Петрович молча поставил на стол бачки и чайники, он был хмур и не выпускал из руки дверную ручку. Все принялись усаживаться за стол. Петраков подмигнул Мишке Фридману и сказал.
      - Твой номер первый.
      Мишка захихикал, а Саня не понял, какой номер был подготовлен у его соратника по будущему мятежу.
      - И конфеток я вам, мальчики, раздобыла, таких теперь и в гарнизоне нет! - суетилась, Зоя. Она не реагировала на испуганное и настороженное молчание в Кают-компании.
      Через минуту Петраков потянул свою миску с кашей и сбросил её на пол.
      В тот же миг Мишка Фридман вскочил на стол, и, скинув халат, оставшись в одних кальсонах принялся осполнять танец дикарей, и неожиданно громко запел ломанным фальцетом.
      Тумбала, тумбала тум, балалайка!
      Тумбала тумбала тум, балалайка!
      Тум балалайка, шпиль балалайка!
      Шпиль балалайка, шпилен, майн херц!
      Он высоко вскидывал ноги в ритме своей боевой песни и, будто футболист, сбивал со стола миски, чайники, кружки. Этот призыв ко всеобщему разрушению тут же был подхвачен. Через несколько секунд все отделение превратилось в Ад. Неизвестно почему, но первым делом ООСовцы поскидали с себя всю одежду и голяком принялись выплясывать под Мишкины вопли. Сам Мишка вошел в такой раж, что сбив все со стола, продолжало танец, стремясь попасть босой ногой по лицам товарищей. Тихоня литовец Балтрушайтись натянул на голову матрац и прыгал рыбкой в окно. Он падал, ударившись о непробиваемое стекло и тут же повторял попытки выскочить наружу. Парочка косоглазых парнишек принялись кусать друг друга за уши и рычать. Борька Зинович в углу пал на колени и завыл: "Алиллуйя!" Пух и перья от разодранных подушек взвился в воздух.
      - Ребятки, ребятки! - пыталась что-то прокричать Зоя, но голос её тонул в общем реве.
      Неизвестно зачем санитар Петрович, выбежав из Кают-компании, переключил свет в кубриках на синий, от чего вся картина кавардака стала мрачной и жуткой.
      - Одеяло! Где мое одеяло! - кричал Саар, вышвырнув свое одеяло в форточку.
      Рекалов и Фирсов ускользнули в Маленький кубрик, а Петраков с Заваровым подбадривали ООСовцев пинками, сами орали не хуже остальных.
      Кто-то уже пытался оторвать от полу скамейки, но они не поддавались.
      Петрович отмахнулся дверной ручкой от двух напавших на него парней, схватил Зою и выдернул её за двери, которые тут же и закрыл, прокричав медсестре.
      - Ну, что дура?! Получила, что хотела?
      Саня попытался оценить обстановку, ему показлось, что пришел как раз тот нужный момент, для выполнения основной задачи, быть может этот момент и не повторится. Он оглянулся.
      Чекалин рвал зубами матрас и рычал. Саар стоял на четвереньках и лаял по собачьи. Зинович прекратил молитвы, вытащил из кальсон свой громадный член и принялся онанировать. Двое парней забились под койку и неизвестно чем там занимались. Мишка Фридман соскочил со стола, но его место занял незнакомый Сане парень и пустил струю мочи по стенкам и головам. Саня понял, что нужно принимать решение. Он кинулся искать Чекалина.
      - Значит, ты, сука, мен я убить хочешь? - услышал он шипение за свой спиной. Саня повернулся и увидел Заварова. Но в тоже мгновение сзади на Саню кто-то накинул одеяло и свалил на пол. Он почувстовал тяжелые удары по голове, а затем его принялись топтать слоновые ноги, которым не было числа. Кто-то танцевал на его голове, прыгал на ребрах так, что перехватил дыхание. Упрямо бил в пах, на мгновение он почувствовал режущую боль в боку и потерял сознание.
      Когда очнулся, то оказалось, что все так же лежит на полу под одеялом, но шум в отеделении стихает.
