II

Полицай-президент Гураррского королевства господин Пак-пак сидел в огромном, похожем на конференцзал кабинете. За его спиной высилась статуя Фемиды.

С кем любезничал полицай-президент, поглаживая бока розового телефона, знал не только он и не только дежурный диспетчер, минуту назад связавший его кабинет с будуаром королевы. О том, что между господином Пак-паком и ее величеством существует иная связь, кроме телефонной, был хорошо осведомлен и стоявший в дверях кабинета грузный лысый мужчина. Это был Фоббс, начальник апримской полиции.

Господин Пак-пак не замечал его, продолжая сопеть в трубку:

— Так, может, я это самое… подскочу, а?… Какого посланника, это самое?… Да брось ты!… Что?… Гы-гы-гы!…

Фоббс закашлял, чтобы обратить на себя внимание. Он понимал, что в такие минуты лучше не беспокоить шефа, а тихонько прикрыть за собой дверь. Однако дело было чрезвычайной важности, и глава столичных полицейских решительно шагнул вперед.

— Господин полицай-президент! — оглушительно рявкнул он, ибо не умел говорить нормальным голосом даже с начальством, — разрешите обратиться?

От неожиданности господин Пак-пак вздрогнул и чуть не выронил трубку, которая все еще продолжала квакать.

— Ваше это самое… величество, — зашептал он в трубку, — не один я… ладненько, перезвоню! Целую эти самые… пятки… Гы-гы-гы!…

Господин полицай-президент опустил трубку на рычаг, откинулся в кресло, и его лицо сразу приняло свирепое выражение.

— Опять это самое? — забарабанил он пальцами по оранжевому листку.

— Опять, господин полицай-президент, только что обнаружили на ступеньках управления, — объяснил Фоббс. — Возомнив себя неуловимыми, эти ублюдки снова вызывают нас на дуэль! Если мы не начнем самых решительных действий, господин полицай-президент, и будем продолжать играть с ними в кошки-мышки, боюсь, что это может скверно кончиться!

Господин Пак-пак тем временем шевелил толстыми губами, расшифровывая фразу, написанную на латыни:

— Ва-ле Бесс, а-ве Це-зарь…

— Надеюсь, в переводчике не нуждаетесь, — угрюмо прогудел Фоббс. — Вот уже третья листовка с одинаковым содержанием, меняется лишь имя кандидата на тот свет.

Господин Пак-пак вытер узкую полоску лба, которая покрывалась испариной всякий раз, когда ему предстояло принять какое-то решение.

— Что будем это самое… делать?

— Есть только один выход, господин полицай-президент, — уверенно сказал Фоббс, — надо срочно отменить митинг на Площади Воркующих Голубей!

Господин Пак-пак медленно двигал челюстями, как бы пережевывая полученную информацию. Затем потянулся к розовому телефону, передумал и снял трубку с другого — ярко-оранжевого:

— Свяжите меня э-э… с Бессом.

Тем временем начальник апримской полиции подсказал ему содержание будущего телефонного разговора:

— Скажите ему правду, господин полицай-президент: мы не можем гарантировать ему полную безопасность на сегодняшнем митинге. Пусть немного повременит, пока мы не найдем этих ублюдков, иначе…

Господин Пак-пак замахал рукой, чтобы он замолчал, и начал мямлить в трубку:

— Э-э, господин Бесс?… Это я… Что я хотел сказать?…

Господин Пак-пак успел забыть, что же он хотел сказать господину Бессу, и вопросительно уставился на своего подчиненного.

— Полиция не может его обезопасить, — подсказал Фоббс.

— Я хотел сказать, что полиция не может его… то есть вас… это самое… обензопасить… да, на митинге… да, угрожают… Он самый… по этому, по латыни, грамотный, стервец… Что?… Вы тоже получили?… Отлично!… Что отлично?…

Господин Пак-пак опять вцепился умоляющим взглядом в Фоббса, ожидая подсказки. Поскольку глава столичных полицейских не видел ничего отличного в том, что господин Бесс тоже получил письменную угрозу, помощь пришла с некоторым опозданием:

— Было бы отлично, если бы господин Бесс подождал пару деньков, пока мы не найдем этих ублюдков!

