А.Г. Но кто это, я не знаю.
А.Ж. Я пока не знаю. Второе. Теперь надо найти, как я могу своими выходными воздействиями повлиять на это красное пятно. Ну, естественно, если у вас никаких знаний нет, вы начинаете что-то случайно перебирать. Наконец, вы находите, что вот это действие позволяет это пятно убрать. А вот это действие позволяет его вызвать. Это то, вообще говоря, с чего начинает ребёнок. Какие действия он находит первыми? Как игрушку взять, а следующее действие, он что находит? Как её бросить. Как маму вызвать? Как маму отогнать. Как это получить? Как от этого избавиться? Потому что он имеет дело с бинарными сигналами и бинарными объектами, и бинарными действиями. Либо я вызываю этот образ, либо я его вытесняю.
Эта связь образов, наших действий и обратной реакции на них уже есть знания. И если эти знания статистически достоверны, то есть связи не первый раз повторяются, если я понимаю, что, видимо, всегда это действие вызывает такой-то эффект, то я должен запомнить это, мне нужна память. Мы это называем базой знаний. В базе знаний записываются сведения о том, как действия влияют на образы. Естественно, для того чтобы хранить образы, нужна ещё память образа, где хранится эта конструкция, эти найденные мною образы.
Хорошо. Предположим, у меня эти знания накапливаются, то есть, сидя в этой чёрной комнате, наблюдая за входами и выходами я себе в блокноте, в конце концов, записываю, как эти действия влияют на эти образы. Предположим, у меня этих знаний накопилось много. Могу ли я управлять теперь ими? Могу, но я не знаю – зачем. Что здесь хорошо? Что здесь плохо? Мне нужны какие-то качественные критерии. Для этого в каждом организме есть такой блок или подсистема, которую мы назвали аппаратом эмоций. Может быть, мы ошибаемся, и биологи нас поправят, но такая вещь должна быть.
А.Г. Она и есть.
А.Ж. Она, в общем-то, есть, судя по всему. Это аппарат, который задаёт качественную окраску этим образам. Это очень хитрый, очень сложный, очень многофункциональный аппарат, который на самом деле решает много задач. Одна из них – это соотнести эти сформированные образы с теми целевыми функциями. Это происходит примерно так. Видимо, есть некоторая шкала, напоминающая термометр, и указатель на этой шкале. Один из моих студентов удачно назвал это штуку «хорошометром». То, что она есть, я могу сейчас доказать.
Если я сейчас спрошу: Валентин Анатольевич, вам сейчас как? Вы скажите, да так, ничего. На четвёрку, может быть, с плюсом. То есть на огромный комплекс распознанных в этот момент образов вы как-то отреагировали, сжали, свернули и превратили всё это в одну оценку. И этих оценок у каждого из нас штук десять – слов-то в русском языке не так и много, чтобы выразить наше состояние.
А.Г. В русском больше, чем в любом другом всё-таки.
А.Ж. Да, но не 50. От «очень плохо», от «безобразно» до «хорошо», «так себе», «прекрасно», «великолепно», вот, собственно, и всё. Примерно десяток-другой оценок. Это одна из этих функций.
Так вот, мне теперь надо понять, как влияет на эту оценку то, что вы распознаете появление того или другого образа на экране входной информации. Если каждый раз уже знакомое нам красное пятно вызывает у меня отрицательное ощущение, падение этого «хорошометра», значит, это что-то такое плохое. Значит, с помощью тех знаний, которыми я уже обладаю в своём блокнотике, в своей базе знаний, я буду каждый раз при появлении этого пятна делать что-то такое, чтобы оно исчезло, наконец, с глаз долой. А если этот объект, другой образ, для меня полезен, если он каждый раз вызывает повышение «хорошометра»? Скажем, это опять знакомая нам мама с бутылочкой молока, и я нашёл здесь какие-то кнопочки, нажав на которые, я вызову появление мамы? Сразу же поднимется мой «хорошометр», значит, я буду стараться этим пользоваться.
Я вам примерно рассказал алгоритм управления.
