– Зажгите там свет, – сказал он. – Она страсть как любит экономить электроэнергию. Я даже днем хожу как слепой.
Я протянула руку к торшеру и дернула шнурок выключателя. С каким-то жужжанием загорелась единственная лампочка – ватт на сорок, не больше, – и толку от нее было мало. Я услышала доносившееся из коридора шарканье.
Толкая перед собой ходунок, появилась миссис Снайдер, маленькая дряхлая старушонка с подрагивающей нижней челюстью. Она не сводила глаз с пола, а переставляя ноги, производила ими чмокающий звук, словно ей приходилось отрывать ступни от липких, натертых лаком половиц. Наконец она остановилась, вцепившись дрожащими руками в перекладину ходунка.
Я встала, решив, что пора дать о себе знать, и спросила:
– Не хотите ли присесть?
Подслеповато щурясь, она скользнула взглядом по стенам, пытаясь обнаружить источник звука. У нее была крохотная головка, похожая на сморщенную тыкву, которую так давно сняли с бахчи, что она сопрела изнутри. Маленькие, домиком, глазки, выпирающий, словно свечной фитиль, нижний зуб. Она, казалось, была не совсем в себе.
– Что? – спросила она упавшим голосом, явно не рассчитывая услышать ответ, которым ее, по всей видимости, давно никто не удостаивал.
Снайдер нетерпеливо махнул мне рукой:
– Оставьте ее, с ней все в порядке. Да и врач советует ей больше двигаться.
Мне было неловко. Миссис Снайдер выглядела беспомощным и озадаченным ребенком, который уже научился вставать в кроватке, но еще не знает, как ему снова сесть.
Не обращая на нее внимания, мистер Снайдер сел на диван, широко расставив при этом ноги, пустое пространство между которыми занял его живот, похожий на набитую хозяйственную сумку и выглядевший таким же нелепым, как накладная манишка у клоуна. Он уперся руками в колени и подался вперед, давая понять, что весь внимание, словно я собиралась записать полную историю его жизни для цикла передач "Жизнь и судьба".
– Вот уж сорок лет, как мы живем в этом доме, – начал он. – Приобрели его аж в сорок третьем году за четыре тыщи долларов. Бьюсь об заклад – вы и не слышали о таких ценах. Сегодня это стоит никак не меньше ста пятнадцати тыщ. И это только участок, на котором мы сидим. Дом в счет не берем. Они там могут все здесь снести и построить чего пожелают. А эта – черт ее побери! – не может даже в отхожее место со своим ходунком заползти. Леонард, наш то есть сосед, почти уже продал свой дом за сто тридцать пять тыщ, он и бумаги все справил, а тут все возьми да и лопни. Это его доконало. Жаль его, ей-богу. Дом сгорел. Жену убили. Знаете, как теперь говорят... слишком многого хотел.
Слушая его разглагольствования, я подумала, что мне, пожалуй, здорово повезло. Я-то была готова даже немного приврать, чтобы выудить у него все, что ему известно и об Элейн Болдт, и об убийстве Марти Грайс. Но Оррис Снайдер избавил меня от необходимости идти на какие бы то ни было ухищрения. Он охотно давал показания, словно предвосхищая возможные вопросы. Тут до меня дошло, что он замолчал и выжидающе смотрит на меня.
– Так вы продали свой дом? – торопливо спросила я. – Я видела табличку...
– Точно, продали, – с гордостью в голосе отвечал он. – Когда нам здесь все соберут, мы можем переезжать в дом для престарелых. Нам там положено место. Мы у них в списке, и все такое. Она совсем плоха. То и дело забывает, где находится. Случись пожар – она и не заметит.
Я посмотрела на его жену. Она стояла, сжав негнущиеся колени, и, казалось, вот-вот рухнет замертво. Но Снайдер вроде бы совсем не замечал ее – с таким же успехом это могла быть вешалка.
