Объяснял, что делать в случае нападения духов. Объяснял, как пользоваться гранатами. Кто с кем работает, и кто куда должен бежать в случае тревоги. Вообще вводил в курс дела. Солнце жарило без пощады. Х/б на молодых солдатах успело намокнуть от пота и высохнуть несколько раз, образовав нечеткие соляные разводы на спинах. А ремень такого, казалось, миниатюрного АКСа, натер плечо. Теперь он уже не был легким и миниатюрным. Неумолимо приближался вечер. Иисус с тоской ждал, что будет дальше, что еще могут придумать эти старослужащие?
      Что принесет этот вечер? И разве он может что-то принести? Иисус чувствовал, как его начинает мелко бить дрожь, только при одной мысли, что снова придется общаться с теми же людьми, с той же компанией, но выхода не было. Они здесь были одни, брошенные в волчью стаю щенки. Хотя может быть и не в волчью, а стаю шакалов, которые очень давно знают, как надо жить. Но каждый из них принимает обличие человека, когда остается с глазу на глаз с кем-либо из молодых. Что же случается, когда они в стае? Законы толпы? Законы стаи? Если бы знать каковы они, эти законы. Иисус с радостью бы стал их изучать. Он устал от игры - будь самим собой. Он стал хотеть одного - чтобы его оставили в покое.
      Вот уже Кент и отбой объявил. Кот занялся, как ни в чем не бывало, опять повышением боевой готовности через кровать. И так же, как вчера ночью, был одернут пришедшим Бугаем. В палатке стало тихо, и слышно было только мерное посапывание уставших за день людей. Иисус стал забываться, вспоминал сквозь дрему дом, отца, девчонок, которые ему писали в учебку. Их было достаточно там, на гражданке. Память уводила его все дальше. Какое блаженство - просто вытянуться на кровати и думать только о том, что было раньше.
      А было ли это вообще когда-нибудь? Был ли его город еще на этой земле? Были ли его знакомые? Мы знаем со школы, что на земле шесть материков, но кто их видел, все только знают. Может это только лишь сон? И нет в мире, и не будет другой жизни, как в этих злых горах? И нет других людей, кроме этих, в форме цвета хаки, и нет других отношений, простых, человеческих? Из забытья его вывел гнусавый шепот:
      - Нэ спишь, слон? Правильно делаешь, - коверкая слова медленно прошипел Узбек. - Пашли, тэбя люди ждут.
      Кухня была ярко освещена электрическим светом. Дизель не выключали и на ночь. Кот и Сергеев стояли в нетерпении посреди помещения.
      - Нууу, сынуля, это как понимать? - возбужденно произнес Кот. - Не успел приехать, а уже начал права качать, свои собственные порядки заводить? Ты что? С луны свалился?
      Твой друг оказался поумнее и посговорчивее. Ему объяснили только раз, что есть такое слово - надо. Тебе придется, наверное, объяснять дважды, или ты уже все понял? Осознал и раскаиваешься? Что молчишь?
      А, слоняра? Все так начинали, или службы не знаешь? Все пахали.
      - По службе делать буду все, а заправлять чужие постели и стирать х/б не буду, - проговорил, заикаясь от страха Иисус. Стараясь стоять спиной к стене, чтобы не получить неожиданный удар.
      - Что с ним возиться, дай-ка я его почикаю, враз поймет, - крикнул Сергеев и махнул рукой. Иисус почувствовал укол в левую руку. Удивленно взглянув на руку, он увидел, как резаная рана начала медленно наполняться ярко-алой кровью. Как будто хорошее красное вино наливалось в бокал. Боли Иисус не чувствовал, но, увидав кровь, в глазах его помутилось, и инстинктивно его правая рука сжалась в кулак, и этот кулак врезал по зубам Сергеева.
      Утром он едва смог разлепить опухшие веки. Левый глаз превратился в один большой фиолетовый синяк и еле-еле раскрывался. Все тело ныло. До губ просто нельзя было дотронуться. Как сквозь сон он вспоминал эпизоды вчерашнего ночного разговора. Как ни силился, он не мог вспомнить, как очутился в своей постели. Он только помнил, как Кот едва унял взбесившегося Сергеева.