— Я говорю это самое… будет отлично, если вы подождете это самое, пару деньков, пока мы не найдем этих самых ублюдков! Да, ублюдков, говорю! А потом, пожалуйста, митингуйте себе на здоровье!… Что? Выборы? Понимаю… На каком носу?… Просто на носу? Понимаю… да, да, конечно…

Взглянув на Фоббса, господин Пак-пак пожал плечами: мол, дальше продолжать разговор бесполезно.

Фоббс еще раньше пришел к аналогичному выводу, однако счел нужным предпринять последнюю попытку:

— Скажите, что на карту поставлена его жизнь!

Прикрыв трубку ладонью, господин Пак-пак счел нужным уточнить:

— На какую это самое… карту?

Фоббс ограничился мысленным уточнением, вслух же сказал:

— Скажите, что на митинге возможно покушение на его жизнь!

— Господин… э-э Бесс, дело в том, что на митинге на вас

могут это самое… покушаться… ну как бы выразиться поточнее… шлепнуть, что ли… Что?… Извиняюсь… Так… Постараюсь, господин Бесс. Из какого носа?… Из носа Цезаря, гы-гы, дай Бог ему здоровьица!

Страшно довольный только что произнесенной тирадой, особенно концовкой насчет носа Цезаря, господин Пак-пак достал трубку и расстегнул ворот кителя. Судя по всему, столь длинный разговор был для господина полицай-президента истинным мучением.

— Значит, митинг все же состоится, — угрюмо пробасил Фоббс, потирая лысину. — Но риск слишком велик, господин полицай-президент, этот Цезарь умеет не только угрожать…

Господин Пак-пак неожиданно сорвался на визг:

— А ты, Фоббс, умеешь только это самое… орать! Хотя начальнику апримской полиции не мешало бы уметь наводить этот самый… распорядок и закон!

Вероятно, почувствовав, что не совсем правильно произнес каноническую фразу, господин полицай-президент повернулся к Фемиде и, привстав с кресла, прочел надписи на ее пустующих чашах:

— Да, закон и этот самый… распорядок.

Фоббс взял со стола оранжевую листовку, скомкал и сунул в карман кителя.

— Я сделаю все возможное, господин полицай-президент, — пробасил он и тяжелым шагом уставшего от бесполезных дел человека затопал к выходу.

— И э-э… невозможное! — крикнул вдогонку господин полицай-президент.

Когда за Фоббсом закрылись двери, господин Пак-пак мгновенно преобразился. Он был похож на школьника, только что оттарабанившего труднейший урок. Оттолкнувшись от стола, он сделал несколько оборотов на вращающемся кресле, напевая начальную строфу из «Королевского танго»:

Когда кресло остановилось, господин полицай-президент с умилением глянул на огромные потрескавшиеся гипсовые ступни королевы, то бишь Фемиды, и его волосатые пальцы невольно потянулись к розовому телефону…

III

Фоббс шагал по длинному и мрачному коридору полицейского управления, не отвечая на приветствия сотрудников. Глава столичных блюстителей закона и порядка многое повидал на своем веку и перестал чему-либо удивляться. И все же головокружительная кapьера господина Пак-пака вызывала у него искреннее недоумение: что за достоинства могла отыскать королева в этой «квадратуре круга», как прозвал полицай-президента Главный Конструктор, что расшифровывалось довольно просто: круглый болван с квадратной челюстью?…

Не так давно рядовой телохранитель, оберегающий покои королевы, здоровенный и безмозглый Пак-пак вдруг был поставлен охранять покой всего королевства. Научится ли он правильно произносить хотя бы пару слов, начертанных на весах Фемиды? В противном случае остальным тоже придется говорить «закон и распорядок». Бедный гураррский язык! До сих пор еще многие не могут освободиться из-под языкового ига прежнего полицай-президента Зак-зака, который говорил — и заставил говорить других — «бензопасность», «прозвещение» и т. д.

И все-таки, думал Фоббс, шагая по длинному унылому коридору полицейского управления, главная беда не в этом: новоиспеченный полицай-президент не замечал разницы не только между порядком и распорядком, но и между порядком и беспорядком, законом и беззаконием.

Фоббс остановился у кабинета своего помощника, приоткрыл дверь, гаркнул:

— Абабас, чтобы через десять минут все мальчики были у меня!

