История не есть прошлое; она совокупность наших представленийо нём. Вот причина, почему возможны разныеистории. Общеизвестная ныне история разных стран и народов – это одна модель прошлого; реконструкция, сделанная Н. А. Морозовым – другая. У каждой науки (химии, механики, астрономии), у искусства, литературы, даже у каждого человека – своя модель прошлого. По словам Евгения Габовича, «все коллективные модели прошлого расплывчаты в том смысле, в каком здесь применимо понятие расплывчатого множества, расплывчатой модели и т. п.»
      Строительство российской, традиционной ныне исторической модели, прошло ряд этапов. В XIV—XV веках, при царях Василиях-Иванах появилась потребность в осмыслении прошлого (тогда этим же озаботились и в Западной Европе), и началось составление летописных сводов, – мы называем это допетровским вариантом (или моделью, по Габовичу) истории. Эти своды аж до XVIII века служили, по сути, учебниками истории! Но уже в XVII веке, при воцарении Романовых попытка осознания и уточнения этой версии была предпринята Сафоновичем и Лызловым (предпетровский вариант). При Петре I начался разбор старых версий ради создания новой Татищевым (петровский вариант).
      При Елизавете Петровне развитию теории послужил спор славянофилов с норманистами (началом спора следует считать речь Г. Ф. Миллера в 1749 году «О происхождении и имени народа Российского», вызвавшую резкий отпор со стороны Ломоносова). При Екатерине II, на фоне общего перехода к науке Нового времени, попытка тогдашних учёных (Болотов, Карамзин и другие) увязать петровский вариант локальной истории Руси с европейской историей, заполнение лакун дали новую модель: послепетровскую. Окончательное её оформление мы находим в многотомнике Карамзина, – его труд стал своеобразным «сводом сводов и толкований». Далее, в XIX веке, произошла «канонизация» основных пунктов этой версии.
      И в каждом из этих случаев получалась не более, чем модельпрошлого, а «модель всегда есть лишь некоторое (чаще всего плохое) приближение к оригиналу… Можно лишь говорить о степени достоверности нашей исторической модели, о её близости к моделируемому нами прошлому. И о том, как выдумывалось прошлое, как строилась его историческая модель» (Евгений Габович).
      Итак, чья-то первичная версия (модель) перетолковывалась кем-то в будущем (но не специалистом по истории, поскольку специалистов не было), ради создания новой, более адекватной, по мнению этого «кого-то» версии. И затем каждое новое поколение, при каждом новом царе добавляло что-то своё, пока мы не получили то, что имеем. Но начнём, как и положено, с начала. Главный источник сведений о прошлом – летописи; именно им мы обязаны знакомством с древнейшей историей Руси. Но что такое летописи? В науке так называют погодный (по годам) рассказ о событиях, местами краткий, местами подробный, с точным указанием лет. Имеем ли мы такиелетописи для древнейших времён? Нет, не имеем. Всё, что есть у нас, так это огромное количество списков, хоть и содержащих описания событий при некоторых древних датировках, но всё же составленных в основном в XV—XVIII веках.
      Списки эти по месту и времени составления и по содержанию делятся на разряды(Новгородские, Суздальские, Киевские, Московские). Списки одного разряда различаются между собой не только в словах и выражениях, но даже и в самом выборе известий, и часто в одном из списков известного разряда есть событие, которого нет в другом; вследствие этого списки делятся наредакции, или изводы.
      Авторитетный учёный С. Ф. Платонов (1860—1933) писал:

       «Различия в списках одного разряда и навели наших историков на мысль, что летописи наши суть сборники и что их первоначальные источники не дошли до нас в чистом виде. Впервые эта мысль была выражена П. М. Строевым ещё в 20-х годах в его предисловии к „Софийскому Временнику“. Дальнейшее знакомство с летописям и привело окончательно к убеждению, что летописи, которые нам известны, представляют своды известий и сказаний, компиляции из нескольких трудов. И теперь в науке господствует мнение, что даже древнейшие летописи суть компилятивные своды».

