Аве, Цезарь

Живой Крус извиняюще взглянул на живую Изабелл:

— Извини, дорогая, я только на минутку хочу включить девятый канал, не возражаешь?… Мы же пятый раз смотрим эту серию!

Крус потянулся к телевизионному аппарату. Изабелл жалобно заскулила и с поджатым хвостом убежала в ванную комнату, громко хлопнув дверью.

Крус грустно улыбнулся и, решив, что эта небольшая семейная сцена не потрясет устоев его размеренного спокойного бытия, переключил программу на девятый канал.

VII

По девятому каналу транслировался митинг с Площади Воркующих Голубей.

Это была старая выложенная булыжником площадь перед городской мэрией — традиционное место политических сборищ. Несколько десятков участников митинга внимали оратору, сухопарому мужчине с длинной седой шевелюрой. Это бал лидер партии неумеренных либералов господин Бесе. Энергично размахивая руками, он кричал в микрофон:

— Наши оппоненты из партии Огненного меча утверждают, что внутривидовая агрессия так же естественна, как голод и половой инстинкт, и так же служит целям человеческого рода! Это вздор, господа!…

Среди участников митинга Крус без труда узнал «мальчиков» Фоббса. Они стояли по стойке смирно, каждый держал в руке оранжевый воздушный шар. Сверху, через объектив второй телекамеры, которая периодически включалась, чтобы показать панораму площади, было видно, что оранжевые шары расположены в строгом шахматном порядке.

Лидер неумеренных либералов продолжал сокрушать невидимого оппонента:

— К черту внутривидовую агрессивность, если она мешает решать стоящие перед нами проблемы! К черту биологические инстинкты, если их дьявольским действием можно объяснить и, следовательно, оправдать любое преступление, включая и политическое убийство!

Толпа стала выкрикивать нестройным хором:

— Бес-са! Бес-са! Хо-тим Бес-са!

Господин Бесс продолжал неистовствовать:

— К черту! К черту! К черту! Пропитанные кровью невинных агнцев легенды о живодерах! Чудовищные законы наследственности! Теорию неискоренимости зла! Да, мы падшие ангелы, дамы и господа, но у нас хватит мужества, сил и благородства, чтобы после многовекового падения подняться и воспарить к сияющим высотам! Для этого, дамы и господа, требуется лишь ангельское терпение и ангельская доброта!

— Бес-са! Бес-са!

Глядя на скандирующую в запрограммированном восторге толпу и на пытающегося перекричать ее оратора, Крус скривился, собираясь снова переключить программу, но что-то остановило его: он услышал в толпе сухой треск.

Услышал его и один из участников митинга. Это был Абабас. Он тут же выхватил пистолет и отчаянно завертел головой в поисках источника подозрительного звука. Стоящий рядом с ним другой агент тихонько толкнул Абабаса в плечо и показал свисающие с конца нитки оранжевые хлопья — у него лопнул воздушный шар. Абабас беззвучно зашевелил губами, всучил агенту свой шар, а сам стал пробираться сквозь ряды митингующих, цепко вглядываясь в их лица. Телевизионная камера неотступно следила за Абабасом, заставив господина Бесса витийствовать за кадром:

— Наши уважаемые оппозиционеры из партии верноподданных утверждают, что Гурарра вступила в период нового Лихолетья! Это вздор, дамы и господа! История никогда не повторяется!…

Все вокруг продолжали скандировать, кроме одного человека. Он стоял неподалеку от ближней к оратору телекамеры, уткнув нос в поднятый воротник светлого плаща. Правую руку он держал в кармане. Это был Мистикис. Абабас подкрался к нему со спины и неожиданно ткнул между лопаток дулом пистолета. Мистикис испуганно обернулся, его левая щека была заклеена пластырем. Брызгая слюной, Абабас прохрипел:

— Бес-са! Бес-са!

Мистикис с готовностью затряс головой и стал скандировать вместе с остальными:

— Хо-тим Бес-са!

