– Сам передашь. Когда на Литейный за измену Родине заметут.

– Не. Не заметут. Я – патриот.

Коктейль из «абсолюта» и апельсинового сока оказался просто великолепным. Выпив половину стакана и зажевав оливкой, я откинулся на спинку стула, вытянул ноги, прикрыл веки – и тут же провалился в сон.

Во сне я видел Лизу. Она уплывала куда-то вдаль, улыбалась и махала мне рукой.

Я находился в отключке не больше секунды. Так, по крайней мере, мне показалось, когда на мое плечо легла и больно его сдавила чья-то тяжелая и сильная рука. Я поморщился от боли, открыл глаза и увидел громилу Влада. Его лицо было каменным и бледным, словно он только что проглотил килограмм цемента.

– Денис, проснись, – сказал мой двоюродный братишка, почти не шевеля губами. – Кое-что случилось.

– В чем дело? – я недовольно дернул плечом, заставил Влада разжать пальцы и провел ладонями по лицу. – Только не говори мне, что со стоянки угнали мою машину. Если так, то вашему шалману придется раскошелиться, – я окончательно проморгался и снизу-вверх вопросительно взглянул на начальника службы безопасности клуба. Его застывшее лицо не предвещало ничего хорошего.

– С твоей колымагой все в порядке. Вставай, Дэн. Только без суеты. Незачем привлекать лишнего внимания. Пойдем, прогуляемся, – не дожидаясь ответа, Влад быстрым шагом отошел от столика.

Я выбрался из-за столика и, слегка пошатываясь, вышел в холл, где количество раскидистых пальм в деревянных кадках соперничало с джунглями Амазонки. Увидев впереди широкую спину брата, сразу взял верный курс, прошел мимо закрытой дубовой двери, ведущей в отдельный банкетный зал, миновал игорные комнаты, где предавались дорогому пороку любители рулетки, покера и блэк-джека, пересек еще один холл, из-за обилия натуральных декораций и удачно вписывающихся в интерьер чучел различных тропических животных и птиц сильно напоминающий южноамериканский зал музея природы, и, наконец, свернув налево, прошел по длинному узкому коридору, ведущему в тупик – к женским и мужским комнатам.

На двери дамского туалета висела табличка с надписью «Закрыто на санитарный час». Рядом с дверью, словно две восковые фигуры великого чемпиона сумо Таканахана, возвышались два качка в костюмах. Возле расположенной по соседству двери мужского туалета стоял еще один стриженный под ноль боров, как я понял – в роли «разводящего» на случай появления в тупике женщин, чтобы те могли временно воспользоваться вторым санузлом.

Влад толкнул первую дверь и кивком предложил мне войти следом.

Тишина в облицованной розовым кафелем комнате стояла абсолютная. Все кабинки, за исключением самой последней, угловой, рядом с которой с подавленным видом топтались администратор Навицкий и еще один подчиненный Владу охранник, были закрыты. Я кивнул Навицкому, повинуясь жесту брата, подошел ближе к открытой кабинке, заглянул внутрь, судорожно сглотнув, перевел взгляд сначала на администратора, затем на Влада, а потом снова вернул его в первоначальную точку.

Даже после смерти Лиза продолжала улыбаться. Привалившись головой к перегородке, путана, казалось, лишь на мгновение закрыла глаза и заснула. Так же, как я минуту назад. Чуть тронутое бледностью лицо все еще было красивым, разве что прямо на глазах наливающиеся синевой губы недвусмысленно давали понять, что молодая женщина, сидящая на лакированной крышке дорогой импортной сантехники, уже мертва. Помню, в тот момент я еще подумал – с таким безмятежным, счастливым лицом могут спать только люди, которым снится что-то очень хорошее. Но Лизе уже ничего не снилось. Мертвые не видят снов.

