Месяц спустя один из негров пришел в город и сказал, что Элизабет живет в доме одна, а три ее сестры исчезли неведомо куда, ничего никому не сказав. Элизабет не знала, куда они подевались, и боялась оставаться в доме одна, но больше идти ей было некуда. Она всю жизнь провела в поместье, и у нее не было ни родственников, ни друзей. И все же она смертельно боялась чего-то. Негр сказал, что по ночам она запирается в комнате и никогда не гасит свечей.

Стояла ветреная весенняя ночь, когда мисс Элизабет влетела в город верхом на лошади, вся в слезах, едва живая от страха. На площади она без чувств упала с лошади, а на следующий день, придя в себя, рассказала, что нашла в доме тайную комнату, забытую, очевидно, лет сто назад. И там она обнаружила всех трех своих сестер — мертвыми, повешенными за шею под самым потолком. Что-то бросилось на нее в этой комнате и побежало следом, чуть не размозжив голову топором, но она сумела спастись, вскочив на лошадь и ускакав прочь.

Она почти сходила с ума от страха и не могла объяснить, что именно гналось за ней. Но ей показалось, что это походило на женщину с желтым лицом.

Тотчас около сотни мужчин вскочили в седла и помчались к поместью. Они обыскали дом от подвала до крыши, но не нашли ни тайной комнаты, ни останков сестер. Только топор с прилипшими к нему волосами Элизабет торчал в косяке входной двери — точно так, как она рассказывала. Когда ей предложили вернуться и показать тайную комнату, она чуть не лишилась рассудка.

Вскоре она достаточно оправилась, и ей собрали немного денег в дорогу — как бы в долг, она была слишком горда, чтобы просто взять их — и мисс Элизабет уехала в Калифорнию. Обратно она так и не вернулась, прислав позже деньги и письмо, в котором сообщала, что вышла замуж.

Никто так и не купил старый дом. Он стоит таким, каким его покинула последняя из Блассенвилей, разве что народ постепенно растащил из него всю мебель. Негры не заходят туда ночью, но не прочь поживиться днем…

— А что люди думают об этой истории с мисс Элизабет? — перебил его Грисвелл.

— Люди думают, что она свихнулась, живя одна в старом доме. Но некоторые говорили, что их служанка-мулатка — кстати, ее звали Джоан — не убежала, а спряталась в лесу и отомстила за мучения, убив мисс Селию и трех сестер Элизабет. Если в доме есть потайная комната, она вполне могла там скрываться. Конечно, если во всем этом есть хоть крупица правды.

— Она не смогла бы прятаться там многие годы, — пробормотал Грисвелл. — Да и тварь в этом доме — не человеческое существо!

Баннер повернул руль и резко свернул с дороги на проселок, змеившийся между сосен.

— Куда это мы? — спросил Грисвелл.

— В нескольких милях от дороги, — пояснил Баннер, — живет один старик-негр. Я хочу поговорить с ним. Мы столкнулись с чем-то, превышающим рассудок белого человека. Черные знают куда больше о некоторых странных вещах. Этому старику почти сто лет, и про него говорят, что он колдун.

Грисвелл поежился, услышав это. Зеленые стены леса смыкались все ближе к дороге. Запах смолы и сосен смешивался с запахом незнакомых цветов, но самым сильным, казалось, был здесь запах гнили и разложения. Тошнотворный ужас этого леса вновь окутал Грисвелла.

— Колдун, — пробормотал он. — Здесь, на Черном Юге! Колдовство для меня — старые кривые улочки в прибрежных городишках, горбатые крыши, помнящие Салемские процессы, темные старые аллеи и горящие глаза черных котов… Колдовство Новой Англии — милое, домашнее, уютное; но все это — хмурые сосны, старые покинутые дома, заброшенные плантации, таинственный черный народ — все это отдает каким-то древним ужасом! Боже, какие чудовищные дела творятся на этом континенте, который дураки зовут «молодым»!

— А вот и жилище старого Джекоба, — провозгласил Баннер и остановил машину.

Грисвелл увидел расчищенную поляну в лесу и на ней — маленькую приземистую хижину в тени нависающих ветвей. Сосны здесь уступали место замшелым дубам и кипарисам, хижина стояла на краю болота, поросшего буйной травой. Тонкая струйка дыма поднималась из дырявой трубы.