      - Забью, ссека, все равно забью, почки опущу, уродом сделаю, инвалидом на всю жизнь, - вопил тот.
      Что же делать, - думал утром Иисус, - что же делать? Как же дальше то жить? В Союзе, вспомнил Иисус, кто-то говорил, что в Афгане нет дедовщины. Вот бы его сюда. Куда же бежать? Ну куда бежать? Еще 1,5 года такой жизни?
      Да как это можно вынести, из этих полутора лет как минимум год в обществе Кота и Сергеева? Неужели ни у кого не просыпается даже искры жалости к молодым? Неужели ни у кого не осталось ничего человеческого? Да откуда же они все, сюда что, только садистов отбирали специально? Господи, я же человек. Почему же вам не жаль меня? Ну, что я вам сделал? За что вы меня? - так думал Иисус, тупо смотря в телевизор. Шла передача о металлистах. Кожно-металлические мальчики лихо дрались с люберами. Как за одними, так и за другими, гонялась милиция. Смысл происходящего на голубом экране наконец-то стал доходить до Иисуса. И когда он окончательно понял , что показывали на экране, это его потрясло.
      - Гады, гады, гады - мысленно кричал он и давился слезами подкатывающими к горлу. - Вы, там, с жиру беситесь, а я здесь, сейчас... Суки, вас бы сейчас сюда... - Дальше он смотреть не мог. Набежавшие слезы погнали его из палатки на улицу.
      "За что, за что, почему я", - думал Иисус, глотая соленые капли.
      В 9 вечера пришел Бугай.
      Подойдя к кроватям молодых, молча кинул х/б и презрительно глядя на них, произнес:
      - Через два часа, выстиранное и выглаженное, на спинке моей кровати, развернулся и больше ничего не говоря, ушел к своей кровати, сел чистить автомат.
      Джейран, поспешно вскочил и схватил х/б Бугая:
      - Давай, пошли быстрее, чур я куртку стираю.
      Иисус удивленно на него посмотрел и едва заметно мотнул головой. - Нет, - произносить слова и вообще открывать рот было почти невозможно и причиняло ужасную боль.
      Джейран опешил:
      - Да, я что, один должен стирать?
      Сказано же обоим. Ааа, - начал заводиться Джейран, - на моей шее хочешь выехать?
      Крики Джейрана стали привлекать взгляды окружающих. Народ стал с интересом наблюдать, чем же закончится эта разборка. Джейран почувствовал как бы поддержку со стороны общественности и распалился еще больше.
      - Пойдешь, последний раз спрашиваю? - угрожающе проговорил он.
      Иисус снова мотнул головой.
      Хлесткий удар опрокинул его на землю. В глазах стало темно от боли.
      Он даже не пробовал ответить. Джейран был намного его крупнее, к тому же бывший спортсмен. Ударив еще несколько раз ногами Иисуса, Джейран нехотя взял х/б Бугая и удалился стирать.
      Подошел Сергеев и нагнувшись над Иисусом. Проговорил улыбаясь: - Чмо, свои же зачморят.
      Коззел, - проблеял он.
      Иисусу уже было наплевать, что с ним будет, будут ли его еще бить, или оставят в покое. Внезапно ему пришла в голову очень простая мысль. Все мучения могут прекратиться, прекратиться одним махом. Он сам удивился, как ему стало легко после этого. Господи, как это он раньше не додумался. Один миг - и весь этот кошмар летит в тартарары. Надо только дождаться ночи, надо только дождаться, когда все улягутся. Остаток вечера он просто улыбался сам себе, не видя никого кругом.
      Вот наконец и закончился сон-тренаж.
      Повозившись, посмеявшись, уснули пришедшие с наряда. Иисус начал тихонько подниматься с кровати, стараясь не скрипеть пружинами, чтобы никого не разбудить. Вот оно, вот он, сейчас. Автомат лежит там, где он его оставил с вечера на табуретке, а вот и полный магазин в подсумке.
      Иисус дрожал и ни как не мог попасть в гнездо автомата магазином и защелкнуть его. Ему все-таки кое как удалось справился с дрожью. Щелчок прозвучал оглушительно, настолько, что, казалось, сейчас проснется вся палатка. Иисус уже потянул затвор на себя, но в спешке забыл снять флажок. Автомат неожиданно повело вправо. И он еще успел почувствовать удар чем-то тяжелым в шею. А потом все померкло, и память унесла Иисуса в другое место.