И он двинулся дальше. Отменить митинг не удалось, и ему предстояло сделать все возможное и невозможное, как приказала «квадратура круга», чтобы поддержать на площади «распорядок» и, таким образом, «обензопасить» господина Бесса, чтоб ему провалиться со своим митингом!…

IV

Упершись руками в массивный стол, на котором лежал макет Площади Воркующих Голубей, Фоббс исподлобья глядел на собравшихся в кабинете секретных агентов апримской полиции, впрочем, секретными они являлись лишь по штатному расписанию: в каждом из этих амбалов за версту был виден кадровый полицейский, ибо самая небрежная штатская одежда выглядела на нем воинственным мундиром. Обводя угрюмым взглядом их еще более угрюмые физиономии, Фоббс поймал себя на мысли, ставшей в последнее время навязчивой, что «полицейские и бандиты» — это игра, где каждый с равным успехом мог бы оказаться в команде противника, и если этого не произошло, то лишь по чистой случайности. Себя и своего любимца Круса, который отсутствовал, он считал исключениями, подтверждающими правило.

Шеф апримской полиции жестом подозвал поближе к столу.

— Положение, мальчики, прямо скажем, дерьмовое! — загрохотал Фоббс.

Взрывная волна его мощного баса обрушилась на картонный макет площади, сдвинув с места трибуну.

— Сегодня, где-то после шестнадцати часов, вот здесь, — Фоббс поставил трибуну на место, — произойдет очередное покушение, а если мы снова оплошаем, то и убийство!

Лица «мальчиков» вытянулись, словно у гончих псов, почуявших запах дичи. («Запах домашнего жаркого», — поправил бы любимец Фоббса, супердетектив Крус, который был уверен, что его четвероногая подружка Изабелл стоит, по части розыска, больше, чем все «мальчики» вместе взятые.)

— Вслед за покойным председателем партии Благоденствия Россом и не менее покойным лидером партии Огненного Меча Зотосом, — продолжал громыхать Фоббс, — банда Цезаря намерена отправить туда же, на покой, и господина Бесса!

«Мальчики» заржали — заупокойный юмор шефа пришелся им по душе.

— Вам бы на луг, на зеленую травку, — осадил их Фоббс, — да еще бы в придачу табун молодых кобылиц!

— Мы согласны, шеф, — давясь от смеха, прохрипел Абабас.

— Только этим вы и можете заниматься! — гаркнул Фоббс.

Все мигом присмирели. «Мальчики» ничего и никого не боялись, кроме своего шефа: во всей Гурарре не было другого такого мощного голоса и такого тяжелого кулака.

Фоббс извлек из кармана помятую оранжевую листовку, разгладил ее и молча протянул агентам.

Первым взял листовку Абабас. Он долго глядел на перевернутую вверх ногами латинскую фразу, затем понимающе хмыкнул и передал товарищу. Листовка пошла по кругу, «мальчики» ощупывали ее, обнюхивали, пробовали на зуб, смотрели на свет, одним словом, подвергали ее тщательному и всестороннему анализу.

— Надеюсь, в переводчике не нуждаетесь? — бросил Фоббс.

— Нуждаемся, шеф, — весело прохрипел Абабас. — Мы люди служивые, непрозвищенные!

«Вот он, еще один потомок Зак-зака», — подумал Фоббс. Вслух сказал:

— Служивые невежды, Абабас, приносят отечеству больше вреда, чем пользы! На листовке написано: «Прощай, Бесс, привет, Цезарь!» Или в переводе Абабаса, если бы он знал вульгарную латынь — «Хана тебе, Бесс, даешь клевого Цезаря!».

Все опять рассмеялись, и больше других гоготал весельчак Абабас.

Фоббс поднял руку, призывая к тишине:

— Итак, шайка Цезаря снова угрожает! Мы с господином Пак-паком пытались убедить господина Бесса отменить митинг, но что вы хотите от предводителя партии неумеренных либералов? С другой стороны, господина Бесса тоже можно понять. Скоро выборы, каждая встреча с избирателями — это еще один шаг к дверям мэрии, тем более что его противников поубавилось. Наш долг, мальчики, — голос Фоббса несколько потеплел, — обеспечить кандидата надежной охраной и во чтобы то ни стало упредить возможный удар Цезаря…

Он покосился на стоящую в углу статую Фемиды и нехотя добавил:

— Как-никак, а мы олицетворяем закон и порядок, стоим, так сказать, на страже человеческой цивилизации…

