Евгений Гордеев (Voland).
      Возлюби ближнего...
      Мы рождаемся все с одинаковыми возможностями и шансами изначально, изначально ни чего не значащие, ни чего не имеющие и ни чего не умеющие в этой жизни. За, совсем редким исключением, каждому отпущено всего поровну, воздуха - столько, что бы не задохнуться, молока - что бы не захлебнуться, две руки - что бы научится хоть что-то удерживать, две ноги - что бы хоть как-то стоять на земле и не падать, голова - что бы осознавать себя то ли Богом, то ли ничтожеством. И только тогда, когда научимся делать и то и другое - начинаем понимать, что каждый, с кем ты столкнулся на своем пути - это огромные человеческие миры, которые ты пытаешься познавать всю свою сознательную жизнь. И, чем дольше живешь на этом свете, тем все шире, все ярче и больше загораются возможностей при изучении мира другого человека. Как в компьютерной игре, надпись - свойства. Ты выходишь, все на новые и новые уровни игры, другой человек становится для тебя все более понятным и доступным, все более легко управляемым, и ты с удовольствием в случаи нужды, а чаще и просто без случая используешь эти его свойства, наивно веря, что твоя собственная жизнь запаролена семью печатями и не доступна ни каким хакерам. Ты веришь, что ты Бог своей собственной разъединственной жизни, что только ты Бог, и только ты можешь ею (жизнью) распоряжаться по своему собственному усмотрению, по своему собственному хотению и желанию. Но если ты не совсем глуп, то приходит время, когда начинаешь даже не понимать, а только догадываться, только догадываться о том, что вокруг тебя, все те же миры, только с другими создателями, с другой религией, с другими правителями. И как всякие Творцы, они лишены какой либо жалости к тебе. Они Боги. Они лишены вообще какой-либо жалости, у каждого своя вотчина, свой задел, своя нива. Богу не приличествует быть жалостливым, Богу не приличествует быть моральным, быть честным, ровняться на общепринятые, человеческие нормы, быть добрым или быть злым. Иначе это уже не Бог. И каждый наровит тебя одарить своей безграничной святостью, навязать тебе свое понимание и ощущение, свою религию, свой мир. А ты как тростник в ветреную дождливую погоду лишь только смеешь тихо роптать себе под нос, выражаешь недовольство положением вещей шепотом, гнешься, то в одну то в другую сторону, тяжелеешь и пухнешь от святости других, набираясь ее и отторгая ее.
      Сам не понимаешь, где кончается твое Божественное начало, и начинается стороннее влияние из вне на тебя. Господи, избавь меня от своей собственной святости, и от святости ближних. Я, давно уже не Я, а мой ставший изломанным, растрескавшимся, выщербленным мир давно в таком упадке от святости, просветленности и божественности ближних, что хочется крикнуть: Возлюби ближнего! Возлюби того, кто тебя убил!
      И прости ему это, конечно, если сможешь...
      Хвостовые люки "горбатого" бесшумно сомкнулись, и в наступившей полутьме лишь изредка блестели чьи-нибудь широко раскрытые от волнения глаза. В чреве самолета было нестерпимо душно, терпко пахло потом и воздух казался густым и тягучим со сладковатым привкусом металла. Их в самолете было больше полусотни человек, молодых, жизнерадостных, разных. Среди них он Иисус, в немного щегольской, вызывающей зависть у подростков форме ВДВ, с парашютом за спиной и зеленой панаме, напоминающей по форме шляпку бледной поганки. Гул моторов успокаивал и навивал воспоминания Перед ним предстала его жизнь, незатейливая, как тысячи других жизней его ровесников. Жизнь, за последние полгода. Вот проводы в армию, пышные, веселые, где всем весело, все пьют и шутят. Похороны, на которых покойник еще жив, и только он знает, что он покойник. Откуда взялась эта странная, нелепая традиция, провожая в армию, пить и веселиться. Ведь расстаются с родным человеком, не на день, не на два, на годы и кажется уместнее было бы все это справить тихо мирно с долей грусти по-семейному. Но...Вероятно, пир во время чумы. Только чумой заболеет наверняка один человек, все остальные имеет иммунитет, от того видимо и радуются. И этим человеком был он. Что греха таить, не хотел он идти служить. Идиология, призывы, наставления - слишком рано начал понимать, что это всего лишь игра и по правилам, которые постоянно меняются, их невозможно запомнить, выучить, узнать. Можно лишь постараться, что бы занесенный над тобой меч как можно меньше поранил тебя, в том, что он поранит, сомневаться не приходилось.
      Знал, что ни чего хорошего эта служба ему не принесет, и принести не может. Потому без зазрения совести тянул как можно дольше, в душе надеясь, что и в этот раз пронесет. Не пронесло. И утешением, только нелепая черная шутка выдуманная видимо тем человеком, который оказался, обделен, сей чашей - "Быстрей сядешь, быстрей выйдешь".
      Слабое утешение смотрящему из-за высокого забора на мир полный красок. Отчего то в памяти засела зудящей занозой странная картинка.
      Призывной пункт, где он оказался как другая планета, другие люди, другие порядки. Забор, серый из бетонных плит, поверху окутанный колючей проволокой. Будто боятся, что он сбежит, будто не добровольно он пришел сюда, будто у него был выбор, будто у других был выбор. И угол гостиницы. Его память хранила каждую трещинку на этой старой гостинице, волей случая оказавшаяся построенной рядом с призывным пунктом. Солнце, бьющее лучами в стекла этой гостинице все ниже и ниже опускалось к горизонту. И окна покорно покрывались тенью от близлежащих домов и деревьев. Словно закрывали свои светящиеся глаза.
      Уставшие за день, или просто уставшие смотреть на бритые головы мальчишек. Такая знакомая, близкая гостиница, но уже не досягаемая, уже не его. В мыслях он почему-то прощался с нею. Жизнь казалось, остановилась, казалось, что все, что он видит, что делает все, происходит с ним в последний раз. Жизнь обесценилась, время стало очень дорогим.
      Но все проходит, и это щемящее чувство то же прошло, поутихло, спряталось вглубь него. Ко всему можно привыкнуть. "Учебка" в Казахстане, и слухи о том, что их отправят "туда". Два месяца "учебка" жила только этими слухами "отправят-не-отправят". И вот общее построение, которое слухи превратило в реальность, выпуск из "учебки", и среди других он услышал свою фамилию: "Местом дальнейшего прохождения службы считать ДРА". Гул, плавно набирающий мощь и перешедший в рев заставил его отвлечься от нахлынувших воспоминаний. Рев продолжал нарастать, рискуя разорвать барабанные перепонки, а самолет торопливо начал набирать скорость, боясь опоздать, не доставить, не успеть. Иисус оглядел своих товарищей по "учебке". Вот напротив сидит Цыпа - младший сержант, Кит, Джейран, Еврей. Все они летели в неизвестность, все были возбуждены, от ощущения ли приближающейся опасности, а может из-за той серии уколов которые им вкололи в медсанчасти перед самым вылетом. Все они летели туда, где их не ждали, где им были не рады.
      Все они летели туда, где начинается ЖИЗНЬ, а не игра в нее. Где правят инстинкты, а не придуманное псевдочеловеколюбие.
      Иисус - эту кличку он получил еще в техникуме, где учился до армии. Наверное, он и действительно походил на Иисуса, такой же худой, кожа да кости, женские черты лица, задумчивые глаза с чуть безумным блеском. Кличка пристала к нему намертво, порой обидчиво звуча из уст его одногруппников, но позже он смирился. В общем-то, это был вполне обычный молодой человек. Свои 19 он прожил тихо и мирно - школа, дом семья, двор. Дрался редко, предпочитая решать возникающие спорные вопросы мирным путем. Старался быть всегда в средине толпы, никогда не пытался вырваться в лидеры, но позади всех ни когда не был. Памятуя, что первому всегда достается в нос, а тому, кто отстает - давят пятки. Золотая середина, или волшебный закон стада? Так же он прожил и пол года в "учебке".
      Вначале было совсем не легко. Подъем - отбой, кросс, физо. Но постепенно он втянулся и стал нормальным бойцом. Политически грамотным, морально устойчивым, умеющим хранить военную и государственную тайну. Так написал ему в служебной характеристике ком взвода. Но это все осталось там, за бугром, в прошлой жизни, а впереди Афган. Второй раз за пол года, Иисус чувствовал, как что-то в нем рвется, какие то нити, которые все еще держали его там, на "гражданке".
