Русская контрразведка в 1905-1917 годах - шпиономания и реальные проблемы

      Изучив пограничные районы Китая, японцы занялись тем же на русской территории. 30 октября они появились в Семипалатинске. На следующий день нанесли визит высшим городским чинам, причем держали себя развязно: вошли к губернатору в кепи, которые сняли только после сделанного замечания. В разговоре с губернатором, по наблюдению присутствовавшего в кабинете жандармского ротмистра Леваневского, японцы были бесцеремонны, настойчиво возвращались к теме экономического положения Семипалатинской области. Местные власти были предупреждены Петербургом о просьбе МИД Японии оказать офицерам "помощь и содействие", поэтому к ним отнеслись терпимо.
      Японцы не утруждали себя конспирацией. Семипалатинский полицмейстер в "Сведениях на иностранных подданных", переданных штабу округа, на вопрос: "Чем интересовались японцы?", ответил так: "В разговоре вообще интересовались всякой мелочью и тут же записывали в свои памятные книжки служащего гостиницы "Иртыш" Семена Полосова и заезжавшего к ним с визитом Сергея Мармыжевского расспрашивали о численности войск, населения и о командирах отдельных частей"{140}.
      Жандармы отметили сходную черту в деятельности японских и британских разведчиков; и те и другие стремились установить контакты с проживающими в Сибири лицами нерусского происхождения, но если британцы ориентировались на иностранцев-европейцев, то японцы - на татар и казахов.
      Каждый день пребывания японцев в Семипалатинске, Омске, Томске и других городах был до предела насыщен. Они наносили визиты военному и гражданскому начальству, в книжных магазинах в большом количестве скупали открытки с видами сибирских городов, географические карты, планы местности, губернские и областные справочники. Видимо, самураи сочли возможным не совершать специальную экспедицию по уточнению своих карт Сибири, а просто дополнить их российскими. Может быть, не очень надежно, зато дешево.
      Жандармы и военные фиксировали каждый шаг японцев: в какие магазины и театры заходили, сколько времени гуляли вокруг квартиры начальника штаба округа, где и когда были у публичных женщин и т. д. В жандармских рапортах было отмечено, что 15 ноября в Омске японцы побывали в 3-х парикмахерских на Томской улице. Жандармы оставили без внимания этот факт. Ну, а на самом деле, зачем японцам понадобилось посетить разом 3 парикмахерских? Неужели офицеры, носившие короткую армейскую стрижку, были столь привередливы в выборе мастера? Ответ может быть прост, если учесть, что зачастую в парикмахерских служили нанятые на определенный срок китайцы или корейцы. Среди них вполне могли оказаться японские агенты, встречаться с которыми связной или руководитель агентуры мог совершенно спокойно, не привлекая внимания. Беседа клиента с брадобреем вряд ли могла вызвать подозрение.
      А между тем подобный прием активно использовали не только японцы, но и немцы. Однако омские жандармы большой подозрительностью в то время не отличались. Начальник Омского жандармского управления полковник Орлов в докладе начальнику штаба округа сделал вывод: "Установленным наблюдением в действиях японцев не замечено ничего предосудительного". Правда, в черновике после этих слов следует несколько неразборчивых строчек, приписанных карандашом. Видимо, что-то смутило старого жандарма в поведении японцев. Но затем полковник решил не усложнять себе жизнь и энергично перечеркнул написанное{141}. Таким образом, штаб округа подучил ничего не значащий отзыв. Поэтому 14 декабря 1911 года военно-статистическое отделение штаба Омского округа в рапорте Особому делопроизводству ГУГШ отметило преимущественно общеполитическую направленность сбора сведений японцами: "Нет сомнений в том, что их цель - ознакомление с положением дел на наших пограничных окраинах в связи с пробудившимся после военного конфликта с Китаем интересом к Северной Монголии"{142}.
      Таким образом, на фоне изменения общеполитической ситуации как в Европе, так и в Центральной Азии, удержать иностранные разведки вдали от важнейших районов русско-китайской границы посредством плохо продуманных запретительных мер оказалось невозможно. Если же в отдельных случаях военным удавалось каким-то образом изменить маршрут предполагаемой поездки офицера, не пустив его в какой-либо район, это рассматривали как большую удачу. По всей видимости, вполне легально, не прибегая к широкому использованию тайной агентуры, Англия к 1911 г. смогла удовлетворить свое любопытство относительно положения дел на сибирских границах.