Он продолжал, словно подстегиваемый вопросами, которые задавали ему из невидимого глазом зала:
– Так-то. Продал. На нее, бывает, находит, но дом записан на мое имя, я единоличный владелец. Купил всего за четыре тыщи, а? Выгодное дельце, верно?
– Да, неплохо, – машинально согласилась я и снова посмотрела на его жену. Ноги у нее дрожали.
– Почему бы тебе не лечь в постель, Мэй? – перехватив мой взгляд, гаркнул Снайдер и удрученно покачал головой. – Она плохо слышит. То слышит, то не слышит. Ей даже снимки уха делали. А все, что видит, – это живые тени. На прошлой неделе ножка этого ее ходунка застряла в двери чулана, так она сорок шесть минут не могла отцепиться. Старая карга.
– Хотите, помогу уложить ее в постель? – спросила я.
Снайдер поерзал, потом оперся рукой о диван и медленно поднялся. Приблизившись вплотную к жене, он прокричал ей на ухо:
– Мэй, иди полежи. Потом принесу тебе кусок пирога.
Она буравила непонимающим взглядом его шею, но я готова была поклясться, что она точно знала, чего от нее добиваются, и что на нее просто нашло.
– Зачем ты включил свет? – спросила она. – Ведь еще день.
– Эта лампочка обходится всего в пять центов, – сказал Снайдер.
– Что?
– Я говорю, на улице уже темно хоть глаз выколи, и тебе пора спать! – заорал он.
– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае я пойду.
Она принялась старательно разворачивать ходунок – каждое движение давалось ей с трудом. Взгляд скользнул в мою сторону, и тут она, похоже, догадалась, что они не одни.
– Кто там?
– Одна женщина, – поспешно объяснил Снайдер. – Я рассказывал ей про то, как не повезло Леонарду.
– Ты сказал ей, что я слышала в ту ночь? Расскажи, как я не могла уснуть из-за стука. Вешал картины... бум, бум, бум. Я даже приняла таблетку, так у меня разболелась голова.
– Мэй, это было в другой день. Сколько тебе повторять? Этого не могло быть, потому что его не было дома, а кроме него стучать некому. Грабители не развешивают картины.
Он взглянул на меня и многозначительно повертел указательным пальцем у виска, давая понять, что у нее не все дома.
– Стучит и стучит, – бормотала она себе под нос, толкая перед собой ходунок, словно это была какая-нибудь вешалка для белья.
– Беда с ней, – произнес Снайдер. – Ходит под себя. Пришлось вытащить всю мебель из столовой и поставить туда ее кровать, туда, где раньше стоял буфет. Я сказал, что переживу ее, в тот самый день, как мы поженились. Она действует мне на нервы. С самого первого дня. Лучше жить с говяжьей тушей.
– Кто там в дверях? – требовательным тоном спросила миссис Снайдер.
– Никого. Я сам с собой разговариваю, – ответил он.
Шаркая шлепанцами, он вышел за ней в коридор. В его брюзжании было что-то трогательное – несмотря на то, что он тут наговорил. В любом случае она, видно, не догадывалась ни о его раздражении, ни о его мелком тиранстве. Мне стало любопытно – он что, засекал время, когда она, бедная, сражалась с дверью чулана? Неужели этим и кончается семейная жизнь? У меня всегда наворачивались слезы на глаза, когда я видела пожилую чету, бредущую по улице рука об руку. Неужели за этим лишь схватка характеров за закрытой дверью? Сама я дважды была замужем, и оба раза дело кончилось разводом. Иногда я ругала себя за это, но теперь – теперь не была уверена... Может, я ничего и не потеряла. По крайней мере среди моих знакомых нет никого, в чьем обществе мне хотелось бы состариться, – лучше уж одной. По правде говоря, я не ощущаю себя одинокой или неудачницей, у которой жизнь прошла мимо. Но стараюсь об этом не упоминать. Это странным образом отталкивает людей – особенно мужчин.
8
Мистер Снайдер вернулся в гостиную и снова тяжело опустился на диван.