Грисвелл следовал за шерифом. Тот толкнул дверь, висящую на кожаных петлях, и вошел внутрь. В комнате стоял полумрак, единственное маленькое оконце почти не давало света. Старый негр, скорчившись у очага, наблюдал за котелком над пламенем. Он взглянул на вошедших снизу вверх, но даже не привстал. Он казался неимоверно старым даже для своих ста лет. Лицо его было сплошной сеткой морщин, глаза, некогда темные и живые, затуманились вслед за помрачившимся рассудком.

Баннер взглядом указал Грисвеллу на сплетенное из лозы кресло, а сам пододвинул себе грубо сколоченный табурет и уселся у очага лицом к старику. Глаза негра то блестели, то вновь затуманивались, словно разум его засыпал, уступая старости.

— Джекоб, — прямо сказал Баннер, — тебе пришло время говорить. Я знаю, что тебе известен секрет Блассенвилей. Я никогда тебя о нем не спрашивал, потому что меня это не касалось. Но прошлой ночью в поместье убит человек, и другой человек может быть вздернут на виселицу, если ты не расскажешь мне, что делается в проклятом старом доме!

— Блассенвили, — произнес старик, и голос его оказался ясным и звучным, а речь — непохожей на диалект черных людей, населявших здешние леса. — Это были гордые люди, сэр — гордые и жестокие. Некоторые из них погибли в войну, некоторые были убиты на дуэли — мужчины, сэр. Некоторые умерли в поместье, в старом доме. Старый дом… — голос его вдруг перешел в бессвязное бормотанье.

— Так что же дом? — напомнил о себе шериф.

— Мисс Селия была самой гордой из них — и самой безжалостной. Ее ненавидели все черные люди, а больше всех — Джоан. В венах Джоан текла кровь белых, и она тоже была гордой. А мисс Селия порола ее как рабыню…

— В чем тайна этого дома? — настаивал Баннер.

Туманная пелена вновь исчезла с глаз старика, и они стали темными колодцами, залитыми лунным светом.

— Тайна? Не понимаю, сэр.

— Много лет дом стоит под защитой этой тайны. И ты знаешь ключ к разгадке.

Старик помешал свое варево. Ясность рассудка, казалось, полностью вернулась к нему.

— Сэр, жизнь прекрасна даже для негра!

— Ты хочешь сказать, что кто-то убьет тебя, если ты расскажешь мне правду? — быстро спросил Баннер. Но старик, казалось, снова погрузился в свои туманные видения, и бормотание его выглядело бредом:

— Не кто-то. Не человек. Черные боги болот. Секрет мой неприкосновенен, он охраняется Большим Змеем, богом всех богов. Он пошлет младшего братца, чтобы тот поцеловал меня своими холодными губами — маленького братца с белым полумесяцем на голове. Я продал свою душу Большому Змею, и за это он сделал меня творцом зувемби…

Баннер напрягся.

— Я уже слышал это слово, — сказал он мягко, — от умирающего человека, когда был еще ребенком. Что он означает?

В глазах старика появился страх:

— Я что-то сказал? Нет, нет, я ничего не говорил!

— Зувемби, — торопил его Баннер.

— Зувемби, — механически повторил старик, и глаза его прояснились. — Зувемби раньше были женщины — на рабском берегу знают о них. Барабаны, в которые бьют по ночам на холмах Гаити, рассказывают о них. Творцы зувемби — почетные люди Дамбала. Говорить о них белому человеку значит умереть; это один из главных секретов Змеиного Бога…

— Ты говорил о зувемби, — мягко перебил его Баннер.

— Я не должен о них говорить… — Грисвелл внезапно понял, что старик думал вслух, слишком далеко погрузившись в свои грезу, чтобы понять, что он вообще говорит. — Ни один белый не должен знать, что я плясал в Черной Церемонии и стал творцом зомби и зувемби. Большой Змей наказывает распущенные языки смертью.

— Зувемби — женщина? — поторопил его Баннер.

— Была, — пробормотал старик, — и она знала, что я творец зувемби. Она пришла в мою хижину и просила зелье — отвар из костей змеи, крови летучей мыши-вампира и росы с воронова крыла. Раньше она плясала в Черной Церемонии и была готова к тому, чтобы стать зувемби. Черное Зелье — вот все, чего ей недоставало. Она была красива. Я не мог ей отказать…

— Кто? — настойчиво спросил Баннер, но голова старика поникла и упала на ссохшуюся грудь. Ответа не было. Казалось, он задремал посреди разговора. Баннер потряс его. — Ты дал зелье, чтобы сделать женщину зувемби? А что такое зувемби?