      Запреты не срабатывали, но еще менее эффективной, а подчас и вообще лишенной смысла, была слежка за иностранными офицерами и дипломатами в ходе самого путешествия.
      Порядок наблюдения за легально въезжавшими в Россию иностранными офицерами, если возникало подозрение, что их путешествие имеет разведывательные цели, был одинаков. После согласования всех спорных проблем с МИД и МВД, Генштаб заблаговременно предупреждал штабы тех округов, по которым намеревались проследовать иностранцы, о необходимости установить за ними наблюдение. Кроме того, в приграничной полосе, если там предполагал побывать иностранец, о его визите заранее ставились в известность командиры воинских частей. Одновременно департамент полиции МИД давал распоряжения местным жандармским органам также взять под наблюдение иностранцев, как только они появятся в районе соответствующего жандармского управления.
      Со стороны военного ведомства наблюдение, как правило, вели сотрудники разведывательных отделений окружных штабов. В большинстве своем это были выпускники академии Генштаба, не знавшие приемов конспирации, да и о самой разведке имевшие подчас самое поверхностное представление, поскольку разведотделения в окружных штабах были сформированы сравнительно недавно и их сотрудникам приходилось на практике постигать азы ремесла. Была и еще одна проблема. Для большинства офицеров служба в разведотделении была лишь ступенью в карьере. Дальнейший служебный рост предполагал переход офицера разведотдела на более высокую командную должность. Поэтому чтобы удержать в разведотделах способных офицеров, командование округов вынуждено было создавать искусственные препятствия их продвижению по службе. Можно предположить, что особым почетом у честолюбивых офицеров-академиков эта служба не пользовалась и они не слишком усердствовали на данном поприще. Генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа убеждал ГУГШ в записке от 30 апреля 1911 г.: "Саму должность старшего адъютанта (начальника - Н.Г.) разведывательного отделения надо обставить так, что если на этом месте окажется очень пригодный для разведывательной службы офицер, то он мог бы оставаться возможно дольше на занимаемой им должности, не рискуя потерять что-либо по службе или в материальном отношении"{143}. Частая сменяемость офицеров, конечно же сдерживала рост эффективности действий разведотделов. Из этого следует, что военные обеспечить квалифицированное наблюдение за иностранными разведчиками не могли.
      Не удовлетворительным был и жандармский надзор. Иностранцев сопровождали, как правило, если те путешествовали по железной дороге, находившиеся в купе по соседству начальники железнодорожных жандармских отделений, каждый - в пределах своего района. Жандармские офицеры ехали в форме. В этот же вагон "на всякий случай" усаживали для "сопровождения" иностранцев, переодетых в штатское платье линейных жандармских унтер-офицеров. Это были обыкновенные патрульные, просто оказавшиеся в тот день свободными от дежурства. О приемах и хитростях слежки они не имели никакого понятия, зато обладали правом бесплатного проезда по железной дороге, чем значительно удешевляли слежку. Специально обученные агенты охранных отделений и филеры жандармских управлений использовались для наблюдения за иностранцами лишь в особых случаях. Чаще всего начальники "охранок" отказывались выделять агентов для слежки, объясняя это отсутствием у отделения средств на покупку железнодорожных билетов.
      В итоге оказывалось, что за иностранным офицером одновременно следили военные, жандармы, но пользы от этой "массовости" не было. С наибольшей очевидностью нелепость организации подобного рода слежки демонстрировали результаты работы "сборных команд" наблюдения в поездах. Следует заметить, что вообще наблюдение устанавливали за подозрительными иностранцами, "дабы выяснить истинную цель их поездки и принять все меры к недопущению разведки".