      Он не смог подняться на ноги и с одеялом на голове, как лошадь под попоной, пополз к своей койке, ничего не соображая. Его снова начали бить сверху, но от боли в боку он ничего не соображал. Кое-как забрался на койку, с которой был скинут матрац.
      Потом сбросил с головы одеяло и в синем сумраке разглядел летающий снежинкам пух. Он тронул себя за бок - тот оказался мокрым, а кровь на руке в синем свете казалась черной.
      Саня привстал, упал от боли, голова разрывалась от грохота. В следующую секунду он увидел перед собой лицо Фридмана и тот спросил торопливо.
      - Ты что? Кто на тебя напал?
      - Не знаю, - услышал Саня свой голос. - Дай нож.
      - Что?
      - Дай свой нож. Сейчас же...
      - У меня него нет, Саня! Украли!
      - Кто украл?!
      - Не знаю! Утром украли, я сам его искал.
      Весь и без того утихающий шум перекрыл рев Петракова.
      - Отбой! Всем по местам! Тихо, как в могиле! Лежать, падлы! Лежать!
      Тишина обрушилась мгновенно. Потерянные, обессилевшие ООСовцы потянулись к койкам. В Большом кубрике появился Петрович, следом за ним Зина и санитар прокричал.
      - Всем лежать! Все в порядке! Свобода кончилась! Тихо! - он повернулся к сестре. - Иди во двор! Собирай одеяла, дура! Тебе же за них платить придется! Тихо, парни, все кончилось!
      Саня снова пощупал свой бок, ему казалось, что кровь хлещет безостановочно.
      - Ложись, отбой, быстро!
      Сеня не слышал, кто отдает команды.
      - Всем лежать, эта дура матросов флотского экипажа вызвала! Они тут нас все покалечат! - кажется, это визжал Петрович.
      Потом все стихло. Саня перевернулся на бок, увидел тревожные глаза Саара и произнес сквозь зубы.
      - Через минуту начинаем, Саар.
      - Что, пожалуйста?
      - Начинаем. Убьем все старшин. Передай нашим. Штурмуем Маленький кубрик. Бей всех. Ровно через минуту.
      - Есть, командир. - ответил Саар, сполз на пол и под койками, ползком - исчез в глубину Большого кубрика.
      Саня медленно досчитал до шестидесяти и встал. К нему метнулся Петрович и, ни слова не говоря, ударил углом дверной ручки по ребрам. Сам тут же слетел с ног от удара по черепу - кулачище Зиновича сработал как кувалда.
      Саня с трудом нагнулся и поднял дверную ручку санитара, сказал хрипло.
      - Вперед.
      Были ли их пятеро, или шестеро, когда они ворвались в Маленький кубрик, Саня уже не различал. В синем мраке он увидел, как Петраков поднимается с койки. Прыгнул и ударил его дверной ручки в висок. Заваров сделал кульбит через голову, дико заричал и вскочил на ноги.
      Драка а командирском кубрике началась поначалу беззвучная, отчего ещё более жуткая. Через несколько секунд в кубрике уже почти нельзя было шевельнуться! Все, буквально все жмурики, тихие и забитые, смекнув, что бьют ненавистных старшин - вломились в тесное помещение! Через секунду на спине Петракова топталось несколько человек и он лишь сипел, даже не пытаясь отбиваться.
      Рекалов стоял в углу, прикрываясь подушкой, но его никто пока не трогал. Фирсов вскочил на койку и отбивался, как медведь от собак, руками и ногами. Саара с Рекаловым схватили Сухишвилли на руки, и, словно бревном в двери - били его головой о стену.
      Кто-то задел Саню по ране на боку и от боли все окончательно перемешалось перед его глазами. Всё, кроме ненавистной рожи Заварова, который метался по кубрику, нырял под койки, выскакивал в неожиданном месте и Саня никак не мог его достать.
      - Экипаж! Матросы! - визгливо прозвучал от входа в отделение чей-то голос. В следующий миг Саня неведомыми силами оказался в Кают-компании, уже заполеннном дюжиной парней в черных бушлатах и бескозырках. Они долго не рассуждали - сорвали поясные ремни, намотали на руку и тяжелыми флотскими бляхами принялись раздавать удары направо и налево. Без всякого разбора. Самый рослый из них вошел в ярость и сокрышал любого ООСовца с одного удара бляхи по голове. При этом гигант орал.