Подождите секундочку с этим слайдом. В целом, есть ещё один блок, который я бы сюда добавил, это блок вывода новых знаний из старых. То есть, если система такая умная, что она уже из накопленной совокупности каких-то знаний может вывести какие-то гипотезы, предположения, то этот блок тоже есть. Но, по всей видимости, вывод новых знаний тоже происходит через среду. Это отдельный разговор, потому что здесь речь идёт о языке. То есть, это связано с тем, что я должен сам испытать свою базу знаний. Я должен сам себе представить в уме: «Ага, в этой ситуации, а что если я побегу туда, а получится вот что». То есть я сам себе как бы подаю на свою базу знаний какие-то сигналы. «А что если я вот этот цилиндр рассеку плоскостью, может быть, даже нарисую получившееся сечение графически: вот что получится». То есть, я как бы разговариваю сам с собой, испытываю свою базу знаний и вывожу какие-то новые знания. Вот, пожалуй, грубое описание всех подсистем и всех основных задач, которые должна решать система управления.
И мне кажется, что…
А.Г. Простите, перебью. Здесь везде бинарная логика.
А.Ж. Да.
А.Г. Повсюду?
А.Ж. Здесь никогда нельзя что-то очень сильно утверждать.
А.Г. Потому что когда вы стали говорить про вывод новых знаний, тут вопрос…
А.Ж. Вы понимаете, нервная система дискретна. Всюду бегают однотипные сигналы. Дискретное число входов, рецепторов, дискретное число выходов. Дискретные сигнальщики. Но там есть и некоторые непрерывные величины. Например, частоты. Например, размеры синусов. Они могут иметь какие-то значения. То есть там есть нечто аналоговое, что имеет, по всей видимости, важный смысл. Я могу даже предположить – какой. Может быть, к этому просто можно будет вернуться. То есть дискретная техника не отражает природы. Это очень интересные моменты, связанные уже с немножко другими вопросами. Давайте мы их сейчас опустим. Будем предполагать, что система всё-таки дискретна.
Теперь бы хотелось показать, что можно сделать на основании такой системы управления. Можно строить вполне конкретные реальные системы. Они будут работать. И мы делаем такие системы. Мы делаем даже прикладные системы. А потом я, может быть, скажу несколько слов о том, что не все так просто, что здесь есть на самом деле проблемы. Есть проблемы математические, а есть проблемы принципиальные. Покажу на примере, может быть, близком к тому, о чём говорил Валентин Анатольевич: на примере с мобильным роботом.
Предположим, что существует робот – он пока виртуальный. Но он сделан так, что его можно превратить в железный. Пусть у него есть минимальное количество датчиков. Это три визуальных датчика. Он может видеть наличие препятствия в трех секторах. Робот получает бинарный сигнал: есть препятствие или нет. Три тактильных датчика спереди, один тактильный датчик сзади. Робот – это тележка с управляемым колесом, у него есть очень простой привод, он может ехать вперёд, назад, либо поворачивать влево, вправо.
Покажите, пожалуйста, следующий слайд.
Поместим мы этого робота в среду, в которой случайным образом расположены препятствия. Препятствия стандартные. И попробуем смоделировать очень простую ситуацию. Вот «хорошометр», как я говорил, который сделан таким образом, чтобы робот испытывал неприятные ощущения при соприкосновении тактильных датчиков с препятствием.
Запустим робота в это пространство, пусть он обучается и ползает. Мы с вами тем самым смоделируем ситуацию, когда ребёнок учится ползать по квартире, натыкаясь на препятствия. Он их видит, но он не понимает опасности столкновения и может удариться о предмет, испытав неприятные ощущения. Со временем этот ребёнок поймёт, что препятствие лучше обходить, чем на него натыкаться. И этот процесс мы попробуем смоделировать. Сейчас здесь на этом клипе показано, как почему-то он остановился. Показаны начальные движения робота, он ещё совершенно ничего не знает и совершает какие-то случайные такие движения в пространстве.
Что должен робот понять? Он должен понять сам, самостоятельно, что соударяться с препятствием – это плохо, потому что это больно. Мы ему этого не говорим, он должен это понять сам.
Второе, что препятствие лучше обходить, чем на них натыкаться. То есть от него надо отворачивать, когда я его вижу. И он ещё должен понять, как же ему это делать. У него есть 7 вариантов действия, но он не знает, какое из них надо применять. И он это тоже находит сам. Вот эти задачи он должен решить.