      Очнулся он от холода, волосы его были мокрыми, тельник тоже надо было выжимать. А напротив с пустым ведром стоял Бугай с сигаретой в зубах.
      - Что, сынок? - лицо его исказила странная улыбка, но глаза смотрели серьезно и не улыбались, - захотел пораньше дембельнуть кое-кого, да и сам дембельнуться? Глупо. Не может быть так плохо в жизни, что бы не было еще хуже. К тому же, все проходит.
      Подумай над этим. Так стоит ли из-за 1,5 лет портить себе жизнь. Ведь главное - жить, правда? - почему-то спросил он. - Может лучше как дружок твой, согнуться, что бы потом больнее ударить, когда придет твое время. А? Подумай? А сейчас, если остыл, отправляйся спать. С завтрашнего дня вы ходите на охоту вместе со всеми. - И совсем не к месту добавил: - Автомат вначале снимают с предохранителя, а затем уже перезаряжают. А так ты пол-палатки перебудить мог. Ну, давай, чеши отсюда.
      Сам Бугай еще оставался какое-то время на кухне и курил сигарету за сигаретой, вглядываясь в ночь, и что-то видя в ней.
      Утром Кент зачитал наряд с 15 до 23. Поздравил молодых с началом выхода на самостоятельное дежурство. Иисус услышал свою фамилию вместе с фамилией Бугая. Они должны были тащить службу вместе. Эту ночь Иисус совсем плохо спал, и вообще чувствовал себя совсем неважно. Вчерашнее произошедствие ночью вспоминалось ему как какой-то кошмар. Фильм ужасов. И он вообще почти не верил, что это было все с ним. Солнце светило так ярко и жить хотелось так сильно, что он с удивлением думал, а что же с ним такое было вчера. Помутнение или просветление.
      В 14-00 Иисус стоял на разводе. Впереди обзор закрывала широкая спина Бугая. Кент проверил еще раз оружие у молодых и буднично сказал :
      - Ну все, пошли, за молодыми присматривать, - и погрозил кому-то указательным пальцем.
      До небольшого окопчика, в котором они должны были нести дежурство, шли минут 15. Двое солдат встали им навстречу с радостными лицами. Все-таки сидеть под палящим солнцем в окопе - не самое лучшее занятие. Поздоровавшись с Бугаем и Иисусом, обратились к Бугаю.
      - Вон за тем клыком что-то время от времени поблескивает на солнце. Посматривай, - проговорил маленький чернявый солдатик. А второй добавил, кивнув на Бугая, но обращаясь к Иисусу:
      - Повезло тебе.
      - Ладно, валите отсюда, - довольно грубо подвел итог Бугай.
      Вот они и остались вдвоем.
      Бугай разделся, снял солдатские ботинки и одел легкие тапочки.
      Остался только в штанах, подставил свое крепкое мускулистое тело солнечным лучам. Иисус же, как сидел в форме, так и остался в ней же, не осмеливаясь даже расстегнуть ворот х/б. Они молчали, и каждый думал о своем, но замкнутое пространство требует общения.
      - О чем думаешь? - почти неожиданно спросил Бугай.
      - А? - вопрос застал Иисуса врасплох. - Так, ни о чем, - ответил он смущенно.
      - Я смотрю, здорово тебя отделали Кот с Сергеевым, -сквозь ухмылку произнес Бугай. - И за что?
      - Да ни за что, - произнес Иисус, которому было лень думать об этом. Наконец-то, за последние несколько дней, он может спокойно посидеть, и никто его не трогает.
      - Это ты Кенту расскажи, или особисту, если он конечно успеет приехать раньше, чем тебя забьют до смерти, - Бугай прищурился, а голос его стал жестче. - Не хочешь рассказывать, твое дело. Давай еще о чем-нибудь поговорим? Нам здесь еще торчать Бог знает сколько и любоваться друг другом. А у тебя харя, как у покойника, никакого удовольствия разглядывать твои боевые шрамы.