      - Симулянты поганые! Сволочь! Не хотите родине служить?! Ну, я вам сейчас покажу, дезертирам!
      И показал! Чекалин получил удар ремнем по черепу, грохнулся затылком об пол и затих. Зиновича приподняли в четыре руки, подкинули и уронили, после чего навалились на него так, что богатырь ООС припечатался к полу неподвижно. Саня ринулся, согнувшись на матроса, его ударили сзади по затылку и он зарялся носом в пол. Но снова вскочил и бросился, теряя остатки разума, на громадного, как слон, матроса.
      Эпизод 8
      Очень болел бок. Саня застонал и перевернулся на спину. Над головой горели синие лампочки. В Большом кубрике было тихо, из Кают-компании доносились приглушенные голоса. Саня попытался присмотрется и обнаружил, что половины людей в кубрике нет, наверное, их увели куда-то.
      Он привстал и увидел, что вся простынь под ним залита кровью, кальсоны тоже липкие и красные. Голова у него закружилась. Он попытался спустить ноги но пол. Руки его неожиданно наткнулись на какой-то твердый предмет под одеялом. Он уцепился за него и увидел, что держит в руках длинный и тонкий нож для нарезки хлеба. Он тупо смотрел на клинок с красными потеками крови, пока над ним не прозвучал голос Петровича.
      - Так это твоя работа?! Стой и не двигайся, я все видел! Кранты тебе, орелик! Теперь уж кранты настоящие!
      - Кто ты такой, адмирал? - Саня не узнал санитара.
      Как ему сказали потом, он почти неделю никакого не узнавал, а всех называл почему-то "адмиралами".
      Громадного матроса из флотского экипажа, который лежали в Кают-компании с перерезанной глоткой, Саня не видел никогда. И только через месяц мог хоть что-то вспомнить о последнем дне своего пребывания в стенах ООС.
      Заключение.
      Теперь Саня Говоров в Риге, в гражданской больнице. Что-то ещё путается в голове. Писать про все, что было, надоело. Наверное, много что напутал, но сам ничего того, чего бы не было, придумать не мог. Всё было как страшный сон и больше не охота вспоминать.
      Г.В.Нестеров.
      январь 1991 г.
      глава 7. Сорок минут до Москвы.
      Гриша закрыл красную папку и с натугой вернулся в сегодняшний день. Его сердце стучало гулко и напряженно, словно он снова ещё был в Большом Кубрике. Всё так и было! Но всего, что он прочитал - сам Гриша просто и написать не мог! Основа - была его. Но Марк Семенович был прав, когда сказал: "Кто-то тебе, Гриша, очень крепко помог написать это творение. У тебя был профессиональный соавтор". Кто-то, вместо Гриши, - изрядно приукрасил события, напридумывал лишнего... Заваров был звероват, но не настолько. Никакого наказания в виде бокала мочи или собственного кала тоже не существовало. Была пара эстонцев, но не было такого - "Саар". Майор Смирницкий устраивал охоту на тех, кто лежал на "хитрой койке". А что касалось главстаршины Петракова, то Гриша никогда и не подозревал, что он столь безбрежно любил женщин и именно на них свихнулся. "Тапочки" - были. "Холодные" и "горячие" - очень болезненные. Концерты - были. Присуждение званий "заслуженного и народного артистов ООС" проводилось. Короче сказать, ООС - был при своем уставе и своей жесткой жизни, с драками, забастовками. Флотский экипаж вызывали. Так что, в целом, это получалась правда, но какая-то слишком яркая, что ли... Все действующие лица словно живые стояли перед Гришиными глазами. И в первую очеред он сам - "Саня Говоров." Почему он придумал себе такое имя, теперь вспомнить не мог, опять же кто-то подсказал. Наверное тот врач Арвид Зирниньш.
      Поезд все так же стучал колесами, а в купе появилась тихая молодая женщина с ещё более тихим ребенком, который спал у неё на руках. Когда они вошли, Гриша не приметил.
      - Скоро Москва. - осторожно уыбнулась женщина.