      В конце декабря 1907 г. - начале января 1908 г. штабы Омского и Иркутского округов по распоряжению ГУГШ следили за ехавшим в поезде японским генерал-лейтенантам К. Учияма и подполковником З. Исизака. На участке Сибирской дороги от станции Курган до станции Ачинск, наблюдение вел капитан Генерального штаба Саттеруп, от Ачинска до Харбина за японцами следили капитаны Михеев и Пивоваров. Естественно, в поезде находились также и жандармы в штатском{144}. После завершения операции офицеры представили начальству отчеты о беседах с японцами и о том, что вызвало в дороге повышенный интерес у последних. Похвастать было нечем. Только на разъезде Асаново, где задержался эшелон с армейскими двуколками, японцы "старались определить, в какую сторону он идет". Вот и все, что заметили наблюдатели. Японцы были общительны, охотно вступали в разговоры с русскими офицерами, но при этом разным собеседникам сообщали о себе и своей службе разноречивые сведения. Главный итог наблюдения заключался в том, что японцы не имели никаких сношений с подозрительными личностями, вели себя корректно, в пути интересовались всем виденным{145}. Стоило ли ради этого вести слежку?
      В апреле 1908 г. штабы Приамурского, Иркутского и Омского военных округов по распоряжению ГУГШ должны были следить за ехавшим из Владивостока в Москву японским майором Отагири. Как обычно, охранные отделения, найдя уважительные причины, отказались помочь военным. Жандармские управления возложили обязанность негласного наблюдения за японцем на переодетых линейных унтер-офицеров. Ввиду явной слабости "экскорта" начальник штаба Иркутского веенного округа приказал капитану Генерального штаба Арсгофену в штатском платье вести "ближнее" наблюдение за майором.
      В рапорте генерал-квартирмейстеру ГУГШ иркутский генерал объяснил свою выдумку тем, что капитан мог бы "сосредоточить внимание на стратегических пунктах", т. е. выяснить объекты интереса японца и, помимо прочего, "наблюдение через развитого человека выгоднее, чем через жандармского нижнего чина"{146}. Получалось, что следить за японским майором должны были круглосуточно 4-5 человек. Однако их труды оказались напрасны. Японец ловко избежал ненужного ему внимания. Второе (единственное свободное) место в купе майора неожиданно для бригады наблюдателей занял назначенный военным агентом в Лондоне японский подполковник Хигаши и оба офицера оказались вне досягаемости ватаги сыщиков. Барон Арсгофен пытался завести с японцами знакомство в вагонном коридоре, но безрезультатно. В ГУГШ так и доложили: наблюдение ничего особенного в поведении майора Отагири не выявило. А, на что, собственно, надеялись и что могли выявить? При здравом рассуждении всякому ясно, что такая слежка не могла дать положительных результатов.
      9 сентября 1908 г. раздосадованный неудачами генерал-квартирмейстер штаба Иркутского военного округа докладывал ГУГШ: "Проезжающие по железной дороге японцы не дают повода уличить их, но, несомненно, что... они на каждой остановке собирают сведения"{147}.
      Весной 1909 г. "негласный и непрерывный" надзор за германским лейтенантом Барингом в пределах Омского округа был возложен на капитана Саттерупа. Ему помогал, изображая случайного попутчика, подпоручик Зарембо. Почти сутки молодые люди ехали дружной компанией, но при этом германец ни словом не обмолвился о целях своей поездки. В основном фантазировал. Начальник штаба Омского округа доложил в Петербург: "Цель поездки осталась невыясненной... В пути германец держал себя корректно и не вызывал даже намека на подозрение"{148}.
      Вероятно, слишком наивным было бы строить рас счет на внезапную откровенность разведчика в беседе со случайным знакомым. Впрочем, иностранные офицеры очень быстро распознавали в назойливых вагонных собеседниках своих русских коллег. Как правило, разведчики вели себя тактично, старались не задеть самолюбие русских офицеров. Например, генерал Учияма и подполковник Исизака периодически высказывали попутчикам удивление "той громадной мощи, которая таится в России"{149}.
      Рвзультаты слежки могли стать более существенными, если бы не взаимная неприязнь военных и жандармов.
