В действительности военные считали "закрытыми" и оберегали от иностранцев гораздо более обширную территорию, нежели была объявлена официально. Таким образом, военное ведомство старалось не осложнить работу собственной разведке за рубежом. В ответ на российские строгости иностранные правительства в качестве ответной меры могли бы резко ограничить доступ на свою территорию русским офицерам и дипломатам, посещавшим с разведывательными целями Японию, Корею, Индию, Германию и другие страны. Штабам военных округов приходилось всякий раз выдумывать причины, по которым иностранцы не могли бы попасть в районы, куда официально доступ не возбранен, но, с точки зрения обеспечения безопасности России, нежелателен. Из-за этого российское МИД часто оказывалось в сложном положении. Дипломаты не имели возможности заранее знать о намерениях военных и в то же время вынуждены были искать оправдания их действиям перед иностранными правительствами. Все эти неприятности самым неожиданным образом затрудняли петербургскому кабинету реализацию политики межблокового лавирования. Этим пользовались партнеры России, в частности, Германия.
      Отставной имперский канцлер Отто фон Бисмарк в своем политическом завещании, перечисляя опасности, грозившие Германии, на первый план выдвигал риск войны с Россией. Он полагал, что нет таких противоречий между двумя империями, которые таили бы в себе "неустранимые" зерна конфликтов и разрыва{101}.
      Бисмарк призывал своих преемников вести "правильную" политику: "Не терять из вида заботы о наших отношениях с Россией только потому, что "чувствуем себя защищенными от русских нападений теперешним Тройственным союзом"{102}.
      Преемники "железного канцлера" так не думали. Берлин был прекрасно осведомлен о военном превосходстве Германии над ослабленной дальневосточным поражением и революцией 1905-1907 гг. Российской империи. Русские военные сами не делали секрета из этого. Германский военный атташе в России граф Посадовский-Вернер и посол граф Пурталес независимо друг от друга передавали в Берлин высказывания высокопоставленных петербургских генералов, сводившиеся к одному: "Россия воевать не готова"{103}.
      Берлинский кабинет постарался использовать сложившуюся ситуацию, чтобы предотвратить сближение царской империи с Великобританией. Действия Германии по отношению к России в 1908-1909 гг. приобрели особо напористый и жесткий характер. России приходилось уступать как в крупных политических конфликтах, например во время Боснийского кризиса из-за просчетов своей дипломатии, так и в менее значительных, но весьма ощутимых для престижа империи, столкновениях, связанных о действиями германских разведчиков. В последнем случае Россия вынужденно шла на уступки из-за несовершенства системы защиты собственной безопасности.
      Лейтенант 2 Саксонского гренадерского полка Эрих Баринг в марте 1909 года с разрешения русских властей отправился путешествовать по Кавказу, Туркестану и Сибири. ГУГШ не нашло оснований для отказа немецкому офицеру в праве путешествовать по России. Поскольку представленный лейтенантом маршрут поездки не затрагивал пограничных областей, он получил право охоты на русской территории. Правда, "в видах предосторожности" ГУГШ обязало армейское командование на местах установить за лейтенантом непрерывный гласный надзор, чтобы "противиться всякому существенному уклонению немецкого лейтенанта от заявленного им маршрута к нашей границе"{104}.
      Лейтенант Баринг путешествовал вместе с архитектором Штетцнером из Саксонии. Они посетили Тифлис, Баку, Красноводск, Ташкент, Бухару и через Уфу поездом отправились в Сибирь. Повсюду за Барингом и его спутником велась слежка.
      Наблюдение за германцами породило больше вопросов, чем дало ответов. В рапорте Главному управлению Генштаба начальник штаба Омского военного округа генерал-лейтенат Тихменев докладывал, что цель поездки немцев осталась невыясненной, в то же время штаб округа "не допускает, чтобы они ехали так далеко ради спорта". Недоверчиво штаб воспринял информацию агентов-наблюдателей о намерениях Баринга проехать верхом из Томска в Якутск. Генерал Тихменев делал вывод: "Нельзя объяснить выбор этого направления незнанием России, а скорее всего желанием замаскировать свои истинные намерения..."{105}. Он оказался прав.