Абабас ухмыльнулся и, спрятав пистолет, принялся надувать другой оранжевый шар. Вероятно, поняв, что инцидент исчерпан, режиссер включил вторую камеру, нацеленную на оратора.

Господин Бесс ожесточенно жестикулировал, словно дорисовывая кистями рук ту величественную картину неумеренного благоденствия, которую ему не удавалось изобразить словами:

— Наша партия считает, что единственно верный путь к оздоровлению национального климата, к восстановлению в Гурарре божественного закона и идеального порядка лежит через откровенное, с привлечением широких слоев общественности, обсуждение внутриполитической обстановки! Только сообща, как на большом семейном совете, а не на тайной вечере, не уклоняясь от нелицеприятных разговоров, не боясь заглянуть правде в глаза…

Послышался сухой треск, и речь Бесса оборвалась. Словно оратор заглянул правде в глаза к в ужасе содрогнулся. Бесс взметнул руки кверху в каком-то религиозном экстазе и запрокинул голову, будто призывая в свидетели самого господа бога. Затем волчком повернулся к экрану и с оскаленным ртом стал медленно сползать на подиум трибуны.

Моментально включилась другая телекамера, давшая сверху панораму площади. Шахматный порядок воздушных шаров нарушился. Участники митинга бросились к трибуне, а секретные агенты ринулись на них, хватая всех, кто попадался под руку. Началась давка, послышались женские визги, полицейские свистки, стоны, крики, топот ног. Все смешалось, слилось в едином приступе коллективной истерии. А объектив телекамеры старательно шарил по Площади Воркующих Голубей, все запоминая, фиксируя своим бесстрастным объективным оком…

Крус понял, что происшедшее и есть тот «небольшой сюрприз», о котором уведомил его бархатный голос, и он, даже забыв о бокале с ионом, что случалось с ним чрезвычайно редко, внимательно следил за событиями на экране. Крус недовольно поморщился, когда передачу прервали и на экране возникло возбужденное лицо Касаса, ведущего комментатора телекомпании «Камера обскура».

— Дамы и господа, мы только что явились свидетелями трагической гибели великого Бесса, на наших глазах павшего от руки подлого убийцы, — начал Касас своей обычной скороговоркой (фразы он строил таким образом, что после обращения «дамы и господа» обязательно следовало местоимение «мы» и у него выходило «дамы и господамы»). — Трудно поверить, что вот так, вдруг, перестало биться одно из самых щедрых сердец Гурарры! Да, дамы и господа, мы не в силах поверить, что среди нас уже нет того, кому мы хотели отдать свои голоса, чтобы они слились в трубном гласе добра и справедливости!…

Касас вынул из нагрудного кармана черный платок и шумно высморкался.

Крус воспользовался паузой, чтобы взять из бара бутылку и наполнить опустевший бокал. Слушая, с каким искусством отпевает Касас еще теплое тело несостоявшегося мэра Априма, Крус подумал, что лучшей плакальщицы, чем «господама», пожалуй, не сыскать во всей Гурарре. А в последнее время спрос на представителей этого ремесла резко возрос…

— Но еще труднее не верить своим глазам, — продолжал тараторить Касас. — Да, дамы и господа, мы еще не знаем, кто убил великого Бесса, но мы наверняка видели убийцу, он был там, в толпе, а благодаря мужеству и находчивости операторов «Камера обскура» убийца побывал и в вашем доме! С любезного разрешения дирекции телекомпании «Камера обскура», дамы и господа, мы сможем сейчас еще раз просмотреть видеозапись только что разыгравшейся трагедии и все вместе, как сказал бы покойный господин Бесс, как на большом семейном совете, попытаемся отыскать убийцу! Внимание, включаем запись!