      ИЛ зарулил на посадочную площадку, сбросил бешеные обороты двигателя и остановился. Вдруг стало непривычно тихо. Чрево его растворилось, и Иисус увидел полоску света, кусок аэродрома, вдохнул тяжелый сухой воздух. Солдаты по одному появлялись на свет божий. Поначалу, солнце ослепило их и не давало осмотреться, но когда первые мгновения прошли, их глазам открылась довольно неприглядная картина. Аэродром оказался единственно ровным местом, а вокруг него были горы, горя, горы.
      Легкий ветерок перегонял песчаную пыль по бетону. На краю аэродрома была накинута маскировочная сеть, и из-под нее выглядывали стволы крупнокалиберных пулеметов. Там же, по-видимому, находился и командный пункт. Молоденький лейтенант, старше их может быть на два-три года, такой же безусый, прилетевший с ними, по-видимому, распределенный сюда после выпуска из училища, приказал построиться и повел к КП. Из КП вышел капитан в довольно грязной, помятой выгоревшей форме. Его такие же, как форма выцветающие глаза были опухшими, а красная помятая щека указывала на то, что его только-только подняли с постели, и весь его вид показывал, что можно было обойтись и без него, такая мелочь как прибытие молодых, вряд ли оправдывало его прерванный сон. За спиной капитана маячили головы трех молодых солдат. Волосы на головах отсутствовали, а потемневшие от солнца и загрубевшие от ветра лица светились радостью, будто это не пополнение прибыло, а столичные артисты сейчас будут показывать концерт.
      - Ровняйся, смирно - зычным командирским голосом крикнул лейтенант, оглядев замерший строй, он поощрительно улыбнулся молодым и строевым зашагал к капитану. Приложив руку к виску, он заученно затараторил.
      - Товарищ капитан, вверенный мне взвод охраны в количестве шестидесяти двух человек, прибыл для прохождения дальнейшей службы. Командир взвода, лейтенант Горбачев.
      Казалось, бодрый рапорт не произвел на капитана ни какого впечатления. Совсем по-будничному он процедил: - Вольно, вольно - Ну что, мужики, повоюем за Веру, царя и Отечество? Сейчас Вас всех накормят, а потом уж распределим по точкам. А дальше, у каждого свой Бог, и пусть уже ОН вас хранит.
      Закончив этот странный монолог, капитан развернулся и тяжелой неспешной походкой начал удаляться в свой КП, пригласив кивком головы следовать за собой лейтенанта и как бы случайно на ходу бросив - Хохол - распорядись.
      Обед был обильным и вкусным. Столько много они не ели с гражданки, в "учебке" вечно хотелось есть, вечно не хватало еды. После "учебки", после всех ее изматывающих будней, им казалось, что они попали в рай. Вот, они уже два часа здесь, а еще ни разу не услышали ни единого выстрела. Может быть, здесь и стреляют то только так, что бы поддерживать определенный статус, оправдывать свое нахождение здесь. После обеда, всем выдали боевое оружие. АКСы, легкие удобные автоматы с маленькими аккуратненькими патрончиками уложенными вряд в черных новеньких магазинах. В "учебке" за каждым был закреплен то же автомат, но АКМы, с деревянными прикладами и большим калибром патрона. Тоже мощная штука. Но АКС, это конечно игрушка, произведение искусства. Гранаты и лифчики, старшина сказал, что каждый получит на своей точке, куда их отправят в скором времени.
      Все сразу стали намного серьезней, боевое оружие - не шутка. Этому их научили в "учебке". И вот, снова построили, снова вышел капитан вместе с лейтенантом. Позади офицеров все так же мелькала троица солдат, блестя на ярком солнце потными не прикрытыми макушками.
      Капитан, уставившись в бумажку начал зачитывать:
      - Степанов, Чураков, Баснев - точка 301 Б.
      - Гришин, Фанин, Волков - точка 403 Б.
      Свою фамилию Иисус услышал вместе с Джейрановой, Китовой и Цыповой 309 Б. 19 километр дороги Джелалабад - Кабул. Когда их развели по группам, Иисус вдруг понял, что сейчас наступает тот момент, когда жизнь просто поворачивает в сторону, с наезженной, укатанной колее, пусть даже такой ухабистой как "учебка". Но это уже стала его дорога, а то, что будет впереди, еще неизвестно, насколько капризнее и труднее окажется этот путь, кто знает? Глубоко вздохнув, он за остальными следом полез на горячую броню БТРа.
      БТР катил легко и плавно по бетонке.
      Механик-водитель оказался разговорчивым весельчаком, пока стояли на аэродроме, он, узнав, что земляков среди новичков нет, засмеялся и изрек нечто философское. Все мы здесь земляки, все же с России. Жара на броне была не выносимой, но почему-то ни кто из молодых не попытался даже расстегнуть воротник формы. Водитель отслужил здесь 5 месяцев, с удовольствием рассказывал об "учебке", гражданке, помянул и баб, но удивительно настойчиво уходил от вопросов о здешней жизни, только улыбался, показывая отсутствие нижнего резца... Скрипнув тормозами, БТР лихо остановился около 4 палаток, при этом подняв облако пыли. Это и была точка 309 Б.
      - Ну, все мужики, счастливо оставаться, - крикнул водила, когда все выгрузились и, махнув рукой, дал полный газ, деловито помчавшись по одному ему известным делам.
      - Счастливо - с грустью прошептал Иисус.
      Из ближайшей палатке вышел сержант. Был он не высокого роста, но довольно плотного телосложения.
      Хитрые глазки поблескивали радостью и жаждой жизни. Расстегнутый китель, синие солдатские трусы и тапочки, составляли всю его одежду Ааааа, - как при встречи с родственниками радостно затянул он и заулыбался насколько позволял его маленький рот - слоны прибыли, ооой, как мы вас ждали, - замотал он из стороны в сторону головой сокрушаясь, мол, что же вы так долго не ехали и, паясничая, отвесил поклон, и развернувший лицом к палатке, повел рукой как бы приглашая войти в нее. - Добро пожаловать.
      - Таперь мировому империализму ни за что не сломить, молодую, но гордую афганскую республику, - продолжал он глумливым тоном, продолжая театрализованное представление.
      На его возгласы из палаток стали выходить солдаты. Все были одеты пестро, совершенно без намека на устав, многие без кителей и определить, кто в каком звании было не возможно. Кто-то одет в спортивные штаны и кроссовки, кто-то в некогда белой гражданской майке. Двое выбежали в трусах и в шнурованных ботинках. Не завязанные шнурки волочились по песчаной земле за своими хозяевами. Смеясь, и толкая друг друга уставились, так же на молодых. Появившийся народ неспешно переговаривался между собой, начиная все больше и больше хихикать, а некоторые просто показывали на кого-то из молодых пальцем, и что-то негромко произносили. После чего раздавался громкий смех этой кучки. Все это напоминала торговлю рабами, рынок, где выбирают себе работников.
      Цыпа, не видя чинов выше, чем первый появившийся сержант, наконец-то опомнился, взял себя в руки, подтянул ремень и громко скомандовал:
      - Отделение - стройся, ровняйся, смирно, - и четким шагом, направился к сержанту, подойдя к нему как учили, на 2-3 шага, отдал честь и начал рапортовать.
      - Товарищ сержант, отделение пополнения молодых бойцов прибыло на точку 309 Б для дальнейшего прохождения службы в количестве 6 человек. Докладывал младший сержант, Цыплаков.
      Договорить он не успел.
      Раздался такой оглушительный гогот со всех сторон, что все вновь прибывшие стали оглядываться, не случилось ли, что за их спинами.
      Внезапно смех стал стихать, из палатки вышел крепкий парень с хмурым взглядом. Армейские штаны на нем были закатаны до колен. Сам он был достаточно высокого роста, тело казалось отлитым из бронзы, такого же цвета, и вероятно такой же плотности. На левом плече, почти так же как у всех синела наколка служащих в Афгане, автоматный патрон с подписью ДРА. Презрительно оглядев смеющихся, он негромко произнес бесцветным голосом:
      - Что, лошади? Ржете? Давно ли сами появились так же здесь? Чмори вонючие, - странно, но в наступившей тишине ни кто даже не пытался ему возражать.
