцати глазков на панели зажглось четырнадцать — окончательная оценка его ответа. Эламу очень хочется все шестнадцать.
      — Нет, — говорит педагог, — сейчас добавить нельзя. Надо все делать своевременно. Идите и отдыхайте. Четырнадцать баллов — совсем неплохая оценка, Элам. Право же, очень хорошая.

О ЧЕМ ГОВОРЯТ ТЮЛЬПАНЫ

В. Н. Журавлевой

 
 

 
      В Саянах я любил подниматься в горы один. Лучше, когда это делаешь сам, никого не догоняешь, не ожидаешь, — мир кажется шире, мыслям просторнее. Я знал тропинку к самым гольцам. Сначала меня провели по ней местные ребятишки, потом я ходил один и даже спускался с гор ночью, запомнив между кустами и скалами прихотливую вязь дорожки. Хорошо оставаться на вершинах до звезд, видеть, как они вспыхивают над тобой внезапно и ярко. Еще хороши в Саянах цветы!
      Но дарить их мне некому. Маленький горный курорт населен хмурыми болезненными людьми, которые больше говорят о диете и процедурах. Я вовсе не упрекаю их, наоборот, полон сочувствия к ним и сам принадлежу к их числу… Но в горы я поднимаюсь один. У самых гольцов луга: царство трав и цветов. Иногда я срываю цветы. Не бездумно и не подряд. Ветка рододендрона — сагандалиня по-местному, пара жарков вполне удовлетворяют меня. Иногда я срываю альпийский мак — красный и желтый. Но это недолговечный цветок — он вянет и умирает на глазах. Мне его жалко.
      Горы дают простор воображению. Мечталось о крыльях. Не о тех, на которые ставят винты и турбины. И не о птичьих, совершенных, но слабых. Мечталось о крыльях, которые унесли бы к другим мирам, красивым и добрым, — есть же такие миры!..
      Я прощался с Саянами. Срок путевки закончился, в кармане у меня был билет на обратный рейс. Лечение мало помогло мне. Больше, наверно, помогли горный воздух и тишина. Предстояло возвращение в город, в лабораторию с колбами, реактивами, к неоконченной диссертации «О химических способах борьбы с сорняками». Все это ожидало меня не дальше как завтра. А пока хотелось побыть одному на любимой поляне. Вполне естественное желание. Но оно было нарушено вторжением Бельского.
      Сначала я услышал сопение, бормотание, скрип кам ней на тропинке. Потом явственно донесся вопрос: «О чем говорят тюльпаны?..» Опять непонятное бормотание, и наконец из-за скалы показался очень высокий, очень сутулый и очень тощий старик в клетчатой рубахе, с фотоаппаратом через плечо. Турист, подумал я. Странно, за весь сезон я не встречал здесь туристов… Старик шел по тропинке ко мне, и, конечно, сейчас состоится разговор, пустейший разговор, который заводят туристы, — о местности, о натертых мозолях, о тушенке, которую трудно достать и которая так необходима на ужин. Мой последний вечер будет испорчен.
      — Тут уже кто-то есть, — сказал старик, заметив меня.
      Знакомство не обещало ничего доброго. Но у меня мелькнула мысль: вдруг старик пройдет мимо. Однако он опустился рядом со мной на камень.
      — Рододендрон, маки, — сказал он, взглянув на цветы у меня в руках. — Денеб и Алголь… Удачное сочетание. Вы их слышите?..
      — Кого слышу? — спросил я.
      — Цветы, — ответил старик.
      — Как можно слышать цветы? — спросил я.
      Старик сидел сгорбившись, опустив руки между коленей.
      — О чем говорят тюльпаны? — спросил он, сосредоточенно глядя в землю.
      У него навязчивая идея, подумал я. Но лицо старика было добрым, светлые близорукие глаза внушали доверие. Сумасшедшим он не был, и это меня успокоило.
      — Меня зовут Борис Андреевич Бельский, — сказал он. — Я приехал из Южного Казахстана. Ездил смотреть тюльпаны.
      «Ботаник…» — решил я и даже почувствовал к Бельскому что-то вроде симпатии.
      — Какое чудо эти тюльпаны! — продолжал он. Миллионы тюльпанов. И какая загадка!..
      — Простите, — сказал я, — для меня здесь что-то неясно…
      — Так вы их не слышите? — кивнул он на ветку сагандалиня и маки.