      Это как раз и значит, что наши летописи вовсе не летописи, а первые историографические обзоры, авторы которых относятся к «расплывчатому множеству»; о далёком для них прошлом они судили на основе собственных представленийо нём, и неизвестно, каких источников, а реального-то прошлого и не знали. Для этого сорта литературы характерен перенос описаний, речей, формул из одного произведения в другое. Для примера, в Новгородской первой летописи (список которой составлен позже XIII века) под 6746 (1238) годом писано:

      «Грех же ради наших попусти Бог поганыя на ны [на нас]. Наводить Бог, по гневу Своему, иноплеменьникы на землю, и тако съкрушеном им въспомянутся к Богу. Усобная же рать бывает от сважения дьяволя: Бог бо не хощет зла в человецех, но блага; а дьявол радуется злому убииству и кровопролитию. Земли же сгрешивши которой, любо казнит Бог смертью или гладом или наведением поганых [язычников] или вёдром или дъждем силным или казньми инеми, аще ли покаемся и в нём же ны Богъ велить жити, глаголет бо к нам пророком: обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем, да ещё сице створим, всех грёз прощени будем. Но мы на злая възврашаемся, окы свинья валяющеся в кале греховнем присно, и тако пребывем; да сего ради казни приемлем всякыя от Бога, и нахожение ратных; по Божию повелению, грех ради наших казнь приемлем».

      Сравним с текстом «Повести временных лет» под 6575 (1067) года, для событий, отстоящих на 171 год:

      «Грех же ради наших пусти Богъ на ны поганыя, и побегоша русьскыи князи, и победиша половьци. Наводить бо Богъ, по гневу Своему, иноплеменьникы на землю, и тако скрушеным имъ въспомянутся к Богу. Усобная же рать бываеть от соблажненья дьяволя: Бог бо не хощет зла человеком, но блага; а дьяволъ радуется злому убийству и крови пролитью, подвизая свары и зависти, братоненавиденье, клеветы. Земли же согрешивши которей, любо казнит Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли вёдром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будемъ, в нём же ны Богъ велить жити, глаголеть бо пророком нам: обратитеся ко Мне всем сердцемь вашим, постом и плачем. Да аще сице створим, всех грех прощени будем. Но мы на злое възращаемся, акы свинья в кале греховнем присно каляющеся, и тако пребываем».