На экране поплыли знакомые кадры, только в замедленном темпе. Не поленившись придвинуть к телевизору кресло-качалку, Крус внимательно вглядывался в толпу, мысленно расчленяя ее на составные части — фигуры, лица, фазы движений, пытаясь воссоздать наиболее вероятную картину только что разыгранной трагедии, а скорее — трагического фарса. Замедленная проекция чередовалась с отдельными стоп-кадрами. Самым впечатляющим был стоп-кадр с перекошенным от боли лицом Бесса, взывающем о пощаде или о каре, а может, о том и другом одновременно…

Когда экран снова заполнило великоскорбное лицо Касаса, Крус удивленно присвистнул и стукнул бокалом по крышке телевизионного аппарата. Ион расплескался и стал стекать по экрану, на лицо комментатора.

В комнату с лаем ворвалась взъерошенная Изабелл.

— Отставить, Изабелл, ложная тревога! — сказал Крус.

Он ласково подергал дворняжку за хвост, как бы ища пути к примирению, но про себя отметил, что, возможно, тревога не такая уж ложная…

Изабелл терпеливо сносила эти не совсем приятные для любой собачонки ласки, отметив про себя, что хозяин чем-то обеспокоен. Может, ему жалко разлитого иона? Изабелл подбежала к телевизору, поднялась на задние лапы и принялась слизывать ионные слезы со щек скорбящей «господамы», которая, ни о чем не подозревая, продолжала трещать:

— Итак, дамы и господа, мы объявляем конкурс на лучшего детектива-любителя! В конкурсе могут принять участие все телезрители, кроме выпускников и слушателей Королевской сыскной академии, а также штатных сотрудников гураррской полиции! Вы видели кадры, отснятые в момент убийства. Ваша задача отыскать в толпе виновника этой кровавой драмы или, выражаясь точнее, убийцу и его соучастников! Результаты ваших коллективных поисков будут предложены компетентному жюри, в состав которого войдут лучшие сыщики Гурарры во главе с супердетективом Крусом!…

Изабелл радостно тявкнула, повернув к Крусу сияющую мордашку.

— Еще чего! — сказал супердетектив.

— Пишите по адресу, — взывал Касас, — Априм, телекомпания «Камера обскура», на конкурс детективов-любителей. Победителям конкурса будут торжественно вручены гарантийные талоны на бесплатный ремонт телевизионных аппаратов марки «Камера обскура»! Ищите убийцу, дамы и господа, мы ждем ваших писем, телеграмм и телефонных звонков!

Зазвучала траурная музыка, и на экране появился портрет господина Бесса в черной рамке. Лидер партии неумеренных либералов улыбался — широко и беззаботно.

Крус выключил телевизор и погрузился в кресло. Изабелл продолжала вылизывать потухший экран, словно спешила смыть следы преступления.

Крус закрыл глаза и стал прокручивать в памяти свою личную «видеозапись», будучи уверенным, что она ничего не утаит в отличие от той, которую только что показала «Камера обскура»…

VIII

В зарослях кактусов слышалась какая-то возня. Ирасек свернул с тропинки, прошел несколько шагов и остановился. Перед ним на песке копошились полчища крабов, пожиравших дохлого козла. Ирасек не сразу узнал неудачника-скалолаза, который во время Большого Тумана у них на глазах сорвался с утеса.

«Но он встал и ушел, — думал Ирасек, наблюдая, как огромные челюсти крабов перемалывают бренные останки горного отшельника. — Он встал и ушел, и больше я его не видел. Наверно, он снова упал, взбираясь на Черную скалу. Все из-за тумана… А, может, это старость?…»

Мысль о старости почему-то рассердила юношу, он схватил обломок скальной породы и запустил в крабов. Камень с хрустом погрузился в кишащую кучу, образовав большую воронку. Но ее тут же заполнили задние ряды крабов, довольных, что им привалила удача: мало того, что очистились подступы к останкам козла, нежданно-негаданно появилась и свежатина — мясо раздавленных камнем собратьев…

«Они ничего не боятся, — возвращаясь на тропу, думал Ирасек. — Их не страшит ни смерть, ни старость, ни туман, ни трясение земли. Они живут, чтобы жить, и ничего больше. И умирают так же, как живут, — не испытывая страха и не задавая себе вопросов, на которые нет ответов…»

Тропа круто шла вверх, между мощных потоков лавы, застывшей в виде черного стекла с тонкими серебристыми прожилками. Ирасек любил взбираться по этой едва приметной тропе, неожиданно обрывавшейся на краю стремнины. Здесь ему легче дышалось и думалось.

