Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу — Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.
      «Вот как!..» — подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:
      — Зачем вы меня связали?
      — Затем и связали, — сказал большой медведь. — Шкодить тут будешь.
      — Не буду, — сказал Василий.
      — Э-э… — возразил медведь. — Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку — в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит — визжит от негодования.
      Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.
      — Так вы?.. — обалдело спросил Василий.
      — Они самые, — кивнул сидевший у него в ногах. — Три медведя.
      Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. — думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.
      — Ты зачем к нам пришел? — спросил тем временем Михайло Иванович.
      — Заблудился я, — ответил Василий.
      Михайло Иванович почесал за ухом:
      — Заблудиться — оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?
      — Никакой другой цели! — Василий мог побожиться.
      — Время такое… — продолжал между тем Михайло Иванович. — Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.
      Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея — родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы — настоящий дед Матвей.
      Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.
      — Как же тебя зовут? — спросил Михайло Иванович Василия.
      — Василий Елшин.
      — Кто будешь?
      — Аспирант университета.
      — Аспира-ант, — протянул Михайло Иванович. — Пишешь эту… как ее?
      — Диссертацию, — подсказал Василий. — Пишу.
      — Получается?
      — Помаленьку.
      Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.
      — Может, врешь, паря, — сказал он. — Может, ты подосланный? От охотников?
      — Не вру, Михайло Иванович! — горячо возразил Василий. — Бывает же — заблудишься.
      — Бывает, — согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: — Как ты, мать, веришь?
      — Ружья вроде бы нету, — сказала Анастасия Петровна.
      — В руках не держу, — заверил Василий.
      — Кто его знает?.. — продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. — Паспорт есть?
      Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.
      — С собой нет. А вообще — есть…
      — Проверить тебя надо, — решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. — Пошли, — сказал домочадцам, — обедать.
      Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. «Может, я сплю?» — Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.
      — Паря! — донеслось из столовой. — Спокойно!
      Слух у Михаила Ивановича был отличный.
      — Режет, — пожаловался Василий.
      — Потерпишь, — ответил Михайло Иванович. — Пока пообедаю.
      Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно — может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.
      Подошел к кровати. Поглядел на Василия, спросил?
      — Что мне дашь?
      — Я тебе качели сделаю, — пообещал Василий.
      Мишутка заковылял в кухню и сказал, видимо, матери:
      — Он мне пообещал качели сделать.
      — Не лезь, куда не надо, — сказала мать.
      — Но он мне качели…
      — Я тебе что?.. — прикрикнула Анастасия Петровна.
      — А? Что? — очнулся от дремы Михайло Иванович.
      — Не дрыхни, — сказала Анастасия Петровна. — Перед вечером вредно.
      Михайло Иванович проворчал что-то невнятное. Появился на пороге спальни, спросил у Василия:
      — Ну как?
      — Режет… — пожаловался Василий, шевеля пальцами.
      — Да, брат, не мед, — согласился Михайло Иванович, видимо, не зная, развязать Василия или еще не следует. Потоптался, вышел.
      Пошептался о чем-то с Анастасией Петровной. Опять зашел в спальню, ослабил узлы веревок.
      — Ох, — сказал, — наделал ты мне хлопот.
      Как всякий мужчина, Михайло Иванович не терпел лишних хлопот.
      — Развяжите меня, — попросил Василий.
      — Сбежишь, — почесал в затылке Михайло Иванович.
      — Не сбегу.
      — Ой сбежишь, паря. Охотников приведешь.
      — Михайло Иванович!.. — взмолился Василий.
      — Не проси! — отмахнулся лапой Михайло Иванович.
      Узлы он все-таки поослабил. А когда стемнело, перенес Василия в кухню, на лавку: спи.
      Василий не мог уснуть. В спальне тоже не спали. Михайло Иванович переворачивался с боку на бок.
      — Настя!.. — позвал он наконец шепотом.
      — Чего тебе?
      — Ума не преложу, что с ним делать.
      — А я что? Моего это ума?
      — Он мне качели сделает! — пропищал из своего угла Мишутка.
      — Цыц! — прикрикнул Михайло Иванович.
      Через минуту спросил:
      — Может, отпустить, Настя?
      — Можно, — отозвалась Анастасия Петровна.
      — Ох-ох-ох… Беда мне, — вздохнул Михайло Иванович.
      Утром он спросил Василия:
      — Если я тебя отпущу, что будешь делать?
      — Поживу у вас немножко. Если разрешите, — сказал Василий.