– Ну вот. Слушаю вас.
– Что вы можете сказать по поводу пожара в соседнем доме? – спросила я. – Я видела, что от него осталось. Зрелище не из приятных.
Он кивнул, затем – словно готовился к интервью – устремил сосредоточенный взгляд прямо перед собой, как будто там находилась телекамера.
– Значит, пожарная машина разбудила меня в десять часов. Вернее, две машины. Сплю я все равно плохо и слышал, как поблизости завыла сирена, тогда я встал и вышел во двор. Отовсюду уже сбегались соседи. Дом был весь в дыму – вы себе представить не можете, что там творилось. Пожарные тащили свои шланги. Скоро веранда уже пылала. Спасли заднюю часть дома. Марта – это жена Леонарда – нашли на полу. Вот там примерно. – С этими словами он кивнул в сторону входной двери. – Сам-то я ее не видел, но Тилли говорит, она обгорела с головы до пят. Просто как обугленная головешка.
– Вот как. Тилли мне не говорила.
– Она увидела дым и тотчас же позвонила. Девятьсот одиннадцать. Я как раз уснул. Проснулся от рева пожарной машины. Думал, они мимо проедут, но потом увидел огни, надел халат и вышел. Бедняга Леонард – его даже дома не было. Рухнул как подкошенный, прямо на улице, когда узнал, что она мертва. Никогда не видел, чтобы мужчина так терзался. Жена моя, Мэй, так и не проснулась.
Она выпила таблетку, к тому же глуха как тетерев. Да вы сами видели. Загорись здесь, она и ухом не поведет.
– В котором часу мистер Грайс вернулся?
– Точно не скажу. Помнится, прошло минут пятнадцать – двадцать после приезда пожарных. Он ужинал со своей сестрой, как я слышал, возвращается домой – а жены уж нет в живых. Ноги у него подкосились, он и упал. Прямо на дорожке, я-то неподалеку стоял. Стал белый как мел, да и завалился, будто его оглушили. Страшное дело. Ее вынесли в таком пластиковом мешке на молнии...
– А как же Тилли ее увидела? – перебила его я. – Если тело вынесли в закрытом мешке?
– Ну, это же Тилли – от нее разве чего скроешь. Да ее спросите. Может, она протолкалась вперед, когда ломали дверь, тогда и заметила тело. Прямо воротит, как подумаешь об этом...
– Насколько я понимаю, Леонард с тех пор живет у сестры.
– Да говорят. Ее фамилия Хоуи. Живет на Каролина-стрит. Адрес есть в справочнике, если вы хотите связаться с ними.
– Отлично. Завтра же постараюсь с ним встретиться. Надеюсь, он что-нибудь знает о том, куда могла подеваться миссис Болдт. – Я встала и протянула Оррису руку: – Спасибо, вы мне очень помогли.
Мистер Снайдер тяжело поднялся, пожал мою руку и проводил до двери.
У меня из головы не выходил один вопрос – я обернулась:
– Как вы думаете, что имела в виду ваша жена, когда говорила про эти ночные стуки? Что бы это могло значить, по-вашему?
Он досадливо махнул рукой:
– Она сама не знает, что говорит. У нее в голове все давно перепуталось.
Я пожала плечами:
– Что ж. В любом случае, надеюсь, у мистера Грайса все рано или поздно образуется. Кстати, у него была страховка? Это здорово помогло бы ему в подобных обстоятельствах.
Мистер Снайдер покачал головой и задумчиво почесал подбородок:
– Сдается мне, здесь он дал маху. У нас с ним одна и та же страховая компания, но его страховка, кажется, невелика. После этого пожара и смерти жены он практически разорен. У него что-то со спиной, получает пенсию по инвалидности. Марти была его единственной опорой, понимаете?
– Боже мой, какая жалость, – машинально пробормотала я, обдумывая, как бы получше воспользоваться предоставленным мне шансом. – А что это за компания?