Старик беспокойно пошевелился, и раздалось сонное бормотанье:

— Зувемби — больше не человек. Она не знает ни родственников, ни друзей. Но она заодно с народами Черного Мира. Она повелевает оборотнями, демонами и животными — совами, петухами, мышами, змеями. Она может навлечь тьму, погасив маленький свет. Она уязвима для свинца и стали, но если ее не убить, она живет вечно. Она не ест человеческой пищи и живет подобно летучим мышам в пещере или в заброшенном доме. Время ничего не значит для нее — час, день, год, все равно. Она не говорит речью человека, но звуком своего голоса может притягивать людей, убивает их и повелевает безжизненным телом, пока оно не остынет. Пока течет кровь — труп подчиняется ей. И ей доставляет удовольствие убивать.

— Зачем же становятся зувемби? — спросил Баннер.

— Ненависть, — прошептал старик. — Ненависть и месть.

— Ее имя было Джоан? — спросил Баннер. Это имя медленно просочилось сквозь пелену, окутывавшую разум чародея, и он встрепенулся, пробуждаясь от сна наяву. Глаза его снова стали ясными и заблестели как мокрый гранит.

— Джоан? — повторил он медленно. — Я давно уже не слышал этого имени. Кажется, я спал, белые господа. Прошу прощения, но я ничего не помню. Старики точно собаки — любят вздремнуть у огня. Вы спрашивали меня о Блассенвилях? Господа, если бы я сказал вам, почему не могу ответить, то вы назвали бы это простым суеверием. Но пусть Бог белого человека будет моим свидетелем, я…

Говоря это, он протянул руку за хворостом, вороша кучу валежника. Речь его оборвалась криком. Он конвульсивно отдернул руку — бьющая хвостом змея повисла на ней. Она обвилась вокруг руки колдуна несколько раз и в молчаливой ярости раз за разом наносила удары своей клинообразной головой.

Крича, старик свалился в огонь, опрокинув на себя котелок и разбрасывая угли. Баннер выхватил из костра тяжелую головню и ударил ею по плоской голове змеи. Та соскользнула с руки старика, и Баннер, чертыхаясь, отбросил пинком ноги ее извивающееся тело. Старый Джекоб больше не кричал. Он лежал спокойно, уставившись остекленевшими глазами в грязный потолок хижины.

— Мертв? — прошептал Грисвелл.

— Мертв, — согласился Баннер. — Мертв как Иуда Искариот. — Он посмотрел на извивающуюся змею. — Эта чертова гадина вогнала столько яду в его вены, что хватило бы на дюжину здоровых молодых парней. И все же я думаю, что его убил страх.

— Что же теперь мы будем делать?!

— Оставим тело здесь на койке. Дикие свиньи не повредят его, если хорошенько закрыть дверь. Завтра мы отвезем тело в город, а сегодня ночью у нас есть другая работа. Пойдем!

Грисвелл старался не прикасаться к трупу, когда помогал шерифу положить старого Джекоба на койку, а затем, спотыкаясь, вышел из хижины. Солнце опускалось за горизонт, пламенея меж черных стволов.

Они молча забрались в машину и поехали обратно.

— Он сказал, что Большой Змей пошлет своего младшего брата, — пробормотал Грисвелл.

— Чепуха, — буркнул Баннер. — Змеи любят тепло, и болото просто кишит ими. Эта змея подобралась к костру и свернулась среди сучьев. Старый Джекоб потревожил ее, и она напала. В этом нет ничего сверхъестественного. — После короткой паузы он добавил чуть дрогнувшим голосом. — Впрочем, я первый раз вижу, чтобы гремучая змея напала без предупреждения. И впервые вижу гремучку с белым полумесяцем на затылке.

Они свернули на главную дорогу, и Грисвелл снова заговорил:

— Вы думаете, что мулатка Джоан пряталась в доме все эти годы?

— Вы слышали, что сказал старый Джекоб, — сурово ответил шериф. — Время ничего не значит для зувемби.