      Очень не хотелось Иисусу вновь погружаться в воспоминания, даже воспоминания, казалось, приносили физическую боль. Но вначале нехотя, а затем все более красочно и увлеченно он начал пересказ своей жизни после приезда на точку.
      - А ствол зачем взял? - перебил его Бугай, - хотел попугать или...? вопрос остался висеть в воздухе.
      Иисус потупил глаза. В тот самый момент он почувствовал какое-то доверие к Бугаю. Ему было спокойно за его широкой спиной, он понял, что пожалуй, может рассказать ему все, ничего не скрывая.
      - Хотел застрелиться - произнес Иисус и отвел глаза в сторону.
      - Сам? Один? - удивленно воскликнул Бугай. - Ну ты дурак. Ну ты блаженный. Ударили по щеке, подставляй весь зад?
      Ты что же, занимаешься всепрощением? Ты все им простил? И мысли не было наказать зло, которое было допущено к тебе? - допытывался не могущий в это поверить Бугай.
      - Нет, не было - тихо произнес Иисус.
      - А знаешь что, расскажи-ка мне про свою жизнь на гражданке, - немного успокоившись, попросил Бугай.
      И Иисус начал рассказывать.
      Рассказал, как учился в деревенской школе, ходил по 5 километров в день в школу и из школы. Был хорошистом, любимцем и заводилой в классе. Как в 14 лет стал мужчиной, с 24-летней тетей. Потом поехал учиться в город, поступил в техникум. Как учился, ходил на комсомольские собрания, хорошистом уже не был, да и заводилой тоже.
      Скорее даже стал сторониться одногруппников, кичливо показывающих свое городское происхождение перед тем, кто приехал учиться из деревни. В конце обучения к нему прочно приклеилась репутация бабника. На собрания и сборы он перестал ходить. А после окончания техникума ему выдали сногсшибательную характеристику от классной руководительницы. Основной частице в ней было - не. Не - активен, не - принимал, не - участвовал, не - общителен и т. д. В общем жизнь, ничем не примечательная. Бугай слушал с нескрываемым интересом. Ни разу не перебив его. А когда Иисус закончил, какое-то время они молча сидели и думали каждый о своем. Иисус, еще находился дома под впечатлением от воспоминаний, а Бугай похоже тоже что-то вспоминал из своей жизни, пытаясь видимо найти какие то параллели своей жизни и жизни Иисуса. Вздохнув, Бугай произнес:
      - Да, этого и следовало ожидать. Тебя, насколько я понял, ни разу в жизни сильно не били? - спросил он. - Ведь так?
      Иисус опустил виновато голову и утвердительно кивнул ее.
      - Вот ты и схватился за ствол. Поверь, физическая боль ничто, по сравнению с тем, что может быть здесь. - Он дотронулся до груди. Физическая боль затухает со временем, а вот эта нет. Знаешь, я что тебе скажу, все что было на гражданке, это пшик, здесь другие мерки, здесь другие люди, другие правила и законы.
      Здесь все просто, но нужно только понять эту простоту, прочувствовать ее. Гражданка - это игра во взрослых. Что ты там видел хорошего.
      Бабы? Да любая тебя предаст, не моргнув глазом. И не потому, что это будет ей надо, а просто так, ради остроты жизни. Ради поиска новых ощущений. Ради толстого кошелька. И еще тысячи - ради. Ты никому не нужен из них, со своей чистотой и любовью.
      Глаза Бугая разгорелись как два угля в костре, и светились злостью в наступающих сумерках.
      - Предадут и предают нас те, кто сюда послал. Комсомол, интернациональный долг, защитники справедливости.
      Какой бардак. Да нас здесь ненавидят, а мы изображаем из себя радетелей правды, защитников свободы. Тьфу. Ну я-то ладно, искупление грехов, а вот тебя то за что сюда упекли?
      - А что случилось у тебя, - осторожно спросил Иисус.
      - Ничего, - вдруг злобно ответил Бугай, и отвернувшись, дал понять, что дальнейшего разговора не будет.
      Наступила тишина. Где-то свистели какие-то насекомые. И оба снова задумались каждый о своем. О своей жизни, о том, что каким-то невообразимым финтом их судьбы переплелись и загнали их за тысячи километров от своих домов в один окоп, выдолбленный в чужой земле.