Что-то привлекло мое внимание. Опустив взгляд к ногам женщины, я увидел лежащий возле шпильки одноразовый шприц со следами розоватой жидкости на стенках и чуть в стороне брошенную прямо на пол разорванную полиэтиленовую упаковку. Если принять во внимание, что один рукав Лизиной блузки был закатан, а на локтевой впадине виднелись отчетливые следы многочисленных инъекций, переходящие в застарелые микроскопические шрамы, то картина складывалась очевидная: одна из сотрудниц эскорт-сервиса, не так давно, но уже весьма основательно подсевшая на тяжелую «дурь», скончалась либо от слишком большой дозы наркотика, либо от его дерьмового качества, что тоже порой случается. В последние пару лет старик-Питер буквально захлебывался хлынувшей по сотням каналов разнообразной наркотой, которую наркодилеры в качестве затравки подчас совершенно бесплатно распространяли не только в институтах, вроде ставшего притчей во языцех Горного, но даже в средних школах. Не говоря уже про многочисленные «кислотно-циклодольные» дискотеки, где «дурь» всевозможных видов лилась рекой и давно считалась почти обязательным элементом классного оттяга. Обдолбанные, раскумарившиеся, двинувшиеся крышей тинейджеры даже слоган соответствующий успели придумать: «Без кайфа нет лайфа!» Моя родная Северная Пальмира, впрочем, как и вся страна, с устрашающей скоростью падала в бездонную пропасть, из которой, при нынешней власти алкаша-президента и лижущих ему задницу картавых «дерьмократов», практически не существовало пути назад. Только террор закона, жестоко и неотвратимо карающий смертной казнью не только за распространение, но и за употребление любых разновидностей наркоты, мог остановить эту страшную чуму. Но всерьез надеяться на свершение такого громкого законодательного чуда в России образца 96-го года мог разве что наивный романтик. Я не относился к их числу.

Я нащупал в кармане пачку сигарет и закурил. Спросил, обращаясь одновременно и к Владу, и к Навицкому:

– Надеюсь, ни у кого нет желания впутывать меня в эту историю? Я что-то не слишком горю желанием, чтобы менты из УБНОНа проводили у меня дома обыск на предмет обнаружения наркоты.

– Кому ты нужен, впутывать тебя, – скривился мой громадный, как бабушкин комод, братишка и вопросительно посмотрел на администратора. – По-моему, здесь все ясно? Надо звонить ноль два. Без вариантов.

Навицкий достал из кармана платок, высморкался и удрученно кивнул:

– Сейчас самое главное – не вызвать среди гостей нездорового ажиотажа. Наша публика в основной своей массе нервная, впечатлительная. И такой эпизод может ощутимо отразиться на посещаемости клуба. – Леонид Брониславович, как ему и было положено по должности, прежде всего думал о бизнесе. – Господи, угораздил же черт Полякову ширнуться этой дрянью именно сегодня, здесь, сейчас! – Навицкий с трудом сдерживал эмоции. Он, имеющий репутацию аккуратиста, так разозлился, что позволил себе натуральнейшим образом плюнуть прямо на до блеска вымытый пол женской комнаты.

Влад вздохнул, покачал головой и достал мобильник.

– Поздно, Брониславыч, думать о репутации. Через пять минут весь клуб будет знать, что в туалете труп шлюхи. Шила в мешке не утаишь. Я звоню в милицию.

Администратор беспомощно развел руками и направился к двери, бурча на ходу:

– Ты прав, Владик. К сожалению… Я пойду к себе в кабинет, попробую вызвонить хозяина. Он сейчас на Таити, но телефон у него с роумингом. Если не получится связаться с трубкой – попробую позвонить в отель. Я обязан как можно скорее уведомить Григория Павловича о трагическом инциденте. – Навицкий сгорбился сильнее обычного и вышел в коридор через услужливо открытую охранником дверь.

– Тебе, Дэн, придется по-любому прервать свой приятный вечер и дождаться ментов, – сухо предупредил Влад. – Возможно, ты последний, кто видел Лизу живой. Здесь, – он кивнул на кабинку, – разумеется, нет никакого криминала, просто несчастный случай, но ментам все равно придется записать твои показания. Так положено. Ты уж извини, брат, но я на работе, и мне положено действовать строго по инструкции… Думаю, через пару часов ты уже будешь дома.

Я ничего не ответил, раздавил каблуком окурок сигареты, достал новую и щелкнул зажигалкой. И еще раз подумал о том, что больше никогда в жизни не переступлю порог этого дрянного заведения. Обрыдло оно мне до коликов. Тупая трата времени, денег и сил. Остров Дураков из сказки Носова про Незнайку, попав на который медленно, но фундаментально тупеешь и в итоге превращаешься в осла.