      Офицеры Генштаба при каждом удобном случае выражали несказанное презрение к жандармам вообще и "нижним чинам" в особенности. Они считали, что слежка почти всегда безрезультатна именно из-за присутствия жандармов, которые якобы своим поведением настораживали иностранцев. Капитан Саттеруп в рапорте начальнику штаба Омского округа о наблюдении за лейтенантом Барингом, отметил, что в одном с ним купе ехал переодетый жандармский унтер-офицер, "звание которого... нетрудно было определить по его манерам и разговору, а также по предъявленному им для контроля бесплатному проездному билету"{150}. Слежке за генералом Учияма, опять, по мнению военных, мешали жандармы: "когда в салон-вагоне находились наши жандармские офицеры, посменно сопровождавшие поезд, то японцы заметно молчали..., когда жандармов не было, они говорили не стесняясь..."{151}.
      Вряд-ли военные имели право обвинять жандармов во всех неудачах, поскольку сами выглядели не лучше. За британским полковником Андерсеном и майором Перейрой во время плавания по Иртышу на пароходе от Омска до Семипалатинска "неотступно" велась слежка переодетыми военными и жандармами. Находившаяся на пароходе публика к англичанам и их слугам-китайцам относилась враждебно. Их называли не иначе, как "шпионы". Но тяжелее всех пришлось одинокому пассажиру - "японцу". С ним отказывались разговаривать, избегали встречи на палубе. Абсурдность ситуации заключалась в том, что "японец" был переодетым офицером штаба Омского военного округа. Он так хорошо вжился в роль, что провалил задание - следить за англичанами. Штабной офицер сам оказался в изоляции, да еще под пристальным наблюдением пассажиров. Вероятно, жандармам стоило большого труда удержаться от хохота при виде уныло слонявшегося по палубе своего незадачливого военного партнера. Впрочем, впоследствии начальник Омского жандармского управления полковник Орлов в письме начальнику щтаба округа не преминул с изрядной долей иронии описать мытарства штабного "японца"{152}.
      Итак, военные во время наблюдательных операций брезгливо сторонились жандармов, жандармы платили им той же монетой. Если на высшем уровне руководители МВД и военного министерства, Департамента полиции и Генштаба легко находили общий язык и согласовывали свои действия, то на уровне исполнителей, где для достижения общей цели требовалось тесное сотрудничество, царили вражда и разобщенность. Жандармы и военные бок о бок следовали за иностранцами, но при этом ухитрялись игнорировать друг друга. Во время наблюдения они не координировали усилия своих агентов и не обменивались добытой информацией. Результаты наблюдений участники слежки докладывали только своему начальству: военные - начальникам разведотделений, те генерал-квартирмейстерам окружных штабов, а последние генерал-квартирмейстеру ГУГШ. Соответственно, жандармы - начальникам губернских или железнодорожных управлений, которые затем пересылали сведения в Департамент полиции. И только спустя недели, а то и месяцы, уже в Петербурге, в процессе переписки между ГУГШ и Департаментом полиции всплывали факты, успевшие утратить актуальность, но которые были бы очень важны при оперативном обмене информацией на месте.
      4 апреля 1909 года жандармская слежка отметила, что германский лейтенант Э. Баринг проявил повышенное внимание к Бакинскому доку и сделал несколько фотографических снимков военного порта. Между тем военные, подозревая лейтенанта в шпионаже, не располагали необходимыми фактами, чтобы иметь формальный повод запретить ему дальнейшее путешествие по России. О неосторожности лейтенанта в Баку ГУГШ узнало только 22 июня 1909 г. из письма департамента полиции. Получив с таким опозданием важную информацию, военные не успели ею воспользоваться и обвинить германца в шпионаже, а лейтенант, теперь уже при поддержке посла Германии, успешно продолжил изучение русской границы{153}.
      Как уже было отмечено выше, наблюдение за легально путешествовавшими по империи иностранными разведчиками, предполагало не только констатацию, но и "пресечение" актов шпионажа. Зная о сыскном дилетантизме участников наблюдения, разведка ГУГШ предлагала свои рецепты.