Если бы мы наблюдали за этим роботом достаточно долго (у нас просто нет сейчас этой возможности), мы бы увидели, как постепенно число соударений становится меньше и меньше. Покажите, пожалуйста, следующий клип. Я просто покажу уже следующую фазу поведения робота.
А.Г. Научившегося уже…
А.Ж. Вот здесь мы видим уже, когда он достаточно поумнел для того, чтобы не ударяться лбом в препятствие. Вы видите, что он видит препятствие: сектор, изображённый впереди робота – это его поле зрения. И он вовремя отворачивает от препятствия, как только его заметил. То есть он решил эти задачи, он понял, что ударяться – это больно. Второе, он понял, что надо поворачивать. И третье, он понял, как это надо делать, где надо сдавать задним ходом, где надо поворачивать руль вправо, где надо поворачивать руль влево. То есть он учится у нас на глазах.
Я вам могу эту программу запустить, она достаточно долго работает. Он у нас на глазах выработал такой способ поведения. На самом деле это достаточно интересно.
Если мы будем ставить перед этим роботом другие задачи (из этого угла переехать в тот, или, скажем, найти какие-то полезные батарейки, чтобы подзарядиться и т.д.), эти задачи можно будет решать на базе этого робота. Спасибо, оставьте, пожалуйста, эту картинку. На этом графике показано число соударений робота с препятствиями в единицу времени. Видно, что это число уменьшается со временем. То есть по мере того, как робот обучается, число соударений уменьшается до нуля.
Хотелось бы ещё два слова сказать о том, что (пожалуйста, следующий слайд покажите), эта система управления построена на специальных нейроноподобных элементах. Потому что мы пытались всё-таки до конца идти этим путём и смоделировать нервную систему не только по её функциям, но и по её устройству. Разработали несколько специальных моделей нейронов. Это не те нейроны, которые используются в современных искусственных нейросетях. Это такие нейроны, которые ищут корреляцию входных сигналов, причём обучаются без учителя, самостоятельно. И самый простой из этих нейронов показан на этой картинке. Из этих нейронов можно собрать все подсистемы управляющей системы, о которой я говорил. И блок формирования распознавания образа, и базу знаний, и принятие решений, и аппарат эмоций. То есть можно собрать всю эту систему управления.
Это не есть система распознавания, как в обычных нейросетях. Эта система, о которой я говорю, есть система управления, которая адаптивно управляет роботом. Там есть блок распознавания, но это только один из блоков.
А.Г. Увеличение количества нейронов ведёт к уменьшению времени эксперимента или нет?
А.Ж. Ну, конечно. Безусловно, здесь очень много зависит от количества этих нейронов. Минуточку, ещё назад, пожалуйста, вернитесь, не забегайте. Вот здесь показан кусочек базы знаний, в данном случае – это трехмерная матрица, где каждый нейрон получает информацию об условии, которое было, о действии, которое он совершил, и о результатах, которые из этого получились. И некоторые нейроны, те, которые как бы поймали закономерные эти троечки – условия, действие и результат – они обучились, я их там выделил жёлтым светом.
В.Н. А они способны переучиваться?
А.Ж. Это зависит от того, как вы этот нейрон устроите. Я считаю, что биологические нейроны в своём зрелом возрасте плохо переучиваются.
В.Н. То есть получается, что число всякого рода форм поведения, которое ваша система способна выучить, определяется числом нейронов в ней. Пока есть свободные нейроны, до тех пор она учится?
А.Ж. Даже не совсем так. В каком-то смысле так, но не все нейроны будут обучены к концу жизни. И тут, как ни странно, на основании такой схемы можно устроить практически полезные системы. Вот на этом слайде показан прототип системы управления для активной подвески автомобиля, где система адаптируется к свойствам этого автомобиля. Предполагается, что эта подвеска оснащена некоторым активным элементом, который может автомобиль подталкивать вверх-вниз, при этом управляющая система со временем понимает, как это делать. Внизу нарисована база знаний, которую эмпирическая система получила, она отражает свойства данного конкретного автомобиля: как этот автомобиль реагирует на то или другое воздействие. Пользуясь этими знаниями, система может так аккуратно управлять этой подвеской, что она сглаживает нежелательные колебания и заставляет автомобиль двигаться так, как вам надо.
