— Откуда? — тряхнул бородой старик, видимо, спрашивая, откуда я к ним свалился.
      Машинально я ткнул рукой в потолок.
      Старик кашлянул — показалось мне, не совсем удовлетворенно. Но тут запели приборы, Снегурочка обернулась к пульту, сказала:
      — Подходим.
      — Садитесь! — кивнул мне старик на свободное кресло и тоже обернулся к приборам.
      Я сел.
      Мальчишечка поднялся с пола, подошел ко мне с игрушкой, сказал:
      — На.
      Новогодний подарок, подумал я, принимая игрушку — расйнсного конька. Конек заливисто заржал у меня в руке, я вздрогнул. Мальчишечка засмеялся, полез ко мне на колени.
      Дед Мороз и Снегурочка работали на пульте. Маленькие тонкие руки девчонки одновременно, кажется, умели нажимать десятки кнопок и клавишей. Пульт пестрел россыпью цветных огоньков, которые вспыхивали, переливались.
      — Полночь, полночь… — бормотал Дед Мороз.
      — Полминуты до полночи, — Снегурочка продолжала работать на пульте.
      — Полночь…
      — Десять секунд. Две… — отозвалась Снегурочка.
      — Искра! — Дед Мороз нажал на рычаг в центре пульта.
      Корабль вздрогнул. В боковых окнах вспыхнуло ослепительно желтое пламя, осветило кабину, лица мертвенным светом. Взорвалась сверхновая, веки невольно сощурились. Однако тут же на окна надвинулись светофильтры, хотя и сквозь затемненные стекла виднелось море огня.
      Мороз и Снегурочка сосредоточенно работали над приборами.
      Мальчишка, после того как световые эффекты кончились, поерзал у меня на коленях, сказал:
      — Расскажи сказку.
      — Какую сказку? — спросил я.
      — Какую хочешь.
      Видно было, что мальчишка не уймется без сказки — так прочно он устроился на коленях, — я подумал и начал:
 
Где-то в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве
Жил-был славный царь Додон.
 
      — Знаю, — сказал мальчишка.
      Тогда я начал другую. Начало забыл — с середины:
 
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна…
 
      — В царство славного Салтана. Знаю, — сказал мальчишка.
      Я опять подумал и начал импровизацию:
      — Космический корабль подходил к неизвестной планете. Это была черная планета, с черным солнцем и с черными океанами.
      — Там будут чудовища разные — тахорги, — перебил мальчик. — Их будут убивать из бластеров. Знаю.
      — Да-а… — сказал я. Мальчишка был силен и в фантастике.
      — Ну?.. — Мальчишка поднял ко мне круглое, курносое лицо.
      Тут Снегурочка обернулась от пульта и сказала:
      — Отстань! Прилипала…
      Мальчишка, видимо, не обидевшись, но и без всякого интереса ко мне, соскользнул с колен и опять присел на ковер, к своим игрушкам.
      Мороз, не отрывая глаз от индикаторов и стрелок на пульте, сказал Снегурочке:
      — Накорми гостя. Сама поешь. Впереди еще, — взглянул на часы, — полсуток.
      — Уровень… — кивнула она на один из приборов.
      — Прослежу, — пообещал Мороз.
      Снегурочка, встав с кресла и посветив мне глазами, сказала:
      — Пойдемте.
      Мы пошли тем же коридором, который привел меня в рубку. Коридор удлинялся перед нами, тут же смыкаясь за спинами, мы как бы плыли в комнате, которая передвигалась с нами. Была бы полная аналогия с горизонтальным лифтом, если бы мы не шагали и металлическая дорожка не отзывалась у нас под ногами.
      Хотелось спросить, как это, что комната идет вместе с нами, спросить о корабле, о них, обитателях корабля: новогодний полет у них, карнавал? Но девчонка шла такая строгая, хрупкая, что фразы, которые вертелись на языке, казались мне грубыми, могли нарушить настрой, установившийся между нами. Ладно, успокаивал я себя, дайте срок: спрошу о корабле, об экипаже. И куда летят.
      Наконец открылась боковая дверь и мы оказались в белой стерильно чистой кухне: стол, три стула по сторонам. Снегурочка сказала:
      — Садитесь.
      Я сел за пустой стол.
      — Что бы вы хотели? — спросила она.
      — Что есть.
      — У нас не праздничное меню.
      — Ничего.
      Снегурочка набрала несколько цифр на табло, стол преобразился: салат, сыр, фрукты, гранатовый сок в фужерах.