Они сделали последний поворот, и Грисвелл собрался с духом. При виде дома, вздымающегося черной громадой на фоне заката, он закусил губу, чтобы не закричать. Мысли о таящемся во мраке чудовище вновь завладели им.

— Смотрите! — прошептал он пересохшими губами, когда они остановились у поместья. Баннер хмыкнул.

С балюстрад галереи вспорхнула стая голубей и облаком черных крапинок понеслась по багровому небе.

Зов зувемби.

Они сидели, боясь пошевелиться, пока последний из голубей не скрылся вдали.

— Ну вот, наконец-то и мне довелось их увидеть, — проговорил Баннер.

— Может быть, это суждено только обреченным, — прошептал Грисвелл. — Вспомните того бродягу…

— Мы скоро узнаем это, — спокойно ответил шериф, выбираясь из машины, но Грисвелл заметил, что рука его непроизвольно потянулась к кобуре.

Дубовая дверь все так же болталась на сломанных петлях. Звуки шагов по каменному полу гулко отдавались в пустой прихожей. Слепые окна горели пламенем заката. Войдя вслед за Баннером в просторный холл, Грисвелл отметил цепочку черных отметин на полу, обозначивших последний путь Джона Брэйнера.

Баннер расстелил в пыли захваченные из машины одеяла.

— Я лягу ближе к двери, — сказал он, — а вы — туда, где спали прошлой ночью.

— Не разжечь ли нам огонь в камине? — спросил Грисвелл, ужасаясь мысли о тьме, которая нахлынет из леса, когда кончаться короткие сумерки.

— Зачем? У нас есть фонари. Мы ляжем в темноте и посмотрим, что будет дальше. Вы умеете пользоваться оружием?

— Думаю, что смогу. Я никогда не стрелял из револьвера, но знаю, как это делается.

— Хорошо, тогда предоставим стрельбу мне, — Баннер сел, скрестив ноги, на одеяло и, опустошив барабан своего огромного кольта, проверил каждый патрон, перед тем как вставить его обратно.

Грисвелл нервно ходил взад-вперед, провожая тоскливым взглядом умирающий закат, подобно скупцу, взирающему на отбираемое у него золото.

Облокотясь одной рукой на рамку камина, он посмотрел вниз, на золу, покрытую пылью. Возможно, этот огонь разжигала сама Элизабет Блассенвиль более сорока лет тому назад. Мысль эта еще больше расстроила его. Он чертыхнулся и пхнул пепел носком ботинка. Что-то мелькнуло среди головешек — клочок бумаги, желтый от старости. Нехотя Грисвелл нагнулся и вытащил из-под слоя пепла тетрадь в рассыпающемся картонном переплете.

— Что это вы там нашли? — осведомился шериф, опуская револьвер.

— Старую тетрадь. Похоже на чей-то дневник. Страницы исписаны, но чернила сильно выцвели, а бумага в таком состоянии, что ничего не разобрать. Как вы думаете, почему она не сгорела в камине?

— Брошена туда, когда огонь уже погас, — предположил Баннер. — Может быть, кто-то нашел ее и забросил в камин — кто-то из воровавших мебель. Очевидно, он не умел читать.

Грисвелл перелистал мятые листы, напряженно всматриваясь при свете гаснущего заката в поблекшие каракули. Внезапно он выпрямился:

— Вот здесь разборчиво! Слушайте! — Он начал читать. — «Я знаю, что в доме есть кто-то кроме меня. Я слышу, как он ходит по дому ночью, когда садится солнце и сосны снаружи теряются во мраке. Часто по ночам кто-то скребется под моей дверью. Кто это? Одна из моих сестер? Или тетушка Селия? Если это так, то зачем ей красться по собственному дому? И зачем, потянув ручку двери, она тихо уходит, когда я спрашиваю — кто там? Нет, нет! Я боюсь. О боже, что мне делать? Я боюсь оставаться здесь, но куда же мне идти?»

— О! — воскликнул Баннер. — Похоже, это дневник Элизабет Блассенвиль! Продолжайте!