Вот слева график: это сильные колебания автомобиля, обычного автомобиля при наезде, скажем, на препятствие. Справа мы видим гораздо более гладкую кривую. Очень интересная, такая практически полезная вещь.
В.Н. А можно вам вопрос? С какой скоростью она учится? Скажем, можно сопоставить её скорость обучения со скоростью обучения водителя: вот человек купил новый автомобиль, и он к нему приспосабливается. И ваша система…
А.Ж. Наверное, можно сопоставить. Конечно, здесь очень много зависит от процессора, от различных деталей, и т.д. Можно обучаться с нуля, можно заставить переучивать некую среднюю базу знаний, заранее, скажем, накопленную. Тут очень много различных вариантов. Но в принципе, естественно, есть период, когда она учится, больше учится, чем управляет. Но постепенно доля управления становится больше, чем доля обучения.
Покажите, пожалуйста, следующую картинку. Примерно похожая адаптивная система управляет угловым движением спутника. Я хочу обратить внимание, что в эту систему не закладывается математическая модель объектов в том виде, как это обычно делается. Там нет системы дифференциальных уравнений, где какие-то коэффициенты надо было бы уточнить. Тут совсем нет этой системы. Здесь знание – это, скорее, некоторое отображение из множества в другое множество. Из множества образов, множества действий, множества образов, которые отражают результаты. Это ещё связано с оценками. И вот эти отношения элементов этих множеств система и находит. База знаний имеет именно такой смысл.
В данном случае, очень полезная система, потому что точную математическую модель космического аппарата, его углового движения, построить очень трудно, потому что вы не можете на Земле очень точно померить различные коэффициенты, которые входят в эту модель, потому что вы не можете воспроизвести вакуум, не можете произвести невесомость на Земле. Не можете воспроизвести перепады температуры, ещё что-то.
В конце концов, что-то может сломаться в космосе, или заклинить, и реакция этого объекта на то или другое воздействие будет не такой, как вы заложили в модель. И качество будет другое.
А вот эта системка может прямо по ходу дела адаптироваться именно к тому объекту, который вы ей дали.
А.Г. У нас очень мало времени. Я прошу прощения, я бы хотел, чтобы вы напоследок задали те вопросы, на которые у вас пока нет ответов. Для того чтобы понять, куда вместе вы можете идти дальше. Я имею в виду две науки.
А.Ж. Если вы запустите третий клип в это время, я сейчас покажу связь. Здесь видно, как на верхнем графике объект, который должен выправляться, становится глаже по мере того, как база знаний справа заполняется. Обратите внимание, внизу – действие. Вы видите эти две моды: поисковый режим, небольшой разброс пробных действий. Он сменяется резкими широкими скачками.
Посмотрите, как этот поиск постепенно будет сходиться, и по мере того как знаний становится всё больше и больше, верхняя кривая, в конце концов, станет другой: посмотрите, как аккуратно он управляет отдельными слабыми толчками. Это похоже на то, как ребёнок учится ездить на велосипеде. Вначале есть какие-то грубые, несуразные движения, он падает. Но постепенно он находит правильные манёвры. И вот он ещё едет, дёргая руль, и потом вдруг он едет уже ровно.
А.Г. И всё-таки…
В.Н. И собственно, тогда вопрос: возвращаясь к ручейнику, можно ли на основе этой системы управления создать робота, который выработал бы такую же или похожую, столь же эффективную или столь же неэффективную систему поиска, как у ручейника? Как вам это представляется на основании моего рассказа, который ничего не говорит о механизмах, а говорит только о правилах поведения?
А.Ж. Я думаю, что поведение нашей системы, которое я сейчас показал, предшествует той тактике поведения, которую демонстрирует ручейник – это выработка элементарных рефлексов. Но следующие модели поведения уже, видимо, будут сравнимы с ручейником. Хотя на графике, который мы видели последним, показано, как мода небольших колебаний сменялась широкими пробными скачками.
А.Г. Да, график получался очень схожий с тем, что…
В.Н. Переключение между двумя модами.
А.Ж. Мы это обнаружили, на самом деле, буквально в течение последнего часа, это сходство. Наверное, оно неслучайно. Здесь надо просто посмотреть.