      Доехав до Томска, лейтенант с компаньоном неожиданно обратились к властям за разрешением изменить первоначальный маршрут и, свернув к границе, проехать по Бийскому тракту на территорию Китая. Томский губернатор немедленно телеграфировал об этом в МВД, прося указаний. Штаб Омского округа также в полной растерянности ждал распоряжений из Петербурга. Между тем лейтенант с архитектором самовольно отправились к китайской границе и были задержаны полицией в Бийске. Спустя две недели, 12 июня 1909 года, Департамент полиции предложил Томскому губернатору принять все меры "к отклонению под благовидным предлогом" просьбу иностранцев. Департамент разрешал губернатору сослаться на "опасность пути" и невозможность "полной охраны", но "явно не запрещая" немцам проезд по Алтаю{106}.
      Запретить не могли, так как русско-китайская граница в пределах Омского военного округа официально не была закрыта для иностранцев. Германское посольство вступилось за права лейтенанта. Граф Пурталес обратился в МИД с требованием "беспрепятственного" пропуска его соотечественников в Китай по тому пути, который они выбрали. МИД совершенно не имело представления о том, что происходит в далеком Бийске. На запрос I Департамента МИД о причинах задержки германцев Томский губернатор сослался на распоряжение Департамента полиции МВД. Последний указал на соответствующее распоряжение ГУГШ. А именно сейчас дипломатам связываться с военными не хотелось. В конце мая 1909 г. МВД без согласования с Главным штабом и ГУГШ выдало американцам Гаррисону и Чью разрешение на охоту в пограничной с Китаем полосе Туркестана. Военные узнали об этом лишь после того как оба иностранца выехали в Среднюю Азию. Тогда через голову МИД, нарушив общепринятый ведомственный этикет, начальник Генштаба направил письмо американскому посланнику, где сообщил, что "ничего сделать нельзя" и господам Чью и Гаррисону следует вернуться в Санкт-Петербург{107}. Самоуправство дипломатов задело самолюбие военных и они теперь решили, что настал их черед проявить инициативу.
      24 июня 1909 года делопроизводитель ГУГШ полковник Монкевиц в письме директору I Департамента МИД оправдывал действие сибирских властей в отношении германцев тем, что, во-первых, поездка Беринга и Штецнера из Томска через Бийск в Кобдо "является существенным уклонением" от первоначально заявленного маршрута и, во-вторых, штаб Омского военного округа совершенно справедливо противится этой поездке, поскольку "она носит явно разведывательные цели". ГУГШ одобрило действия сибирских властей и высказалось "за отклонение ходатайства германского посла" на том основании, что Алтай, "особенно в районе Бийского тракта, причисляется к тем пограничным с Китаем районам, предоставление права охоты в которых признается совершенно нежелательным"{108}.
      Эти резоны военных были доселе тайной для МИД. Пока российские дипломаты пытались постичь логику своих соотечественников, германское посольство подготовилось к решительным действиям. Явно назревал дипломатический скандал. Его вероятность возрастала и благодаря личности самого германского посла при Высочайшем дворе графа Пурталеса, который был сторонником жесткого курса в отношении России. 28 июня Пурталес направил министру иностранных дел Извольскому официальную ноту, в которой указал на следующее: "...посольству известно из циркуляров МИД, что для проезда иностранцев в русские среднеазиатские владения необходимо специальное на каждый случай разрешение, но вовсе не известно, чтобы в пределы этого запретного района входила Сибирь"{109}. На этом основании посол делал вывод: "препятствия, чинимые русскими властями к проезду по общедоступному тракту в Китай незаконными". В заключение он требовал ответа на 2 вопроса: на основании каких законов путь от Бийска до Кобдо закрыт для германских путешественников и в каких частях империи и в соответствии с какими законами русские власти могут требовать от путешественников соблюдения определенных маршрутов{110}.
      Извольский не знал, что ответить. Действительно, все ограничения касались лишь Туркестана, а предугадать место очередной импровизации военных министр был не в состоянии. Германский посол задал именно те вопросы, которых не хотели касаться главы внешнеполитического и военного ведомств. 4 июля 1909 г. Извольский отправил письма председателю Совета министров П.А. Столыпину и военному министру В.А. Сухомлинову, в которых подробно изложил претензии германского посла и, собравшись с духом, вывел: "...считаю своим долгом высказать, что в интересах поддержания добрых отношений с иностранными державами, я полагал бы безусловно необходимым установление полной ясности и определенности в вопросах о допущении иностранцев в те или иные области империи"{111}.