      - Да. - ответил он и засунул красную папку в сумку, подумав, что последняя глава там не дописана, хотя отношения к ООС в Балтийске она уже не имела никакого. Когда в Риге, в тамошней психушке, он закончил писать карандашом "Синий Свет" и отдал его молодому врачу Арвиду Зирниньшу, тот пришел утром следующего дня, взволнованный и напряженный. Он зазвал Гришу в свой кабинет, плотно прикрыл дверь и спросил.
      - Нестеров, ты знаешь что написал?
      - Что было. - ответил он. - Про тот армейский сумасшедший дом.
      - Да ты не про желтый дом написал! - непривычно загорячился латыш. Это же срез всего нашего общества! Картина жизни страны! Это очень опасный документ, Нестеров, ты понимаешь?
      - Да ну! Это записки сумасшедшего. - улыбнулся Гриша.
      - Ты не сумасшедший. - Зирниньш вдруг осекся, произнес очень тихо. Знаешь, что сделаем? Я попробую передать твои записи за границу! Исправим грамматику, сделаем копии и...
      - Зачем?
      - За границу, чтобы их издали! Фамилию твою не укажем, а кем ты себя назвал в этой работе, понять нельзя. Может ты - этот бандит Заваров! Или Фридман. Ты большую правду написал! Особенно про национальное унижения в стране порабощенных народов! Как они там эстонца унижали, литовца этого оскорбляли, грузина и остальных!
      - Мы сами себя унижали. - засомневался Гриша. - Сами же русские, а нации там были не при чем.
      - Все одно! Мы все арестанты в этой стране! Страна рабов, Нестеров. И ты это сильно написал. Главное - кормили сытно, как свиней в хлеву, и больше ничего! На прогулки водили! Это мощный документ, Нестеров. Он нам поможет.
      Гриша ничего больше писать не хотел - устал и измотался от работы. Пропущенные главы его не интересовали. В одном доктор Арвид Зирниньш оказался прав: после того, как Гриша всё это написал - по ночам ему Балтийская психиатрия никогда не снилась, а на яву он вспомнал её без волнения.
      Теперь казалось странным, что эта папка не потерялась, а так и следовала за ним. Но все это в далеком прошлом.
      Гриша посмотрел в открытое, стеснительное лицо своей соседки по купе, на её спящего ребенка и вдруг понял, что дверь за мрачными годами его жизни окончательно закрылась.
      - Вы покушать не хотите? - спросила женщина. - У меня пирожки есть.
      Начиналась новая жизнь, с чистого листа, в которой он, Гриша Нестеров, был будто новорожденный.
      - Чайку мы попить ещё успеем? - весело спросил он женщину с ребенком.
      - Нет, - она мягко улыбнулась. - Уже Москва.
      - А спирту для бодрости? В честь приезда? Не хлебнете?
      Она не удивилась предложению, поколеблась, глянула в лицо спящего ребенка и стеснительно сказала.
      - Он ведь очень дорогой... Спирт?
      - Да что вы, я же угощаю!
      - Можно, немножко. Для смелости.
      - Что так?
      - Я к мужу еду... А он нас бросил. Может примет, а может выгонит.
      - Примет, - уверенно сказал Нестеров. - Куда он от такого парня денется!
      Ему казалось, что он способен справится со всеми проблемами, как своими, так и чужими.
      - Это девочка. - покраснела женщина. - В том-то все и дело...
      глава 8. Москва. Площадь Пушкина.
      Он положил на мокрую скамью журнал и сел на него, совершенно обесиленный. Бронзовый А.С. Пушкин оказался к нему спиной - стоял на постаменте весь мокрый, а на его обнаженную голову падал легкий дождь в перемежку с мелким снегом.