А.Г. Я думаю, что на этом мы остановимся. Надеюсь, что сходство неслучайно. И хочу напомнить, что передача эта междисциплинарная. Я бываю абсолютно счастлив в тот момент, когда удаётся свести людей, которые представляют две разные профессии, с тем, чтобы выработать общую стратегию поиска…
В.Н. …Истины.
А.Г. …того, что нам так необходимо.
В.Н. Спасибо вам, что вы нас свели.
Миры Андрея Платонова
24.07.03
(хр.00:48:48)
Участники:
Наталья Васильевна Корниенко – член-корреспондент РАН
Евгений Яблоков – кандидат филологических наук
Александр Гордон: Доброй ночи! Я полагаю, что большая часть аудитории этой программы уже привыкла к мысли, что мы, слушая гостей, часто не понимаем, о чём они говорят, да и не знаем предмета. Да это и не удивительно, когда речь идёт о квантовой механике, скажем, или о когнитивной природе живых существ. Когда речь идёт о писателе, как казалось, широко изданном, о писателе, который составляет законную славу двадцатого века, славу русской литературы, писателе, который является одним из моих любимых писателей, об Андрее Платонове, и как мы сегодня поймём, мы не знаем большую часть этого айсберга, вот тут становится и странно, и страшно.
Давайте начнём с главного, наверное, с непонятости, не с непонятности, а с непонятости.
Наталья Корниенко: Можно начну сразу с платоновской цитаты? Повесть «Сокровенный человек» в принципе всегда была открыта для чтения. Есть там эпизод, когда машинист останавливает поезд (любимый образ у Платонова), и начинается диалог: «Хороший парень у нас на паровозе, а? – спросил старый рабочий Шугаев. – Ну что ты акаешь, – ответил Пухов. – Горе кругом, а ты разговариваешь. – Шугаев поэтому замолчал».
Филолог ли или просто читатель понимает, что ЭТО какая-то иная вселенная, где всё по-другому устроено. Не скажешь, что вот здесь философский разговор, а здесь нечто другое, здесь всё философично. Платонов – это вселенная, устроенная по своим грандиозным законам, и мы эту вселенную, конечно, всё стараемся понять. Платонов в русской литературе – это сказка и чудеса. А чудесность, как известно, мы не всегда можем понять. Я думаю, мы ещё молодые по возрасту осмысления феномена Платонова.
В последние 10–15 лет всё время говорится, что мы всё возвращаем, возвращаем, возвращаем наследие писателя. А вопрос ведь и в том, а можем ли мы вернуть ЭТО? Готова ли гуманитарная наука и вообще общественность в широком смысле понять масштаб наследия и вернуть? Что это за наследие? Литературная часть наследия – это проза, это и драматургия. Мы не всё знаем, даже работая много лет, я не отвечу на вопрос, сколько пьес он написал. Шесть-семь-восемь-девять-десять?..
У Платонова богатейшее киносценарное наследие. Платонов писал киносценарии с 27-го года и до конца жизни. Читателю известны лишь фрагменты этого материка. Последний неоконченный сценарий «Ноев ковчег (Каиново отродье)», с его антиамериканским замыслом, опубликован в 93-м году. Можно, скажем, так формулировать вопрос: влиял ли язык кино на прозу Платонова? Конечно, влиял. Безусловно, немой кинематограф его интересовал. Мы можем эти связи обсуждать… Но мне всегда кажется, что и язык кинематографии Платонова ещё не открыт, а он поразителен. Как, например, он разрабатывал проблему пространства и времени в киносценариях, или его огромные философичные ремарки…
Только чтобы это вернуть, нужно, чтобы в архивах работали лет 10–15 человек пять, минимум.
Евгений Яблоков: А ещё лучше – человек десять.