      За ночь он многое передумал и решил, что ему встретился уникальный случай: медведи живут, разговаривают. Дом у них, телек — поди поищи такое. Не убили его, не съели. Паспорт потребовали. Чудеса какие-то! И если уж чудо в руках, надо выжать из него пользу. Поэтому ответы у него были продуманные:
      — Поживу с недельку, уйду.
      Кажется, Михайло Иванович такого ответа не ожидал.
      — Да-а… — тянул он. — У нас, значит, поживешь.
      — Конечно, — сказал Василий.
      — Шкодить не будешь?
      — Что вы, Михайло Иванович!
      — Да, — решился наконец Михайло Иванович. — Живи.
      Завтракали все вчетвером. Ели картошку с маслом.
      — Откуда масло? — спросил Василий.
      — Оттуда ж, — отвечал Михайло Иванович. — Из сельпо.
      — Имеете связь?..
      — Имею.
      Конечно, имеет: телевизор, посуда, сковороды… Василий не мог сразу привыкнуть к этому, оттого и вопросы его были, честно говоря, неглубокими.
      Больше Василий смотрел: как Михайло Иванович орудует вилкой, как Анастасия Петровна управляется у печи. Смотрел на лица своих соседей. Неудобно как-то сказать — на морды. Ничего лица: приветливые, сосредоточенные.
      После завтрака Михайло Иванович предложил:
      — Айда, по дрова. На заготовку.
      Взял пилу поперечную, добрый колун. Василий с готовностью согласился.
      Лесосека была в километре от дома — не дальше. Штабелек дров, небольшие стволы, поваленные, изломанные, — работа Михаила Ивановича, решил Василий. Пока шли, разговаривали, Василий рассказывал о себе. Михайло Иванович слушал.
      На лесосеке сразу включились в работу. Пила визжала, готовые чурки ложились одна к другой. Василия прошиб пот. Михайло Иванович работал неутомимо.
      Так — до обеда: картошку взяли с собой, лук, соль.
      После обеда дали себе немного расслабиться. Прилегли под елью, на мягкой хвое. Возобновили разговор. Говорил теперь Михайло Иванович:
      — Биография у меня обыкновенная — рядовая. Родились мы в берлоге, с браткой Валерой. Сосали мать, набирались сил. Когда выбрались из берлоги, началась для нас настоящая жизнь. Чего только мы не делали: кувыркались, лазали по деревьям, купались в ручье. Хорошая была жизнь, — Михайло Иванович расчувствовался: — У-у!! Бывало, утречком, на реке… А небо такое зеленое, свежее. Лес не шелохнется. Не жизнь — яблочко наливное!..
      — Только все кончается, милок, — Михайло Иванович повернул голову к Василию. — Здоровенные стали с браткой, ссориться начали. Вцеплялись — клочья летели. Мать поглядела на это, разгневалась, надавала оплеух обоим: «Ушивайтесь, постылые!» И пошли мы с Валерой. Побродили до осени, потом он подался На Усач. Только его и видел. Не знаю, жив ли?
      Тут я задумался, — продолжал Михайло Иванович. — Как дальше? Перезимовал один. Подтекла у меня берлога, выскочил раньше времени. Холодно, голодно. Нет, думаю, так можно пропасть.
      У Василия с утра на языке вертелся вопрос: как это — домик, семья? Михайло Иванович, видимо, подходил к этому моменту своей биографии.
      — Приглядываться начал. Живут мужики, к примеру. Дом, огород у них, достаток. Разговаривают друг с другом, общаются. Почему у зверей не так? Крепко засела у меня эта думка. Почему не жить вместе с людьми? Коровы живут, собаки. Впрочем, не то: коровы, собаки — домашний скот. А чтобы жить на равных: ты мне друг — я тебе друг. Мысль, правда? Мир велик; тайга велика, солнце всем светит. Живите и наслаждайтесь. С чего же начать, думаю? С речи. Оно и понятно: речь — это главное. Без общего языка пропадешь. Стал подбираться ближе к людям. На покосе где-нибудь отдыхают, у костра, а я тихонечко рядом, за елками: слушаю, запоминаю. Того Иваном зовут, того Петром. Подай, принеси — все это понятно, если хочешь понять. Шибко завлекся этой наукой. Говорить начал учиться. Получалось: И-ван. «Иван, — говорю, — Иван!» А из глотки: «И-ван»… вроде «ги…» — отрыжки какой-то. Лапами, бывалоче, раздеру морду себе: «Иван!» Представь — получаться начало. А раз начало — не сомневайся, пойдет.