— Не могу прочесть остального, — ответил Грисвелл. — После этих страниц я могу разобрать только несколько строчек. — Он прочел. — «Почему негры сбежали, когда исчезла тетушка Селия? Сестры мои мертвы — я знаю, что они мертвы. Я чувствую, что они умерли ужасно, в страхе и в темноте. Но почему? Если кто-то убил тетушку Селию, то зачем ему убивать моих бедных сестер? Они были так добры к неграм. Если только Джоан…» — Он остановился, тщетно разыскивая продолжение. — Оторван кусок страницы. Здесь есть еще запись, под другой датой — то есть я думаю, что это дата. Начинается с полуслова: »…ужасная вещь, на которую намекала старая негритянка. Она назвала Джекоба и Джоан, но ничего не объяснила — может быть, она боялась». Здесь неразборчиво… А затем: «Нет, нет!… Как это может быть?! Она мертва или ушла! Пусть она родилась и воспитана в Вест-Индии, и не раз намекала, что посвящена в какие-то темные таинства — как она могла стать таким чудовищем! Это ужас! Боже, разве бывают такие вещи? Я не знаю, что думать. Если это она бродит ночью по дому, копошится у моей двери и свистит так дьявольски сладко… Нет, нет, я наверняка схожу с ума! Если я останусь здесь, я умру так же ужасно, как и сестры — уж в этот-то я уверена…»

Бессвязная хроника кончилась так же внезапно, как и началась. Грисвелл, поглощенный разглядыванием неразборчивых строчек, не заметил, как пришла тьма. Баннер давно уже освещал рукопись своим фонарем.

Оторвавшись от чтения, Грисвелл вздрогнул и бросил быстрый взгляд в темный холл.

— Что вы об этом скажете? — спросил он.

— То, что я и подозревал, — ответил Баннер. — Эта мулатка Джоан превратилась в зувемби, чтобы отомстить мисс Селии. Вероятно, свою ненависть к хозяйке она перенесла и на всю семью. Она принимала участие в колдовских обрядах на своем родном острове и «была готовой», как сказал старый Джекоб. Все, чего ей не хватало — это Черное Зелье… и Джекоб снабдил ее им. Она убила мисс Селию и трех ее племянниц-сестер. Она убила бы и Элизабет, да помешала случайность. Она скрывается все эти годы в старом доме, как змея в развалинах.

— Но зачем ей понадобилось убивать Брэйнера?!

— Вы же слышали, что сказал старый Джекоб, — напомнил шериф. — Убивать людей доставляет зувемби удовольствие. Она заманила Брэйнера наверх и проломила ему голову, а потом, вооружив труп топором, направила его вниз, чтобы убить вас его руками. Ни один суд не поверит этому, но если мы предъявим суду ее тело, этого хватит, чтобы доказать вашу невиновность. Моему слову поверят, а я скажу, что Брэйнера убила она. Джекоб сказал, что ее можно убить… впрочем, отчитываясь перед судом, я не буду вдаваться в подробности.

— Но она смотрела на нас с лестницы через балюстраду, — пробормотал Грисвелл. — Почему же мы не обнаружили ее следов на лестнице?

— Возможно, вам это приснилось, или она может внушать какие-то видения… К черту! Зачем пытаться объяснить то, что выше нашего понимания? Пора приступать к нашей вахте.

— Не выключайте свет! — непроизвольно воскликнул Грисвелл, но все же взял себя в руки. — Нет, конечно, гасите его. Мы должны лежать в темноте, как… — он запнулся, — как в тот раз.

Но страх, словно тошнота, подступил к нему, когда комната погрузилась во тьму. Он лежал и дрожал, слушая, как неистово стучит его сердце.

— Вест-Индия, наверное, самое гиблое место в мире, — задумчиво проговорил Баннер. Голубая сталь кольта мерцала поверх его одеяла. — Я слышал о зомби — оживших мертвецах. Но никогда до этого я не знал о зувемби. Очевидно, колдуны могли состряпать какое-то средство, вызывающее помешательство у женщин. Но это не объясняет гипнотических снов, необыкновенную долговечность, способность управлять трупами — нет, зувемби не может быть просто одержимой женщиной. Это чудовище — нечто большее, чем человеческое существо, оно порождено волшебными силами черных болот и джунглей.

Грисвелл заставил себя лежать спокойно. Казалось, время остановилось. Он чувствовал себя так, будто что-то душило его. Неопределенность становилась невыносимой; при попытке овладеть сжатыми в комок нервами его лоб покрылся холодным потом. Он сжал зубы и держал их так, пока челюсти не свело болью. Ногти его глубоко впились в ладони.