      В августе 1906 года помощник начальника японского Генштаба генерал Фукусима обратился с просьбой к русскому военному агенту в Японии полковнику Самойлову с просьбой "оказать содействие" капитану Харухиса Хираяма и доктору Хосухе Негасе, отправляющимися в Россию "с научной и исторической целью". Они намеревались пересечь по железной дороге Сибирь, путешествовать по Средней Азии. Полковник Самойлов в письме генерал-квартирмейстеру ГУГШ советовал дать японцам требуемое разрешение: "...хотя, несомненно, цель их путешествия и не научная", но запрет в данном случае только бы осложнил ситуацию, так как "если делать им препятствия, то, это невыгодно отразится на наших рекогносцировках в Корею, Манчжурию и Японию". Поэтому полковник, будучи сам опытным разведчиком, рекомендовал "не препятствовать, а наблюдать" и по окончании задуманной японцами поездки по возможности тайно изъять у них все материалы. Так поступали в Японии. Если же в отнятых документах не было сведений, изобличающих в иностранце шпиона, то японские власти объясняли пропажу вещей воровством или небрежностью носильщиков. Полковник Самойлов ходатайство о пропуске японцев в Сибирь препроводил своеобразным напутствием, предлагая "захватить у них все вещи и, в особенности, - все книги и бумаги, так как японцы имеют обыкновение шифровать печатный текст какой-либо книги, куда заносят свои заметки"{154}.
      Военный агент в Китае генерал Орановский поддерживал мнение своего коллеги: "...считаю, что если им не разрешить ехать этим путем, то они поедут другим или тайно, но цели своей... достигнут. Поэтому, если просят... официально, то лучше было бы разрешить им ехать, но иметь за ними самый тщательный надзор, а когда кончат свою работу, то отобрать у них бумаги и узнать, для чего они ездили"{155}.
      Департамент полиции по просьбе военных взял японцев под надзор. То же сделали, в меру своих возможностей, окружные штабы{156}. Начальникам жандармских управлений империи было велено сообщать Департаменту полиции о всех передвижениях японцев и своевременно извещать об этом соседние управления для поддержания "непрерывного надзора". Все сделали в тот раз именно так, как предлагали военные агенты, или нет, выяснить сегодня ,видимо, уже не удасться. В архивах отложились лишь сообщения полиции о переездах капитана с доктором и их вежливые благодарности властям "за оказанный прием"{157}.
      Но вот летом 1907 года штаб Кавказского военного округа поступил в соответствии с рекомендациями полковника Самойлова, и ничего хорошего из этого не вышло. В августе по распоряжению штаба округа были задержаны два японца. У них отобрали письма, перевод которых указывал на явно шпионские цели поездки{158}. Этот инцидент произошел всего лишь через несколько дней после заключения русско-японского политического соглашения и грозил уже в самом начале испортить едва начавшийся процесс нормализации отношений между государствами. Российское МИД спешно отправило на Кавказ чиновника Доме, владевшего японским языком. Он ознакомился с документами следствия и пришел к заключению, что "власти были введены в заблуждение, вследствие злонамеренного обмана" со стороны переводчика Бабинцева, представившего "подложные" переводы писем японцев. Иных улик против арестованных японцев не было. Операция завершилась позорным провалом. МИД вынуждено было принести официальные извинения главе японской миссии в Санкт-Петербурге Мотоно и выслушать его намеки на вероятность репрессивных мер по отношению к русским путешествующим по Японии{159}. Управляющий МИД, в свою очередь, выговаривал генерал-квартирмейстеру ГУГШ Дубасову: "Недоразумение это наглядно показывает, что для надзора за японскими шпионами в России требуется не только осмотрительность, но и знание японского языка"{160}. Другими словами, усердствуй, генерал, по разуму.
      Итак, путем негласного наблюдения за путешествующими иностранными офицерами добыть материал, уличающий их в шпионаже, не удавалось. Слежка оказалась безрезультатной, поскольку велась неумело, хотя и настойчиво. По сути у военных был только один действенный способ защиты важных в стратегическом отношении пограничных районов Азиатской России от любопытства зарубежных разведок - максимальное расширение запретных для иностранцев зон в Туркестане и Сибири. Но поскольку официальное установление запретов требовало межведомственного согласования и грозило серьезно осложнить работу русской разведки за рубежом, военные пытались вводить ограничения на пребывание иностранцев в приграничных районах самовольно, в обход существовавших законов и международных договоров. Благодаря этому изначально сугубо внутренняя проблема сместилась в плоскость международных отношений. Военные избрали тактику, которая уже сама по себе предполагала постоянное существование конфликтной среды вокруг поездок иноземных офицеров по Азиатской России. Генштаб, вероятно, рассчитывал выиграть дважды: увеличить свое влияние на выработку внешней политики империи и перекрыть иностранным разведчикам легальные каналы получения информации о состоянии южных границ России.