      По мнению Извольского, задержанных в Бийске немцев следовало бы в конце концов арестовать и судить, если против них есть "серьезное обвинение", или же уступить требованиям германского посла и пропустить в Китай{112}. Министр хотел, как можно скорее, уладить этот инцидент, дабы на фоне безрезультатных переговоров Николая II и Вильгельма II в начале июня 1909 года и готовящейся встречи царя с французским президентом и королем Великобритании не дать повод берлинскому кабинету поднять шум о нарушении русско-германского договора 1904 года и, следовательно, недружественной политики России в отношении Германии{113}. Именно на это обстоятельство, как первооснову дела лейтенанта Баринга, указывал граф Пурталес.
      Военным пришлось смириться. 3 июля ГУГШ рекомендовало Департаменту полиции пропустить саксонцев в Китай потому, что "...за исчерпанием всех благовидных предлогов, дальнейшая задержка лейтенанта Баринга и архитектора Штетцнера в Бийске грозила развиться в дипломатический инцидент"{114}. Русские власти вновь уступили давлению Берлина. Особо унизительным было то обстоятельство, что успех германской стороне обеспечила неповоротливость российской государственной машины.
      Далее откладывать вопрос о согласовании действий МИД, Генштаба и МВД было уже нельзя. Вслед за военным и внешнеполитическим ведомством, МВД, также оказавшееся в дурацком положении, обратилось в Генштаб с указанием на "нежелательность повторения впредь недоразумений, однородных с возникшими в данном случае". 13 июля 1909 года начальник Генштаба заверил товарища министра внутренних дел П.Г. Курлова в том, что военный министр уже распорядился приступить к разработке правил, "имеющих целью урегулировать вопрос о допуске иностранцев не только в Туркестан.., но и на территории прочих наших владений". Когда проект будет готов, ГУГШ передаст его для обсуждения в межведомственную комиссию с участием представителей "всех заинтересованных ведомств, в том числе и МВД"{115}.
      Обещание это, насколько можно судить по дальнейшим событиям, так и не было выполнено ни в 1909, ни в 1910 годах, ни позже. Единственным новшеством стал обмен информацией между МИД и военными о намечаемых ими действиях в пограничных районах. Это позволяло внешнеполитическому ведомству прогнозировать возможную реакцию ГУГШ на появление иностранцев в конкретных районах, и заблаговременно, чтобы не провоцировать дипломатических осложнений, подыскивать погоды для вежливого отказа нежелательным визитерам.
      В июле 1910 года посольство Австро-Венгрии обратилось в российское МИД с просьбой "о рекомендациях перед местными властями" для австрийского подданного Ф. Оберлендера, пожелавшего охотиться в районе Саянского хребта (приграничные районы Восточной Сибири). На сей раз удалось избежать долгих препирательств с иностранным посольством. Военные заранее предупредили МИД о готовящейся отправиться в те же места - Урянхайский край - разведывательной экспедиции полковника Попова. Ей предстояло изучить предполагаемую полосу русско-китайской границы именно в районе Саянских гор. МИД признало "нежелательным" присутствие в этих местах иностранного наблюдателя, и, не дожидаясь вмешательства военных, взяло на себя инициативу отказа, тактично посоветовав австрийцу изменить планы "на этот год" из-за "не вполне спокойного положения в крае". Одновременно МИД предложило военным придерживаться той же версии "на случай, если бы со стороны заинтересованного лица последовало непосредственное обращение для проверки нашего сообщения"{116}.
      Любезная предупредительность со стороны МИД выглядела своеобразным приглашенном к более тесному сотрудничеству двух министерств, однако, к сожалению, протянутая рука повисла в воздухе.
      Практически все иностранцы, путешествовавшие по Азиатской России, просили разрешения на право охоты в зоне предполагаемого маршрута. Эта, на первый взгляд, вполне безобидная просьба, в действительности означала желание избавиться от надзора властей. Право охоты давало прекрасную возможность произвольно менять маршрут, подолгу задерживаться в интересующих путешественника (точнее - разведку, которая его направила) районах, проводить картографические съемки и т. д. Именно поэтому военные проявляли невероятное упрямство, официально запрещая иностранцам охоту на приграничных территориях. Здесь, как мы уже убедились, мнения МИД, и военного ведомства не совпадали. Всякий раз между ними по этому вопросу разгорались споры.