      - Ладно, - Бугай прервал молчание, - слушай. Была у меня телка. Ничего себе Клава, 16 лет ей было. И знаешь, тогда мне казалось, что я ее любил. А может, это мне только казалось. И вот справляем мы Новый год, последний, перед тем как мне в армию идти. Компания шумная, смех, шутки. Выпили, как водится. И вдруг моя любимая вешается ко мне на шею и начинает тянуть в соседнюю, пустую комнату, со словами "...Я хочу тебя....". Короче, утром она ушла домой, как ни в чем не бывало. А через два дня менты меня и загребли. Мамаша ее все прознала и заставила написать заявление. Мол, воспользовался невменяемым состоянием несовершеннолетней. Три месяца меня продержали, думал что все, отправят на зону. Только следователь как-то умял это дело, но с одним условием : " Либо ты исчезаешь на время, тебе в армию пора, либо тебя здесь все же доконает это семейство." Вот так, поэтому мое нахождение здесь, - искупление вины, только-то, - закончил Бугай грустным голосом. А глумливым добавил, -пострадал лыцарь за любовь.
      Они еще долго сидели молча, до самой смены не произнесли больше ни единого слова. Все что нужно, было уже сказано. Над головой, в черном небе светили яркие, но чужие звезды. Каждый думал о другом, и пытался уловить ту нить, которая протянулась между ними, пытался определить, насколько она крепка, и не порвется ли в самое ближайшее время. Пришла смена, Бугай перекинулся парой слов с пришедшими, и они с Иисусом двинулись в расположение.
      - Знаешь, - начал Иисус идя сзади Бугая, - у тебя шрам на спине. Это от духов?
      - Я к духам спиной не поворачиваюсь, -коротко ответил Бугай, показав тоном , что данный вопрос обсуждать не намерен и разговор давно уже окончен.
      Они зашли на кухню, плотно отужинали, умылись и улеглись в постель, с чистой совестью, как люди, выполнившие свой долг или работу, ту, которую от них требовали. "Что ж, жизнь не так уж и плоха", - подумал, засыпая Иисус. В эту ночь он спал крепко, почти так, как дома, никто его не тревожил.
      Утро и день прошли по распорядку. После обеда Иисус узнал, что он заступает дневальным по роте вместе с Котом. Служба есть служба. При встречи Кот многообещающе ему улыбался, а когда они оставались одни, елейным голосом проговорил:
      - Вешайся, слон, заранее. Будешь сегодня у меня всю ночь шуршать. Спать не дам совсем.
      Вот и наступила эта ночь, в палатке улеглись. Иисус начал подметать земляной пол. Когда закончил с этим делом, сходил за свежей водой, сбрызнул пол, вымыл летний туалет на улице и отправился на кухню. На кухне уже работал дневальный из другой палатки, это был один из тех, с кем он приехал сюда. Кот, два сержанта из соседних палаток и двое рядовых, также незнакомые Иисусу, сидели вокруг стола и с аппетитом ели тушенку, прямо из жестяной просолидоленной, обернутой вощеной бумагой, банки.
      Иисус, стараясь не смотреть в сторону старослужащих, начал помогать своему погодку перемывать алюминиевые чашки, железные эмалированные кружки, ложки, всю утварь, что осталась грязной после ужина. Все чистое они раскладывали на столе обсыхать. Смеясь какой то очередной шутке своих друзей, вошел Кот и взяв две ложки, хмыкнув, удалился. Через минуту в кухню ворвались рассвирепевшие Кот и один из сержантов.
      - Это что такое? - начал Кот, суя в нос Иисусу ложки. Погодок Иисуса сыпанул в воду слишком много посудомоя, и ложки, обсохнув, побелели. Рыжий, и без того небольшой комплекции, совсем, казалось, сжался в комочек, пытаясь испарится, обрести невесомость. Он втянул голову в плечи и стал с затравленной мольбой водить взглядом то на Кота, то на сержанта.
      - Гаджихан, Бес, - крикнул Кот, - идите сами разбирайтесь, ваши подопечные.
      На его голос из бытовки появились рядовые-старослужащие. Узнав, в чем дело, Гаджихан молча взял ложки у Кота и подошел к Иисусу и Рыжему. Протягивая ложки Иисусу, он медленно с акцентом произнес.