– Да "Калифорния Фиделити".
Ага. Я почувствовала, как екнуло мое сердечко. Передо мной забрезжила надежда. Мне была знакома эта компания – я на них работала.
"Калифорния Фиделити" – небольшая страховая компания, промышляющая обычными видами страхования: страхование на случай болезни, страхование жизни, личной недвижимости, автомобилей, отдельных коммерческих рисков. Имеются отделения в Сан-Франциско, Пасадене и Палм-Спрингсе. В Санта-Терезе находится головная контора; они занимают второй этаж трехэтажного здания на Стейт-стрит – это в самом центре города. Там же находится и мой офис, состоящий из двух комнат – приемной и кабинета, – с отдельным входом. На заре своей карьеры я работала на "Калифорния Фиделити" – вела дела о пожарах и страховых исках по подложным документам о смерти. Теперь, когда я вполне самостоятельна, мы поддерживаем партнерские отношения. Они предоставляют мне помещение, а я каждый месяц выполняю для них кое-какую работу.
Войдя в офис, я первым делом проверила автоответчик. Огонек мигал, но никаких сообщений на пленке не было, если не считать какого-то шипения и пары пронзительных гудков. Некоторое время я пользовалась услугами секретарей-телефонисток, но они обычно все перевирали. К тому же не думаю, что потенциальные клиенты горели желанием делиться сокровенным с двадцатилетней особой, которая двух слов связать не может, не говоря уже о том, чтобы правильно запомнить номер телефона. Автоответчик, конечно, действует на нервы, но по крайней мере с его помощью человек может узнать, что я женщина и что, если я на месте, то беру трубку после второго звонка. Мою корреспонденцию еще не приносили, и я прошла в соседнюю комнату, где сидела Вера Липтон, координатор из "Калифорния Фиделити".
Офис Веры представлял собой тесную клетушку, отделенную перегородками от точно таких же "садков", в которых сидели другие координаторы. В каждом отсеке стояли металлический стол с выдвижными ящиками, шкаф для документов, пара стульев и телефон. В общем, смахивало на контору букмекера. Посетителю, впервые попадавшему в офис Веры, прежде всего бросалось в глаза висевшее над столом густое облако табачного дыма. Она единственная курильщица в компании и предается этому занятию с самозабвением – ее пепельница вечно забита окурками с коричневыми разводами на кончиках белых фильтров, похожих на ампулы с чистым никотином. Еще она фанатик кока-колы; на полу обычно выставлены батареи пустых бутылок, количество которых прибывает со средней скоростью одна штука в час. Вере тридцать шесть лет, она не замужем и любит мужчин, хотя ни один из них ее, видимо, не устраивает.
– Что это у тебя на голове? – первым делом спросила я, заглянув к ней в офис.
– Всю ночь не спала. Это парик, – процедила она сквозь зубы, прикуривая очередную сигарету. Меня всегда восхищала ее манера курить. В манере этой было что-то щегольское и в то же время изысканное, грациозное и вместе с тем хулиганское. Вера ткнула пальцем в крашенный "перьями" парик, уложенный нарочито небрежно, – эффект растрепавшихся на ветру волос. – Думаю выкраситься в такой цвет. Я уже несколько месяцев не была блондинкой.
– Мне нравится, – сказала я.
Обычно Вера красилась в золотисто-коричневый; она подбирала собственный колер, смешивая различные гаммы "Клэрол" – от игристого хереса-до огненно-рыжего. На ней были очки в черепаховой оправе с большими круглыми затемненными стеклами. Она носила очки с таким шиком, что многие женщины, глядя на нее, жалели, что не близоруки.
– У тебя новый мужчина, не иначе, – предположила я.