      Дипломаты были уверены, что запрет на охоту может использоваться только в крайнем случае; военные же стремились распространить эту меру не только на пограничные районы Туркестана, но и как можно шире.
      Обычные ходатайства дипломатов, как правило, отклонялись. Например, ГУГШ не сочло возможным в ноябре 1908 года удовлетворить ходатайство британского посла, поддержанное российским МИД, о разрешении лейтенанту Роберту Пиготу в течение пяти месяцев охотиться в Туркестане{117}. Та же учесть постигла и ходатайство англичанина Т. Миллера, намеревавшегося заняться охотой по пути из Кульджи в Верный и далее, в Пржевальск{118}. Однако так легко военные могли решать проблемы только в Туркестане, управление которым осуществлял Главный штаб. Семипалатинская область, Томская губерния и другие губернии Сибири, граничившие с Китаем, находились в ведении МВД. Руководители этого ведомства охотно шли на сотрудничество с военными, но выполняли их требования лишь в тех случаях, когда это не вступало в противоречие с действовавшими на территории империи законами. Иногда военные принимали это спокойно, иногда пытались настаивать, но в любом случае изменить позицию МВД им не удавалось.
      26 июня 1909 года российский консул в Кашгаре (Западный Китай) титулярный советник Бобровников передал в МИД просьбу лейтенанта "индийской службы" П. Эстсертона о желании проехать "под предлогом охоты" через Кульджу, Чугучак, Кобдо, Улясутай, т. е. по Синьцзяну и Монголии вдоль русской границы, а затем через Кяхту в Сибирь{119}. Департамент полиции вежливо попросил ГУГШ сообщить, нет ли о лейтенанте Эстсертоне каких-либо "неблагоприятных сведений" и нужно ли за ним негласное наблюдение?{120}. Военные признались, что ничего дурного за лейтенантом не числится, но наблюдение все равно "желательно". Оснований для запрета охотиться на русской территории не было, и лейтенант получил это право.
      Как оказалось впоследствии, лейтенант Эстсертон за время cвободного от опеки русских властей путешествия собрал огромный (и не только географический) материал, затем подробно описал свою поездку по Сибири и Алтаю в книге "Через крышу мира" (Akross the Roof the World), вышедшей уже в 1910 году{121}. Эту книгу использовали в качестве путеводителя британские офицеры, изучавшие Сибирь в 1911-1914 гг.
      Более настойчивы были военные в другом случае. В марте 1910 года англичане Морган Прайс, Джек Миллер и Джеймс Каррезерс обратились в МИД за разрешением охотиться в Томской губернии и Семипалатинской области. МИД переслало ходатайство англичан в МВД, которому были подчинены эти районы. Принять решение чиновникам МВД предстояло совместно с военными. ГУГШ предлагало отказать англичанам "под благовидным предлогом", поскольку "есть данные, позволяющие подозревать" в них шпионов{122}. Д. Каррезерсу в 1908 году было отказано в удовольствии путешествовать по Туркестану, так как "уже одно направление маршрута... явно указывало на преступные замыслы". Он, по мнению ГУГШ, бесспорно поддержанному тогда департаментом полиции, пытался выяснить "кратчайшие операционные направления из Индии" и вся поездка явно имела "военно-рекогносцировочные цели"{123}. Теперь же, 15 мая 1910 года Департамент полиции уведомил ГУГШ, что "воспретить пользоваться охотой" невозможно, поскольку "нет в наличности столь основательной причины для отказа как в 1908 году..."{124}. Военные, забыв все обиды, бросились за подмогой в МИД, но там их ждали равнодушие и ледяная вежливость.
      Однако, несмотря на неудачи Генштаб принципиально продолжал отстаивать свое право запрещать иностранцам охоту в Азиатской России. В очередной раз, 4 октября 1910 года, получив из МИД уведомление о предстоящей поездке по Сибири и Алтаю британских офицеров - полковника Андерсена и майора Перейры, ГУГШ, опережая события, предупредило: "... что касается охоты означенных лиц в пределах Российской империи, если таковой вопрос будет возбужден, то разрешение ее ни в коем случае не может быть допущено"{125}.