      Бросив подобный вызов собственному МИД, а также зарубежным, дипломатическим и разведывательным структурам, военные совершили ошибку, так как идея "скользящих" запретов не была подкреплена соответствующими указами правительства, следовательно, не имела под собой юридических оснований. Поэтому ни одна из намеченных военными целей не была достигнута.
      России, осуществлявшей политику межблокового балансирования, приходилось быть крайне осмотрительной в "мелочах", способных вызвать дипломатические трения с Англией, Японией или Германией. Тем более, что они всякое действие русских властей, ограничивавших, без опоры на закон, свободу передвижения зарубежных эмиссаров, могли бы истолковать как первичный признак сползания России в один из противостоящих блоков" Исходя из этого, российское МИД, конечно, не могло согласиться с "конфликтной" тактикой военного ведомства в отношении англичан, немцев или японцев. Высокий уровень дипломатической поддержки резко отделял легальные поездки иностранных офицеров по Азиатской России от нелегальных разведывательных акций, которые пресекались без оглядки на реакции Берлина, Токио или Лондона. Право государства на арест и наказание иностранных агентов, взятых с поличным, никем не оспаривалось. Однако, именно в силу иного статуса "путешественников", примитивные методы контрразведки были неприемлемы. Военных это не останавливало, а МИД должно было всякий раз вмешиваться в уже развившийся конфликт и ради интересов государственной политики заставлять военное ведомство идти на уступки требованиям иностранных посольств. Чтобы избежать дипломатических инцидентов, русское внешнеполитическое ведомство вынуждало военных не только соблюдать законные права иностранцев в России, не и делать уступки их желаниям даже в нарушение узаконенных запретов. Подчас возникала невероятная ситуация - МИД России невольно покровительствовало иностранным разведчикам. Это еще больше отталкивало военных от идеи сотрудничества с дипломатическим ведомством.
      В итоге Англия и Германия добились своих целей в "изучении" Туркестана и Сибири. Большинство поездок британских и немецких офицеров состоялось именно по тем районам, которые интересовали их больше всего. Русская же сторона, оказавшись неспособной остановить эти экспедиции, довольствовалась демонстрацией внешнего дружелюбия, чтобы извлечь хотя бы минимальную выгоду из своего бессилия.
      Сторонники прогерманской ориентации, вероятно, имели в 1906-1908 гг. некоторую возможность способствовать сохранению напряженности в отношениях с Англией путем искусственного обострения проблемы допуска британских офицеров в приграничные районы. Однако МИД оказывало на военных сильнейший нажим, заставляя уступать иностранцам. Генштаб подчинялся требованиям МИД, так как "германофильская" партия не могла открыто противодействовать общегосударственному политическому курсу. После 1909 г., когда под влиянием вызывающих действий Германии военные круги России начали заметно охладевать к перспективам русско-германского сближения, исчезли различия в отношении армейского командования к британским и германским "путешественникам".
      Неизменным осталось враждебно-провоцирующее поведение военных в отношении японцев. Здесь со всей откровенностью проявилось желание верхов армии сорвать процесс нормализации русско-японских отношений. Аресты японцев в России - чаще незаконные - происходили, как правило, либо в период, предшествующий заключению межгосударственных соглашений, либо вскоре после переговоров. Это вызывало раздражение японской стороны, русское МИД приносило официальные извинения, но не могло (или не хотело) предотвратить следующих инцидентов, которые неизменно повторялись накануне подписания очередной серии международных договоренностей, способствовавших сближению двух стран. Возможно, подобная линия поведения МИД имела скрытые причины и была связана с желанием показать японцам наличие в России влиятельных реваншистских кругов, чтобы сделать японскую сторону более сговорчивой. Но как бы то ни было, даже самые грубые действия русских властей в отношении японских офицеров-разведчиков не вызывали крупных осложнений между Петербургом и Токио. Япония терпела, поскольку ей нужен был мир, а в перспективе и военный союз с Россией.