Взглянув на Абабаса, олицетворявшего скорее раннюю зарю человеческой цивилизации, Фоббс невольно поморщился и склонился над макетом:

— Мой план таков — превратить Площадь Воркующих Голубей в мышеловку. Для этого, во-первых, надо максимально ограничить число участников митинга, пропустить человек сорок, от силы пятьдесят, для массовки. Остальных — в шею, под любым предлогом. Самых строптивых можно и припугнуть восемьдесят пятой статьей… Вы, мальчики, ничем не должны выделяться, по крайней мере, попытайтесь это сделать. Расстановка сил обычная — в шахматном порядке. Разыграем один из вариантов гураррской защиты…

V

Закончив инструктаж и отпустив агентов, Фоббс опустился в кресло. Он сидел, пыхтя дешевой андулуской сигарой, и сквозь сизые завихрения дыма смотрел на макет площади, где в беспорядке стояли шахматные фигуры, белые и черные. В руке Фоббс держал белого короля и, вероятно, искал для него наиболее безопасное место.

Зазвонил телефон. Фоббс неохотно снял трубку:

— Слушаю.

— Шеф, — послышался голос секретарши, — к вам ломится господин Син-син, главреж телекомпании «Камера обскура». Я ему объясняю гураррским языком, что вы заняты, а он…

Этого ему не хватало!… Фоббс скривился, словно от неожиданного приступа зубной боли. С телекомпанией у него были старые счеты, он бы с удовольствием выгнал, предварительно надавав по шее, даже самого господина Юлиуса, ее генерального директора. С определенного времени, точнее, с момента убийства Росса, «Камера обскура» стала для полиции своеобразной конкурирующей фирмой, во многом опережающей нерасторопных «мальчиков» Фоббса. Но, к сожалению, шеф апримской полиции знал и другое: большой пакет акций этой процветающей компании принадлежит «квадратуре круга», а следовательно…

— Пропустите, — процедил Фоббс.

Он накрыл макет плотным чехлом и откинулся в кресле, продолжая вертеть в руке белого короля.

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошел высокий элегантный мужчина лет пятидесяти.

— Аве, Фоббс! — крикнул он с порога.

Это был Син-син, главный режиссер телекомпании «Камера обскура». Роскошно улыбаясь, словно позируя для обложки журнала «Люкс», Син-син приближался к столу.

Фоббс взглянул на непрошеного гостя с недоброй усмешкой:

— Грифы почуяли запах мертвечины?

Син-син хохотнул и небрежно присел на край массивного стола:

— Браво, коллега! Я всегда говорил, что с вашей склонностью к метафорическому мышлению, которую вы неоднократно и с таким блеском демонстрировали, вам бы, любезный Фоббс, надо служить не этой слепой старухе, — кивнул он в сторону Фемиды, — а одной из юных муз, скажем, нашей, телевизионной! Кстати, сегодня вам представляется такая возможность — услужить нам!

Фоббс глубоко затянулся и выпустил в лицо Син-сина густое облако сигарного дыма:

— Хотите получить разрешение на прямую трансляцию митинга с Площади Воркующих Голубей?

— Милый Фоббс, ваша прозорливость безгранична! — воскликнул режиссер и, разгоняя рукой облако, добавил: — Впрочем, и вежливость тоже.

— Не люблю, когда посетители садятся на стол.

— Надо было предложить мне стул! — мгновенно парировал Син-син, но тут же спохватился: — Только чур, не электрический!

Фоббс продолжал смотреть на гостя с откровенной враждебностью:

— Думаете поживиться, как на Россе и Зотосе?

Син-син весело сверкнул зубами:

— Думаем, коллега! Хорреско референс, как сказал бы латинянин, что, как вам известно, означает — содрогаюсь, говоря вам это!

Он вынул из кармана оранжевую листовку и показал Фоббсу, но в руки не дал:

— Нам тоже подбросили, между прочим, на полчаса раньше, чем вам. Из чего я заключаю, что Цезарь жаждет увидеть свои деяния, вернее, злодеяния запечатленными в немеркнущих образах искусства. И Цезарь прав, коллега, ибо, как сказал бы его древний соплеменникаре лонга, вита бревис, что означает: жизнь коротка, искусство…

— Знаю, что это означает! — оборвал его Фоббс. — Такое искусство, как ваше, сокращает и без того короткую жизнь! После ваших сериалов хочется взять веревку, мыло…

— Парфюмерной фирмы «Рекс», — вставил Син-син.