      Город настолько ошеломил Гришу, что не не мог даже дать себе отчета, где и как пролетели почти шесть часов. Прежде он хорошо знал центр Москвы, наезжал сюда из Риги почти каждый год, любил столицу и все достопримечательности, но теперь не узнавал, практически, - ничего! Дело не в том, что посреди площади возле магазина "Детский мир" уже не торчал любимый памятник отца - прямой, как штык, Феликс Дзержинский. Но кроме памятника чекисту, исчез бассейн "Москва", где Гриша собирался выкупаться, поскольку именно с этим бассейном у него были связаны воспоминания с первой женщиной его жизни. От бассейна не было никаких следов, зато поднялись пять золотых глав Храма Христа Спасителя - откуда, когда и зачем он здесь появился было непонятно. Красная площадь, которая отложилась в его сознании как нечто просторное, привольное, звучное - теперь напоминала тесную ярмарку, базар, рынок, черт знает что и подходы к ней стали узкими и суетливыми. Манеж - взбугрился куполами подземных магазинов. Улица Горького, превратившись в Тверскую, удволилась количеством народа на тротуарах, расцвела яркими красками, незакомой рекламой, непривычной атмосферой.
      По телевизору, в Ярославле, Гриша, конечно, видел эти перемены, но на яву... Это был уже другой город - другой архитектуры, других улиц, иных людей. И не в том дело, что с каждого угла исчезло нелепое словословие белым по кумачу: "СЛАВА КПСС!", а его заменило не менее вразумительное: "КАК У ВАС С ДЕНЬГАМИ?" Вся сущность и дух города была новой и непривычной. Все грохочущеее, говорящее, рычащее моторами автомобилей вокруг Гриши, казалось ему зрелищем на кино-экране, слегка стороннним и мало имеющим к нему отнощшение - сейчас сеанс закончится, экран погаснет и улицы вновь станут серенькими, пустыми, проезжая часть заполнится двумя-тремя марками отечественных автомобилей. Перекусить на ходу - проблема, выпить пивка наишешся где, а уж мечтать о том, чтоб на ходу, просто так, в первом магазине купить американскую ковбойскую шляпу - просто не приходилось.
      Гриша снял эту шляпу со своей головы и радостно повертел её в руках. Точно такая шляпа, какую он увидел впервые в американском фильме "Великолепная семерка" и мечтал о ней многие мальчишеские годы. Настоящий "стетсон"! Он надел шляпу и поднялся со скамьи. Он вдруг решил, что этот звонкий и пестрый мир - его мир! Его напряжения, стремлений и желаний. Мир, к которому он очень быстро приспособиться, найдет свое место, хотя ещё не знает даже своих самых первых шагов.
      Около полудня он позвонил брату. Пришлось покупать карточки, незнакомые таксофоны работали несколько иначе, телефон ответил дико, но, как будто, голосом брата:
      - В настоящий момент никого нет дома! Оставьте свое сообщение после сигнала. Спасибо.
      Гриша в растерянности опустил трубку, потом сообразил, что к чему, позвонил вторично, вновь прослушал сообщение и проговорил в трубку.
      - Геннадий, это я, Григорий Нестеров. Я вернулся. Не бойся, мне от тебя ничего не надо. Просто сходим на кладбище к родителям. Позвоню вечером.
      Теперь надо было звонить снова потому, что телефон Геннадия у него был в записной книжке, но адрес Московской квартиры брата он не знал. Он мельком подумал, что громадная квартира родителей в центре Риги (откуда его и призвали в армию) теперь перешла неизвестно к кому.
      Сумерки сгущались, пелена влаги висела в воздухе, тяжелые капли падали с полей его шляпы, но настроение у Гриши не ухудшалось. Он поднялся со скамьи, пересек улицу и нашел таксофон.
      На этот раз ему ответил ясный и нервный женский голос.
      - Я вас слушаю!
      Женщина говорила, перекрикивая фон очень громкой музыки.
      - Это Нестеров. - сказал он. - Григорий.
      - А, это вы! Прекрасно. - резко хохотнула женщина. - Мы вас ждем второй день! Геннадия ещё нет дома, но, как я понимаю, вы едете к нам?
      Что-то неприятное звучало в этом черезчур деловом вопросе, никакой приветливости не чувствовалось и Гриша ответил.
      - Да... Я не знаю, как добраться. С кем я говорю?
      - Жена вашего брата, Григорий. Меня зовут Кира. Где вы сейчас?
      - В Центре. Возле Пушкина.
