Она смеялась, а слезы всё брызгали из ее глаз...
      - Вот стихи! - вскричала она, расправляя измятую, исписанную карандашом бумажку:
      В непросветной глуши
      Я родился и рос...
      Много видел я зла,
      Много видел я слез!
      В муках сердца я жил,
      Рвался к свету, страдал
      И в борьбе за себя
      Не погиб, не упал...
      И теперь я хочу
      Моим братьям помочь:
      Их стеснила собой
      Непроглядная ночь,
      Оковали их жизнь
      И нужда и порок.
      И не знают они,
      Как мир божий широк,
      Как хорош человек,
      Как велик наш народ,
      Как все быстро кругом
      К свету, к правде идет!
      Мой несчастный народ!
      Долго ль биться тебе
      И себя изнурять
      В неустанной борьбе?
      Сколько силы в тебе
      Сокровенной лежит!
      Да на горе твое
      Воля смелая спит!*
      Изнуренная возбуждением, Татьяна Николаевна безмолвно опустила руку и замерла в неподвижной позе, с ожиданием глядя в глаза Варвары Васильевны.
      Малинин молча подошел к Татьяне Николаевне, вынул из ее руки бумажку со стихами и стал рассматривать крупные буквы на ней, написанные карандашом. На его губах играла неопределенная улыбка и в лице было что-то недоверчивое. А Варвара Васильевна села на диван рядом с Ляховой и, взяв ее руки в свои, заговорила:
      - Мне понравились стихи... славно это сказано. "Как мир божий широк! Как хорош человек!"
      - Не правда ли,- радостно встрепенулась Татьяна Николаевна.- Теперь уж настоящий поэт! Я чувствую - настоящий! Я слышу детский, ликующий крик... Маленький русый мальчик рос в непросветной глуши и ушел из нее, повинуясь влечению к свету... Увидел свет и радостно закричал: "Как хорошо!" Но сейчас же вспомнил, что сзади него остались в глуши скованные нуждою и тьмой другие русые мальчики, и затосковал о них... Как это хорошо, что он и в радости своей вспомнил о других, как хорошо!
      ----------------* Стихи эти написаны крестьянином Нижегородской губернии Новиковым, парнем 18 лет, учившимся в земской школе. Новиков служит рабочим на огороде в одном поместье губернии.
      - Вы, Татьяночка, только уж не хвалите его, не балуйте!
      - Не буду! не буду!.. Я его... не оставлю у себя... Мне это будет обидно... но не оставлю! Павел Иванович!.. Ну, что же вы? Хорошо? У него есть талант?
      - Это трудно сказать... Стихи написаны... неумело, конечно... но в них действительно есть что-то...
      Малинин говорил нерешительно, небрежно и вдруг, стиснув бумажку в руке, обратился к Варваре Васильевне:
      - Мне жалко этого... поэта! Вот он будет читана книги. И чем шире станут раскрываться его глаза, тем более тесным и узким он увидит божий мир... Скоро он узнает, что и человек не так хорош... и совсем не быстро всё кругом идет к свету и правде... Узнает он интеллигенцию и сначала почувствует, что она чужда ему... потом увидит, что она бессильна и ничего не может дать ему, кроме противоречивых теории и гипотез... Наконец, он спросит себя - где правда?
      - И пускай спросит, и пускай увидит всё в настоящем свете! - задорно закричала Татьяна Николаевна.- И пускай страдает! Что за важность, если человек страдает? Достоевский страдал в каторге и написал "Мертвый дом"... И многие другие люди украсили жизнь страданием своим... И уголь чувствовал боль, когда из него создавался алмаз...
      - Вы хотите приготовить еще одну жертву жизни?.. Хорошо. Но я желал бы понять, кого же насыщают этими жертвами.
      - Ах, право же, я подарю вам револьвер! - раздраженно воскликнула Ляхова.
      - Я сам куплю, не трудитесь. Но вы не ответили на мой вопрос - кто выигрывает оттого, что жизнь пожирает людей?
      - Жизнь! - сказала Варвара Васильевна спокойно и серьезно.
      А старая Ляхова, утвердительно кивая головой, добавила:
      - Да, жизнь! Потому что она от этого становится все разнообразнее, быстрее, интереснее. Малинин тихонько засмеялся.
      - Нет, право же, это Шебуев заразил вас - жизнь! жизнь!
      - Шебуев? Что ж? Когда он говорит, что жизнь надо любить,- он прав!
      - Да что такое эта жизнь? - воскликнул Павел Иванович.
      Старушка вскочила с дивана и сказала с дрожью в голосе:
      - Я - не знаю... Я прожила пятьдесят лет и так страдала! Какие страшные минуты, часы и дни и даже годы переживала я... Смерть дочери... потеря мужа... арест и смерть сына моего... сына! Но я прожила бы еще пятьдесят, еще сто лет и готова вдвойне страдать... А если я узнала бы, что моей старой кровью можно еще ярче окрасить идеал,- я умру хоть сейчас...