«Отец все время повторяет, что нам нечего бояться, что страх — самый тяжкий из пороков, преодолеть его — значит приблизиться к Богу Любви. Но тогда выходит, что крабы опередили нас с Евой? Что-то тут не так, отец, есть много мест в Оранжевой книге, постичь которые мне не под силу…»

Ирасек преодолел последний подъем и ступил на небольшую гладкую площадку. С трех сторон она была окружена крутым обрывом, а с тыла защищена отвесной скалой, уходившей ввысь, за облака. На высоте груди в черной лаве застыла матово-белая капля правильной формы. Это было Материнское око, или, как его называл отец, Телепаторный глаз Атимус, который, но его словам, неусыпно следит за всем, что творится в Барсовом ущелье.

Ирасек осторожно провел ладонью по слегка выпуклой поверхности Материнского ока и присел под ним, прислонившись к выступу скалы.

Внизу, рассекая горы с юго-востока на северо-запад, тянулось Барсово ущелье — единственное место в бывшей Империи Падших Ангелов, не тронутое Гураррской цивилизацией.

Минуло время Большого Тумана, и все ущелье было видно, как на ладони. Его северные и западные склоны буйно поросли папоротником, горным бамбуком, аронником, камелиями, бабианами, веерными пальмами, алоэ, пирингом, фиксиями и бог знает чем еще. В долине луга королевского шестилистника и хрустальной травы чередовались с зарослями лавра, где Ирасек охотился за фазанами, и небольшими озерцами, в которых он ловил рыбу, крабов, моллюсков-мидий и зеленых черепах. А по эту сторону к черной скале карабкались эвкалипты, секвойи, обвитые лианами фиговые деревья, баньяны, красные и белые олеандры, вечнозеленый гибискус, кактусы. Слева в долине гигантскими песочными часами возвышалось двухтысячелетнее драконово дерево, ветви которого вблизи очень напоминали щупальца осьминога, а листья-чешую дракона. Чуть поодаль зелеными губками свешивались плоды хлебного дерева, затем тянулось голое плато с развороченными глыбами розового мрамора, а дальше снова начинались чащи тридцатиметровых баньянов и эвкалиптов, заросли шафрана и гранатовых деревьев, среди которых в просторной хижине, сплетенной из корней и покрытой толстым слоем баньяновых листьев, обитали они, Ирасек и Ева — единственные жители Барсова ущелья…

Ирасек смутно помнил, каким образом они очутились здесь, он был слишком мал, и единственным воспоминанием, оставшимся от их приезда, был надрывный плач маленькой Евы, которая всю ночь тянула его за руку и умоляла: «Уйдем отсюда! Мне страшно!» Ирасеку тоже было страшно, но он сидел под драконовым деревом, не зная, куда и зачем идти. Потом наступило утро, их первое утро в Барсовом ущелье, запели птицы, встало солнце, он взял Еву за руку, и они пошли куда глаза глядят.

Но они проголодались и устали и, наевшись каких-то ягод, уснули в зарослях. А проснувшись, увидели рядом с собой огромного барса. Они лежали, оцепенев от ужаса, заворожено глядя в его желтые глаза. Барс тоже продолжал лежать, далеко вытянув передние лапы, и из его оскаленной пасти тянуло смрадом. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не шелкохвостик. Жирный неуклюжий шелкохвостик опустился на голову хищника и стал не спеша выклевывать ему глаз. И только тут они поняли, что барс уже давно мертв. И мальчик вспомнил напутственные слова отца: «Ничего не бойтесь, дети мои. Я буду оберегать вас, даже когда меня не будет с вами. Ничего не бойтесь и смело идите вперед, к своему счастью». Вспомнив также, что у него есть нож, Ирасек поднялся на непослушные ноги и, отогнав шелкохвостика, стал неумело свежевать хищника.