      - А ты, Аника воин? - обратился он к сержанту. - Наверное, чувствуешь себя прошедшим огни и воды, а как трясся от страха в первый день на дне окопа, забыл? Кинули сопли на плечи - имеешь право вы...? - Голос его становился все ниже и ниже, а глаза превратились в щелочки и наполнялись, какой-то животной злостью.
      - Лучше бы пожрать дал слонам, да распределил бы, пока "Кента" нет. закончив столь странного содержания монолог, солдат как бы нехотя удалился снова в палатку.
      Иисус и Джейран должны были жить в палатке, откуда появился Бугай - так звали этого парня. Цыпа и Кит сочувственно смотрели на них и пожелали удачи. Слишком часто за последний день ее стали желать Иисусу. Наверное, так надо.
      Джейран и Иисус молча, тихо вошли в палатку. В палатке стояло 16 кроватей, по 8 в два ряда. Одни были заправлены, на других спали, на третьих просто лежали поверх одеяла несколько человек и переговаривались между собой. АКСы, гранаты на ремнях, лифчики, бронежилеты, спаренные магазины лежали в куче около тех кроватей, где спали люди. Сержант, который их так приветливо встретил первым, выдал всем недостающую экипировку, не забыв при этом обменяться панамами с Джейраном. Джейран сразу же завел с ним разговор о бабах. Весело смеялся, подобострастно заглядывая сержанту в глаза, рассказывал свежие сальные анекдоты. Со стороны казалось, что разговаривают, ну если не два друга, то товарищи точно. Вот так, с начальством вроде бы все налаживается, думал Иисус, а вот что делать с Бугаем, его вряд ли можно расположить к себе анекдотами.
      Через час подошел и Кент, им оказался старший лейтенант, командир точки. Узнав, что прибыло пополнение, собрал всех молодых в одной из палаток и прочел лекцию, не забыв при этом выгнать всех старослужащих их этой палатки.
      - Ну, что - буднично начал он, - вы теперь выполняете интернациональный долг, с местным населением в контакты не вступать. Взвод у нас хороший, спаянный, ребята дружные, помогут во всем. Если будут какие-то трудности, проблемы, не бойтесь обращаться к товарищам, или можно прямо ко мне в любое время дня и ночи. И почти весело закончил. Служба трудная, но Родина сказала надо, комсомол ответил есть. Есть комсомольцы? - поинтересовался он.
      - Конечно, есть - отозвался вездесущий Джейран - Товарищ старший лейтенант, - продолжил он, - а отсюда дают направление после дембеля на учебу в вузы?
      - Дают, дают - лейтенант с усмешкой смотрел на него, -Все дают, когда дембельнешься. Вопросы есть? Ну, тогда все свободны.
      Иисус с Джейраном вернулись в свою палатку, и присели на табуреты возле кроватей, не рискуя как все остальные, завалится прямо на одеяло в ботинках на кровать. Время приближалось к 10 вечера по Кабулу. Вот уже и караульная смена ушла на ночное дежурство. Пришли не знакомые солдаты, стали здороваться с теми, кто остался в палатке. Вернулись те, кто был в карауле днем.
      Перед отбоем в палатку вошел Кент.
      Внимательно оглядев всех присутствующих блеклым взглядом, остановился на двух стоящих рядом с ним - Кот и Сергеев. И цедя сквозь зубы, проговорил - Дежурным будет Кот, дневальным Сергеев. Котом оказался тот первый сержант, который организовал им встречу.
      - А сейчас, палатке отбой, - зычно закончил Кент. Ни вечерней проверки, ни зачитки расчета, как это бывало в Союзе, и к чему за полгода уже привыкли Иисус и Джейран, ни чего не было. Просто отбой. Иисус и Джейран разделись, и еще не совсем веря в то, что им разрешили просто лечь спать, осторожно, что бы не шуметь, улеглись на кровати. Вокруг так же все неспешно начали снимать форму. Кот в развалку направился к их кроватям, и, нагло улыбаясь, произнес.
      - А вы куда? Хммм, слоны спать захотели.
      Для слонов у нас перед отбоем всегда сон-тренаж.
      - Слоныыыы, - растягивая последний слог и глядя на наручные часы, закричал Кот, - Подъем. Время пошло.
      Они вскочили, и начали одеваться быстро, как это делали в учебке, где первое время они занимались точно таким же тренажем, только в учебке это делали все, все были равны, а здесь лишь Джейран и Иисус, остальные с интересом наблюдали за происходящим.
      - Смирно, - гаркнул Кот, - тааак, не успели, - почти с сожалением в голосе подвел он итог.
      - Товарищ сержант, - заискивающе начал Джейран, но ведь 45 секунд еще не прошло.
      Ухмыляясь, Кот медленно подошел к Джейрану, взял его подбородок двумя пальцами и почти ласково проговорил, подведя свое лицо в притык к лицу Джейрана:
      - Сынок, а ты знаешь, где ты находишься? - тон из ласкового перешел в глумливый.
      - Ты знаешь, что здесь боевая готовность должна быть в два, если не в три раза выше? Это тебе, сынуля, не с биксами по улицам хилять. Ты, сынуля, еще под сиськой у бабы лежал, а мы здесь уже службу тащили. Твой зад прикрывали. Почему не по уставу разговариваешь, тебя, что не учили уставу? Ты что, идиот? Сергеев, займись ими пока, а я сбегаю к Кенту на доклад.
      Все присутствующие в палатке с нескрываемым интересом следила за развитием событий.
      Подошел Сергеев, медленно прошелся взад-вперед перед стоящими по стойке смирно Джейраном и Иисусом.
      - Упор лежа - принять, -наконец-то скомандовал он.
      - Делай раз, два, раз два. На счет раз, - монотонно бубнил его голос, руки сгибаются в локтях, на счет два - выпрямляются полностью.
      Он остановился напротив Иисуса и стал наблюдать, как тот делает отжимание. Тяжелый кирзовый ботинок врезался Иисусу в бок, и опрокинул его.
      - Что, пирожки домашние брюхо тянут?
      Нагнулся он над Иисусом. - Встать. Руки выпрямлять надо до конца, ты понял, чмо?
      - Упор лежа, - принят - отставить - принять - отставить....
      Иисус давно уже потерял счет времени, казалось оно остановилось, в ушах только звучало "принять - отставить". Наконец, Сергееву надоело этим заниматься, и он с радостным лицом школьника, нашедшего правильное решение задачи, весело заговорил.
      - А теперь, будем отжиматься по-настоящему, по-армейски. - Нагнувшись, он начал плевать на земляной пол. И показал рукой, куда следует стать Джейрану, а куда Иисусу. Плевки Сергеева оказались как раз под Джейраном и Иисусом.
      Довольный своей изобретательностью Сергеев начал отсчет: - Раз, два, раз два...
      Руки Иисуса, давно онемели, он уже не чувствовал ни пальцев, ни ладоней, а Сергеев все считал и считал, и Иисус как завороженный повторял, раз - руки согнуть, два - выпрямить. Руки Джейрана не выдержали и, задрожав - подкосились.
      Раздался оглушительный гогот, Джейран затравленно стал подниматься с пола, на его курточке чернели следы сергеевской харковины. Как было весело кругом, но шоу продолжалось. Ни тени жалости, ни даже простого элементарного сочувствия не было в этих окружающих Джейрана и Иисуса лицах. Сослуживцам нужно были зрелище, и они его получали. Они веселились, они жили, они были сильны, они были молоды и полны энергии.
      - Ну? Как слоны? - Поинтересовался вбежавший в палатку Кот. Увидев пятна на х/б Джейрана, он заулыбался и проговорил - Фиии, сынок, да ты отжиматься не умеешь, ну что ж, этим мы займемся в следующий раз, а пока продолжим сон-тренаж. Иисус опасливо отполз от плевков и тяжело поднялся с пола.
      - Подъем, отбой, - завел свое Кот.
      Часы пропищали полночь, интерес к занятиям молодых давно пропал, приелось. А Кот все твердил - подъем - отбой... Вот уже и вечерний наряд вернулся. Пришел и Бугай, сел на кровать и начал молча раздеваться, а молодые все прыгали и прыгали. Наконец Бугай улегся, сладко потянулся и уставился на молодых. Посмотрел несколько минут с интересом за их действиями и презрительно крикнул тоном не вызывающим возражений:
      - Все шабаш, отбой слоны.