Он не знал, что его ждет. Дьявол появится вновь — но в каком облике? Будет ли это ужасно-сладостный свист, или шаги босых ног по скрипящим ступеням, или же внезапный удар топора из темноты? Кого зувемби выберет в этот раз — его или Баннера? Быть может, Баннер уже мертв? Грисвелл ничего не видел в темноте, но слышал ровное дыхание шерифа. Баннер, очевидно, имел стальные нервы — но был ли это Баннер? Может быть, дьявол уже пришел и занял его место, с кровожадным злорадством выцеливая следующий удар? Тысячи леденящих фантазий копошились в мозгу Грисвелла, сливаясь в сплошной ужасный кошмар.

Он понял, что сойдет с ума, если тотчас же не вскочит на ноги и не бросится, дико крича, прочь из этого проклятого дома. Даже страх перед виселицей не мог удержать его здесь — но не успел он пошевелиться, как дыхание Баннера изменилось, и Грисвелл почувствовал себя так, словно его окатили ведром ледяной воды. Откуда-то сверху, от лестницы, раздался дьявольский сладкий свист…

Инстинкт Грисвелла сработал, погрузив его мозг во тьму более глубокую, чем окружавший его непроглядный мрак. В течение некоторого времени он находился в абсолютной прострации, а затем ощущение движения проникло в его пробуждающееся сознание. Он бежал, как сумасшедший, спотыкаясь о неровности дороги. Все вокруг него заполняла тьма, и он бежал вслепую. Он смутно сообразил, что, должно быть, вырвался из дома и пробежал несколько миль, прежде чем мозг его снова стал работать нормально. Ему было все равно. Смерть на виселице за убийство, которое он не совершал, и вполовину не ужасала его так, как мысль о возвращении в этот дом кошмара. Он был одержим единственным побуждением — бежать, бежать, бежать, как он бежал сейчас, вслепую, не останавливаясь, пока не иссякнут силы. Туман все еще окутывал его разум, но он почувствовал смутное удивление — почему не видно звезд сквозь ветви деревьев? Он желал видеть, куда он бежит, он чувствовал, что взбирается на холм, и это было странно, так как он знал, что на несколько миль в округе не было никаких холмов. Затем впереди и вверху появилось тусклое свечение.

Он взбирался навстречу свечению, ступая на выступы, которые принимали все более симметричную форму. Затем ужас пронзил его — он понял, что все это время на уши его давил звук — странный, насмешливый свист. Звук его рассеял туман — но что это? Где он был? Пробуждение и ясность мысли были ошеломляющими, словно удар топора. Он не бежал по дороге и не взбирался на холм.

Он поднимался по лестнице.

Он все еще был в доме Блассенвилей — и он поднимался по лестнице!

Нечеловеческий вопль сорвался с его губ — и, заглушая все, сумасшедший свист перешел в зловещий демонический рев звериного торжества. Он попытался остановиться, повернуть назад или хотя бы прижаться к балюстраде. Собственный вопль нестерпимо звенел в его ушах. Его сила воли была смята. Грисвелла больше не существовало. У него не было разума. Он уронил свой фонарь и забыл о лежащем в кармане оружии. Он не владел своим телом. Ноги двигались неуклюже, работая словно части механизма, подчиненные внешней силе. Стуча по ступеням, они влекли его вверх, навстречу мерцающему дьявольскому пламени.

— Баннер! — молил он. — Баннер! Помогите мне, ради бога!

Но крик застрял в горле. Грисвелл достиг верхней площадки. Он уже шел внутрь холла. Свист притих и исчез совсем, но импульс чужой воли влек его по-прежнему. Он не видел, откуда исходит тусклое свечение. Казалось, оно шло с разных сторон. Затем он увидел маленькую гибкую фигуру, приближающуюся к нему. Она была похожа на женщину, но ни у одной женщины не могло быть такого ужасного лица, отвратительно-желтого, наполненного безумной жаждой убийства. Он попробовал закричать при виде этого лица и блеска стали в занесенной когтистой лапе — но его язык отказался повиноваться ему.

Затем позади него что-то оглушительно грохнуло. Тени были развеяны языком пламени, осветившим падающую назад отвратительную фигуру. Раздался пронзительный нечеловеческий вопль.