      — Пожалуйста, — Снегурочка опять посветила глазами.
      Может быть, этот взгляд, нестрогий, домашний, стол, полный еды, ободрили меня. Лучшего мрмента для разговора не найти. Я задал первый вопрос:
      — Кто вы такие?
      — Спасатели.
      — Кого вы спасаете?
      — Вас.
      — От кого?
      — От вас.
      Я, конечно, понимал, что спасают не меня лично — меня они спасли, — спросил:
      — Человечество?.. — Не без иронии: чудаки на корабле, маскарад.
      Однако собеседница, не уловив иронии, может быть, игнорируя, ответила:
      — Человечество. — Показала на стол: — Кушайте.
      Я не притронулся к вилке.
      — Поясните.
      Снегурочка, придвинувшая было к себе салат, отодвинула его.
      — Не знаете, что на Земле готовится биологический взрыв?
      — Да?.. — спросил я спокойно, чувствуя, однако, что физиономия у меня деревенеет.
      — Взрыва не будет, — сказала Снегурочка и поставила тарелку перед собой. Видя, наверно, что недоумение мое растет, придвинула мне фужер.
      Я поднял фужер. Выпили. Я спросил:
      — Откуда вы?
      — Из будущего.
      Фужер застыл в моей руке над столом.
      — Вас что-то удивляет? — спросила Снегурочка.
      — Удивляет?.. — Она так спокойно сказала «удивляет».
      Снегурочка подняла вилкой ломтик помидора и положила в рот.
      — Мистификация! — догадался я почти с радостью и поставил фужер.
      В ответ — пожатие плеч. Может, она не расслышала? Нет, расслышала.
      — Ничего удивительного, — сказала. — Спасая вас, мы спасаем себя.
      Я ничего не понимал. Но перед невозмутимостью собеседницы, перед лаконизмом ее ответов ко мне вернулось чувство удивления, как там, в движущейся по коридору комнате. И чувство смущения: может быть, мои вопросы выглядят глупо и я сам выгляжу глупо?
      Снегурочка тем временем дожевывала второй ломтик помидора.
      Собравшись с духом, я сказал:
      — Если вы сейчас не объясните мне все, я пойду к Деду Морозу. — Я показал на дверь.
      — Как вы сказали? — с любопытством спросила Снегурочка.
      — К Морозу, — повторил я. — На пульт.
      — Его зовут Роллт. Енджи Роллт, — сказала Снегурочка.
      — А вас?
      — Лидди.
      — Лидди, — сказал я. — Пожалуйста. Расскажите, что можете.
      — Еще? — спросила она и наполнила мой фужер — для успокоения.
      — Не надо. — Я отстранил рдяную влагу. — Расскажите мне все!
      Салат в тарелке она съела наполовину и теперь, посмотрев — мне показалось, с сожалением, — на приятно уложенные кружочки, оставила тарелку в покое.
      — В тысяча девятьсот девяносто шестом году, — сказала, — эксперименты над генами в ваших лабораториях выйдут из-под контроля. Бактерии-мутанты вырвутся на свободу. Начнутся эпидемии, безумие, — Лидди кивала на каждом слове. — Миллионы смертей…
      Нет, она не шутила. Она перечисляла, что произойдет, если мутанты вырвутся на свободу…
      — Но ничего этого не будет, — закончила она перечисление. — И тысяча девятьсот девяносто шестого года не будет.
      — Года не будет?..
      — Он к вам не придет. Будет тысяча девятьсот девяносто седьмой.
      Это было непостижимо, я откинулся на спинку стула. Лидди взяла с блюда фрукт, похожий на авокадо, итут же положила его обратно, видимо не решаясь предложить мне. Я старался осмыслить услушанное: верить или не верить?
      — Вы меня разыгрываете? — спросил я наконец. — Вы с карнавала?
      — Мы из две тысячи восемьсот семидесятого года.
      — Девятьсот лет! — воскликнул я. — И вы это можете сделать — уничтожить год?
      — Мы это делаем. Слышите?
      Корабль мелко дрожал от рвущегося позади него пламени.
      — Что это горит? — спросил я.
      — Время.
      — Знаете, какой сумбур вы сделали в моей голове? — спросил я.
      — Не знаю, — ответила она и предложила мне авокадо.
      Возвращались мы тем же коридором и так же: отсек двигался вместе с нами.
      Роллт спокойно сидел у пульта и, кажется, был доволен. Мальчишка лежал рядом в кресле вверх животом и числом 1997, дремал, ручонка свесилась с кресла, мальчик не заметил этого.