      Кот со злостью, но так что бы не было заметно покосился в сторону Бугая, спорить не стал, молча махнул головой как бы оставляя за собой последнее слово и как будто это он, по собственно воле, а не Бугай милостиво разрешил молодым лечь спать, удалился из палатки.
      На кухне намечался сейшен, собрались Кот, Узбек, Сергеев и Липп. Присутствующие весело переговаривались и жарили картошку, открыли консервированный компот и просоледоленную банку с тушенкой. В ведре с холодной водой поблескивала стеклянными боками раздобытая не известно, откуда бутылка водки. А в кармане у Липпа в заветном пакетике покоились серые горошинки плана. Все приготовления наконец-то закончились, и присутствующие расселись за столом.
      - Ну что, пацаны, вздрогнем - начал Кот.
      Что б быстрее до дембеля, и что бы все живы. - Опрокинул первым свой стакан с водкой себе в рот. Зажмурился, замотал головой и схватил ложкой тушенки. Смачно зачавкал, прожевал и заговорил чуть тоскливо.
      - Эх, щас бы герлу помацать, даже не трахнуть, а просто помацать, - Кот закрыл глаза, видимо для полноты ощущения.
      Вся компания весело и дружно засмеялась. Разговор о бабах - любимый разговор. Липп, вспомнил, как снимал телок на собственных "Жигулях", а Узбек в очередной раз начал рассказывать, как они в втроем трахали одну девушку. И что он был самым младшим, а посему ему удалось только раз, точнее ему разрешили попользоваться только раз. Разговор клеился.
      Узбек с Липпом, делились затяжками заряженной папиросы. Время пролетело незаметно.
      - Ну, все земели, - подвел итог вечера Кот, - солдат спит, служба идет. Вы на массу, а мне еще службу тащить. Сергеев, метнись, подними кого-нибудь из слонов, одного, пусть он тут приберет, а то завтра Кент увидит - на говно изойдет, - завершил он свою тираду.
      Сергеев вошел в палатку и тихонько протиснулся к кровати Джейрана, грубо потряс его за плечо.
      - Эй, нюх, вставай, пора шуршать. Спать дома будем, пошли за мной...
      Ничего не понимающий со сна Джейран поплелся за Сергеевым... Придя на кухню, Сергеев очертил фронт работ.
      - Вот значит. Здесь наведешь порядок. Что б все блестело, как у кота яйца.
      При этом он хихикнул, видимо предположив под котом не животное, а Кота.
      - Потом подметешь палатку и свободен. Да, вот еще что, у меня х/б замазалось, а я палец занозил, порошок, сука, разъедает, мочи нет. Не в службу, а в дружбу, стирани, братан.
      Товарищам надо помогать, согласен? - закончил он, по-товарищески обняв джейрана за плечи.
      Джейран нахмурил брови и произнес:
      - Стирать не буду.
      - Сынок, я же тебя по-хорошему прошу, а ты на грубость нарываешься, немного удивившись непонятливости с угрозой начал Сергеев.
      - Нет, - твердо ответил Джейран.
      - Да, сынуля, да, - проговорил Сергеев, и резко выдохнул воздух, неожиданно два раза коротко ударил Джейрана в солнечное сплетение кулаком.
      Воздуха Джейрану не хватило, он обхватил руками живот и согнулся пополам. Удар коленом в лицо выпрямил его и, не удержав равновесие, Джейран спиной свалился на стол, опрокидывая миски, кастрюли, ложки. Все с грохотом и звоном посыпалось на землю.
      - Вы что, одурели, - влетел Кот на кухню.
      - Он что помочь не может? Эй, слон, я тебе приказываю выполнять распоряжения Сергеева. А ты, - ткнул он Сергеева в грудь, - проследи.
      Но без рук. Понял? Давай по-пырому, подъем скоро.
      Утро началось с того, что Сергеев в чистой выглаженной гимнастерке зычно прокричал на всю палатку: "Подъем." Кто хотел - встали на зарядку и побрели из палатки, кто-то просто вышел покурить. Кто не нашел в себе силы - остались нежиться в теплых постелях еще полчаса. Бугай, надев широкие штаны и нацепив легкие тапочки, выбежал на улицу. Джейран с Иисусом тоже направились к выходу, но преградивший им путь Кот приказал остаться.
      - Так вот, мужики, - начал откуда ни возьмись появившийся Сергеев, палаточку надо подмести, сбрызнуть водичкой и заправить все постельки. Ты, - ткнул он Джейрана в грудь, - подметаешь. А ты, - палец его уперся в грудь Иисуса, - заправляешь постельки, начиная с моей, - заулыбался он.
      - Я не буду, - произнес неуверенно Иисус, и покосился на разбитый нос Джейрана.
      - Что, что? Что ты не будешь? - удивился Сергеев. - Ха, ха, мужики, привлекая внимание сослуживцев, громко заговорил Сергеев, - бунт на корабле.
      - Сынок, все убирали, - с прибалтийским акцентом начал Липп, подошедший вместе с Узбеком.
      - Я не буду, это не мо...- начал Иисус, но так и не успел закончить фразу. Удар ноги в кирзовом ботинке сбил его с ног, и он оказался на пыльном земляном полу.
      - Не будешь? - поинтересовался, нагнувшись над ним узбек, - так говоришь, не будешь?
      - Они не мои, - ответил глупость Иисус, пытаясь встать.
      Удары ногами посыпались со всех сторон. Один пришелся в лицо, и Иисус почувствовал, как немеет губа, и вкус соли заполняет рот. Он пытался уворачиваться и не подставлять спину под эти, казалось, никогда не прекращающиеся удары.
      Избиение прекратилось, его оставили в покое, но Иисус все еще продолжал лежать на полу, закрыв голову руками.
      - Товарищ старший лейтенант, в расположении наводится порядок, отрапортовал Кот и покосился на лежащего Иисуса. За кроватями его не было видно лейтенанту.
      Лейтенант прошел по расположению, внимательно оглядывая все, и подойдя к все еще сидящему на полу Иисусу, который тщетно старался стереть кровь, с губы спросил:
      - А этот что в крови? - взгляд его был совершенно безразличным, казалось, его вряд ли что могло еще удивить в этой жизни.
      - Упал, товарищ старший лейтенант, - вставая с трудом с земляного пола, проговорил Иисус, кривясь от боли в губе.
      После того, как Кент, ушел, начали возвращаться все те, кто был на зарядке. Иисус молча заправлял свою постель. Проходивший мимо Сергеев ткнул Иисуса кулаком в спину, не больно, скорее, просто ради того, что бы тот ни расслаблялся, и, нагнувшись над завалившимся на кровать Иисусом, прошипел:
      - Ну, падла, хмм, повезло тебе, - и многообещающе потерев левой ладонью правый кулак, закончил, - вечером продолжим.
      На утреннем построении почти у всех молодых были ссадины, кровоподтеки на лицах, у некоторых разбитые и опухшие носы. Но никто этого как будто не замечал, ни старослужащие, ни Кент, да и сами молодые старались не подавать вида, только стыдливо прятали глаза друг от друга. Было видно, что Кенту совершенно до этого нет дела. Обычный приезд молодых, обычное посвящение в солдаты. Днем Кент водил молодых по точкам дозора.
      Объяснял, что делать в случае нападения духов. Объяснял, как пользоваться гранатами. Кто с кем работает, и кто куда должен бежать в случае тревоги. Вообще вводил в курс дела. Солнце жарило без пощады. Х/б на молодых солдатах успело намокнуть от пота и высохнуть несколько раз, образовав нечеткие соляные разводы на спинах. А ремень такого, казалось, миниатюрного АКСа, натер плечо. Теперь он уже не был легким и миниатюрным. Неумолимо приближался вечер. Иисус с тоской ждал, что будет дальше, что еще могут придумать эти старослужащие?