Н.К. Есть ещё и техническое наследие Платонова. Оно тоже входит в язык его гениальной прозы, и мы можем говорить об этом. В российской патентной библиотеке любой читатель может ознакомиться со свидетельствами на технические изобретения, выданными Платонову в 1920–1930-е годы. Мы, гуманитарии, в патентах Платонова ничего не понимаем, как и в его чертежах и формулах, но уже знаем, что если появилось изобретение или идёт конструкторская работа, то всё это обязательно попадает в художественный текст. К примеру, под чертежом стоит дата, и это может быть единственная возможность правильно датировать художественный замысел и работу над тем или иным произведением. Мне как-то один инженер говорил, ещё в 70-е годы, что-де «в отличие от вашей литературы, у Платонова правильно машина работает». Это поразительно точная характеристика. Но ведь сам Платонов говорил: «я человек технический». Красивый образ? Не только. Мы, скажем, в текстологии используем классическое понятие «редукция текста» для описания работы Платонова над рукописью. Вообще, что и как он сокращал в своём тексте, какие гениальные фрагменты просто вычёркивал, это отдельная тема. Нам привычнее сказать, как и у Гоголя, Достоевского, Толстого, у Платонова редукция текста, сокращение. И вот буквально вчера читаю текст, который нашла Елена Викторовна Антонова, – это внутрииздательская рецензия 1947 г., где Платонов советует писателю по поводу его большого романа: следует писать «точнее», «рельефнее, энергичнее и короче», а для того, чтобы зазвучала «музыка повествования», необходимо «сжать некоторые эпизоды, тогда художественная энергия их увеличится, а повесть сократится, отчего выиграет её выразительная сила всей музыки повествования». Это написано в высшем смысле равно философским и техническим языком инженера-конструктора Платонова, а термин «сжатие» ёмко характеризует литературное письмо Платонова.
Вот мы говорим: атомный разряд платоновской прозы. Он на уровне фразы возникает, но за ним, смеем думать, стоит и собственно техническое наследие Платонова.
Другой огромный пласт – мелиоративное наследие. Мы можем взять мифологическую энциклопедию и написать всё, что там есть, о мифопоэтике Платонова, скажем, об образе земли. Но эта литературная правда не исключает сугубо платоновского акцента. Грубо говоря, у Платонова последовательно развивается (в прозе) мелиоративный взгляд на землю, и этот пласт его работы (всё-таки он был губернским мелиоратором), входит в память языка… Когда мы задаём вопрос, а что достоверное о Платонове-художнике мы можем сказать, то, наверное, как он писал. Я всегда говорю: достоверно сегодня известно, что он писал быстро. «Чевенгур» – самое большое – полгода. Повести он писал за две-три недели. Литературные дискуссии на тему, как писать, не любил, садился и писал. Темы были наработаны, материал не надо было собирать… Странность устройства гения.
Есть ещё и философское наследие Платонова. Какие-то его составляющие могут нам не нравиться. Он строил проекты пролетарской культуры. Очень серьёзная для него тема была. Десятки эссе на эту тему. А как он просто и свободно формулирует в записной книжке 1921 года, как считается, главный вопрос двадцатого века об «истинной свободе»: «Всякий человек может быть свободным…», то есть: хочешь быть свободен, будь им. И – всё. Вот эта свобода художественного дара Платонова – это явление, ну, просто с трудом понимаемое в привычной гуманитарной логике.
Я не могу подробно говорить ещё об одном материке наследия Платонова, его литературно-критической прозе. Она почти не востребована, а главное – существует пока весьма фрагментарно, не более 10 процентов от написанного. Лишь один случай расскажу. Многие знают о названии книги статей Платонова «Размышления читателя». Почему он так книгу назвал? Сначала он дал книге классическое название «Заметки», затем «Размышления советского читателя», а потом остановился на простой формуле «Размышления читателя». Книга была свёрстана, вышли сигнальные номера, но книга была остановлена сразу. Там были всякие обстоятельства: записки собратьев-писателей в ЦК, критика и т.п. Всё это не раз нами описывалось. Я просто обомлела, когда поняла, откуда он взял заглавие книги. «Размышления читателя» – это рубрика газеты «Правда», где, как все понимают, печатались «размышления советские читателей», в основном, писателей и критиков…
Резюмируя собственные пунктиры о наследии, могу только сказать, что наследие Платонова нашими гуманитарными привычными способами не освоить. Нужен институт.
Е.Я. Да, исследовательский комплекс бы такой.