Сколько времени минуло с тех пор?… По крайней мере, достаточно, чтобы Ирасек превратился в мужчину, а Ева стала его женой и хозяйкой Барсова ущелья. А скоро она станет матерью…

Ирасек снова погладил рукой Материнское око, и ему показалось, что оно потеплело и засветилось изнутри едва заметным мерцающим светом. Он сидел на Черной скале у Материнского ока, где ему легко думалось и где он обычно искал ответы, которых не находил в Оранжевой книге.

«Зачем я живу?» — думал Ирасек, не подозревая, что этот наивный вопрос таит в себе больше опасности, чем все хищники Барсова ущелья…

А далеко внизу над хижиной вился легкий дымок. Ева готовила на обед пойманного им павлина.

«Это любимое блюда отца, — думала Ева, — молодой павлин, нашпигованный орехами и запеченный в золе… Отец обрадуется, если прилетит на своей большой стрекозе. Он давно не был у нас и может заявиться в любую минуту. Ирасек тоже ждет его, часами пропадает у Материнского ока…»

Ева повернула голову в сторону Черной скалы и невольно поежилась. Может, это смешно и глупо, как говорит Ирасек, но Ева ничего не могла с собой поделать: она боялась Материнского ока, от взгляда которого нельзя было ни спрятаться, ни убежать…

IX

Крус дремал в кресле, а может быть, думал с закрытыми глазами, когда раздался телефонный звонок. Детектив лениво потянулся, взял трубку.

— Крус слушает.

Трубка загрохотала:

— Говорит Фоббс! Ты в курсе, детка?

— По-моему, да, — Крус зевнул. — Случайно — включил девятый канал, и как раз…

— Три трупа в течение двух месяцев! Ты представляешь, чем это пахнет?!

Крус брезгливо поморщился, вероятно, представив себе, чем пахнут три трупа по истечении двух месяцев…

— Проклятье, снова проворонили! Ну да теперь поздно рвать волосы!

— Вам уже поздно, шеф, — съязвил Крус.

Однако шефу апримской полиции было не до шуток:

— Это дело рук Цезаря, детка!

— Опять «вале Бесс, аве Цезарь»?

— Наглость потрясающая! Так может действовать или стопроцентный идиот, или профессиональный убийца, уверенный на все сто в своей неуязвимости!

Крус снова зевнул, притом нарочито громко, чтобы мог слышать Фоббс:

— Таковых в природе не существует, шеф. На девяносто девять — другое дело.

В голосе Фоббса зазвучали не свойственные ему просительные нотки:

— Помоги мне, детка, нащупать этот уязвимый процент!…

Крус молчал, сонно посапывая.

— Мы задержали всех мало-мальски подозрительных, но я почти уверен, что ни Цезаря, ни его подручных нет среди них.

Нам нужна твоя помощь, детка!

Волоча за собой телефонный шнур, Кpyc подошел к бару, чтобы налить себе очередную тройную порцию живительного напитка. Услышав звон бокала, у его ног появилась Изабелл, заискивающе помахивая хвостиком.

— Иначе повторится история с Россом, Зотосом и злым духом! — рокотала телефонная трубка.

Внимательно отмеряя в мензурку две порции для Изабелл, Крус скорее констатировал, чем спросил:

— А вы хотите, чтобы повторилась история с Гаррасом?

— Не надо быть таким злопамятным, детка, — в басе Фоббса послышалась отеческая интонация. — Я запретил тебе заниматься делом Гарраса в твоих же интересах. Ты зашел тогда в слишком высокие сферы и, свалившись оттуда, сломал бы шею не только себе, но и мне.

С отеческой улыбкой Крус наблюдал, как Изабелл лакает свой ужин.

— Откуда у вас уверенность, что Цезарь и компания не причастны к этим высоким сферам?