      Что принесет этот вечер? И разве он может что-то принести? Иисус чувствовал, как его начинает мелко бить дрожь, только при одной мысли, что снова придется общаться с теми же людьми, с той же компанией, но выхода не было. Они здесь были одни, брошенные в волчью стаю щенки. Хотя может быть и не в волчью, а стаю шакалов, которые очень давно знают, как надо жить. Но каждый из них принимает обличие человека, когда остается с глазу на глаз с кем-либо из молодых. Что же случается, когда они в стае? Законы толпы? Законы стаи? Если бы знать каковы они, эти законы. Иисус с радостью бы стал их изучать. Он устал от игры - будь самим собой. Он стал хотеть одного - чтобы его оставили в покое.
      Вот уже Кент и отбой объявил. Кот занялся, как ни в чем не бывало, опять повышением боевой готовности через кровать. И так же, как вчера ночью, был одернут пришедшим Бугаем. В палатке стало тихо, и слышно было только мерное посапывание уставших за день людей. Иисус стал забываться, вспоминал сквозь дрему дом, отца, девчонок, которые ему писали в учебку. Их было достаточно там, на гражданке. Память уводила его все дальше. Какое блаженство - просто вытянуться на кровати и думать только о том, что было раньше.
      А было ли это вообще когда-нибудь? Был ли его город еще на этой земле? Были ли его знакомые? Мы знаем со школы, что на земле шесть материков, но кто их видел, все только знают. Может это только лишь сон? И нет в мире, и не будет другой жизни, как в этих злых горах? И нет других людей, кроме этих, в форме цвета хаки, и нет других отношений, простых, человеческих? Из забытья его вывел гнусавый шепот:
      - Нэ спишь, слон? Правильно делаешь, - коверкая слова медленно прошипел Узбек. - Пашли, тэбя люди ждут.
      Кухня была ярко освещена электрическим светом. Дизель не выключали и на ночь. Кот и Сергеев стояли в нетерпении посреди помещения.
      - Нууу, сынуля, это как понимать? - возбужденно произнес Кот. - Не успел приехать, а уже начал права качать, свои собственные порядки заводить? Ты что? С луны свалился?
      Твой друг оказался поумнее и посговорчивее. Ему объяснили только раз, что есть такое слово - надо. Тебе придется, наверное, объяснять дважды, или ты уже все понял? Осознал и раскаиваешься? Что молчишь?
      А, слоняра? Все так начинали, или службы не знаешь? Все пахали.
      - По службе делать буду все, а заправлять чужие постели и стирать х/б не буду, - проговорил, заикаясь от страха Иисус. Стараясь стоять спиной к стене, чтобы не получить неожиданный удар.
      - Что с ним возиться, дай-ка я его почикаю, враз поймет, - крикнул Сергеев и махнул рукой. Иисус почувствовал укол в левую руку. Удивленно взглянув на руку, он увидел, как резаная рана начала медленно наполняться ярко-алой кровью. Как будто хорошее красное вино наливалось в бокал. Боли Иисус не чувствовал, но, увидав кровь, в глазах его помутилось, и инстинктивно его правая рука сжалась в кулак, и этот кулак врезал по зубам Сергеева.
      Утром он едва смог разлепить опухшие веки. Левый глаз превратился в один большой фиолетовый синяк и еле-еле раскрывался. Все тело ныло. До губ просто нельзя было дотронуться. Как сквозь сон он вспоминал эпизоды вчерашнего ночного разговора. Как ни силился, он не мог вспомнить, как очутился в своей постели. Он только помнил, как Кот едва унял взбесившегося Сергеева.
      - Забью, ссека, все равно забью, почки опущу, уродом сделаю, инвалидом на всю жизнь, - вопил тот.
      Что же делать, - думал утром Иисус, - что же делать? Как же дальше то жить? В Союзе, вспомнил Иисус, кто-то говорил, что в Афгане нет дедовщины. Вот бы его сюда. Куда же бежать? Ну куда бежать? Еще 1,5 года такой жизни?
      Да как это можно вынести, из этих полутора лет как минимум год в обществе Кота и Сергеева? Неужели ни у кого не просыпается даже искры жалости к молодым? Неужели ни у кого не осталось ничего человеческого? Да откуда же они все, сюда что, только садистов отбирали специально? Господи, я же человек. Почему же вам не жаль меня? Ну, что я вам сделал? За что вы меня? - так думал Иисус, тупо смотря в телевизор. Шла передача о металлистах. Кожно-металлические мальчики лихо дрались с люберами. Как за одними, так и за другими, гонялась милиция. Смысл происходящего на голубом экране наконец-то стал доходить до Иисуса. И когда он окончательно понял , что показывали на экране, это его потрясло.
      - Гады, гады, гады - мысленно кричал он и давился слезами подкатывающими к горлу. - Вы, там, с жиру беситесь, а я здесь, сейчас... Суки, вас бы сейчас сюда... - Дальше он смотреть не мог. Набежавшие слезы погнали его из палатки на улицу.
      "За что, за что, почему я", - думал Иисус, глотая соленые капли.
      В 9 вечера пришел Бугай.
      Подойдя к кроватям молодых, молча кинул х/б и презрительно глядя на них, произнес:
      - Через два часа, выстиранное и выглаженное, на спинке моей кровати, развернулся и больше ничего не говоря, ушел к своей кровати, сел чистить автомат.
      Джейран, поспешно вскочил и схватил х/б Бугая:
      - Давай, пошли быстрее, чур я куртку стираю.
      Иисус удивленно на него посмотрел и едва заметно мотнул головой. - Нет, - произносить слова и вообще открывать рот было почти невозможно и причиняло ужасную боль.
      Джейран опешил:
      - Да, я что, один должен стирать?
      Сказано же обоим. Ааа, - начал заводиться Джейран, - на моей шее хочешь выехать?
      Крики Джейрана стали привлекать взгляды окружающих. Народ стал с интересом наблюдать, чем же закончится эта разборка. Джейран почувствовал как бы поддержку со стороны общественности и распалился еще больше.
      - Пойдешь, последний раз спрашиваю? - угрожающе проговорил он.
      Иисус снова мотнул головой.
      Хлесткий удар опрокинул его на землю. В глазах стало темно от боли.
      Он даже не пробовал ответить. Джейран был намного его крупнее, к тому же бывший спортсмен. Ударив еще несколько раз ногами Иисуса, Джейран нехотя взял х/б Бугая и удалился стирать.
      Подошел Сергеев и нагнувшись над Иисусом. Проговорил улыбаясь: - Чмо, свои же зачморят.
      Коззел, - проблеял он.
      Иисусу уже было наплевать, что с ним будет, будут ли его еще бить, или оставят в покое. Внезапно ему пришла в голову очень простая мысль. Все мучения могут прекратиться, прекратиться одним махом. Он сам удивился, как ему стало легко после этого. Господи, как это он раньше не додумался. Один миг - и весь этот кошмар летит в тартарары. Надо только дождаться ночи, надо только дождаться, когда все улягутся. Остаток вечера он просто улыбался сам себе, не видя никого кругом.
      Вот наконец и закончился сон-тренаж.
      Повозившись, посмеявшись, уснули пришедшие с наряда. Иисус начал тихонько подниматься с кровати, стараясь не скрипеть пружинами, чтобы никого не разбудить. Вот оно, вот он, сейчас. Автомат лежит там, где он его оставил с вечера на табуретке, а вот и полный магазин в подсумке.
      Иисус дрожал и ни как не мог попасть в гнездо автомата магазином и защелкнуть его. Ему все-таки кое как удалось справился с дрожью. Щелчок прозвучал оглушительно, настолько, что, казалось, сейчас проснется вся палатка. Иисус уже потянул затвор на себя, но в спешке забыл снять флажок. Автомат неожиданно повело вправо. И он еще успел почувствовать удар чем-то тяжелым в шею. А потом все померкло, и память унесла Иисуса в другое место.
      Очнулся он от холода, волосы его были мокрыми, тельник тоже надо было выжимать. А напротив с пустым ведром стоял Бугай с сигаретой в зубах.
      - Что, сынок? - лицо его исказила странная улыбка, но глаза смотрели серьезно и не улыбались, - захотел пораньше дембельнуть кое-кого, да и сам дембельнуться? Глупо. Не может быть так плохо в жизни, что бы не было еще хуже. К тому же, все проходит.