      Д. С. Лихачёв объяснял такие «переносы» текста стремлением подчинять изложение принятому этикету: «В этих переносах нет сознательного стремления обмануть читателя, выдать за исторический факт то, что, на самом деле, взято из другого литературного произведения. Дело просто в том, что из произведения в произведение переносилось в первую очередь то, что имело отношение к этикету: речи, которые должны были бы быть произнесены в данной ситуации, поступки, которые должны были бы быть совершены действующими лицами при данных обстоятельствах, авторская интерпретация происходящего, приличествующая случаю, и т. д.»
      Короче, авторы сборников при написании своих трудов озабочены были не «исторической правдой», а соответствием образцам, формулам и аналогиям. «Перед нами творчество, а не механический подбор трафаретов, – пишет Лихачёв, – творчество, в котором писатель стремится выразить свои представления о должном и приличествующем, не столько изобретая новое, сколько комбинируя старое». Легко понять, что описания деяний князя Владимира Красно Солнышко или Ярослава Мудрого не более достоверны в историческом плане, чем описание деяний Тимура и его команды в повести А. Гайдара.
      Затем наступил период создания на базе предыдущих сводовпредпетровского и петровского вариантов истории. Это было уже более последовательное и связное изложение событий. Н. П. Милюков (см. «Очерки истории исторической науки», стр. 30—37) отмечал, что оно началось с выхода печатного «Синопсиса» 1674 года, который трижды издавался в Киеве (в 1674, 1678 и 1680), 20 раз в XVIII веке в Петербурге, и ещё трижды в Киеве в XIX веке. Составителем его был игумен Михайловского монастыря Сафонович, который тщательно выбирал всё, что нужно было для написания истории Киевской Руси и последующего перехода в современную ему историю Московии, оставляя за Киевом безусловный исторический приоритет.
      Причём сам Сафонович практически всё «древнее» списал у польского компилятора М. Стрыйковского (автор второй половины XVI века). У самого же Стрыйковского рядом оказываются Вергилий, Иезекиил и Апокалипсис, а Платон и Овидий – рядом с Книгой Бытия… Чем ближе ко «временам Батыя», тем путанее и скуднее становятся сведения Стрыйковского, а про наступление «татаро-монгольского» ига у него вообще одна строка. Затем Сафонович бросает писанину Стрыйковского, и, перескочив через полтораста лет, посвящает 29 глав победе Дмитрия Донского над Мамаем!
      Очевидно, что «Синопсис» – порождение пост-никонианских времён. Дело в том, что этот предпетровский вариант истории начал создаваться во второй половине XVII века стараниями патриарха Никона, с одной стороны, и семейством Строгановых, с другой. «Никоновская летопись» (в которой собраны параллельные места из разных прежних текстов) стала основой официальной московской историографии, а «Строгановская летопись» легла в основу всех «сибирских» летописей: Есиповской, Кунгурской, Ремезовской и других, писавшихся уже в XVIII—XIX веках.
      Интересно, что представления о прошлом самого Никона не сходятся с тем, что стали утверждать вскоре после него. Так, в 1655 году он приказал написать портреты патриархов Московских, считая себя седьмым, и перечислил своих предшественников так: Иов, Герман, Герасим, Филарет, Иосаф и Иосиф (см. «Историю города Москвы» Забелина, стр. 512). В этом списке неизвестный по другим источникам Герман (не Гермоген!) стоит на месте Игнатия, которого в списке вообще нет, а Гермоген назван Герасимом. Ясно, что история смуты ещё не была сочинена, и канонического перечня патриархов при Никоне ещё не было! (Обзор истории церкви и религиозной историографии мы сделали в книге «Другая история Московского царства», к которой и отсылаем любознательного читателя.)
      При царе Фёдоре Алексеевиче (1676—1682) было отменено местничество. Власти затеяли уничтожение разрядных книг, и одновременно инициировали написание новых«родословных сказок», в которых родословия по установленному образцуразрешалось возводить максимум до времён именно Дмитрия Донского, ибо у самих Романовых ранее некоего Кобылы, подвизавшегося при Донском, родословная не вытанцовывалась.
      Андрей Иванович Лызлов (ок. 1655 – не ранее 1697), историк и переводчик, стольник (1676), сделал попытку увязать «летописную русскую» (допетровскую) версию с той мировой версией, которая сформировалась уже к его времени. Он, в частности, пишет:

      «О сих татарех монгаилех, иже живяху в меньшей части Скифии, которая от них Тартариа назвалась, множество знаменитых дел историкове писали. Яко силою и разумом своим, паче же воинскими делы на весь свет прославляхуся… Никогда побеждени бывали, но всюду они побеждаху. Дариа царя перскаго из Скифии изгнаша; и славнаго перскаго самодержца Кира убиша… Александра Великого гетмана именем Зопериона с воинствы победиша; Бактрианское и Парфиское царства основаша».