Вера равнодушно пожала плечами:
– Вообще-то у меня их целых два, но я занималась вовсе не тем, о чем ты подумала. Я читала книгу про новые технологии. Всякие лазеры, аналого-цифровые конвертеры и все такое прочее. Знаешь, вчера я вдруг задумалась о том, что представляет собой электричество. Оказывается, никто толком не знает, что это такое на самом деле. Меня это беспокоит. Хотя термины, конечно, еще те. "Амплитуда импульсов", "осцилляция". Встретить бы человека, с которым можно было бы об этом поговорить. А у тебя что новенького? Хочешь кока-колы?
Вера выдвинула нижний ящик шкафа, где держала небольшой охладитель со льдом, и извлекла оттуда бутылочку кока-колы, похожую на рожок с детским питанием "Плэйтекс". Сунула горлышко куда-то под ручку металлического ящика и отработанным движением открыла бутылку. Протянула бутылку мне, но я только покачала головой, и тогда она залпом опустошила ее и с грохотом поставила на стол, предложив:
– Присаживайся.
Я обошла огромную стопку папок и села в кресло.
– Ты что-нибудь знаешь о женщине по имени Марти Грайс, которую убили полгода назад? Я слышала, она была застрахована в вашей компании.
Вера большим и указательным пальцами вытерла уголки губ.
– Разумеется. Я сама этим занималась. Дня через два после того, как все это случилось, побывала на месте пожара. Страшное зрелище. У меня еще нет оценки ущерба, но Пэм Шарки обещала, что подготовит через пару недель.
– Она агент?
Вера, не вынимая изо рта сигареты, кивнула. Она затянулась и выпустила к потолку облачко дыма.
– Генеральная страховка там просрочена, остался только полис на две с половиной тысячи долларов. В наше время на эти деньги и собаку не похоронишь. Есть еще какая-то компенсация ущерба владельцу, но бедолага здорово продешевил. Пэм божится, что советовала ему сделать переоценку, но он не пожелал нести дополнительные расходы. Такой уж у людей характер. Им жаль потратить лишние шесть баксов – в итоге, попадая в серьезный переплет, теряют пару-другую сотен тысяч. – Она постучала сигаретой о край бутылочного горлышка, стряхнув туда пепел.
– А почему это тянется так долго? – спросила я.
Вера поджала губки, словно желая сказать: "Подумаешь, какая важность" – хотя я и не поняла почему, – а вслух произнесла:
– А кто его знает? У этого типа год, чтобы подать заявление о возмещении убытков. А Пэм говорит, что после смерти жены он совсем подвинулся рассудком. Имени своего написать и то не в состоянии.
– Марти оставила завещание?
– Я не слышала. Как бы там ни было, эта проблема вот уже пять месяцев находится на рассмотрении суда по делам о наследстве. А почему ты спрашиваешь? Ты что, расследуешь обстоятельства ее смерти?
– Да нет. Я ищу одну женщину, которая, когда все это произошло, жила по соседству. А пару дней спустя она исчезла, и с тех пор ее не видели. У меня такое ощущение, что между этими двумя событиями существует какая-то связь. Надеялась услышать от тебя про генеральную страховку на крупную сумму.
– Полицейские носились с такой же идеей. Твой приятель лейтенант Долан несколько дней чуть ли не на коленях у меня просидел. Я твердила одно: "Забудьте! Этот тип разорен. Он не получит ни цента". По-моему, в конце концов мне удалось убедить его, потому что с тех пор он не появлялся. Считаешь, Грайс был в сговоре с этой куколкой?
– Я думала об этом. Грайса, правда, еще не видела, и у меня нет ни малейшего представления относительно того, были ли между ними какие-нибудь отношения, но выглядит все это подозрительно. Мне сказали, что она внезапно уехала в расстроенных чувствах. Первым делом я подумала: может, она что-то видела и скрылась, чтобы не впутываться.
– Может, и так, – с сомнением в голосе изрекла Вера.
– Но ты, кажется, так не считаешь.
– Просто пытаюсь поставить себя на его место. Если этот субчик прикончил собственную жену из корыстных соображений, то он здорово просчитался. Зачем ему просроченная страховка? Будь он похитрее, годика два-три назад уже переоформил бы полис по более высокой ставке, выждал бы какое-то время, чтобы мотивы не бросались в глаза, а потом... шмяк – жена покойница, он при деньгах. Если же он убил ее без всякой корысти, следовательно, он просто идиот.