      - Спускайтесь в метро и добирайтесь до Курской. А там пешего ходу пять минут. Код в дверях - пять, восемь, три. Четвертый этаж. Запомните адрес.
      Он запомнил адрес и не сразу понял, что значат цифры неведомого кода: 5-8-3. Но через полчаса сообразил его назначение, обнаружив на входных дверях панель с цифрами.
      Он уже поднимался на лифте, когда подумал, что брат Геннадий за эти годы стал для него окончательно чужим человеком, и невоможно даже предположить, что он из себя представляет и чем живет. Никаких писем он не получал от него лет семь, в сумасшедшем родственнике Геннадий не нуждался, что вполне закономерно. Ни обижаться на него, ни помощи ждать не следует. И вообще - лучше бы всего было ограничится телефонным разговором, спросить, как найти могилу родителей и на этом отношения прекратить. Благо их и не было.
      Но все-таки - полукровная родня, батюшка, можно сказать, общий.
      Лифт остановился, Гриша вышел на лестничную площадку, нашел дверь под цифрой 46 и нажал на звонок. В глубине квартиры послышались быстрые шаги, двери распахнулись и на пороге появилась миниатюрная девушка с копной черных волос, в черном трико, на высоких каблуках. Из-за спины её ударила громкая музыка.
      - Вы к кому? - с веселым удивлением спросила она.
      - Я Нестеров... Кира?
      - А! Нет, я не Кира! - девушка повернулась в коридор и прокричала. Кира Дмитриевна это к вам! Вы заходите.
      Гриша ступил в большую прихожую и увидел, как издали, из кухни, со сковородой в руках вышла высокая женщина в неряшливом халате, небрежная в одежде, растрепанная, откровеннно усталая и лишь с большим трудом натянувшая на серое лицо вежливую улыбку.
      - Григорий?
      - Да.
      - Идите за мной.
      Красотка в тугом трико хмыкнула и нырнула в другие двери, именно из-за которых, сотрясая стены, грохотала музыка и доносились веселые голоса.
      Кира ввела Гришу в маленькую комнату, тесно, словно на мебельном складе, заставленного кроватями, шкафами, тумбочками - в углу спал младенец.
      Здесь не жили, здесь только ночевали, болезненнно подумал Гриша, не зная, куда даже свою шляпу положить.
      - Раздевайтесь, Григорий. - Кира поставила сковороду на стол. - На музыку и прочее не обращаейте внимания. Это соседи у нас молодые обормоты, им не запретишь.
      - Соседи? - потерялся Нестеров. - Мать писала, что отец получил... Генеральскую квартиру в Москве.
      Кира неприязненно покривила пухлые губы.
      - Получил. Это она и есть. Четыре комнаты. Но теперь, чтобы выжить, три комнаты мы сдаем, как видите.
      - Сдаете?
      - Да. Тем и живем. Ничего большего ваш братец заработать не может.
      Кира заведомо была враждебна как к нему, а к брату Геннадию относилась однозначно презрительно. И даже не скрывала этого. Но все же, видимо, поняла, что груба излишне. Она поравила волосы, сверкнула яркими, выразительными глазами - единственным, что выделялось на её сером лице, и сказала чуть мягче.
      - Простите, что я такое говорю, что начала с мерзостей, но все происходит именно так.
      - Как? - спросил Гриша, удерживая в руках куртку и шляпу.
      - А вот так! - с вызовом ответила олна. - Братец ваш умеет только трепаться! Все люди вокруг зарабатывают, открывают банки, фирмы, крутят дела с иностранцами, а от Геночки я вижу только болтовню третий год! Промотал, продул в карты все отцовское наследство! Практически потеряли квартиру, да ещё вот этого спиногрыза мне заделал!
      При последних словах она указала на детскую кроватку, взяла из рук Гришиа шляпу с курткой и повесила на гвоздь за шкаф.
      - Но у него есть работа, зарплата? - неловко спросил Гриша.
      - Работа, дорогой кузен, это сейчас абстрактное понятие. - насмешливо ответила Кира, быстро взглянула на него и попыталась улыбнуться. - Ах, да. Вы же десять лет.... Ясно, что многое вам непонятно, извините. Есть хотите, или подождем Геннадия? Он звонил, сейчас будет.