      И только теперь выяснилось, что МИД до сих пор не понимает, отчего военные выступают против разрешения на охоту. I Департамент МИД попросил Генштаб объяснить, какими мотивами он руководствуется при запрещении охоты, а заодно ясно сформулировать, касаются ли эти запреты конкретных лиц, или вообще всех иностранцев, и самое главное - как и какими средствами военные намерены осуществлять это запрещение, которое "благодаря местным условиям, обречено остаться мертвой буквой"{126}.
      ГУГШ сумело убедить внешнеполитическое ведомство в целесообразности своих требований относительно иностранных офицеров, как наиболее квалифицированных соглядатаев. Что же касается организации контроля за соблюдением запрета, то жандармам и военным всякий раз приходилось вести "гласное постоянное" наблюдение за иностранцами в течение всего времени их пребывания в приграничной полосе, а в отдельных случаях - и в период всего их путешествия по России.
      На практике, конечно же, очень часто этого контроля не было и столь мучительно всякий раз рождавшийся в верхах запрет на деле превращался в обычную формальность. Например, полковник Андерсен и майор Перейра отправились из Зайсана в Шарасумэ через русско-китайскую границу, имея 14 верблюдов, 30 слуг и только одного русского сопровождающего - рядового казака Зиновьева. Англичанам и не нужно было право охоты. Свою работу они выполнили без традиционных уловок, Зиновьев, вернувшись, доложил начальству, что полковник постоянно отъезжал от каравана с компасом в руке и "что-то записывал", майор вел съемки местности, и даже к колесу одной из телег "был привязан шагомер"{127}.
      Иностранцам вообще проще было обойти запреты, чем спорить с властями. Летом 1911 года английские туристы майор Рендель К. Эдвард Скэффингтон-Омайс и капитан Ричард Даусон официально заявили, что не собираются вести охоту в пределах России, однако, очень ловко избавились от постоянного надзора, отправившись в 250-километровый поход из Бийска к границе с Китаем по реке Катунь{128}.
      Пожалуй, можно сказать, что военные вообще опоздали с введением запретов и на посещение приграничной полосы юга Сибири, и на охоту там. Англичане уже в 1908-1909 гг. успели составить собственные карты этих районов. В процессе наблюдения за британскими офицерами выяснилось, что они прекрасно осведомлены о географии приграничных участков Алтая и Семипалатинской области. Сотник Дорофеев докладывал в штаб округа, что, по его наблюдениям, полковник Андерсен и майор Перейра пользуются изданными в Англии картами Сибири, Алтая и Западного Китая{129}.
      Между тем политика европейского балансирования русскому внешнеполитическому ведомству явно не удавалась. Первая часть "нового курса" Извольского - соглашения с Японией, Англией и Германией - была реализована успешно, а вот остаться вне англо-германского конфликта России не смогла.
      В октябре 1910 года состоялась встреча Николая II и Вильгельма в Потсдаме. Императоры договорились о взаимной сдержанности в случае англо-германского и русско-австрийского конфликтов. Затем к диалогу подключились внешнеполитические ведомства Германии и России, которые завели переговоры в тупик. В итоге Россия уклонилась от заключения письменного договора с Германией о координации внешнеполитических действий. Эти переговоры стали последней попыткой Германии оторвать Россию от Антанты. Берлинский кабинет, по мнению историка И.И. Астафьева, стремился предотвратить складывание русско-англо-французского блока "методами военной угрозы и политического шантажа", что привело к обратному результату - к укреплению антигерманской группировки"{130}. А внутри России - к усилению проанглийской группировкой и росту враждебных Германии настроений.
      К 1910 году правящие круги Великобритании окончательно склонились в пользу сухопутного варианта войны с Германией. Теперь Россия с ее многомиллионной армией становилась крайне ценным союзником для англичан. Газета "Таймс" писала: "Германия может в один прекрасный день превзойти Россию лучшим качеством своих войск или лучшим командованием; она может даже добиться успехов на начальной стадии благодаря большей подготовленности к войне. Все это возможно, ибо на войне нет ничего невозможного, но что если невозможно, то во всяком случае маловероятно, так это то, что Германия сможет когда-либо противостоять давлению массы войск, которые, в конечном счете, выставит Россия"{131}.