Н.К. Нужен исследовательский центр, нужен музей. И здесь работы лет на пятьдесят, на сто. Чтобы это удивительное явление – мир Платонова – не исчез. Не исчезли великие чудеса, этот величайший подарок русской культуры нам, читателям, и векам. Да, в его вселенной всё не так, всё сопротивляется привычному. Мы люди воспитанные и воспитуемые, и сначала доказывали, что вот какой он советский писатель, и написали его портрет, как принято сегодня говорить, в этой парадигматике. Потом написали в парадигматике «антисоветский». И правды нет ни в первом, ни во втором. Платоновский язык «остраняет» и отстраняет и ту, и другую парадигматику. Сегодня царит всеобщее равнодушие. Как было, так оно и осталось. Нужен социальный заказ общества или литературной общественности на решение проблем наследия Платонова, но их нет…
А.Г. Удивительно. Вообще в истории русской литературы есть такие фигуры умолчания. Когда Толстой затмевает Лескова, и затмевает не просто, а совсем, как будто Лескова и нет. Когда Достоевский становится детским писателем по сути дела, писателем для юношества, забывая, что это тоже традиция определённая. Тот же самый случай с Платоновым. Умолчание – это лучшее, самое лёгкое, что можно сказать.
Н.К. Самое лёгкое.
Е.Я. Это притом, что формально он ведь вписан в плеяду классиков – так сказать, однозначно. И в школе его, как говорится, «проходят». Но уровень понимания, конечно, оставляет желать лучшего. Поэтому одно дело – количественная сторона наследия, которое мы ещё не можем себе представить адекватно, а другое дело – качественная: например, «Котлован», входит в школьную программу 11-го класса, но как эту повесть трактуют?..
А.Г. Он входит в школьную программу?
Е.Я. Конечно.
Н.К. Это ужас, как ввели…
Е.Я. Да уж, трактуют как могут: как антиутопическую, антитоталитарную, какую-то гротескно-сатирическую – нечто вроде антипода «Поднятой целине» Шолохова, примерно так.
Н.К. Почему антипод?
Е.Я. И не то чтобы это совсем уж неверно – а просто этого недостаточно. Мне кажется, методическая «неудача» состоит в том, что выбирается неверный, что ли, «заход» на прозу Платонова – по инерции; это, кстати, судьба многих писателей двадцатого века, когда к ним подходят по инерции века девятнадцатого: например, игнорируют специфику языка. Но в случае с Платоновым такое игнорирование – когда пытаются читать «сквозь» язык – приводит Бог знает к чему. Потому что, как давно уже было сказано, язык – это, в принципе, главный герой Платонова.
А.Г. Традиция читать Платонова сквозь язык, она ведь тоже вместе с ним родилась. Я ведь читал редактуры профессиональных редакторов издательства, когда правили язык Платонова, выражая абсолютное непонимание того, что ж происходит там, отрицание материи, через которую этот космос строится. Конечно, оно тянется и до сих…
Е.Я. Да, и я встречал и встречаю два диаметрально противоположных отношения к Платонову. Читатель либо сразу «принимает» его язык, в него, так сказать, «впадает» и принимает его безоговорочно – и тогда ему даже неважно, о чём Платонов пишет, это вообще второй вопрос: важно, как, что он пишет. Или же – совершенно другой, противоположный подход: язык этот на дух не переносится, возникает этакое негодующее отношение к «юродивому» писателю. Между прочим, есть характерный и очень показательный пример.
Одним из тех, кто выразил, и очень ярко, такое негодующее отношение, был большой «знаток» литературы товарищ Сталин. Напомню историю с повестью «Впрок» (1931 г.), когда Сталин оставил множество пометок на полях журнала, где она опубликована. «Это не русский, а какой-то тарабарский язык», – пишет Сталин. Он там пишет ещё и много другого: например, что автор повести – дурак, пошляк, балаганщик, подлец, болван и пр., и пр. Такие вот пометочки. Но ещё бы ему не обидеться (имею в виду Сталина), когда, допустим, Платонов одного из персонажей этой повести называет «главарём района сплошной коллективизации». Притом что фамилию ему даёт – «товарищ Упоев». Однако, между прочим, персонаж это отнюдь не сатирический. По двум деталям (если не читал повесть) можно заключить, что это человек, подвергающийся осмеянию. А на самом деле – нет.