– Если только она не встала ему поперек горла. Вдруг все дело именно в этом и он вполне сознательно просрочил страховку, чтобы отвести от себя подозрение.
– Слушай, откуда мне знать, что там у него на уме? Я не сыщик.
– Да, конечно. Я только пытаюсь понять, почему исчезла эта женщина и куда она могла деться. Даже если допустить, что ты права и Грайс здесь ни при чем, она ведь могла что-то видеть. Эта версия с грабителем, по-моему, притянута за уши.
Вера ехидно усмехнулась:
– Слушай, а что, если это она сама все и провернула?
– Ты, кажется, еще более подозрительна, чем я.
– Ладно, тебе нужен номер Грайса? У меня где-то был. – Недокуренная сигарета упала на дно бутылки из-под кока-колы и с шипением погасла. Вера извлекла из стопки бумаг нужную папку и нашла номер телефона и адрес.
– Спасибо.
Вера окинула меня оценивающим взглядом:
– Слушай, тебе не нужен безработный инженер по аэрокосмическим технологиям? У него есть бабки. Он изобрел какую-то там штуковину, которую устанавливают на спутниках.
– А как же ты? – спросила я. За Верой такое водилось – раздавать отвергнутых мужчин с таким видом, будто это рождественские подарки.
Она поморщилась:
– Какое-то время он был ничего, но потом помешался на собственном здоровье. Стал принимать таблетки из водорослей. Противно целоваться с мужчиной, который жрет речную тину. Я подумала – раз уж ты ведешь такой здоровый образ жизни, может, тебя это устроит. Будете бегать на пару и жевать дары моря. Если захочешь, он твой.
– Ты слишком добра ко мне, – сказала я. – Но я буду иметь в виду. Может, у меня и найдется кто-нибудь, кто на него клюнет.
– Кинси, ты чересчур разборчива, когда дело касается мужчин, – упрекнула меня Вера.
– Это я-то разборчива?! Что же тогда о тебе говорить?
Вера взяла очередную сигарету и не спеша прикурила от изящной золотой зажигалки.
– Я отношусь к мужчинам, как к стихам Уитмена. От каждого понемножку, пока не опротивели.
9
Было уже половина второго, я вспомнила, что еще ничего не ела, и притормозила возле закусочной. Можно было бы заказать навынос и перекусить прямо за рулем, но мне хотелось показать, какая я шикарная дамочка. За доллар шестьдесят девять центов я смела чизбургер с жареным картофелем, выпила стакан кока-колы и ровно через семь минут снова была в машине.
Дом, в котором предположительно обитал Леонард Грайс, находился неподалеку от автострады в районе, где улицы носили названия штатов – начиная с восточного побережья и дальше на запад. Я проскочила Мэн, Массачусетс, Нью-Йорк и проезд Род-Айленда, едва не заблудилась в глухих дебрях Вермонта и Нью-Джерси, которые заканчивались тупиками. Застройщик успел добраться до Колорадо-авеню, после которой у него либо кончились деньги, либо подвело знание географии. Дальше тянулись свободные незастроенные участки, обозначенные столбиками с белыми флажками.
Большинство домов появились здесь еще в пятидесятые и теперь прятались в тени деревьев. Это были светло-розовые или светло-зеленые бунгало, похожие друг на друга, как буханки хлеба в пекарне. Крыши, все как одна, были засыпаны мелким щебнем – будто поблизости произошло извержение вулкана. Преобладали широкие гаражи-навесы, под которыми в беспорядке валялись садовые инструменты, ржавые остовы туристических вагончиков, детские игрушки, пыльные тюки, покореженные холодильники. Удивительно и то, что здесь практически не видно было машин: население то ли вымерло, то ли покинуло эти места в результате стихийного бедствия. Может, здесь прокатилась эпидемия чумы или из грунтовых вод на поверхность почвы просочились токсичные отходы, от которых передохли кошки и собаки, а у детей ноги пошли язвами. На пересечении Мэриленд и Виргиния-стрит я повернула направо.