Трубка помолчала, вероятно, такой поворот событий не был предусмотрен Фоббсом, затем загрохотала с новой силой:

— Я никогда ни в чем и ни в ком не уверен, детка! Даже в самом себе! Иначе меня бы не держали столько лет шефом апримской полиции!… Цезарь или тот, кто выступает под этим именем, — убийца, мы должны найти его и посадить на электрический стул. А какие там сферы он представляет, меня не касается. По крайней мере, на данном этапе!… Но по-моему, он просто маньяк, иначе зачем ему убирать без разбору лидеров всех мастей?… Ты слушаешь меня, детка?

— Слушаю, — лениво протянул Крус.

— Но маньяк необычайной изобретательности, я бы сказал, гениальный маньяк. И ты найдешь его, детка. Если в ближайшие дни убийца не будет найден, наша песенка спета, детка!

Крус взглянул на стенные часы и понял, что пора спать.

— Извините, шеф, — бесстрастным голосом произнес детектив, — но я даже не знаю слов вашей песенки, и мне, право же, наплевать, будет ли она спета и если да, то в чьем исполнении. Кроме того, у меня болят зубы, шеф.

— Попадись ты мне сейчас, детка, я навсегда бы вылечил твои молочные зубки!

В трубке раздался треск, видимо, проломленного стола. С минуту слышалось лишь грозное сопение Фоббса.

За это время Крус, зажав трубку между щекой и плечом, выдвинул из стены две кровати — большую и маленькую. На последнюю тут же прыгнула Изабелл. Но Крус решительным жестом заставил ее спуститься и тщательно вытереть ноги о коврик.

— Ладно, — в голосе Фоббса слышалось глухое отчаяние. — Значит, отказываешься помочь старику?

Укладываясь с телефоном в большую кровать, Крус спокойно ответил:

— Отнюдь… Я даже кое-что обдумал, пока вы своим изящным кулаком испытывали столешницу на прочность…

— Не тяни из меня жилы, детка! — взмолился Фоббс.

— Свяжитесь с телевидением, пусть «Камера обскура» предоставит вам видеозапись.

— Я уже распорядился, детка. Ведь «Камера обскура» является, так сказать, главным свидетелем обвинения…

— В равной степени и защиты, шеф. Возможно, и не только свидетелем…

— Ты на что-то намекаешь, детка?

— Как только получите видеозапись, тщательно изучите, является ли она идентичной первичному живому изображению.

— Что ты хочешь сказать, детка?

— Что копия всегда хуже оригинала, шеф, — Крус взглянул на притихшую Изабелл и перешел на шепот: — И еще я хочу пожелать вам покойной ночи. Изабелл только что уснула, а у вас такой голос… Знаете ведь, какой чуткий сон у малышки…

— Знаю, — обиженно проворчал Фоббс, — как у собаки.

Услышав последнее слово, детектив тоже обиделся и бросил на постель телефонную трубку, из которой еще продолжал доноситься рокот.

Крус склонился над Изабелл и поправил на ней одеяло. Сонная собачонка благодарно лизнула ему руку.

— Только без нежностей, — с напускной строгостью проговорил Крус. — Это расслабляет служителя абсолютного правосудия.

Изабелл угрожающе зарычала.

Крус одобрительно кивнул:

— Вот в таком духе. Покойной ночи, малышка.

Он поднял с постели трубку, не слушая, шепнул в нее:

— Я отключаюсь. Все!…

И, опустив ее на вилку, стал раздеваться.

Стенные часы пробили десять раз.