      — Роллт! — воскликнула Лидди. — Он ведь совсем заснул! — Взяла малыша на руки, перенесла на диван: — Одуванчик ты мой!..
      Мальчишка похлопал полусонно глазами.
      — Маленький! — Лидди склонилась, чтобы свет не падал мальчугану в глаза. — Спи!
      — Отнеси его, Лидди. Сама поспи, — сказал от пульта Роллт.
      — А ты как? — спросила Лидди вполголоса, не оборачиваясь.
      — Все налажено. Иди спи. Я тут поговорю.
      Лидди, подняв малыша на руки, пошла к двери. Роллт нежно поглядел ей вслед.
      Пригласил меня сесть рядом, в кресло, где прежде сидела Лидди. Я сел, Лидди в это время прикрывала за собой дверь одной рукой — другой обнимала мальчишку.
      — Если что — вызовешь, — сказала она. Роллт кивнул.
      — Внучка? — спросил я, когда Лидди ушла.
      — Жена, — ответил Роллт и, предваряя вопросы на эту тему, сказал спокойно: — Ей двадцать четыре года, мне — двадцать восемь.
      Кажется, надо было привыкнуть ко всему необычайному на корабле, но я не сдержался: жестом обвел подбородок, намекая на его бороду.
      Роллт ответил вопросом:
      — А что, у вас не носят бород?..
      С Роллтом разговаривать было легче. Хотя я и не переставал удивляться на каждом слове, но с ним было раскованнее. Он не смущал меня блеском глаз, холодностью. Хотя — какая у Лидди холодность? Как она сказала: «Одуванчик ты мой…» Изложив возрастные данные, Роллт улыбался. Борода его уже не казалась страшенной, брови суровыми. Карие глаза были просто внимательными, обращались на меня, на пульт — больше на пульт. Я кашлянул, намереваясь заговорить, Роллт кивнул: можно.
      — Лидди, — начал я, — сказала мне необычайные вещи.
      — Это она умеет, — согласился Роллт.
      — Неужели это правда? — воскликнул я.
      — Насчет года? — улыбнулся Роллт.
      — Да.
      — Мы его не пустим на Землю.
      И тут не легче.
      — Но, позвольте, — я пытался взять себя в руки. — Отнять у каждого человека год жизни…
      — Дешевле и лучше, чем лишить жизни полностью.
      — Не согласен! — решительно возразил я.
      — Вы ничего не поняли? — спросил в упор Роллт.
      Вопрос отрезвил меня. Я даже немного съежился.
      — Эксперименты над генами, — медленно заговорил Роллт, — подошли к критическому порогу. Расшифрован наследственный код, аминокислоты расщеплены на атомном уровне. В лабораториях выращены химеры. Им даже нет названия — в научном языке не хватает слов. Через месяц-другой мутанты вырвутся из лабораторий. Никто не готов к борьбе с их полчищами — Лидди рассказала вам…
      Роллт отвлекся, чтобы умерить на пульте мерцание одного из тысячи огоньков.
      — В эту минуту, — снова обернулся ко мне, — на столе у президента Ассоциации биологических исследований план работы на предстоящий год. План не будет подписан.
      — Вы…
      — Мы его не убьем. Он умрет сам. Умрут все, кому суждено умереть в тысяча девятьсот девяносто шестом году.
      Я промолчал.
      — Вице, — продолжал Роллт, — который сменит президента, план не подпишет. Биологической катастрофы не будет.
      Я, кажется, начал кое-что понимать.
      — Этим мы спасаем не только вас, — закончил Роллт, — но и себя.
      — А время? Год?
      — Время сгорает в звездах. Об этом знают ваши ученые. Какой-то отрезок мы сожжем сами.
      Сжечь время?.. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Или это мне снится?.. Однако Роллт, живой, решительный сидит рядом, в иллюминаторах рвется пламя. Роллт сжигает время… «А на Земле? — думаю я. — Что творится в эти часы внизу?» Невольно упираюсь глазами в пол. Роллт не замечает моего смятения. Как он спросил: «Вы ничего не поняли?»…Холодок ходит у меня по спине. Боже мой, уничтожить год!..
      За бортом корабля клокочет вулкан: сгорает время. Не могу удержаться от восклицания:
      — И это делаете вы двое?..
      — Есть решение, — с неохотой говорит Роллт. — Необходимое…
      — Значит, вы знаете наши дела?
      — В общем… — так же неохотно говорит Роллт. — Частная жизнь для исследований запрещена.