Что-то со мной случилось за последние сутки. Мне вдруг наскучил мой образ жизни. Все в нем было ненастоящее, фальшивое. Этот клубный круговорот чертовски манит вначале и, если ты не конченый урод, неизбежно отрыгивается через какое-то, подчас весьма продолжительное время, когда исчерпан весь лимит острых ощущений, которые способно дать такое заведение, как «Старый диктатор».

Лиза рассказала о новом клубе Карела, где будут регулярно проходить гладиаторские бои без правил… Что ж, это предпоследняя перед охотой на людей скользкая ступенька, на которую спускаются от скуки некоторые счастливые обладатели кругленькой суммы в иностранных денежных знаках с портретом Бенджамина Франклина. И еще – наркотики. Готов биться об заклад, что как минимум каждый пятый из находящихся сейчас в танцевальном зале время от времени позволяет себе нюхнуть «раскатанную дорожку» или расслабиться другим видом дряни. Например, условно-безобидной «травкой» марихуаной, от курения которой с годами развивается идиотизм и мозг становится похожим на пористую губку. Любая «дурь» – это очень короткий путь, прямиком ведущий на кладбище или в печь городского крематория.

Влад наконец-то дозвонился до мусорни, представился и спокойным, без тени волнения, голосом сообщил дежурному о смерти одной из гостей клуба от передозировки наркотиков…

Наряд милиции в сопровождении судмедэксперта и еще двух помятых мужиков в штатском приехал на редкость оперативно, уже через двадцать минут. К тому времени губы Лизы стали уже совершенно синими, а лицо побелело настолько, что застывшая на нем в момент смерти и показавшаяся мне прежде блаженной полуулыбка превратилась в зловещий оскал.

Я, заметно протрезвевший, стоял возле умывальника, курил почти без перерыва и отвечал на вопросы молодого, стриженного под полубокс веснушчатого лейтенантика, говорившего с едва уловимым белорусским акцентом. Я терпеливо ждал, когда снующие в толчке менты оставят меня в покое и позволят сесть в машину и уехать домой. Часы показывали начало пятого утра, и ужасно хотелось спать. Первый шок от происшедшей трагедии прошел. Я то и дело зевал, как крокодил, едва не вывихивая челюсть.

Около дверей женского туалета, как и предсказывал Влад, давно толпилось десятка два любопытных. Охочим до зрелищ гостям ночного клуба предоставился редкий шанс стать свидетелями настоящей наркоманской «передозы», и это добавляло в их упакованную жизнь еще одну каплю адреналина.

Когда конопатый лейтенант, записав показания и задав несколько стандартных вопросов, наконец-то отпустил меня восвояси, а прибывшие на труповозке санитары погрузили Лизу на носилки и, прикрыв грязной простыней, понесли к выходу, им с трудом удалось пробиться сквозь плотную стену из набившихся в коридоре людей в черных смокингах и сверкающих всеми цветами радуги вечерних платьях. Двое даже умудрились откинуть край простыни, чтобы увидеть перекошенное судорогой лицо переширявшейся шлюхи. Картина оказалась не для слабонервных, и несколько любопытных дамочек, зажав ладонями рты и выпучив глаза, кинулись в направлении туалета.

Я шел следом за носилками, не совсем вежливо оттеснил тронувшего меня за рукав Карела, чего ни за что не позволил бы себе в другой ситуации, и вышел в главный холл клуба, где буквально нос к носу столкнулся с Браташем. На этот раз все его сопровождение, не считая охраны, состояло из замечательной девочки, которая, увидев меня, лукаво – я готов в этом поклясться! – сверкнула очаровательными глазенками. Я в ответ, улучив момент, когда толстяк отвернулся, что-то говоря телохранителю, набрался наглости и подмигнул ей.

Наконец финансист заметил меня.

– Замочили кого-то? – бросил он без особого интереса, засовывая в рот толстую коричневую сигару. Бодигард, наезжавший на меня в зале, услужливо щелкнул зажигалкой.

– Нет, – я покачал головой. – Все гораздо банальней. Одна из посетительниц скончалась от передозировки наркотика.