На Каролина-стрит некоторые дома, видимо, принадлежавшие наиболее предприимчивым гражданам, с фасадов были облицованы камнем или кедровой доской; кое-кто предпочитал восточный орнамент – фанерные решетки с геометрическими узорами в псевдокитайском стиле, а также крыши с задранными кверху карнизами а-ля пагода, что в пятидесятые годы считалось последним криком моды. Ветхость и убогость были особенно разительны в сравнении с современными окраинными районами Санта-Терезы. Потрескавшаяся штукатурка, покосившиеся ставни, облупившаяся краска на входных дверях. Даже шторы были задернуты как-то криво; я живо представила, на что похожи ванные комнаты в таких жилищах – вздувшиеся от влаги стены, ржавые смесители.
Во дворе дома Хоуи вместо лужайки оказалось нечто вроде японского сада камней – здесь, видимо, решили проблему непокорной травы, похоронив ее под толстым слоем песка, на котором были разбиты "клумбы" с розовато-лиловым и зеленым гравием. Кое-где виднелись полоски мульчи из черной полиэтиленовой пленки, призванной добить последние очаги сорняка. Только бермудская трава никак не хотела сдаваться и неспешно ползла по каменным грядкам. Ванночка для птиц стояла возле чахлых кактусов, из-за которых готова была выпрыгнуть изваянная в бетоне белка, на чьей мордочке навеки застыло выражение каменного оптимизма. Давно, должно быть, в этих краях не видели живых белок.
Поставив машину, я взяла на заднем сиденье блокнот и прошла к дому. Гараж был закрыт, отчего место казалось необитаемым. Длинная, низкая веранда, увитая плющом, выглядела живописно, но меня не покидало ощущение, что плющ вот-вот сорвет крышу. Шторы были задернуты. Я позвонила, но привычного "дин-дон" не услышала. Немного подождала и постучала.
Дверь открыла невзрачного вида особа, которая разглядывала меня с явной опаской.
– Миссис Хоуи?
– Да, я миссис Хоуи, – отвечала она.
Чем не урок номер один из магнитофонного курса для изучающих английский язык.
Под глазами у женщины залегли темные круги, голос был невыразительный и сухой, как крекер.
– Если не ошибаюсь, Леонард Грайс живет здесь. Не так ли?
– Да.
– Я из страховой компании. – Я демонстративно помахала блокнотом. – Хотела бы с ним побеседовать. – Чудо, что в тот момент Господь не вырвал мой язык за эту гнусную ложь.
– Леонард отдыхает. Почему бы вам не прийти в другой раз? – С этими словами она хотела закрыть дверь прямо у меня перед носом.
– Минуточку, – выпалила я и на всякий случай просунула блокнот в щель.
Секунду помешкав, она произнесла:
– Врач прописал ему успокоительное.
Логика явно хромала, но подтекст угадывался.
– Понимаю. Разумеется, не хотелось бы его тревожить, и все же мне необходимо переговорить с ним – я так долго до вас добиралась. – Попытка вызвать у нее сочувствие, по всей видимости, оказалась тщетной.
Она вперилась в меня тяжелым взглядом, затем посмотрела по сторонам, словно ища поддержки у незримого союзника. Кровь прилила к ее лицу. Внезапно она отступила и с брезгливой миной впустила меня в дом. У нее были седые реденькие волосы, стриженные "под пажа". Последний раз я видела такую челку в фильмах с Джун Эллисон, где она так любит и так страдает. На миссис Хоуи была простая белая блузка и строгого покроя серая шерстяная юбка. Талия отсутствовала. Интересно, почему в зрелом возрасте женщины выглядят так, словно они беременны?