Во тьме, последовавшей за вспышкой, Грисвелл упал на колени и закрыл лицо руками. Он не слышал голоса Баннера, и лишь рука шерифа, встряхнувшая его за плечо, вывела его из обморочного состояния.

Свет ослепил его. Мигая и прикрывая глаза рукой, Грисвелл взглянул в лицо шерифу. Тот был бледен.

— Вы целы? Боже, целы ли вы? Этот мясницкий топор…

— Я цел, — промямлил Грисвелл. — Вы выстрелили вовремя. Но дьявол! Где она? Куда она делась?

— Уползла в свое логово. Слушайте!

Откуда-то из глубины дома доносились отвратительные хлопающие звуки, словно что-то извивалось и билось в предсмертных конвульсиях.

— Джекоб был прав, — угрюмо сказал шериф. — свинец может их убивать. Я уложил ее. Все в порядке. Нельзя было использовать фонарь, но света и так хватило. Когда этот свист завладел вами, вы чуть не наступили на меня. Я знал, что вы загипнотизированы или не в себе, и пошел следом за вами по лестнице. Я держался позади вас, пришлось согнуться, чтобы она меня не заметила. Я долго медлил, прежде чем выстрелить — вид ее чуть не парализовал меня. Смотрите!

Луч фонаря скользнул вдоль холла. Там, где раньше была видна сплошная стена, теперь зиял темный проем.

— Дверь в потайную комнату, которую нашла мисс Элизабет, — взволнованно сказал Баннер. — Идемте!

Он побежал через холл, и Грисвелл машинально последовал за ним. Хлопанье и возня доносились именно со стороны этой новой двери, но сейчас они уже прекратились.

Свет обрисовал узкий коридор, подобный туннелю, который был проделан в толстой стене старого дома. Не колеблясь, шериф нырнул в темноту.

— Наверное, мышление зувемби отличается от человеческого, — рассуждал он вслух, освещая себе дорогу. — Но раз прошлой ночью у этой твари хватило ума замести следы, чтобы мы не смогли понять, откуда он пришла… Да, здесь есть комната — тайная комната дома Блассенвилей!

Он остановился, и Грисвелл за его спиной в ужасе закричал:

— Боже мой! Это та самая комната без окон, с тремя повешенными, которая мне приснилась!

Луч фонаря, обежав стены круглой комнаты, внезапно остановился. В широком круге света виднелись три фигуры, три маленькие сморщенные мумии в истлевших платьях прошлого века. Их ноги отделяло от пола не менее фута, а сами они были подвешены за вытянувшиеся шеи к цепям, свисающим с потолка.

— Три сестры Блассенвиль! — прошептал Баннер. — В любом случае мисс Элизабет не была сумасшедшей.

— Смотрите, там, в углу… — Грисвелл с трудом заставил голос повиноваться.

Свет фонаря двинулся и тут же замер.

— Неужели это когда-то было женщиной? — прошептал Грисвелл, содрогаясь. — Это ужасное желтое лицо, эти руки с черными когтями, словно у зверя. И все же это был человек — на ней обрывки старого бального платья… Почему служанка-мулатка носила такое одеяние?

— Вот где было ее логово в течение сорока лет, — не слушая его, проговорил Баннер, глядя на мертвую тварь, распростертую в углу. — И это оправдывает вас, Грисвелл. Помешанная женщина с топором — вот все, что нужно знать властям. Боже, что за место! И какую дьявольскую натуру надо было иметь с самого начала, чтобы предаваться этим колдовским обрядам!

— Женщина-мулатка? — прошептал Грисвелл, предчувствуя новое ужасное открытие.

Баннер покачал головой:

— Мы неправильно поняли бормотание старого Джекоба, как и то, что написала мисс Элизабет. Она должна была знать правду, но семейная гордость не позволила ей сказать правду. Грисвелл, теперь я понял — мулатка отомщена не так, как мы предполагали. Она не пила Черного Зелья, который приготовил для нее старый Джекоб. Зелье предназначалось для другой — подмешать в еду или в кофе… а потом Джоан убежала, посеяв семена зла.

— Так значит, это не мулатка? — спросил Грисвелл.

— Когда я увидел ее там в холле, я уже знал, что она не мулатка. Даже в этих искаженных чертах лица отражается ее наследственная красота. Я видел ее портрет и не могу ошибиться. Здесь лежит существо, когда-то бывшее Селией Блассенвиль.