Реплика режиссера почему-то разозлила Фоббса, и он рявкнул:

— И хорошенько намылить шею автору!

Автор сериалов расхохотался:

— А веревку зачем?

Фоббсу надоела словесная пикировка, он демонстративно взглянул на часы:

— Короче, «Камера обскура» хочет закупить все права на прямую трансляцию с площади?

— Вы снова угадали, коллега, — осклабился режиссер. — Если ничего особенного не произойдет, этот митинг здорово ударит нам по карману, ну, а если что — раскошеливаться придется остальным. Как видите, милый Фоббс, мы здорово рискуем — аут Цезарь аут нихил, как сказал бы…

— Весьма рискуете, Син-син! — пророкотал Фоббс. Он поднялся с кресла и, наклонившись к режиссеру, выдохнул ему в лицо вместе с очередной порцией сигарного дыма:

— Я постараюсь отбить у вас охоту делать бизнес на трупах, ясно?

Сквозь клубы дыма блеснула хищная улыбка режиссера:

— Постарайтесь, коллега! Этого давно уже ждет от вас вся Гурарра! А мы зафиксируем ваши старания на пленку!

Он протянул Фоббсу гербовую бумагу:

— Скрепим наш союз, коллега. Господин Бесс в курсе и, конечно же, обеими руками за. Иначе и быть не могло — Бесс субсидирует нашу телевизионную компанию, мы рекламируем его избирательную кампанию, взаимовыгодное сотрудничество, не так ли?

Фоббс подписал бумагу, отодвинул.

— А где мне поставить каинову печать? — улыбнулся режиссер.

— У себя на лбу, — процедил Фоббс и поднялся с места, показывая, что аудиенция окончена. — Второй этаж, двести шестая комната.

— Благодарю, коллега.

Син-син аккуратно сложил документ, спрятал его в карман:

— Что же касается трупов, то позвольте напомнить вам изречение, кстати, тоже латинского происхождения, которое гласит, которое вопиет, что искусство требует жертв.

— Надо быть болваном, чтобы понимать это буквально! — рявкнул Фоббс и грохнул кулаком по столу.

От зажатого в кулаке белого короля отскочила головка и покатилась в сторону Син-сина. Тот поднял ее двумя пальцами и, разглядывая, задумчиво заговорил:

— Милый Фоббс, на заре моей творческой юности я тоже так думал и снимал фильмы… знаете о чем?… Об облаках! Это были поэтические и, поверьте, чертовски талантливые ленты, и делал я их за свой счет, коллега, понимая, что искусство требует жертв от художника. И я пожертвовал всем — деньгами, успехом, своей первой и последней любовью, друзьями, здоровьем, — все бросил на алтарь искусства и — едва не подох с голоду в полном одиночестве, презираемый одними, забытый другими, неизвестный всем остальным…

Режиссер больше не юродствовал, говорил тихо, как бы для себя:

— Я поймал крысу, такую же, как и я — одинокую и голодную, и изжарил ее, коллега, на огне моих поэтических лент. (О, как они пылали, мои фильмы об обликах!) Я грыз эту крысу, коллега, и клялся, клялся на пепле моих облаков: «Я овладею другим искусством — искусством требовать жертв от других!»

Син-син замолчал, осторожно и как бы брезгливо вложив в ладонь Фоббса голову белого короля.

Взглянув на нее, Фоббс процедил:

— В этом-то вы преуспели.

— Да, преуспел, — тщательно вытирая руки платком, согласился режиссер. — Вся Гурарра запоем смотрит мои сериалы о политических убийствах. Но, милый коллега, я делаю бизнес не на трупах, как вы неточно изволили выразиться, а на желании обывателя видеть, как незаурядные люди превращаются в заурядные трупы! И по мере сил я утоляю его наследственную кровожадность. Впрочем, не без помощи полиции.

— То есть? — насторожился Фоббс.

— Помощь полиции в том, что она беспомощна! Неплохой каламбур, а? — снова осклабился режиссер.

— Идите к черту, Син-син.

Режиссер сделал серьезную мину;

— Иду. Кстати, не знаете, где он сейчас?