      Британская разведка продолжала пристально следить за состоянием вооруженных сил России, но уже с позиции привередливого партнера. Англичане опасались, что русской армии потребуется слишком много времени сосредоточения и развертывания у западных границ в случае войны с Германией и последняя к моменту русского наступления успеет расправиться с англо-французскими войсками. Поэтому британский Генштаб собирал информацию о пропускной способности железных дорог России и местах дислокации ее войск. Кроме того, британский кабинет был озабочен возросшей политической активностью России в Китае, так как не хотел допустить ослабления ее военной мощи в Европе за счет азиатских фронтов.
      Выяснить планы Петербурга британские правительственные круги пытались опять же с помощью командированных в Россию офицеров. Так, в марте 1911 г. ГУГШ стало известно, что Петербург должен посетить военный корреспондент полковник Редингтон. Он был известен как человек, неформально выполнявший важные политические задания английского правительства под видом журналиста. Полковник откровенно сообщил русскому военному агенту в Лондоне, что на этот раз его задача состояла в том, чтобы выяснить у военного министра и начальника русского Генштаба, "насколько военные круги Российской империи сочувственно относятся к идее более тесного сближения с Англией и заключения с ней военной конвенции"{132}.
      Более конкретное задачи, вероятно, были поставлены британским офицерам, оказавшимся в 1910-1911 гг. "под благовидными" предлогами на территории Сибири и Туркестана. Интересы большой политики вновь пришли в противоречие с практическими требованиями обеспечения южных границ России.
      Весной 1910 года русский посол в Лондоне А.К. Бенкендорф просил МИД и ГУГШ разрешить его доброму знакомому, британскому майору Алану Гардину проехать из Индии в Англию через Россию. Майор выбрал не совсем обычный маршрут. Он вознамерился проехать не кратчайшим путем через Туркестан в Европейскую Россию и далее за границу, а в противоположном направлении: через южные районы Туркестана на восток, затем по Алтаю и Сибири до Иркутска и уже оттуда по железной дороге в Петербург. На этот раз ГУГШ согласилось пропустить англичанина без традиционных споров с дипломатами, оговорив одно условие: в пути за майором должны наблюдать местные власти, чтобы "предупредить возможные попытки к выполнению рекогносцировочных работ в пограничных районах"{133}. Но тут вмешался штаб Туркестанского военного округа, хотя его мнения, кстати, никто не спрашивал; его просто поставили в известность о планируемой поездке. Туркестанцы обратили внимание генерал-квартирмейстера ГУГШ на то обстоятельство, что майор Гардин числится переводчиком в Гордонском Гайландском полку, следовательно, "причастен к разведке". И второе, от города Ош в направлении к городу Барнаулу и на Алтай ведет лишь одна дорога через перевал Кугарт. Путь этот до сих пор тщательно оберегался от проезда иностранных офицеров. Все остальные пути "препятствуют негласному наблюдению за майором", так как пролегают по пустынной местности с редкими населенными пунктами. Штаб округа просил не делать для майора исключения.
      ГУГШ при поддержке МВД сумело убедить МИД, что в данном случае ущерб "военным интересам может намного превзойти ожидаемый политический выигрыш от радушия российского посла в Лондоне. В итоге майор Гардин избрал другой, но, видимо, также интересовавший британский Генштаб, маршрут вдоль русской границы по Китаю, затем по Ceмипалатинской и Акмолинской областям в Омск{134}.
      Развивая сотрудничество с Россией, Англия не забывала о возможной смене внешнеполитических ориентиров, когда вчерашний союзник вдруг становится противником. Британская разведка продолжала тайком составлять военно-географические описания приграничной полосы Туркестана и Сибири, вела интенсивное изучение военно-политической ситуации по обе стороны русской границы. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что зона повышенной активности британской разведки на азиатских границах России в 1909-1912 гг. медленно смещалась из южных районов Туркестана на восток - в приграничные районы Степного края и Томской губернии.