Перед тем, как уснуть, Крус еще раз прокрутил в памяти сцену убийства Бесса. У него было такое ощущение, что в видеозаписи чего-то не хватает, пропущен какой-то кадр, важный, если не решающий для будущего следствия. При мысли о следствии у Круса действительно заныл зуб мудрости… Стоп! Вот он, этот исчезнувший кадр! Представим его еще раз… Да, сомнения быть не могло, это он!…

Когда сразу же после убийства все устремились к трибуне, в левом верхнем углу экрана Крус заметил фигуру, бежавшую от трибуны. И именно этот кадр «Камера обскура» утаила при повторном показе…

Верный давней привычке — наводить перед сном порядок в своих дневных впечатлениях, — Крус попытался также вспомнить, кому принадлежит бархатный баритон, известивший его о «небольшом сюрпризе»… Кажется, он слышал его прежде, но где и когда? Нет, в фонотеке его памяти такового вроде бы не значилось, хотя, если хорошенько порыться в архивах подсознания… А почему, скажите на" милость, он должен там рыться?…

Супердетектив решительно повернулся на правый бок и моментально уснул. Он спал и видел белые сны, как простыни, на которых никто не спал…

Х

По безлюдному Априму деловито шныряли привидения и полицейские. Каждый был занят своим: привидения искали любителей мистики, полицейские — Мистикиса…

Из ротационной машины, как из рога изобилия, сыпались, накрывая друг друга, отпечатанные листы. Дежурный печатник выдернул наугад один из них. Это был нерезкий профиль Мистикиса, переснятый, судя по горизонтальным линиям, с телеэкрана. Левая часть лица скрывалась за поднятым воротником. Над снимком было набрано крупным шрифтом:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК

Под фотографией было помещено обращение полиции ко всем сознательным элементам Гураррского королевства, которые призывались к спокойствию, повышенной бдительности и к неукоснительному соблюдению закона и порядка. Заканчивалось обращение традиционной фразой о том, что лица, знающие о местонахождении преступника, должны незамедлительно заявить об этом в ближайший полицейский участок.

Печатник повертел головой и среди машин заметил своего напарника. Тот стоял в профиль и, вероятно, дремал, уткнувшись носом в поднятый воротник спецовки. На лице печатника появилось хищное выражение. Он стал подкрадываться к напарнику, ища сходство между ним и разыскиваемым преступником. Особенно были похожи поднятые воротники…

По пустынному переулку шла старушка. Заметив на освещенной уличным фонарем стене портрет Мистикиса, она остановилась, стала вглядываться.

— Руки! — послышалось из темноты.

Рядом со старушкой возникли две фигуры. Это был Абабас со своим помощником. Абабас поставил старуху к стенке, принялся обыскивать. Когда он дошел до подмышек, старуха нервно захихикала — боялась щекотки. Абабас повернул ее лицом в профиль и стал сравнивать с висевшим рядом портретом Мистикиса. Естественно, большого сходства не обнаружилось. Абабас вопросительно взглянул на помощника, тот отрицательно качнул головой. Рассвирепевший Абабас поднял старухе воротник и снова сравнил: увы, старуха упорно не желала походить на опасного преступника…

Напарник потянул Абабаса за рукав, тот обернулся: в конце переулка замаячила чья-то фигура.

Абабас пригрозил старухе кулаком и поспешил туда вслед за агентом.

Старуха опустила воротник и снова стала вчитываться в обращение.

— Ра-зыс-ки-ва-ет-ся, — по слогам разобрала старуха и всплеснула руками. — Батюшки, это ж Мистикис! Опять из госпиталя удрал, вот непутевый!

Она хотела было пойти вслед за агентами, но потом раздумала, махнула рукой и засеменила своей дорогой, бормоча под нос:

— И чего он такого мог натворить? Он же мухи не обидит! А ежели обидит, так извиняться начнет, а то я плакать, как малое дитя…

Это была та самая старуха, которая утром принесла Мистикису бандероль с пистолетом…

XI

Согнав с кресла сонного диспетчера, Фоббс сел у пульта и, выпучив глаза, уставился на светящуюся карту Апррма. На ней то и дело вспыхивали сигнальные лампочки, одновременно по селектору слышались разные голоса:

— Я Б-18, перехожу в Б-20.

— Я И-47, закончил. Жду дальнейших приказаний!

— И-47! — крикнул Фоббс в микрофон. — Подключайтесь к этому… И-281

— Я И-47, вас понял!