      Политика балансирования исчерпала себя к 1912 г. благодаря объективному процессу сближения России с Антантой. Своими контрразведывательными акциями 1906-1911 гг. военные так и не смогли повлиять на характер внешней политики России. В конечном счете, вышло так, что не военные внесли коррективы во внешнеполитический курс империи, а МИД (в большинстве случаев) сумело заставить военных действовать в нужном ему направлении, порой даже в ущерб частным интересам безопасности России. Однако при этом и само русское МИД вынуждено было постоянно извиняться перед иностранными правительствами за действия своих военных. Это сужало поле для маневра русской дипломатии, а инициатива переходила к иностранцам.
      Таким образом, разлад в целях и практических действиях обоих министерств мешал реализации планов МВД и негативно сказывался на эффективности контрразведывательной работы военного ведомства.
      3. Организация контрразведки в Сибири
      Поскольку единая система борьбы со шпионажем в Российской империи отсутствовала, командование каждого военного округа вынуждено было самостоятельно искать способы противодействия иностранным разведкам. В 1907 г. штаб Омского военного округа одним из первых в России разработал региональную систему борьбы со шпионажем. Она была описана в двух последовательно изданных документах штаба. Первый представлял собой циркулярное письмо штаба округа всем начальникам жандармских управлений, находившихся на территории округа. Письмо было датировано 14 апреля 1907 г. и озаглавлено: "О ведении борьбы со шпионством в пределах округа". Второй документ имел следующее название: "Проект инструкции чинам корпуса жандармов, городской и уездной полиции в Степном генерал-губернаторстве и губерниях Тобольской и Томской (Омского военного округа) об особых обязанностях при несении ими полицейской службы по отношению к иностранцам и возбуждающим подозрение русскоподданным, с целью препятствовать шпионству"{161}. Проект был составлен в ноябре 1907 г. и представлен на утверждение в Генеральный штаб.
      Разница во времени появления этих документов составляет всего лишь полгода, но более глубокая проработка вопросов контршпионажа в ноябрьском Проекте свидетельствует о постоянно возраставшем внимании штаба к данным проблемам. За эти месяцы многое изменилось. Благодаря договору с Японией, внешняя политика России была перенацелена с Дальнего Востока на Европу. Это немедленно отразилось и на представлениях военных о числе иностранных разведок, проявлявших интерес к Сибири.
      В апрельском циркулярном письме "О ведении борьбы..." штаб Омского округа называл только два государства, способных вести активную разведку на территории Западной Сибири - Японии и Китай. Эти государства считали наиболее вероятным противником как под влиянием недавно закончившейся войны, так и в силу традиционных представлений о взаимосвязи географического положения государств с их военно-политическими интересами. Начальник штаба Омского округа писал: "Подобные разведки, вероятно, ведутся прежде всего агентами-японцами... и состоящими на службе у Японии китайцами, из которых японцы во время войны с нами подготовили достаточный и весьма пригодный контингент". В письме подчеркивалось: "Нельзя упустить из виду, что и Китай, может быть уже начал тайную разведку наших военных сил..."{162}.
      В "Проекте инструкции..." круг потенциально враждебных государств, способных вести разведку в Западной Сибири, представлен намного шире: "... шпионство может вестись преимущественно Японией и Китаем, отчасти - Англией, следящей за тем, что происходит в Азии, Германией, не упускающей из виду нашего роста, развития нашей торговли и промышленности". В эту же группу была включена и Турция, "являющаяся представителем мусульманского мира и проводящая мысль об объединении всех мусульман". Таким образом, практически все наиболее мощные из вероятных противников России, по мнению штаба, могли вести разведку на территории округа{163}.
      Что могло являться целью иностранных разведок на территории Омского военного округа? Наиболее подробные предположения на этот счет содержал "Проект...". Вероятные цели были разделены на 7 групп. Первая - наблюдение за "развитием" железнодорожных линий и водных сообщений, "особенно для связи с китайской границей и Дальним Востоком".