      - Облизывай все ложки, начиная с этих.
      - Ты не понял , что я сказал? - кирзовый ботинок с силой врезался в пах Иисусу. Очумев от боли и выкатив глаза, Иисус свалился как куль на пол, инстинктивно руками закрывая ушибленное место, пытаясь схватить ртом побольше воздуха. Слезы, не подчиняясь ему, брызнули из глаз. Он проклинал себя за это, но ничего сделать не мог, они текли и текли помимо его воли.
      - Ну, - крикнул Бес, обращаясь к Рыжему.
      Сквозь слезную пелену Иисус видел, как Рыжий стал торопливо слизывать белый порошок с ложек.
      - Когда все оближешь - заново все перемоете, может вы какие-нибудь заразные, откуда мы знаем, - проговорил нехотя Бес, - придете и доложите вместе с ним, - указал он на Иисуса, и для убедительности пнул все еще лежащего на полу Иисуса ногой. Все разошлись, остался только постанывающий Иисус и Рыжий, который все лизал и лизал ложки, боясь ослушаться приказа. Иисус с трудом смог сесть, прислонившись спиной к ножке стола. Он с брезгливостью и жалостью наблюдал за Рыжим. Он снова выдержал, хотя мог бы уже и перешагнуть эту черту, отделяющую человека от животного.
      Все было перемыто заново, Рыжий и Иисус отправились докладывать в бытовку. Там царило оживление, кроме уже там присутствующих, зашли еще двое: белорус - Фома, и грузин - Биджо. Всем, кто там находился было весело, шутки не смолкали. Быстро доложив, Иисус уже был готов уйти, даже развернулся для этого, но грубый окрик Биджо остановил его.
      - Куда , слон, тэбя разве кто-то отпускал, дарагой?
      - Мужики, слон доложил, что все убрано, - и подмигивая всем своим дружкам, продолжил, - пасмотрим, паашли даарагой, веди, показывай.
      Идея эта всем старослужащим сразу понравилась, и присутствующие дружной толпой направились на кухню. Кухня была чиста, придраться попросту было не к чему.
      - А это что такое? - победно воскликнул Фома показав на ванну в которой мылась посуда. Впопыхах ли, или от усталости, Иисус с Рыжем забыли выплеснуть грязную воду из ванной, в которой плавали остатки пищи.
      - Ой, забыли, - испугано залепетал Рыжий, - товарищ, сержант, сейчас все выльем, сейчас, - заспешил он и бросился к ванной.
      - Конечно выльете, только вначале, чтобы не повадно было, и чтобы память не отбивало, коктейльчику солдатского хлебнете. Кот, обслужи ребят, они видимо к этому привыкли, подай стаканы для коктейлей. Старослужащие заинтересованно наблюдали, кажется, им до сели был не знаком этот способ развлечения, и очень хотелось узнать, чем же весь этот спектакль закончится.
      Кот метнулся, и быстро подал Фоме два чистых стакана. Фома зачерпнул этого коктейля из ванной. В стакане плавали остатки разварившейся вермишели. Разбухшие вермишеленки напоминали белых опарышей. Мутная вода была подернута сверху блестящими капельками жира, который переливался всеми цветами радуги на свету. Фома медленно стал подносить стакан к лицу Иисуса, но, передумав, остановил руку со стаканом перед лицом Рыжего.
      - Пей. Пей, я сказал, - с угрозой прищурив глаза, проговорил Фома.
      Рыжий испуганно-плаксивым взглядом метался по лицам старослужащих, не веря, что такое возможно, не понимая, что же он такого натворил, и за что его так. Стараясь хоть в ком то уловить , узнать , понять, что это шутка, сейчас все расхохочутся, хлопнут его по плечу и разойдутся.
      - Пей, - удар кулаком в спину отрезвил и вернул в реальность, с ним совсем не шутили.
      - Пей, чмо, - еще пара ударов развеяли всякие сомнения. После каждого удара тело Рыжего подпрыгивало и содрогалось в конвульсиях. Так бывает, когда ждешь звонка. Ты знаешь, что тебе должны позвонить, что вот, вот сейчас раздастся звонок. Но этот звонок бывает всегда неожиданно, и ты просто вздрагиваешь от его трели. Рыжый ждал, что его ударят. И даже не сам удар подкидывал его тело, а ожидание его. Нервы, которые были совсем на пределе, управляли им, а не разум.