      Подумай над этим. Так стоит ли из-за 1,5 лет портить себе жизнь. Ведь главное - жить, правда? - почему-то спросил он. - Может лучше как дружок твой, согнуться, что бы потом больнее ударить, когда придет твое время. А? Подумай? А сейчас, если остыл, отправляйся спать. С завтрашнего дня вы ходите на охоту вместе со всеми. - И совсем не к месту добавил: - Автомат вначале снимают с предохранителя, а затем уже перезаряжают. А так ты пол-палатки перебудить мог. Ну, давай, чеши отсюда.
      Сам Бугай еще оставался какое-то время на кухне и курил сигарету за сигаретой, вглядываясь в ночь, и что-то видя в ней.
      Утром Кент зачитал наряд с 15 до 23. Поздравил молодых с началом выхода на самостоятельное дежурство. Иисус услышал свою фамилию вместе с фамилией Бугая. Они должны были тащить службу вместе. Эту ночь Иисус совсем плохо спал, и вообще чувствовал себя совсем неважно. Вчерашнее произошедствие ночью вспоминалось ему как какой-то кошмар. Фильм ужасов. И он вообще почти не верил, что это было все с ним. Солнце светило так ярко и жить хотелось так сильно, что он с удивлением думал, а что же с ним такое было вчера. Помутнение или просветление.
      В 14-00 Иисус стоял на разводе. Впереди обзор закрывала широкая спина Бугая. Кент проверил еще раз оружие у молодых и буднично сказал :
      - Ну все, пошли, за молодыми присматривать, - и погрозил кому-то указательным пальцем.
      До небольшого окопчика, в котором они должны были нести дежурство, шли минут 15. Двое солдат встали им навстречу с радостными лицами. Все-таки сидеть под палящим солнцем в окопе - не самое лучшее занятие. Поздоровавшись с Бугаем и Иисусом, обратились к Бугаю.
      - Вон за тем клыком что-то время от времени поблескивает на солнце. Посматривай, - проговорил маленький чернявый солдатик. А второй добавил, кивнув на Бугая, но обращаясь к Иисусу:
      - Повезло тебе.
      - Ладно, валите отсюда, - довольно грубо подвел итог Бугай.
      Вот они и остались вдвоем.
      Бугай разделся, снял солдатские ботинки и одел легкие тапочки.
      Остался только в штанах, подставил свое крепкое мускулистое тело солнечным лучам. Иисус же, как сидел в форме, так и остался в ней же, не осмеливаясь даже расстегнуть ворот х/б. Они молчали, и каждый думал о своем, но замкнутое пространство требует общения.
      - О чем думаешь? - почти неожиданно спросил Бугай.
      - А? - вопрос застал Иисуса врасплох. - Так, ни о чем, - ответил он смущенно.
      - Я смотрю, здорово тебя отделали Кот с Сергеевым, -сквозь ухмылку произнес Бугай. - И за что?
      - Да ни за что, - произнес Иисус, которому было лень думать об этом. Наконец-то, за последние несколько дней, он может спокойно посидеть, и никто его не трогает.
      - Это ты Кенту расскажи, или особисту, если он конечно успеет приехать раньше, чем тебя забьют до смерти, - Бугай прищурился, а голос его стал жестче. - Не хочешь рассказывать, твое дело. Давай еще о чем-нибудь поговорим? Нам здесь еще торчать Бог знает сколько и любоваться друг другом. А у тебя харя, как у покойника, никакого удовольствия разглядывать твои боевые шрамы.
      Очень не хотелось Иисусу вновь погружаться в воспоминания, даже воспоминания, казалось, приносили физическую боль. Но вначале нехотя, а затем все более красочно и увлеченно он начал пересказ своей жизни после приезда на точку.
      - А ствол зачем взял? - перебил его Бугай, - хотел попугать или...? вопрос остался висеть в воздухе.
      Иисус потупил глаза. В тот самый момент он почувствовал какое-то доверие к Бугаю. Ему было спокойно за его широкой спиной, он понял, что пожалуй, может рассказать ему все, ничего не скрывая.
      - Хотел застрелиться - произнес Иисус и отвел глаза в сторону.
      - Сам? Один? - удивленно воскликнул Бугай. - Ну ты дурак. Ну ты блаженный. Ударили по щеке, подставляй весь зад?
      Ты что же, занимаешься всепрощением? Ты все им простил? И мысли не было наказать зло, которое было допущено к тебе? - допытывался не могущий в это поверить Бугай.
      - Нет, не было - тихо произнес Иисус.
      - А знаешь что, расскажи-ка мне про свою жизнь на гражданке, - немного успокоившись, попросил Бугай.
      И Иисус начал рассказывать.
      Рассказал, как учился в деревенской школе, ходил по 5 километров в день в школу и из школы. Был хорошистом, любимцем и заводилой в классе. Как в 14 лет стал мужчиной, с 24-летней тетей. Потом поехал учиться в город, поступил в техникум. Как учился, ходил на комсомольские собрания, хорошистом уже не был, да и заводилой тоже.
      Скорее даже стал сторониться одногруппников, кичливо показывающих свое городское происхождение перед тем, кто приехал учиться из деревни. В конце обучения к нему прочно приклеилась репутация бабника. На собрания и сборы он перестал ходить. А после окончания техникума ему выдали сногсшибательную характеристику от классной руководительницы. Основной частице в ней было - не. Не - активен, не - принимал, не - участвовал, не - общителен и т. д. В общем жизнь, ничем не примечательная. Бугай слушал с нескрываемым интересом. Ни разу не перебив его. А когда Иисус закончил, какое-то время они молча сидели и думали каждый о своем. Иисус, еще находился дома под впечатлением от воспоминаний, а Бугай похоже тоже что-то вспоминал из своей жизни, пытаясь видимо найти какие то параллели своей жизни и жизни Иисуса. Вздохнув, Бугай произнес:
      - Да, этого и следовало ожидать. Тебя, насколько я понял, ни разу в жизни сильно не били? - спросил он. - Ведь так?
      Иисус опустил виновато голову и утвердительно кивнул ее.
      - Вот ты и схватился за ствол. Поверь, физическая боль ничто, по сравнению с тем, что может быть здесь. - Он дотронулся до груди. Физическая боль затухает со временем, а вот эта нет. Знаешь, я что тебе скажу, все что было на гражданке, это пшик, здесь другие мерки, здесь другие люди, другие правила и законы.
      Здесь все просто, но нужно только понять эту простоту, прочувствовать ее. Гражданка - это игра во взрослых. Что ты там видел хорошего.
      Бабы? Да любая тебя предаст, не моргнув глазом. И не потому, что это будет ей надо, а просто так, ради остроты жизни. Ради поиска новых ощущений. Ради толстого кошелька. И еще тысячи - ради. Ты никому не нужен из них, со своей чистотой и любовью.
      Глаза Бугая разгорелись как два угля в костре, и светились злостью в наступающих сумерках.
      - Предадут и предают нас те, кто сюда послал. Комсомол, интернациональный долг, защитники справедливости.
      Какой бардак. Да нас здесь ненавидят, а мы изображаем из себя радетелей правды, защитников свободы. Тьфу. Ну я-то ладно, искупление грехов, а вот тебя то за что сюда упекли?
      - А что случилось у тебя, - осторожно спросил Иисус.
      - Ничего, - вдруг злобно ответил Бугай, и отвернувшись, дал понять, что дальнейшего разговора не будет.
      Наступила тишина. Где-то свистели какие-то насекомые. И оба снова задумались каждый о своем. О своей жизни, о том, что каким-то невообразимым финтом их судьбы переплелись и загнали их за тысячи километров от своих домов в один окоп, выдолбленный в чужой земле.
      - Ладно, - Бугай прервал молчание, - слушай. Была у меня телка. Ничего себе Клава, 16 лет ей было. И знаешь, тогда мне казалось, что я ее любил. А может, это мне только казалось. И вот справляем мы Новый год, последний, перед тем как мне в армию идти. Компания шумная, смех, шутки. Выпили, как водится. И вдруг моя любимая вешается ко мне на шею и начинает тянуть в соседнюю, пустую комнату, со словами "...Я хочу тебя....". Короче, утром она ушла домой, как ни в чем не бывало. А через два дня менты меня и загребли. Мамаша ее все прознала и заставила написать заявление. Мол, воспользовался невменяемым состоянием несовершеннолетней. Три месяца меня продержали, думал что все, отправят на зону. Только следователь как-то умял это дело, но с одним условием : " Либо ты исчезаешь на время, тебе в армию пора, либо тебя здесь все же доконает это семейство." Вот так, поэтому мое нахождение здесь, - искупление вины, только-то, - закончил Бугай грустным голосом. А глумливым добавил, -пострадал лыцарь за любовь.