      Она стояла среди комнаты, и по блеску ее глаз, по дрожи морщин на ее лице Малинин видел, что она действительно готова умереть хоть сейчас, если узнает, что это надо... Он смотрел на нее и молчал.
      - Что вы скажете? - спросила его Варвара Васильевна, с любовью и гордостью в глазах указывая рукой на Татьяночку, тоненькую и стройную, как девушка.
      - Ничего не могу сказать...- тихо произнес Малинин, пожимая плечами.Но порою мне, знаете, кажется, что между героем и рабом есть что-то родственное... Да и вообще пружины, двигающие человеком,- однообразны... по существу и отличаются одна от другой, должно быть, только упругостью и ритмом сокращений...
      - Ох, это слишком мудро для меня! - сказала Татьяна Николаевна.- Не мне рассуждать и думать о героизме... а вот что между вами, Павел Иванович, и Сурковым, этим сущим декадентом, есть много общего - это я чувствую... Кстати, Варя, ты знаешь? Этот твой талантливый Владимир Ильич начал пить... да, да! Очень хорошо, не правда ли?
      - Да, он пьет,- подтвердил Малинин.
      Варвара Васильевна нахмурила брови и молча прошлась по комнате.
      - Странное время, странные люди! - задумчиво проговорил Малинин, глядя в окно. В саду тихо вздрагивала листва сирени, а на вершины старых лип и одинокого клена уже лег золотисто-красноватый отблеск заката.
      - Мне как-то не жалко Владимира Ильича! - заговорила Варвара Васильевна.- Пьет? Ну, что же? И Кирмалов пьет...
      - Ах, этот другое дело! - воскликнула Татьяна Николаевна.- Он совсем особенный... к нему даже идет, когда он выпивши... Он такой... пылающий...
      Малинин оглянулся на женщин и засмеялся,
      - Что вы смеетесь, Павел Иванович? - спросила Любимова.- Вино губит Кирмалова... да! Но он живет жизнью, которой... можно завидовать! Вы знаете, как его любят все эти его товарищи - певчие, рабочие, босяки? Он им поет, читает, нагоняет на них тоску, как он говорит... Они зовут его Егорий Головня, слушают его, тоскуют с ним, и когда, под его влиянием, их души возбуждаются,- приходит Филипп Николаевич...
      - И приносит с собой универсальную микстуру для лечения всех болезней духа - курс политической экономии,- сказал Малинин.
      Варвара Васильевна серьезно взглянула на него и продолжала:
      - И придает возбуждению этих людей целесообразность, методически развивает их самосознание...
      - Не говорите больше, Варвара Васильевна! - воскликнул .- Мне делается больно, когда я слышу такие речи из ваших уст. Вы, такая красивая, такая...
      - Павел Иванович! - укоризненно сказала Любимова.
      - Хорошо, я молчу... Я знаю, что, говоря о Кирмалове, вы думаете: "Но есть люди, которые не пьют, никого и ничему не учат, а все только спрашивают - зачем?" Да, такие люди есть. И, может быть, они действительно чужие жизни люди... никому не нужные... слабые... но - в них нет жестокости верующих.
      Лицо Малинина дрогнуло и побледнело. Он торопливо, молча простился и вышел из комнаты. Варвара Васильевна ничего не сказала ему. Но Ляхова тотчас же воскликнула;
      - Ой, Варя! Ты уж очень строго... Разве можно так?
      - Татьяночка! Вы же сами предлагали ему подарить револьвер. И это вы назвали его чужим...
      - Да неужели? Да, да! Ах, старая дура... Какая грубость...
      Старушка заволновалась и, виноватыми глазами глядя на Любимову, стала спрашивать ее:
      - Как же быть, Варя! Извиниться пред ним... Ах, господи...
      Варвара Васильевна, сложив руки на груди, задумчиво ходила по комнате и молчала, нахмурив брови.
      - Варя?
      - Я знаю Павла Ивановича вот уже четыре года... Всё это время я всеми силами старалась рассеять его унылое настроение... но не только не успела в этом, а вышло еще хуже... Он влюбился в меня... И эта теплая, бессильная любовь меня... обидела... Да, обидела. Для каждой женщины любовь без радости обидна... А он однажды сказал, что любовь к женщине - печальная обязанность мужчины... и в подтверждение этих слов начал мне толковать Шопенгауэра... Я не думаю, что есть женщина, которую не оскорбила бы любовь по рецепту философа... Не скрою... Павел Иванович нравился мне сначала... И если бы я *
      -----------------* На этих словах машинопись обрывается.