      Этой фразой он, кажется, кладет границу нашему разговору. «Извините…» — говорю я про себя — мне неудержимо хочется спрашивать. Однако Роллт вскидывает бороду, упрямо смотрит на пульт, игнорируя мое любопытство и нетерпение. Впрочем, какое я имею право вторгаться в планы и в помощь, которую нам оказывают потомки?.. Я еще раз оглядываю кабину, пульт. Необычайное совершенство линий, мягкие краски стен, потолка действуют умиротворяюще. И только дрожь корабля, пламя за иллюминаторами показывают, какая производится здесь работа. И хотя трудно поверить в реальность происходящего: мое спасение, разговоры, игрушки, наконец, разбросанные по полу, — все говорит о реальности и непостижимых масштабах происходящего. Пытаюсь мысленно — Роллт работает над приборами — поставить несколько вопросов себе, попытаться на них ответить. Кто принял решение помочь нам? Как решение было принято? Правительство у них там, в будущем? Если правительство — всемирное? Кем работают Роллт, Лидди?.. Количество вопросов растет как лавина. Но Роллт по-прежнему не отрывает от пульта глаз, а я не могу ответить себе, а догадываться у меня не хватает воображения.
      Наконец, когда Роллт отрегулировал еще несколько огоньков на панелях, отнял руки от кнопок, я не выдерживаю и с прямотой невежи спрашиваю:
      — Как вы живете? У себя, там?..
      — Так, — отвечает Роллт. — Ничего. У нас свои проблемы.
      Чувствую, что начинаю надоедать собеседнику. Робко, нерешительно все же спрашиваю:
      — Как вы меня спасли?
      — Автоматика, — коротко отвечает Роллт, не отрывая глаз от приборов.
      Тут мне приходит мысль: что будет со мною дальше?
      — Да, — соглашается Роллт. — Задача…
      Это, несомненно, ко мне. Он угадал мою мысль?.. Угадал. И мне надо готовиться к расставанию. Но. господи, надо запомнить это мгновенье! Сказка это, фантастика?.. Гляди, говорю я себе, запоминай. Что бы это ни было, оно никогда не повторится.
      Я глядел и запоминал: глаза Роллта, игрушки на полу — конек, рыба, трехколесный автомобиль… Ничего мне не снится. Мысленно перебираю в уме катастрофу на спутнике, крыло, ужин с Лидди. Было это, было, говорю себе. И сейчас вот оно — ковер на полу с оленем, у оленя две пары рогов. Почему? Каприз художника или у них там такие олени? Что у них еще?..
      В лобовое стекло глядит плотная темнота. Ни звезды, ни блеска городов под крылом, хотя это новогодняя ночь, Земля цветет огнями иллюминаций. Такой плотной тьмы я никогда не видел. Но я не спрашиваю о ней Роллта. Очевидно, океан времени надо сжечь в самый короткий срок. Очевидно, корабль обгоняет течение времени, — это доступно Роллту, Лидди.
      Опять приходят вопросы. Мысли пляшут в мозгу, разбегаются. Девять веков! Масштаб парализует сознание.
      Роллт, кажется, дремлет над пультом. Поют приборы.
      Наконец бородач поднимает голову.
      — Я опущу вас на Поворотном, — говорит он. — Согласны?
      Это все. Это конец. Они улетают дальше. Но что он спросил? Согласен я на Поворотном? Мыс, на нем станция слежения. Я почти дома.
      Киваю в ответ.
      — Мы начали, — говорит Роллт, — с Меридиана перемены дат. Тут наш путь и окончится. Вас мы догнали восточнее.
      — Да, — соглашаюсь я.
      Роллт наклоняется к микрофону:
      — Лидди.
      А мне не хочется, чтобы Лидди пришла. Не хочется, чтобы необыкновенное кончилось. Они улетят, исчезнут. Попросить Роллта, чтобы взяли меня с собой? Безумная мысль!.. А разве не безумно мое спасение? Эта встреча?..
      Входит Лидди — такая же, с ясным, чудодейственным взглядом. Роллт поднимается с кресла. Я тоже встаю: прощайте мечты, просьба, чтобы Роллт и Лидди взяли меня с собой… Лидди садится на место Роллта.
      — Прощайте, — протягивает мне руку.
      Пожимаю кончики пальцев — ощущение, будто касаюсь бутонов цветка.
      Выходим с Роллтом из рубки.
      — Наденете мой скафандр, — говорит он, пока идем коридором. — Он прост и удобен. Но дарить его вам я не могу. Как только приземлитесь, сбросьте его и отойдите в сторону. Он сгорит. Не пытайтесь тушить.