      Года два эдак бился. Повзрослел к этому времени. Новые пришли мысли. Кому это надо, думаю, чтобы звери, птицы да человек разобщенно жили? Мир, говорят, один, неделим. Вот, думаю, надо наводить мосты к человеку. Хорошо, теоретически думаю. Да и готовлюсь. Пионером стать в этом деле.
      Михайло Иванович привстал, сел под елью. Рассказ взволновал его. Взволновал и Василия.
      — Ну, — продолжал Михайло Иванович, — когда изучил язык, сказал себе: двинем! Доклад у них был в клубе. Докладчик читал по листку, остальные дремали, слушали. Прошел я между рядов, оказался возле трибуны.
      «Здравствуйте, мужики, — говорю. — Дозвольте слово! сказать». Ну, конечно, замешательство тут. Кто шапку! на голову, кто — ходу. Кто-то кричит; «Ряженый, успокойтесь!»
      «Не ряженый, — говорю. — Всамделишный медведь».
      Хохот поднялся. Докладчик задом со сцены. В зале веселье:
      «Скажи, скажи, Михайло Иванович!»
      «Мужики, — говорю, — по делу пришел».
      У тех, кто на первых скамьях, глаза круглеют. Смех постепенно пропал.
      «Разрешите, мужики, — продолжаю, — жить с вами в мире и дружбе. Медведь я, — говорю, — да вот додумался жить по-новому. Своим умом дошел».
      Нескладная речь, однако, вижу, слушают.
      «Не такое время сейчас, — говорю, — мир неделим, так давайте, — говорю, — я вам в чем помогу, вы мне поможете».
      Какой-то парень из задних рядов:
      «Чем помочь?»
      «Не трогайте, — говорю, — не убивайте. Может, пригожусь на что путное. Дозвольте дом поставить в лесу, жить, как люди».
      Тот же парень кричит:
      «Ставь, пожалуйста. Живи!»
      «Спасибо, — говорю. — А может, на голосование мою просьбу?»
      Очень уж внезапно вышло для всех. Может, настроение у них поднялось, развеселил я их.
      «Живи, — кричат, — без голосования!»
      — Разрешили мне — в виде эксперимента. Начал строить избу. Женился на Анастаське. И вот — живу.
      — А с мужиками — как? — спросил Василий.
      — Сошлись характерами. То они мне помогут, то я им. К примеру, строят мост — поворочаю бревна. Машина у них — «скорой помощи». Слабенькая, видимость одна. Весной, летом по дороге из колдобин выворачиваю. Телка потерялась в лесу, глупая, — опять же ко мне, к Михаилу Ивановичу. Они вон мне телек установили. В благодарность, значит.
      — Не обижают?
      — Ни. Я им ничего плохого — они мне ничего плохого.
      К вечеру Василий с Михаилом Ивановичем поставили второй штабелек, возвратились до дому. Мишутка встретил их на середине дороги. Василий вспомнил о качелях. Из той веревки, которой его связывали, сделал Мишутке качели, из подвернувшейся дощечки — сиденье.
      Перед сном смотрели телевизор. Строители возводили пятиэтажку. Ходил кран, поднимались вверх этажи. Дом готов, солнце светится в окнах.
      — Вздор, — сказал Михайло Иванович. — В лесу лучше. Воздуху больше.
      — Однако, — обернулся к Анастасии Петровне, — спина что-то побаливает. Разотри-ка мне ее на ночь.
      Анастасия Петровна молча поднялась, пошла в сенцы за снадобьем. Анастасия Петровна была вообще молчаливой: два-три слова за столом, вопрос, что готовить, прикрикнет иногда на Мишутку.
      — Стесняется она, — пояснил Михайло Иванович. — Непросто освоить слова с этим проклятым «с». Слышишь — оно и у меня с присвистом.
      В последующие дни еще заготавливали дрова. Ходили по малину и по грибы. Эти походы были очень ценными для Василия — блокнот пополнялся записями.
      — Слышишь? — останавливался где-нибудь Михайло Иванович. — Барсук забормотал: сердится, запиши. — Михайло Иванович уже знал, что Василий изучает язык животных. Одобрял: это соответствовало его философии о наведении мостов между животными и человеком. — Бур-бур-бур… С пустым возвращается, нет добычи, — продолжал он о барсуке. — Когда с добычей, рот у него занят, тогда он не бормочет — урчит.
      — Пустельга!.. — Опять останавливается, оборачивается к Василию. — Подает голос нечасто: когда сыта и когда разгневается. Вот сейчас, — слышишь, — гневается.