      - Ребята, я не могу, я не могу это пить, - голос подвел Рыжего, слетел на фальцет и захлебнулся где-то в горле. Слезы , уже не стыдясь бежали по лицу, капельки догоняли друг друга.
      - Можешь, ты еще и не то сможешь, - еще один удар заставил Рыжего взять стакан в руки. Кое-как разжав зубы, он влил в себя эту смесь, этот странный коктейль, и сразу же прикрыл рукой рот, рванулся к выходу. Его рвало. Под общий хохот, под улюлюканье он скрылся из кухни. Иисус презрительно смотрел на все происходящее. Всего его просто выворачивало наизнанку, будто это не Рыжий, а он пил эту дрянь. Страх почему-то ушел, осталась только безразличие и злоба. На кого? Он не знал, на кого, может быть он понял в это мгновение, что собственно особой вины в развлечении, в таком развлечении, нет этих ребят.
      Но спектакль надо было продолжать, наступал бенефис Иисуса.
      - Тэперь ты,- Биджо услужливо протягивал ему стакан.
      - Этот себя с первого дня выше всех поставил, все кругом чмори, один он человек, пахать отказывается, - подливал масло в огонь Кот.
      - А мы его сейчас немного на землю опустим, что б знал, кто здесь люди, а кто слоны, а то и совсем до дембеля чмом ходить будет, - проговорил хохотнув, Фома.
      - Гаджихан, Биджо, ну-ка подержите-ка этому орлу крылья, похоже, этот сам пить не станет. - Фома с полным стаканом стал подходить к Иисусу, а Гаджихан и Биджо схватили того за руки.
      - Пей, пей, - зашипел Фома, - неожиданно резко извернувшись, Иисус головой выбил стакан из руки Фомы, облив при этом помоями себя и державших его дедов.
      - Ах ты чмо, - в два голоса заорали Биджо и Гаджихан, обнюхивая свои руки, и так же одновременно бросились с кулаками на Иисуса. Три пары кулаков обрушились на хлипкое тело Иисуса. О том, что бы ответить Иисус даже не помышлял, старался лишь прикрыть руками разбитые ранее губы.
      - Ты все равно выпьешь, - по-змеиному шипел Фома. Но и второй стакан разлетелся вдребезги. Теперь били уже ногами, не разбирая, куда угодит ботинок. Во рту Иисус снова почувствовал вкус крови, удары в спину отзывались нестерпимой болью в висках, воздух как будто бы перестал быть невесомым, и его невозможно стало хлебнуть, стал тягучим и застывал в горле, легких, не хотел выходить назад.
      В кухню неспешной походкой вошел Бугай. Окровавленный, лежащий на полу Иисус перестал чувствовать удары, и медленно раскрыл глаза. Он увидел только строй кирзовых ботинок, а потом подняв глаза увидел Бугая. Слезящийся взгляд Иисуса встретился со взглядом Бугая. Бугай смотрел на него с интересом, с едва заметной, чуть презрительной усмешкой. Медленно, очень медленно Бугай взял стакан, зачерпнул свежей воды и стал пить.
      Все это время никто не проронил ни слова. Напившись, он отставил стакан, еще раз оглядел всех, и как показалось Иисусу, хмыкнул, молча ушел из кухни. Вся эта мизансцена, как-то поубавила пыл у мучителей, или охладила их, только больше ни у кого не было желание продолжать начатое. Невидимо появился Рыжий с зеленым лицом. Неугомонный Фома, подозвал к себе Рыжего и, указывая на лежащего на земле Иисуса, проговорил:
      - Ты вот пил, а он нет. Он теперь тебя за человека не считает, хотя ты выполнял приказ сержанта, - скажи что он чмо, п...р? Ну?