      Они еще долго сидели молча, до самой смены не произнесли больше ни единого слова. Все что нужно, было уже сказано. Над головой, в черном небе светили яркие, но чужие звезды. Каждый думал о другом, и пытался уловить ту нить, которая протянулась между ними, пытался определить, насколько она крепка, и не порвется ли в самое ближайшее время. Пришла смена, Бугай перекинулся парой слов с пришедшими, и они с Иисусом двинулись в расположение.
      - Знаешь, - начал Иисус идя сзади Бугая, - у тебя шрам на спине. Это от духов?
      - Я к духам спиной не поворачиваюсь, -коротко ответил Бугай, показав тоном , что данный вопрос обсуждать не намерен и разговор давно уже окончен.
      Они зашли на кухню, плотно отужинали, умылись и улеглись в постель, с чистой совестью, как люди, выполнившие свой долг или работу, ту, которую от них требовали. "Что ж, жизнь не так уж и плоха", - подумал, засыпая Иисус. В эту ночь он спал крепко, почти так, как дома, никто его не тревожил.
      Утро и день прошли по распорядку. После обеда Иисус узнал, что он заступает дневальным по роте вместе с Котом. Служба есть служба. При встречи Кот многообещающе ему улыбался, а когда они оставались одни, елейным голосом проговорил:
      - Вешайся, слон, заранее. Будешь сегодня у меня всю ночь шуршать. Спать не дам совсем.
      Вот и наступила эта ночь, в палатке улеглись. Иисус начал подметать земляной пол. Когда закончил с этим делом, сходил за свежей водой, сбрызнул пол, вымыл летний туалет на улице и отправился на кухню. На кухне уже работал дневальный из другой палатки, это был один из тех, с кем он приехал сюда. Кот, два сержанта из соседних палаток и двое рядовых, также незнакомые Иисусу, сидели вокруг стола и с аппетитом ели тушенку, прямо из жестяной просолидоленной, обернутой вощеной бумагой, банки.
      Иисус, стараясь не смотреть в сторону старослужащих, начал помогать своему погодку перемывать алюминиевые чашки, железные эмалированные кружки, ложки, всю утварь, что осталась грязной после ужина. Все чистое они раскладывали на столе обсыхать. Смеясь какой то очередной шутке своих друзей, вошел Кот и взяв две ложки, хмыкнув, удалился. Через минуту в кухню ворвались рассвирепевшие Кот и один из сержантов.
      - Это что такое? - начал Кот, суя в нос Иисусу ложки. Погодок Иисуса сыпанул в воду слишком много посудомоя, и ложки, обсохнув, побелели. Рыжий, и без того небольшой комплекции, совсем, казалось, сжался в комочек, пытаясь испарится, обрести невесомость. Он втянул голову в плечи и стал с затравленной мольбой водить взглядом то на Кота, то на сержанта.
      - Гаджихан, Бес, - крикнул Кот, - идите сами разбирайтесь, ваши подопечные.
      На его голос из бытовки появились рядовые-старослужащие. Узнав, в чем дело, Гаджихан молча взял ложки у Кота и подошел к Иисусу и Рыжему. Протягивая ложки Иисусу, он медленно с акцентом произнес.
      - Облизывай все ложки, начиная с этих.
      - Ты не понял , что я сказал? - кирзовый ботинок с силой врезался в пах Иисусу. Очумев от боли и выкатив глаза, Иисус свалился как куль на пол, инстинктивно руками закрывая ушибленное место, пытаясь схватить ртом побольше воздуха. Слезы, не подчиняясь ему, брызнули из глаз. Он проклинал себя за это, но ничего сделать не мог, они текли и текли помимо его воли.
      - Ну, - крикнул Бес, обращаясь к Рыжему.
      Сквозь слезную пелену Иисус видел, как Рыжий стал торопливо слизывать белый порошок с ложек.
      - Когда все оближешь - заново все перемоете, может вы какие-нибудь заразные, откуда мы знаем, - проговорил нехотя Бес, - придете и доложите вместе с ним, - указал он на Иисуса, и для убедительности пнул все еще лежащего на полу Иисуса ногой. Все разошлись, остался только постанывающий Иисус и Рыжий, который все лизал и лизал ложки, боясь ослушаться приказа. Иисус с трудом смог сесть, прислонившись спиной к ножке стола. Он с брезгливостью и жалостью наблюдал за Рыжим. Он снова выдержал, хотя мог бы уже и перешагнуть эту черту, отделяющую человека от животного.
      Все было перемыто заново, Рыжий и Иисус отправились докладывать в бытовку. Там царило оживление, кроме уже там присутствующих, зашли еще двое: белорус - Фома, и грузин - Биджо. Всем, кто там находился было весело, шутки не смолкали. Быстро доложив, Иисус уже был готов уйти, даже развернулся для этого, но грубый окрик Биджо остановил его.
      - Куда , слон, тэбя разве кто-то отпускал, дарагой?
      - Мужики, слон доложил, что все убрано, - и подмигивая всем своим дружкам, продолжил, - пасмотрим, паашли даарагой, веди, показывай.
      Идея эта всем старослужащим сразу понравилась, и присутствующие дружной толпой направились на кухню. Кухня была чиста, придраться попросту было не к чему.
      - А это что такое? - победно воскликнул Фома показав на ванну в которой мылась посуда. Впопыхах ли, или от усталости, Иисус с Рыжем забыли выплеснуть грязную воду из ванной, в которой плавали остатки пищи.
      - Ой, забыли, - испугано залепетал Рыжий, - товарищ, сержант, сейчас все выльем, сейчас, - заспешил он и бросился к ванной.
      - Конечно выльете, только вначале, чтобы не повадно было, и чтобы память не отбивало, коктейльчику солдатского хлебнете. Кот, обслужи ребят, они видимо к этому привыкли, подай стаканы для коктейлей. Старослужащие заинтересованно наблюдали, кажется, им до сели был не знаком этот способ развлечения, и очень хотелось узнать, чем же весь этот спектакль закончится.
      Кот метнулся, и быстро подал Фоме два чистых стакана. Фома зачерпнул этого коктейля из ванной. В стакане плавали остатки разварившейся вермишели. Разбухшие вермишеленки напоминали белых опарышей. Мутная вода была подернута сверху блестящими капельками жира, который переливался всеми цветами радуги на свету. Фома медленно стал подносить стакан к лицу Иисуса, но, передумав, остановил руку со стаканом перед лицом Рыжего.
      - Пей. Пей, я сказал, - с угрозой прищурив глаза, проговорил Фома.
      Рыжий испуганно-плаксивым взглядом метался по лицам старослужащих, не веря, что такое возможно, не понимая, что же он такого натворил, и за что его так. Стараясь хоть в ком то уловить , узнать , понять, что это шутка, сейчас все расхохочутся, хлопнут его по плечу и разойдутся.
      - Пей, - удар кулаком в спину отрезвил и вернул в реальность, с ним совсем не шутили.
      - Пей, чмо, - еще пара ударов развеяли всякие сомнения. После каждого удара тело Рыжего подпрыгивало и содрогалось в конвульсиях. Так бывает, когда ждешь звонка. Ты знаешь, что тебе должны позвонить, что вот, вот сейчас раздастся звонок. Но этот звонок бывает всегда неожиданно, и ты просто вздрагиваешь от его трели. Рыжый ждал, что его ударят. И даже не сам удар подкидывал его тело, а ожидание его. Нервы, которые были совсем на пределе, управляли им, а не разум.
      - Ребята, я не могу, я не могу это пить, - голос подвел Рыжего, слетел на фальцет и захлебнулся где-то в горле. Слезы , уже не стыдясь бежали по лицу, капельки догоняли друг друга.