— Я И-28, в помощи не нуждаюсь!

— А тебя не спрашивают, кретин! — взревел Фоббс. — Ты уже напортачил в И-12, так что помалкивай!

— Я И-28, вас понял.

— Я А-36, перехожу в А-40.

— Почему не в А-38? — спросил Фоббс.

— А-38 занимает РАП.

— Какой арап? — не понял шеф.

— Резиденция андулийского посла, господин Фоббс, неприкосновенная территория…

— Черт бы побрал этих послов! Ладно, приступайте!

Фоббс вытер взмокшую лысину, повернулся к понуро стоявшему рядом диспетчеру:

— Найди что-нибудь выпить, только не ион, прошу тебя!

Заметив, что тот переминается с ноги на ногу, добавил:

— Можно той дряни, ну, конфискованной у контрабандистов!

Диспетчер заметно оживился, покопался в металлическом шкафу и вручил шефу плоскую жестяную флягу, на которой были нарисованы череп и кости.

Фоббс отвинтил крышку, хлебнул изрядный глоток и крякнул от удовольствия. Вид у него был возбужденный и даже веселый. Возможно, сказалось действие горячительного напитка, а может, он был доволен ходом операции.

— Покажи кино! — крикнул он диспетчеру, который за его спиной тоже сделал глоток из жестяной фляги.

Диспетчер нажал одну из кнопок пульта, и на стене, у которой стояла статуя Фемиды, возник стоп-кадр с панорамой Площади Воркующих Голубей. Он был снят после убийства Бесса: участники митинга хлынули к трибуне и лишь в верхнем левом углу кадра была жирно обведена фигура в светлом плаще, метнувшаяся в противоположную сторону, как бы стараясь спрятаться за спиной Фемиды…

— Теперь, голубь, ты от меня не уйдешь, — глядя на стоп-кадр, ласково сказал Фоббс. Он снова отпил из фляги:

— Фу, прямо огонь!… Давай следующий!

На экране появился другой стоп-кадр: спрятав голову в поднятый воротник светлого плаща, Мистикис испуганно таращился на возникшего перед ним Абабаса. С этого кадра и была увеличена и размножена фотография «опасного преступника»…

Обычно скупой на похвалу, Фоббс на этот раз не удержался:

— Молодец, Абабас! Мозги у тебя куриные, зато нюх на ублюдков собачий!

На карте зажглась сигнальная лампочка, и голос агента оповестил:

— Я Б-20, не могу перейти в Б-22!

— Что такое? — недовольно проворчал Фоббс. Диспетчер подскочил к пульту, щелкнул тумблером:

— Б-20, объясните причину!

— В Б-22 действует К-65!

Диспетчер вопрошающе посмотрел на Фоббса. Тот поднялся с кресла, подошел к микрофону и гаркнул;

— А какого черта он туда сунулся? К-65, отвечай, болван!

Издалека послышался торопливый голос агента:

— Я К-65, рапортую: заметив подозрительную фигуру в светлом плаще с поднятым воротником, которая двигалась по направлению к дому Б-22, я проявил инициативу и начал преследование! Разрешите продолжать?

— А кто произведет обыск в К-67?

— Я думал…

Но Фоббс грубо оборвал агента:

— Чем ты думал, я знаю! А о чем думал — и знать не хочу!

Вот что, К-65, у тебя жена есть?

— Есть, господин Фоббс!

— А-1, а не господин Фоббс, понял?!

— Понял, господин… А-1.

— Так вот, со своей бабой в постели можешь проявлять любую инициативу, а на работе ты обязан беспрекословно выполнять инструкцию, понял?… Кстати, что с той подозрительной фигурой, задержали?

— Никак нет, господин Фоббс… один, пока я говорил с вами, она исчезла!

— Так какого же черта ты болтал со мной в момент задержания?!

— Я действовал согласно инструкции, господин А-1, которая гласит, что агент, находящийся при исполнении служебных обязанностей, должен немедленно отзываться на…