      Эти территории находилась на стыке границ России, Китая и Монголии, входившей до 1911 года в состав Китая. В связи с началом "вооруженной борьбы монгольских князей за независимость от Китая и сопутствовавшей этому анархией, Монгольский Алтай, вместе с прилегавшими к нему районами Западной Монголии и Синьцзяна превратились в опасный очаг войны вблизи границ России. Для наведения порядка в охваченный войной край были введены русские войска. Значительное усиление России в стратегически важных областях Центральной Азии не могло остаться незамеченным Англией и она начала периодически направлять в зону конфликта своих офицеров-путешественников. За 1911 год Алтай посетили 7 британских офицеров, что необычайно много для столь далекого полупустынного края. Самая крупная экспедиция состоялась в апреле 1911 года. Упоминавшиеся выше начальник охраны английской миссии Дж.Г. Аббот Андерсен и бывший военный атташе в Китае майор Дж.Е. Перейра проехали от Пекина до Омска по железной дороге, затем по Иртышу через Семипалатинск до озера Зайсан и далее в Китай "для охоты в Алтайских горах"{135}. Их сопровождали слуги-китайцы.
      Теперь уже власти не думали ограничивать доступ иностранцам в приграничные районы, как пытались проделать это двумя годами раньше в отношении германского лейтенанта Баринга. За англичанами наблюдали, как могли, но в целом их окружала вполне благожелательная обстановка. Это, конечно же, значительно облегчало ведение разведки. Тем более, что Андерсен и Перейра были профессионалами высокого класса и умело использовали все возможности для получения нужной им информации{136}. По донесениям русских наблюдателей из Шарасумэ, полковник с майором собирали сведения об алтайских "киргизах", об экономическом положении края и о военных силах Китая в этом регионе. Англичане знали о том, что власти догадываются о целях их поездки, поэтому не старались маскироваться под любителей экзотики.
      Косвенно о целях и результативности поездки англичан можно судить по следующему факту. Спустя две недели после отъезда офицеров из Зайсана, местный крестьянский начальник есаул Румянцев, бывший их знакомый по Пекину, получил от майора Перейры письмо, где была дана подробная характеристика китайским частям, расквартированным вблизи русской границы. Майор просил своего русского коллегу передать эти сведения британскому военному агенту в Пекине полковнику Вальтеру{137}.
      То, о чем сообщал англичанин, русским, конечно же, было хорошо известно. По всей видимости, британский офицер, зная о том, что наблюдение за ним контролирует Петербург, хотел еще раз подчеркнуть якобы существующее единство интересов России и Англии, и потому продемонстрировал доверие к русским военным, ничего по сути не доверив.
      Помимо англичан, Алтай посещали германские, итальянские и, конечно, японские офицеры. Штаб Омского военного округа 17 июня 1911 г. уведомил Акмолинского губернатора и жандармское управление о том, что, по сообщению русского военного агента в Китае японские офицеры майор Изоме Рокуро и капитан Мисао Кусака намерены совершить поездку по Сибири. Японцы не пожелали ограничиться проездом по Сибирской железной дороге, но собирались побывать в Семипалатинске, Томске, Иркутске, Верхнеудинске и Чите. Более того, офицеры просили русские власти оказать им содействие в пути. Уже сам перечень городов говорил о том, что поездка японских офицеров имела отнюдь не туристический характер. Как выяснили военные, майор Изоме Рокуро и капитан Мисао /Хиросита/ Кусака являлись сотрудниками 2-го разведывательного отдела японского Генштаба{138}. Официально они были командированы в России для изучения языка. Такая формулировка, как правило, служила формальным предлогом для длительного пребывания офицеров-разведчиков на территоррии иностранного государства. Поэтому для властей не составляла тайны истинная цель поездки янонцев, но ни изменить маршрут, ни ограничить передвижение по Сибири местные власти не могли, так как британцами и немцами уже был создан соответствующий прецедент.
      В соответствии с уже разработанным сценарием в июле и августе были оповещены все военные и гражданские власти Сибири, а русская разведка в Китае начала слежку за готовившимися к поездке в Россию японскими офицерами. Штаб Омского округа регулярно получал сведения о передвижении японцев по Китаю и Монголии. В течение двух месяцев они изучали пограничные с Россией районы Синьцзяна и Монголии, посетили все значительные города этого края - Улясутай, Кобдо, Шapa-Сумэ, Чугучак. По сведениям штаба Омского округа, японцев интересовали взаимоотношения "китайско-подданных киргизов и урянхайцев" с приграничным русским населением, также пытались они выяснить точное расположение войск Туркестанского и Омского округов близ Китая и Монголии{139}.