      А у Орбини (ум. в 1614), автора одной из версий всемирной истории, читаем, что славянский народ «озлоблял оружием своим чуть ли не все народы во вселенной; разорил Персиду: владел Азией, и Африкою, бился с египтянами и с великим Александром; покорил себе Грецию, Македонию, Иллирическую землю; завладел Моравиею, Шленскою землёю, Чешскою, Польскою, и берегами моря Балтийского, прошёл во Италию, где много время воевал против Римлян».
      Сразу видно, что оба автора (так же, как и Стрыйковский, и многие другие) рисуют картину, где античность и средневековье – одно и то же суть, причём те, кого Лызлов называет «татарами монгаилами», а Орбини – славянами, побеждают одних и тех же врагов. В XVII веке многие версии ещё не были «состыкованы»: источники, которыми пользовались историографы разных мест, никак не позволяли создать одну, непротиворечивую, ни по времени, ни в пространстве. Правда, они позволяли судить о представленияхпредыдущих поколений о предшествовавшем прошлом, но кого это теперь интересует? Сегодня ссылаться на Лызлова – просто моветон, ведь ему не была известна современнаяверсия истории!
      Её созданием, то есть взаимоувязкой разных версий занялись специалисты уже XVIII века. В России с 1708 года по приказу Петра над сочинением русской истории двух предыдущих веков трудился тогдашний учёный деятель Славяно-греко-латинской академии Фёдор Поликарпов, но труд его не удовлетворил царя, и остался неизвестен. Несмотря, однако, на такую неудачу, Пётр до конца своего царствования не оставлял мысли о полной русской истории и заботился о собрании для неё материала. С. Ф. Платонов пишет:

       «Сам Пётр I собирал старинные монеты, медали и другие остатки старины, по западноевропейскому обычаю, как необыкновенные и курьёзные предметы, как своего рода „монстры“. Но, собирая любопытные вещественные остатки старины, Пётр желал вместе с тем „ведать государства Российского историю“ и полагал, что „о сём первее трудиться надобно, а не о начале света и других государствах, понеже о сём много писано“.