      Василий черкал в блокноте.
      Идут дальше. Вдруг Михайло Иванович настораживается, опускается на четыре ноги, нюхает землю. Шерсть на загривке у него поднимается. Михайло Иванович раздражен.
      — Пройди, — говорит Василию. — Не оглядывайся. Я тут отмечу…
      Василий идет, не оглядывается. Через минуту Михайло Иванович догоняет его:
      — Чужак, понимаешь? Второй раз натыкаюсь. Предупредил. — И с раздражением: — Шляются тут всякие…
      Шагов через десяток успокаивается, говорит более мирно:
      — Не подумай, что я собственник — захватил территорию, застолбил. Кормиться, брат, надо, дичи все меньше становится. А тут — праздношатающие: один забредет, другой… Да и за Настей глаз нужен: моложе она от меня на девять лет.
      Поскреб живот на ходу, добавил:
      — Жизнь-то, она, знаешь, — жизнь…
      Так они бродят и разговаривают.
      — А как же! — говорит Михайло Иванович. — Я тут прописан! Домовая книга у меня есть. Жить — да без домовой книги?..
      Возвратясь, Василий обрабатывал записи, разговоры. Мишутка обычно вертелся возле него. Мишутка был скромным и послушным ребенком. Качели его вполне устроили. Телевизор он любил, как все дети. Мультяшки особенно. Над Волком хохотал, Зайцу симпатизировал.
      Спрашивал у Василия:
      — Скоро очередной выпуск? Что там?
      Василий утверждал:
      — Скоро. А ты спроси, напиши им, — кивал на телевизор.
      — Не умею, — Мишутка тряс головой.
      — Учиться надо.
      Мишутка потянул Василия за рукав, шепнул в ухо:
      — Папаня учится. Букварь у него…
      Это была новость. Василий сказал:
      — С ним и учись.
      — Да-а… — протянул Мишутка. — Кабы это просто…
      Состоялся разговор с Михаилом Ивановичем.
      — Есть букварь, — сказал тот. — Да вот не то что-то.
      — Что не то?
      — Про мальчишек там, про девчонок. Если бы про нас…
      Василий сочувственно покивал. Михайло Иванович неожиданно предложил:
      — Возьмись ты, Василий, за азбуку для зверей.
      — За букварь?..
      — Неоценимую услугу, браток, сделаешь.
      Василий подумал: что, если в самом деле?
      — Сделай! — настаивал Михайло Иванович.
      К концу второй недели Василий прощался с медведями. Пожал лапу Анастасии Петровне. Мишутка прижался к его боку: «Приходи еще…» Хозяйка тоже просила:
      — Добро пожаловать.
      Буквы «с» в словах она тщательно избегала.
      Михайло Иванович проводил его до проезжей дороги.
      — Обязательно приезжай! — Прощались они в обнимку.
      — Приеду, — обещал Василий.
      — И насчет букваря помни, — напутствовал Михайло Иванович.
      Василий снял часы, протянул Михаилу Ивановичу:
      — С благодарностью. С уважением.
      Михайло Иванович принял подарок:
      — По праздникам надевать буду. Спасибо.
      Прощально кивал Василию вслед.
      На полдороге к районному центру Василия догнала линейка: — возничий ехал по пути, туда же — в райцентр.
      — Садись, — сказал он Василию, заметив, что прохожий устал в дороге.
      Василий с удовольствием сел.
      — Нездешний будешь? — спросил возничий. — Не признаю.
      — В командировке, — ответил Василий.
      — А я здешний — Иван Ефимович Груздев. Агронома вожу. Был у него мотоцикл, да разбился. Агронома разбил. Теперь я его на лошадях вожу. За ним еду.
      Груздев был немолодым, но разговорчивым человеком, с круглым добродушным, неглупым лицом. Беседа сразу наладилась. Естественно, коснулась домика в лесу, Михайла Ивановича.
      — Конечно, знаю! — воскликнул Иван Ефимович: — Культурный медведь! Никому не мешает. Наоборот, зверью всякому заказал, чтобы не шатались, не шкодили. У нас пашня — какая там, поляна, тут поляна. Шкодило, бывало, зверье — уследишь разве? Теперь не шкодит. Есть, значит, польза.
      — С другой стороны, — продолжал возничий. — Ты вот ученый человек, по тебе видно. Знаешь, что ничего не стоит на месте: жизнь движется, наука движется — по телевидению; по радио говорят об этом. Да и мы видим, не слепые. Кибернетика развивается, экология. Почему не посочувствовать зверю? Во-первых, не так-то много зверей. Во-вторых, не так много они съедят. А сделаешь их всех культурными, польза от них — во! — Иван Ефимович выставил гвоздем большой палец правой руки. — Михайло Иванович вон — мед продает.