Фоббс глубоко затянулся сигарой, вероятно, собираясь выпустить в наглого режиссера очередную порцию дыма. Почуяв надвигающуюся опасность, Син-син отошел от стола и заговорщицким шепотом произнес:

— А я знаю!

Залившись мефистофельским смехом, режиссер стремительно покинул кабинет.

Когда дверь за ним захлопнулась, Фоббс снял с макета чехол. Несколько шахматных фигур лежало, вероятно, после удара его мощного кулака. Он расставил их на прежние места, взял со стола обезглавленного короля и, подумав, поставил его у трибуны. А на трибуну осторожно опустил его маленькую королевскую голову…

Зазвонил телефон.

— Шеф, — послышался взволнованный голос секретарши, — с вами хочет говорить Цезарь!

— Кто-о?

— Цезарь, он так назвался!

— Где он?

— Ждет у телефона.

— У какого телефона?

— Не знаю, шеф, он позвонил и попросил соединить с вами…

— Он ждет у телефона?

— Да, шеф.

Лицо Фоббса стало медленно багроветь, он сопел, обдумывая план действий. Затем приказал:

— Слушайте внимательно. Сейчас же свяжитесь с седьмым отделом, пусть узнают, откуда он звонит, и сообщат Абабасу. Он выедет наперехват. Я постараюсь как можно дольше затянуть разговор. Да, не забудьте включить оба магнитофона, один из них, не помню какой, заедает… Так, ну что ж, давайте сюда этого Цезаря!

В трубке послышался приятный бархатный баритон:

— Господин Фоббс?

— Да, Фоббс у телефона, — неестественно бодрым голосом ответил тот и даже улыбнулся, словно собеседник мог его видеть. — С кем имею честь?

— Говорит Цезарь, — представился баритон. — Надеюсь, вам известно мое имя?

— Ну как же! — воскликнул Фоббс. — Столько наслышан!

— Вы получили мою визитную карточку? Час назад я оставил ее на ступеньках вашего управления.

— Да, благодарю вас, — продолжал паясничать Фоббс, и его лысина покрылась крупным бисером пота, — вы проявили большую любезность, и я, право, даже не знаю…

— Пока счет два — ноль в мою пользу, господин Фоббс, — не без гордости напомнил баритон. — Любопытно, какие у вас прогнозы на сегодняшний турнир? Хочется верить, что Площадь Воркующих Голубей будет подготовлена для встречи с моей сиятельной особой более тщательно, чем в прошлый раз?

Лысина Фоббса сверкала от пота, он с трудом сдерживал волнение:

— О да, мой Цезарь, мы устроим вам сердечную встречу!… Единственное, что нас несколько смущает, это полное неведение, в котором мы пребываем, что касается места и времени вашего явления народу!… Дорогой Цезарь, не могли бы вы хоть намеком…

— Старый плешивый хрыч! — оборвал его Цезарь, и лысина Фоббса стала стремительно багроветь. — Неужели ты всерьез думаешь обвести меня вокруг пальца?! Надеешься, что пока ты тянешь со мной резину, твои недоношенные «мальчики» уже несутся по моему следу и вот-вот загребут меня в какой-нибудь телефонной будке? Неужели ты, шелудивая полицейская псина, безмозглый индюк, вонючий похотливый осел…

Фоббс швырнул трубку с такой силой, что она, скользнув по телефонному аппарату, сорвалась со стола и повисла над самым паркетом, раскачиваясь, словно висельник на ветру…

Фоббс опять стал расставлять рассыпавшиеся по столу шахматные фигуры, но, взглянув на часы, чертыхнулся: было без десяти четыре!

Он поднял умолкшую трубку, постучал по рычагу:

— Это Фоббс. Передайте группе Абабаса: прекратить розыск и срочно явиться на площадь. Да, разговор записали?… Принесите ко мне. Да, обе. Сейчас же.

Фоббс зажег потухшую сигару. Несколько затяжек вернули ему утраченное самообладание, но он знал, что окончательно успокоится лишь после того, как собственноручно сотрет магнитофонную запись с гнусными оскорблениями Цезаря. Сейчас для него это было важнее, чем митинг на Площади Воркующих Голубей…

VI

Монотонно тикали стенные часы. Стрелки показывали без двух минут четыре, следовательно, время послеобеденного сна — обязательного в режиме Круса — подходило к концу.