– Пойду узнаю, сможет ли он поговорить с вами, – произнесла она и удалилась.
Оставшись одна, я огляделась: незатейливый плетеный коврик на полу, кирпичный камин, покрашенный белой краской, над ним – выполненная маслом картина с изображением волн, разбивающихся о скалы. Видимо, этот живописный шедевр служил своего рода фокальной точкой композиционного решения интерьера, поскольку обивка дивана и кресел с подголовниками была такого же жгуче-бирюзового цвета, что и волны на картине, и даже казалась влажной на вид. В такие минуты, когда приходилось лезть кому-то в душу, я ненавидела свое ремесло, а вместе с ним и себя, похожую на мелкого торговца, который ходит по домам, пытаясь всучить жильцам никому не нужную многотомную энциклопедию по естествознанию в комплекте с отделанным под орех книжным шкафом. Я также ненавидела себя за то, что пыталась судить других. В конце концов что я понимаю в прическах? Что понимаю в волнах, разбивающихся о скалы? Может, именно этот бирюзовый цвет и делал комнату такой, какой представляла ее себе миссис Хоуи.
Когда появился Леонард Грайс, я едва подавила возглас изумления. Он совсем не походил на человека, убившего свою жену, – какой бы заманчивой ни представлялась мне эта версия. Ему было лет пятьдесят с небольшим, но выглядел он глубоким стариком. Лицо его, не лишенное привлекательности, было мертвенно-бледным, щеки провалились, словно он недавно перенес голодовку. Он казался безучастным ко всему на свете и брел, вытянув перед собой руки, как будто с завязанными глазами. Точно человек, который, однажды больно ударившись обо что-то в темноте, озабочен одним – как бы снова не попасть впросак. Конечно, можно было предположить, что он убил жену и теперь его терзали стыд и раскаяние, однако из своего недолгого опыта я знаю, что убийцы на поверку либо оказываются жизнерадостными оптимистами, либо ведут себя как ни в чем не бывало, будто не понимая, что происходит и с чего весь этот шум.
Сестра Леонарда шла рядом, заботливо поддерживая его под локоть и сосредоточенно глядя ему под ноги. Она подвела брата к креслу и метнула в меня презрительный взгляд, который, казалось, говорил: "Ну, теперь ты довольна?" Признаюсь, в этот момент я чувствовала себя законченной мерзавкой.
Леонард сел. Судя по тому, что он, сунув руку в карман рубашки, извлек оттуда пачку "Кэмела", жизнь начинала возвращаться к нему. Миссис Хоуи примостилась на краешке дивана.
– Извините, что пришлось вас побеспокоить, – начала я. – Я только что беседовала с координатором "Калифорния Фиделити", и нам хотелось бы кое-что уточнить. Вы не возражаете, если я задам несколько вопросов?
– Вряд ли он может позволить себе отказать в просьбе представителю страховой компании, – капризным тоном изрекла миссис Хоуи.
Леонард откашлялся и попытался зажечь спичку, он дважды чиркнул ею по картонному коробку – но тщетно. Руки у него так тряслись, что, даже если бы ему это удалось, вряд ли он смог бы прикурить. На помощь пришла миссис Хоуи, она взяла у него из рук коробок, зажгла спичку и поднесла к сигарете. Мистер Грайс глубоко затянулся.
– Прошу прощения, – сказал он. – Врач прописал мне какие-то лекарства. Это все из-за них. У меня больная спина – я на инвалидности. А что конкретно вас интересует?
– Мне совсем недавно поручили вести это дело, и я подумала, что будет полезно услышать из первых уст о происшедшем в тот вечер.
– Это еще зачем? – вспыхнула миссис Хоуи.
– Не волнуйся, Лили, – успокоил он ее. – Я ничего не имею против. Думаю, у нее есть все основания спрашивать об этом.
Голос его окреп, и мистер Грайс уже не казался таким немощным старцем. Он еще раз затянулся, держа сигарету между указательным и средним пальцами.