– А-а…

Я вышел на воздух и сделал глубокий вдох. Пахло сырой землей, смогом и осенью. На улице по-прежнему шел дождь, больше напоминающий тропический ливень. На асфальте блестели огромные грязные лужи. Дамы, спешащие к стоящим напротив клуба автомобилям, в нерешительности останавливались перед разлившимся возле самого входа миниатюрным морем, пузырящимся от падающих со свинцовых небес потоков воды. Некоторые из мужиков, кому позволяло не растраченное окончательно здоровье, брали своих герлов на руки и с гордо поднятой головой переносили на другой «берег». Остальные, слабые телом и духом, им завидовали, громко ругались, поглядывая на свои лакированные сухие ботинки. В конце концов кто-то из подчиненных Влада приволок откуда-то длинную широкую доску и наладил переправу. Завелись десятки мощных двигателей, в воздухе отчетливей слышался запах выхлопных газов.

Браташ повернулся ко мне, несколько секунд изучал мое лицо, а потом неожиданно изрек:

– В мире, где мы живем, нет ничего более естественного, чем преждевременная смерть.

Он пропустил девушку вперед и двинулся по доске следом – прямиком к остановившемуся у другого ее конца серебристому «мерседесу-600». Слева и справа от него, по щиколотку утопая в воде, шли два телохранителя, держа огромные зонты над ним и его девушкой. Тот, что шел первым, проворно распахнул заднюю дверь машины, подождал, пока «папик» и его бикса усядутся, затем сложил зонт и юркнул на переднее сиденье, рядом с водителем. Второй бодигард забрался в притормозивший позади «мерина» джип «гранд чероки», который резво рванул вслед за стремительно стартанувшим лимузином.

Я попрощался с Владом, который был мрачнее тучи, сел за руль своего «бимера», включил кондиционер, чтобы от выхлопа не сильно потели стекла, и не спеша покатил по утренним улицам просыпающегося Санкт-Петербурга в сторону Литейного проспекта, где совсем недалеко от здания бывшего КГБ находился мой дом. Несмотря на то, что смерть Лизы и вызванные ею переживания заметно понизили процент содержания алкоголя у меня в крови, я, как частенько по утрам, источал своим дыханием такое плотное спиртовое амбре, что первый же попавшийся на моем пути гаишник мог, втянув носом воздух, без всякой экспертизы отобрать у меня права, а машину поставить на штрафную стоянку. Но в такую непогоду, когда стеклоочистители едва справлялись с потоками падающей на ветровое стекло воды, а часы на приборной панели показывали шестой час утра, центр огромного города был практически пуст. Правда, где-то на линии горизонта, над обшарпанными крышами, прорывались сквозь плотную стену дождевых облаков первые лучи хмурого осеннего солнца. По проезжей части бежали целые реки грязной, полной всякого мусора воды, время от времени по встречной полосе пролетали одинокие легковушки, подмигивающие зеленым глазом «волги»-такси и продуктовые грузовики, развозящие по магазинам свежие хлеб и молоко.

Я включил радио, несколько раз нажал на кнопку автоматического поиска волны, не обнаружил ничего, заслуживающего внимания, достал из бардачка кассету с безумно популярным в последние месяцы профессором Лебединским, врубил динамики на полную громкость и, выпуская скопившуюся во мне за минувшую ночь тяжелую, негативную энергию, стал громко, как только мог, невзирая на полное отсутствие музыкального таланта, подпевать знакомому всей России хриплому голосу питерского артиста:

Когда дело дошло до припева, мы на пару с лохматым Лехой так капитально вдарили по децибелам, что во всех домах, мимо которых проезжал мой железный конь, должны были обязательно проснуться и с криком ужаса вскочить с кровати не только крепко принявшие накануне небритые работяги, домашние хозяйки, банкиры и мирно соседствующие с ними бандюки, но даже глухонемые и парализованные.

Ровно через десять минут я поднимался на лифте на пятый, последний этаж старого дореволюционного дома, через пятнадцать, скинув с себя прямо на пол опостылевшую одежду, стоял под горячими и тугими струями в душевой кабинке, а через полчаса – крепко спал, предварительно включив на музыкальном центре диск с медленной и расслабляющей мелодией, в режиме нон-стоп.