А режим этого Ясноглазого Шпика Гурарры заключался в том, чтобы периодически просыпаться, заправляться горючим — тройной порцией иона — и снова погружаться в бездумную дрему.

Крус спал в небольшом кресле-качалке и по-детски сладко чмокал губами, словно и во сне продолжал потягивать свою тройную порцию. Кроме сна, у Круса была еще одна физиологическая потребность — телевизор, точнее нескончаемый телесериал о его подвигах. Он не пропускал ни одной серии, более того, смотрел по нескольку раз, не переставая удивляться беспардонности, с которой авторы искажали подлинные факты, подгоняя их под каноны детективного жанра.

Так Крус проводил свое свободное время, уединившись на небольшой вилле. Выражения типа «коротать», «тянуть» или «убивать время», применимые к другим, теряют смысл по отношению к Крусу, которому, по его собственному признанию, было «наплевать как на время, так и на то, с какой скоростью оно превращает нечто в ничто».

Преображался он лишь во время своих «крестовых походов». Некие завистники, а таковые встречаются и среди представителей его ремесла, как-то высказали гипотезу, что, мол, источником необычайной легкости, с коей Крус распутывает клубок любых преступных хитросплетений, служит таинственное заморское зелье, которое он подмешивает в свои тройные порции, обретая дар ясновидения. После негласной проверки, проведенной опытными экспертами, подозрение отпало как не имеющее реальной почвы.

Стенные часы пробили четыре раза, и Крус открыл глаза.

— Изабелл! — позвал он.

В комнате царила тишина. Крус поднялся с кресла-качалки, подошел к бару, взял плоскую бутылку и стал осторожно переливать в мензурку белую жидкость. Отмерив три порции, он вылил напиток в высокий бокал, затем отмерил еще две и вылил в глубокое блюдце. Бутылку убрал в бар, где стояло еще с дюжину таких же. «Запасы иона подходят к концу», — с грустью подумал Крус и опять крикнул:

— Изабелл! Включай телевизор!

В туалете послышался шум воды, и оттуда в комнату с радостным лаем ворвалась собачонка весьма неопределенной масти. Подбежав к телевизионному аппарату, она сделала стойку, передней лапой нажала на кнопку и с визгом бросилась на встречу Крусу, который нес бокал и блюдце с ионом.

— Осторожней, Изабелл! Пора бы тебе хоть немного остепениться.

Крус опустил на пол блюдце, погрузился в кресло-качалку и, медленно потягивая ион из бокала, стал смотреть на мерцающий телевизионный экран.

Изабелл с жадностью полакала из блюдца, затем улеглась у ног Круса и тоже уставилась на экран.

Под тревожную музыку на нем возникли титры:

Послышался прерывистый собачий лай, и на экране появилась Изабелл. Уткнувшись носом в землю, она шла по чьему-то следу. За ней, с трудом удерживая туго натянутый поводок, бежал Крус.

Узнав себя, Изабелл радостно тявкнула и взглянула на Круса. Не отрывая глаз от экрана, тот слегка улыбнулся и кивнул головой, мол, вижу, вижу.

Раздался телефонный звонок. Крус не шевельнулся. Телефон продолжал надрывно звонить. Изабелл выжидательно посмотрела на Круса. Он сделал кислую мину и потянулся к телефонному аппарату, стоявшему рядом на столике.

В трубке послышался мужской бархатный голос:

— Господин Крус?

Крус помедлил, затем неохотно ответил:

— Крус слушает.

— Включите девятый канал, господин Крус, вас ждет небольшой сюрприз.

Раздались короткие гудки. Крус опустил трубку и потянулся к бокалу.

Перечисляя слабости Круса, мы не случайно упустили одну — ненасытное детское любопытство. Если для большинства гураррцев любопытство являлось «не пороком, но большим свинством», и они стыдливо скрывали его, облачая в благопристойные эвфемизмы типа «здоровый интерес», «проявление пытливости ума», «жажда познания окружающего мира» и т. д. и т. п., — то для Круса любопытство было не слабостью, а грозной силой, которая, пробудившись, сметала все на своем пути…

В это время они с Изабелл преодолевали на экране какое-то водное препятствие. Впереди, рассекая волны, плыла супер-дворняжка с пистолетом в зубах. За нею, обеими руками держась за поводок, торпедой несся супер-детектив…