      - Ты чмо, п...р. Почему я один должен отдуваться за тебя, гад. Все пашут, только вы с Ципой и Китом строите из себя гордецов. Козлы ненависть в глазах Рыжего была не наигранной, Иисус понял, что его действительно ненавидят. Нет, не эти старослужащие, а вот это его одногодка, с кем он служил полгода в учебке. Иисус смотрел на него, с сожалением и грустью, для него умер человек по кличке Рыжий.
      - Ты что, думал Бугай за тебя вступиться?
      - неожиданно произнес Кот. - Ему из-за тебя резона нет, в дизель дорогу искать. Он вообще предпочитает без друзей жить. Гордый очень.
      Так что напрасно ты на это рассчитывал, - заключил Кот. А тебя ни сегодня-завтра все одно сломаем. Не таких обламывали, смотри только, чтобы поздно не было.
      - Ладно, все пацаны, хорош развлекаться, пускай убирают здесь все, и спать чешут, что-то я тоже на массу захотел, -произнес Гаджихан и повернувшись вышел из кухни. Остальные старослужащие так же не говоря ни слова разошлись по палаткам.
      Изо всех, кто приехал на точку, Иисус поддерживал отношения только с Ципой и Китом. Как и он сам, эти ребята так же ходили в синяках, но упорно отказывались выполнять работы кроме службы. После случая на кухне прошло 3 суток, и Иисус снова должен был идти на дежурство с Бугаем. Снова родной уже окоп, где себя можно хоть ненадолго почувствовать свободным человеком.
      - Ты спросил, откуда у меня шрам на спине?
      - неожиданно начал разговор Бугай. - Я уже полгода здесь был, деды зверствовали - страшно. Подошли двое, кинули х/б - подшивай. Я усмехнулся и повернулся к ним спиной. Они в морду, а третий молча подошел и саданул в спину. Потом долго меня крутил особист после госпиталя, как-де все произошло, да кто виноват? Я сказал что случайно, в игре. А того, третьего, через месяц, зацепило. Пуля дура.
      Особист опять приехал, опять разговоры по душам, все требовал в чем-то сознаться. А в чем? - Бугай устало усмехнулся и отвернулся от Иисуса.
      - А я стихи пишу, - совсем ни к месту вдруг сообщил Иисус, - последние три дня назад написал.
      Бугай, непонимающим взглядом уставился на Иисуса. И помолчав немного, предложил, - Ну тогда читай.
      Иисус долго готовился, откашлялся и тихо начал читать:
      Я такой же как ты одинокий,
      Даром что не хулиган,
      Но в положенные мне сроки,
      Тоже лягу виском на наган.
      Так же женщин люблю до безумства,
      И они меня, только чу,
      Тех кому дарил свои чувства,
      Не нуждались в подарке чувств,
      И я жаловался бумаге,
      Ручку грыз и терзал в руках,
      Только знаешь, хмельной браге,
      Не стереть тоску в глазах.
      И поэтому водкой горькой,
      Не туманю я жизнь как ты,
      Да, наша жизнь помойка,
      Но бывают в ней и цветы.
      Только мнут их и рвут и топчут
      Что же делать, ведь люд жесток,
      Только что же они не хохочут ,
      Над суровостью твоих строк,
      И я то же, блевать уже начал,
      Травит жизнь колбасой гнилой,
      Я пока облююсь, а значит,
      Позже двинусь своей тропой.
      - Это я Есенину написал, - смущенно сообщил Иисус глядя на Бугая, который пребывал где-то далеко, может быть в родной Рязани, а может быть и еще дальше, в закоулках своей души. Бугай зашевелился, глаза его ожили.
      - Слушай, да тебе напрочь, по моему, голову снесло. Тебя здесь бьют, превращают в скота, издеваются, а ты стихи пишешь? Похоже, ты все-таки облюбовал себе место в этом мире, ты влез на очень высокую тучу и там устроил себе убежище. Смотришь вниз на все, и поплевываешь. Тебе не страшно там одному? Ведь гуртом оно всегда надежнее. Да и шансов выжить побольше.
      - Мне нет, - ответил, едва усмехаясь Иисус, - а как же ты?
      Иисус сидел на табуретке в палатке и смотрел телевизор. Шла передача "Служу Советскому Союзу", или как ее еще называли, "В гостях у сказки". Дяди с большими звездами кому-то, видимо репортеру, доказывали, что дедовщина в армии изжита полностью.