      В 1720 году император приказал губернаторам пересмотреть все замечательные исторические документы и летописные книги во всех монастырях, епархиях и соборах, составить им описи и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 году было указано по этим описям отобрать все исторические рукописи из епархий в Синод и скопировать их. Но сделать этого не удалось: большинство епархиальных начальников ответило на запросы Синода, что у них нет таких рукописей, и всего в Синод было прислано до сорока рукописей, как можно судить по некоторым данным, но из них только восемь собственно исторических, остальные же духовного содержания.
      И здесь неудача.
      В таком случае, как же, и из чего «делать» историю? Условно говоря, выискивая и перетолковывая старинные документы и толкования документов, сочиняя и толкуя новые документы. Занимаясь именно этим, В. Н. Татищев (1686—1750) «освободил» русскую историю от античных реминисценций, которым был склонен покойный Лызлов. Затем у нас появились учёные немцы, и процветание исторической науки было обеспечено, тем более, что и сама Екатерина II находила досуг для занятий историей, живо интересовалась русской стариной, поощряла и вызывалаисторические труды. С её времени особенно развилось собирание и издание исторического материала.
      Екатерина в пьесе «Исторические представления из жизни Рюрика» не только дала в историческом контексте цитаты из Монтескьё и Беккариа, но заставила исторических и в большой мере легендарных героев мыслить понятиями образованных людей XVIII века. «Пожалуй, именно в этом сочинении Екатерины II можно заметить росток, зародыш мифа о Великой России, – пишет Юрий Проскуряков. – …Ясно просматривается приверженность идеям иерархии, законности происхождения правителей от иноземцев: род Рюрика по материнской ветви восходит к варяго-финам и далее к Ингварю, сыну Одина (родоначальника и бога германцев)».
      При таком настроении царицы и общество двинулось в сторону изучения старины. При Екатерине начались многочисленные издания летописей в Академии наук и при Синоде, издания, как признано теперь, несовершенные и не научные. А. С. Пушкин писал: «Екатерина II многосделала для истории, но Академия ничего.Доказательство, как правительство у нас всегда впереди» («Заметки при чтении „Нестора“ Шлёцера»). Иначе говоря, власть указала направление научногопоиска, но Академия в указанном направлении научности не нашла. Впрочем, подверстала к монаршему желанию, что просили.
      В эти годы, как собиратель исторического материала, действует, помимо прочих, граф А. И. Мусин-Пушкин (1744—1817), нашедший «Слово о полку Игореве» и старавшийся собрать из монастырских библиотек в столицу все рукописные летописи (существование которых отрицали епархиальных начальники во времена Петра) для их лучшего хранения и издания. Однако первое место в деле собирания старинных раритетов занимает Н. И. Новиков (1744—1818), больше известный нашему обществу изданием сатирических журналов, масонством и заботами о распространении образования.
      Новиков собрал и издал «Древнюю Российскую Вивлиофику» – обширный сборник старых актов разного рода, летописцев и старинных литературных произведений. Издание своё он начал в 1773 году, и за три года издал десять частей. В предисловии к «Вивлиофике» Новиков определил её как «начертание нравов и обычаев предков» с целью познать «великость духа их, украшенного простотою». Следует заметить, что идеализация им старины проявилась уже в первом его сатирическом журнале «Трутень» (1769—1770).
      Первое издание «Вивлиофики» теперь забыто ради второго, более полного, в двадцати томах (1788—1791). Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. Но по содержанию своему, «Древняя Российская Вивлиофика» была случайным сводом под руку попавшегося материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приёмов.
      Могли ли среди собранных Мусиным-Пушкиным, Новиковым и другими искателями документов оказаться фальшивки? А почему нет. Фактологический разбор собранных в екатерининское время источников позволяет сделать вывод, что послепетровская, екатерининская редакция истории выпячивает победы и скрывает поражения. Как это могло произойти, если бы подбор «источников» не был тенденциозен?
      При Екатерине II начался, по выражению крупнейшего специалиста в области нумизматики И. Г. Спасского, «разгул древнерусских новоделов», изготовлявшихся по заказам на государственных монетных дворах, включая всевеликокняжеские монеты якобы XIV—XV веков. Отсюда вышли и «златник Владимира», и «сребреник Ярослава». Массовый выпуск новоделов был прекращён только при Николае I, в 1847 году. (См. Труды Государственного исторического музея, вып. 98, «Новейшие исследования в области нумизматики», Нумизматический сборник, ч. 13, М., Стрелец, 1998, стр. 307—310).
      В подлинности многих «древних» изделий сомневались уже в XIX веке: « В Эрмитаже опять посмотрел на Тмутороканский камень. Надпись как будто теперь иссечена и поневоле внушает сомнение. Такое сомнение возбуждало во мне отлично сохранившееся «ярославле сребро» в экземпляре графа Строгонова», – писал М. Погодин (см. «Русский вестник», 1864, т. 10, март, стр. 379). Отчего же было не подделывать и рукописи, если нужно для благого дела создания русской истории?
      Однако именно на основе послепетровской, екатерининской версии будущие компиляторы завершили создание единого корпуса русской истории. Все сомнительные места были вычищены, временны?е лакуны заполнены, последовательность событий соблюдена, единство с историей Европы и Азии достигнуто. Писатели гордились проделанной работой – и гордились заслуженно, мы не желаем кидать в них камни, – но созданная ими история так и остаётся лишь версией!
      Н. М. Карамзин (1766—1826) писал графу Каподистрия:

       «Приближаясь к концу своей деятельности, я благодарю Бога за свою судьбу. Может быть, я заблуждаюсь, но совесть моя покойна. Любезное Отечество ни в чём не может меня упрекнуть. Я всегда был готов служить ему, не унижая своей личности, за которую я в ответе перед той же Россией, да, пусть я только и делал, что описывал историю варварских веков, пусть меня не видели ни на поле боя, ни в совете мужей государственных. Но поскольку я не трус и не ленивец, я говорю: „Значит, так было угодно Небесам“ и, без смешной гордости моим ремеслом писателя, я без стыда вижу себя среди наших генералов и министров».