      Он помог мне надеть скафандр. На пороге шлюзовой камеры он сказал:
      — Опуститесь в тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Никому не говорите об этой ночи, о встрече. Если же вам придет в голову описать все это, сделать рассказ, поставьте в подзаголовок — фантастический. Только в этом случае, — улыбнулся он, — вам поверят. Хотя бы мальчишки.
      Дверь камеры начала закрываться.
      — Всего! — сказал Роллт, помахал рукой.
      Пламени за бортом не было. Корабль прошел Меридиан перемены дат и теперь летел над Землей ради меня. Автоматы открыли люк, катапульта выбросила меня. Несколько секунд я летел над кораблем, пока не потерял инерцию, потом корабль ушел вперед, исчез. Внизу ясно обозначалось Японское море, мыс Поворотный.
      Снижаясь на спусковых ракетах — парашютов скафандр не имел, — я вспомнил, что не задал Роллту и Лидди еще одного вопроса: почему на груди у мальчишки стояло число 1997? Поразмыслив однако, решил, что у людей будущего свой юмор…
      Приземлился я на побережье, километрах в двух от станции Слежения. Сбросил скафандр, отошел в сторону. Не прошло минуты, как скафандр вспыхнул, — пришлось отойти подальше. Когда пламя погасло, ни выжженного круга на почве, ни пепла — ничего не осталось. Наверно, и корабль, подумал я, из того же состава. В случае аварии… Ни следа не должно остаться в настоящем и в прошлом. У представителей двадцать девятого века — свои проблемы…
      И эта проблема… Я шел под звездами к станции — к горстке огней, брошенной в темноту. Спасают нас — спасают себя. Связь времен. Скрытая и непонятная для нас связь. Но она существует. Существуем мы и они. Одновременно и через пропасть времени… Голова от этих мыслей кружилась. Зато было понятно, что люди далекого будущего творили подвиг. И сделали это просто, буднично. Даже не подав знака, что спасли нас от гибели. Наверно, так надо. Наверно, в этом скрытая диалектика.
      Станция Слежения рядом. Я остановился, поднял голову. Тысячи звезд глядели мне в глаза. Тысячи костров, дающих жизнь планетам, миллионам живых существ. Время сгорает в звездах, сказал Роллт. Если подумать — действительно: любая звезда сожжет атомные запасы ва миллиард лет и погаснет. А звезды живут. Так что же такое — время? Энергия? Сама жизнь? Не свет, не тепло заставляют жить каждую клетку — время. Свет, тепло — лишь производные от времени. Это, наверно, поняли в двадцать девятом веке. Заставили время подчиниться, служить себе. Если надо — научились сжигать. У них свои проблемы…
      Всю жизнь с той ночи я искал доказательства, что природой, людьми хоть как-то замечен трагически пропавший год. Не потому, что мне хотелось доказать истинность случившегося со мной происшествия. Я уважаю Роллта и Лидди, чтобы ловить их на слове. Но мне самому хотелось убедиться, что бывшее со мной — было, что год миновал, проскочил, исчез бесследно.
      Президент Ассоциации биологических исследований скончался, на его место стал другой человек, и теперь, когда рассекречены архивы, подтверждено, что план опасных исследований не был подписан. Умерли в новогоднюю ночь многие, но над планетой свирепствовал грипп какого-то нового вида — в конце века вообще гриппы росли как грибы, и все новые, — повышенная смертность была отнесена на счет болезни.
      А в остальном доказательства — так, пустяки.
      Мировая кинозвезда Элен Зюсс воскликнула первого января:
      — У меня на лбу появилась морщинка. Трагедия!
      Трагедия обошла все газеты мира, но она мне ничего не доказывает.
      Другой всемирно известный актер, увидя наутро в зеркале постаревшую, помятую физиономию, сказал:
      — Кутнул же я в эту ночь!..
      У остальных, как я говорил вначале, в момент смены старого и нового года проявилась на миг замедленность, мгновенный сбой, но кого я ни спрашивал, никто этому не придал значения. Новогодняя ночь — кто не был навеселе?..
      И только деревья… У них появилось лишнее годовое кольцо.
      Но этого не превратишь в доказательство. Да и зачем?
      Я все же решил изложить эту историю, написать рассказ. Но, следуя мудрому совету Роллта, ставлю в подзаголовок рассказа — фантастический.
      А что было — то было.
      Хотя календари с тех пор — все, как один, — отстают от времени на год.

ЭХО