      — Мед продает?..
      — Излишки. С пасеки со своей.
      — На деньги? — поинтересовался Василий.
      — На деньги. Телевизор-то у него, как думаешь, задаром приобретенный? И тут польза государству — доход в бюджет… В общем, я не против Михаила Ивановича. И деревня не против.
      — А приходилось вам общаться с Михаилом Ивановичем? — спросил Василий.
      — Как же — мост строили! В лесу, бывает, встретишь: «Здравствуй, Михайло Иванович!» — «Здравствуй, — ответит, — Иван Ефимович!» — память у него на лица, на имена замечательная. «Как живешь?» — поведешь с ним беседу. «Ничего, — ответит, — живу, спасибо». Сигареты достанешь: «Закурим?» — «Нет, — говорит, — не курю. Берегу лес от пожара». На полном серьезе отвечает. Смышленый, положительный зверь.
      Так, с разговором, Василий и Груздев доехали до райцентра. Василий дал телеграмму на речку Вислуху, своим хозяевам, что за пожитками заедет к ним осенью, взял билет на автобус до железнодорожной станции. В город, домой, он возвратился поездом.
      Материала для диссертации оказалось более чем достаточно. Работа двинулась, к зиме все было готово.
      Но защитить диссертацию не удалось.
      Уже перед началом Василий ощутил в зале странную неделовую атмосферу. Оппоненты перемигивались друг с другом, посмеивались, черкали в копиях представленной диссертации. Если страницы попадали в поле зрения Василия, он видел под строчкажи — красные, синие росчерки. Некоторые страницы были вовсе замараны.
      Это укололо Василия, но вышел на защиту он вполне уверенный в своих силах.
      Говорить ему, однако, много не дали.
      — Позвольте, — прервал его профессор Молоков. — Это же фантазии, выдумки!
      — Какой медведь, — поддержал его Званцев, — помышляет о контакте с людьми?..
      — Я оперирую фактами, — пытался настаивать на своем Василий.
      — Факты?.. — возразили ему несколько членов комиссии. — Факты должны быть типичными, понятными.
      — Вода — это НЮ… — проиронизировал кто-то в зале, из студентов, видимо, в поддержку Василию.
      Но комиссия настаивала на своем:
      — «Наведение мостов…» — К Василию: — Вы уверены, что звери мыслят именно так? И мыслят ли вообще?..
      — Натурализма много… — поморщился кто-то из оппонентов.
      Итог дискуссии оказался для Василия плачевным:
      — Предлагаю диссертацию переделать, — заключил Молоков. — Изъять все о размышлениях зверей, какие там размышления? Ведь это — звери. Так же, как люди — люди. Чтобы написать такое, — Молоков потряс листками диссертации, — надо самому превратиться в медведя, пожить в берлоге. Вы что, — спросил Василия под общий смех, — жили в берлоге?..
      О домике, о двух неделях, прожитых с медведями, Василий в диссертации не написал. Побоялся: исключат из аспирантуры. Вон как — насмеялись до слез, вытирают глаза платочками…
      — Все! — Молоков сложил листки диссертации, возвратил папку Василию. — Кто следующий?
      Выбираясь из зала, Василий с возмущением думал: переписывать диссертацию по Молокову и Званцеву? Ни за что! «Фантазии… — перебирал он в уме, — натурализма много…»
      Было обидно, что его не поняли. Обидно за диссертацию: столько ушло работы. Случай такой — три медведя… За Михаила Ивановича обидно: повстречайся он с Молоковым, ничего бы не понял профессор, сказал бы — фантазия. «Вы что, жили в берлоге?..» — Василия коробило от обиды.
      Что же, однако, делать?
      «Букварь! — вспомнил он, принимая в гардеробной пальто и шапку. — Букварь — вот что делать».
      Спускаясь по лестнице в вестибюль, Василий мысленно набрасывал план учебника.
      Однако провал диссертации не выходил из головы, обиды не выходили из головы. Столько собрано материала! Нет такому материалу цены!
      — А если написать книгу? — пришла мысль. Василий тотчас ухватился за нее. Никакой материал не пропадет. Букварь — само собой, — рассуждал он, нацеливая себя на будущее. — Букварь я обещал, сделаю. А вот книгу!..
      Книгу прочтут — поверят. Книга разойдется по всему свету.

ГАРСОН