      - Подождем, - всполошился Гриша, вспомнив, что приехал с подарками, полез в свою сумку и подал Кире два пакета.
      - Здесь я кое-что купил. Для встречи.
      Она тут же вывернула пакеты на стол - Гриша купил бутылку коньяка, небольшой торт и половину семги с хвостом.
      Кира глянула на конькяк и сказала сухо.
      - Такие вещи мы теперь пьем только по большим праздникам.
      Музыка за стеной грохнула уже с нечеловеческой силой, Кира метнулась в коридор и Нестеров услышал, как она визгливо прокричала.
      - Ребята, имейте же совесть! У меня Вовка только заснул!
      Ей не ответили, но музыка немного притихла.
      Кира вернулась в комнату, не глядя на Несетерова прошла к ребенку, кинула через плечо.
      - Присаживайтесь на любое место, не церемоньтесь, мы родня в конце концов.
      - А вы сейчас тоже не работаете?
      - Нет. Раньше служила в театре, а теперь и он погорел.
      - Вы актриса? - встрепенулся Гриша.
      - Да. Но теперь мы никому не нужны.
      Она не смотрела Грише в лицо, все время куда-то ускользала, даже не пыталась изобразить хотя бы формальную приветливость и Гриша вздохнул.
      - Кира... Вы, пожалуйста, не думайте, что я приехал вам сесть на шею. Я понимаю, что человек лишний. Не надо на меня злиться...
      - Я не злюсь. - сдержанно сказала она. - Я просто устала. Но если позволите быть откровенной...
      - Конечно! - заторопился он.
      - Ваш брат неудачник. Болтун и неудачник. Если бы ни эта квартира, просто неизвестно, на что бы мы жили. Он может наобещать вам райские кущи. Посулит работу, миллионы и не сделает ничего.
      - Да мне ничего и не надо! - перебил её Гриша - Я устроюсь, я вам мешать не буду и если повезет, то помогу, чем смогу.
      Кира слабо улыбнулась.
      - Хоть от кого-то слышишь человеческие слова. Вы ещё их того мира, где люди помогали друг другу... Дай Бог вам счастья... А вот и Геннадий!
      Как она услышала сквозь музыку шаги в коридоре, осталось неизвестным, но через секунду дверь распахнулась и поначалу через порог перекатилась сумка на колесиках, а потом появился и Генка - все такой же темнорыжий, остроносый, в джинсовом костюме и такой же куртке. Между сводными братьями не было ничего общего - Привет, братан! - весело крикнул он, ногой откинул сумку в сторону, шагнул в комнату и они обнялись. Геннадий отскочил, пытливо взглянул Грише в лицо и спросил игриво.
      - Ну что? Как твое здоровьишко? Крыша медленно скользит, черепицею шуршит? Здоровым тебя, надеюсь, выпустили?
      Веселье его было неприятным и Гриша поморщился.
      - Все нормально.
      Кира дернулась к сумке на колесиках, распахнула её и спросила с удивленной настороженностью.
      - Гена, откуда это?
      - Купил! - с вызовом ответил Геннадий. - Должен же я братана встретить по первому разряду?!
      - Но на какие шиши, Генка?!
      - Молчи, женщина! Нашел деньги!
      Она болезненно смотрела ему в лицо, потом скользнула глазами по всей фигуре и вдруг закричала со слезой.
      - Ты продал свои швейцарские часы?! Мои часы, которые я тебе подарила на свадьбу?!
      - Ну ладно, ладно, потом разберемся! - попытался успокоить Геннадий. - Накрывай стол.
      - Да ты же свинья! Свинья из свиней! Ты все готов пропить, скотина! Нам нечего жрать, а ты устраиваешь пиры!
      - Да что ты орешь?! - тут же взвился и Геннадий. - Я брата десять лет не видел! Ты что, нашим нищенством хвалиться хочешь? Да не по русски это! Он и так всё уже видит! Веди себя прилично, мать твою так! Тихо, я сказал!
      Гриша с ужасом понял, что в этой семье дело может дойти до драки, как себя вести он не знал и произнес растерянно.
      - Ребята, не надо... Я могу уйти...
      - Сиди!! А ты, стерва, - накрой на стол! Часы твои поганые я не продал, а заложил! Через неделю выкуплю! - он повернулся к брату. - Ты куришь, Гриша?
      - Да...
      - Пойдем, подымим на лестнице, а мадам пока остынет.
      Они вышли на лестницу, остановились у подокнника, где стояла высокая банка, набитая окурками.
      - Вот так и живем, братан. - невесело сказал Геннадий и тут же заметил. - Ого, какую марку ты куришь! А я вот, без фильтра.
      - Да так, - смутился Гриша. - "Кэмел". Я его в юности любил.
      - Ты что, при деньгах? Откуда?
      - Да нет, денег у меня немного. - он набрался духу и проговорил решительно. - Геннадий, я к тебе не приехал на хлеба. Посидим, отметим встречу, сходим на кладбище и я уйду. Может в Ригу поеду, старых друзей поищу...
      Геннадий захохотал.
      - В Ригу! Он поедет в Ригу! Братишка! Рига - это теперь самая настоящая заграница! Чтоб туда поехать, нужен вызов, нужно получить визу! Там не только что нет вывесок на русском языке, а даже зпрещают говорить по русски! Друзей твоих наверняка никого не осталось, потому что латыши их всех из республики выгоняют всеми своими силенками! Ох, братан, теперь все по другому, время нас подрубило.
      - Я об этом как-то не подумал...
      Брат улыбнулся косой и неприязненной улыбкой, сказал с тоской.
      - Черт побери, как бы мы жили сейчас, Гришка, еслиб не эти сволочи, которые все в стране перевернули!
      - Как бы жили?
      Геннадий глубоко затянулся и, помолчав, ответил убежденно.
      - Шикарно бы жили. Сыновья заслуженного генерала! Мы бы ВСЁ имели при советской власти! С генеральских погон нашего покойного батюшки навар бы имели до гробовой доски! И батяня тоже хорош! Принципиальный! Он ведь звание уже в ГДР получил, за год, как Берлинская стена рухнула. Его сослуживцы хапали, как могли! Имуществом военным торговали, дачи строили, машины гаражами приобретали, а он из себя все идейного корячил!
      - Отец был честный человек...
      - Что толку от его дурацкой честности? Его дружок генерал Скуратов составами барахло из ГДР вывозил! Составами! Говорят, там целый танковый полк умудрился немцам продать, со всей техникой и боеприпасами!
      - Посадили? За решотку?
      Геннадий обесиленно опустился на ступени.
      - Наоборот. Скуратов теперь при власти пристроился. В парламенте сидит. Новую русскую армию создает... Ну, что теперь нам говорить. Тебе инвалидность не дали?
      - Нет. Зачем? Я здоров.
      - Жаль. Хотя бы что-нибудь получал. Ладно, братан, что-нибудь я для тебя придумаю.
      - Не надо, Гена. - твердо сказал Гриша - Не надо. Я устроюсь, все будет хорошо.
      Геннадий сердито сунул окурок в банку на подоконнике.
      - Как ты устроишся, да ещё хорошо? Для устройства сейчас нужен начальный капитал. Большие деньги, чтоб раскрутить дело. На завод пойдешь, или на вокзал уголь грузить?
      Гриша не узнавал в этом брюгливом, издерганном человек своего старшего брата. Всегда напористый, даже нагловатый, сейчас в свои тридцать три года он казался разбитым неудачами стариком. Он никого никуда не мог "пристроить", даже собственную семью.
      - Не надо, Гена. Жалко, что и я тебе помочь не могу пока... Но я, пожалуй, уеду из Москвы. Все-таки здесь очень для меня шумно...
      Решение это он принял только сейчас, да и уверен в нем не был. Скорее всего хотел лишь убедить сводного брата, что ни в коем случаем обузой для него не будет.
      Геннадий произнес осторожно.
      - Слушай, я тебя не гоню, конечно, но если хочешь... У меня однокурсник один есть, он меня всю дорогу к себе в Питер зовет. Там он какую-то фирму наладил...
      Гриша плохо расслышал слова Геннадия.