      - Можешь, ты еще и не то сможешь, - еще один удар заставил Рыжего взять стакан в руки. Кое-как разжав зубы, он влил в себя эту смесь, этот странный коктейль, и сразу же прикрыл рукой рот, рванулся к выходу. Его рвало. Под общий хохот, под улюлюканье он скрылся из кухни. Иисус презрительно смотрел на все происходящее. Всего его просто выворачивало наизнанку, будто это не Рыжий, а он пил эту дрянь. Страх почему-то ушел, осталась только безразличие и злоба. На кого? Он не знал, на кого, может быть он понял в это мгновение, что собственно особой вины в развлечении, в таком развлечении, нет этих ребят.
      Но спектакль надо было продолжать, наступал бенефис Иисуса.
      - Тэперь ты,- Биджо услужливо протягивал ему стакан.
      - Этот себя с первого дня выше всех поставил, все кругом чмори, один он человек, пахать отказывается, - подливал масло в огонь Кот.
      - А мы его сейчас немного на землю опустим, что б знал, кто здесь люди, а кто слоны, а то и совсем до дембеля чмом ходить будет, - проговорил хохотнув, Фома.
      - Гаджихан, Биджо, ну-ка подержите-ка этому орлу крылья, похоже, этот сам пить не станет. - Фома с полным стаканом стал подходить к Иисусу, а Гаджихан и Биджо схватили того за руки.
      - Пей, пей, - зашипел Фома, - неожиданно резко извернувшись, Иисус головой выбил стакан из руки Фомы, облив при этом помоями себя и державших его дедов.
      - Ах ты чмо, - в два голоса заорали Биджо и Гаджихан, обнюхивая свои руки, и так же одновременно бросились с кулаками на Иисуса. Три пары кулаков обрушились на хлипкое тело Иисуса. О том, что бы ответить Иисус даже не помышлял, старался лишь прикрыть руками разбитые ранее губы.
      - Ты все равно выпьешь, - по-змеиному шипел Фома. Но и второй стакан разлетелся вдребезги. Теперь били уже ногами, не разбирая, куда угодит ботинок. Во рту Иисус снова почувствовал вкус крови, удары в спину отзывались нестерпимой болью в висках, воздух как будто бы перестал быть невесомым, и его невозможно стало хлебнуть, стал тягучим и застывал в горле, легких, не хотел выходить назад.
      В кухню неспешной походкой вошел Бугай. Окровавленный, лежащий на полу Иисус перестал чувствовать удары, и медленно раскрыл глаза. Он увидел только строй кирзовых ботинок, а потом подняв глаза увидел Бугая. Слезящийся взгляд Иисуса встретился со взглядом Бугая. Бугай смотрел на него с интересом, с едва заметной, чуть презрительной усмешкой. Медленно, очень медленно Бугай взял стакан, зачерпнул свежей воды и стал пить.
      Все это время никто не проронил ни слова. Напившись, он отставил стакан, еще раз оглядел всех, и как показалось Иисусу, хмыкнул, молча ушел из кухни. Вся эта мизансцена, как-то поубавила пыл у мучителей, или охладила их, только больше ни у кого не было желание продолжать начатое. Невидимо появился Рыжий с зеленым лицом. Неугомонный Фома, подозвал к себе Рыжего и, указывая на лежащего на земле Иисуса, проговорил:
      - Ты вот пил, а он нет. Он теперь тебя за человека не считает, хотя ты выполнял приказ сержанта, - скажи что он чмо, п...р? Ну?
      - Ты чмо, п...р. Почему я один должен отдуваться за тебя, гад. Все пашут, только вы с Ципой и Китом строите из себя гордецов. Козлы ненависть в глазах Рыжего была не наигранной, Иисус понял, что его действительно ненавидят. Нет, не эти старослужащие, а вот это его одногодка, с кем он служил полгода в учебке. Иисус смотрел на него, с сожалением и грустью, для него умер человек по кличке Рыжий.
      - Ты что, думал Бугай за тебя вступиться?
      - неожиданно произнес Кот. - Ему из-за тебя резона нет, в дизель дорогу искать. Он вообще предпочитает без друзей жить. Гордый очень.
      Так что напрасно ты на это рассчитывал, - заключил Кот. А тебя ни сегодня-завтра все одно сломаем. Не таких обламывали, смотри только, чтобы поздно не было.
      - Ладно, все пацаны, хорош развлекаться, пускай убирают здесь все, и спать чешут, что-то я тоже на массу захотел, -произнес Гаджихан и повернувшись вышел из кухни. Остальные старослужащие так же не говоря ни слова разошлись по палаткам.
      Изо всех, кто приехал на точку, Иисус поддерживал отношения только с Ципой и Китом. Как и он сам, эти ребята так же ходили в синяках, но упорно отказывались выполнять работы кроме службы. После случая на кухне прошло 3 суток, и Иисус снова должен был идти на дежурство с Бугаем. Снова родной уже окоп, где себя можно хоть ненадолго почувствовать свободным человеком.
      - Ты спросил, откуда у меня шрам на спине?
      - неожиданно начал разговор Бугай. - Я уже полгода здесь был, деды зверствовали - страшно. Подошли двое, кинули х/б - подшивай. Я усмехнулся и повернулся к ним спиной. Они в морду, а третий молча подошел и саданул в спину. Потом долго меня крутил особист после госпиталя, как-де все произошло, да кто виноват? Я сказал что случайно, в игре. А того, третьего, через месяц, зацепило. Пуля дура.
      Особист опять приехал, опять разговоры по душам, все требовал в чем-то сознаться. А в чем? - Бугай устало усмехнулся и отвернулся от Иисуса.
      - А я стихи пишу, - совсем ни к месту вдруг сообщил Иисус, - последние три дня назад написал.
      Бугай, непонимающим взглядом уставился на Иисуса. И помолчав немного, предложил, - Ну тогда читай.
      Иисус долго готовился, откашлялся и тихо начал читать:
      Я такой же как ты одинокий,
      Даром что не хулиган,
      Но в положенные мне сроки,
      Тоже лягу виском на наган.
      Так же женщин люблю до безумства,
      И они меня, только чу,
      Тех кому дарил свои чувства,
      Не нуждались в подарке чувств,
      И я жаловался бумаге,
      Ручку грыз и терзал в руках,
      Только знаешь, хмельной браге,
      Не стереть тоску в глазах.
      И поэтому водкой горькой,
      Не туманю я жизнь как ты,
      Да, наша жизнь помойка,
      Но бывают в ней и цветы.
      Только мнут их и рвут и топчут
      Что же делать, ведь люд жесток,
      Только что же они не хохочут ,
      Над суровостью твоих строк,
      И я то же, блевать уже начал,
      Травит жизнь колбасой гнилой,
      Я пока облююсь, а значит,
      Позже двинусь своей тропой.
      - Это я Есенину написал, - смущенно сообщил Иисус глядя на Бугая, который пребывал где-то далеко, может быть в родной Рязани, а может быть и еще дальше, в закоулках своей души. Бугай зашевелился, глаза его ожили.
      - Слушай, да тебе напрочь, по моему, голову снесло. Тебя здесь бьют, превращают в скота, издеваются, а ты стихи пишешь? Похоже, ты все-таки облюбовал себе место в этом мире, ты влез на очень высокую тучу и там устроил себе убежище. Смотришь вниз на все, и поплевываешь. Тебе не страшно там одному? Ведь гуртом оно всегда надежнее. Да и шансов выжить побольше.
      - Мне нет, - ответил, едва усмехаясь Иисус, - а как же ты?
      Иисус сидел на табуретке в палатке и смотрел телевизор. Шла передача "Служу Советскому Союзу", или как ее еще называли, "В гостях у сказки". Дяди с большими звездами кому-то, видимо репортеру, доказывали, что дедовщина в армии изжита полностью. В Афгане погибают ребята только по своей вине и из-за невнимательности и расхлябанности командиров. А солдатская взаимовыручка всегда есть, была и будет.. Ненависть душила Иисуса, тот мир, что показывали по телевизору, стал чужим. Уже не хотелось снова к этим дядям. К этой серой толпе в школьных костюмах , привыкших выполнять все по приказу, по указке. За те несколько дней, что он пробыл на точке, ему стало казаться, что он стал ужасно старым.
      Следующее утро началось с внезапно раздавшейся автоматной очереди в одной из палаток. Все кинулись на улицу и увидели, как от палатки, где жил Цыпа, разбегаются старослужащие. Не понимая , что случилось, начали выспрашивать у убегающих. Случилось то, что должно было случиться, по крайней мере, не исключалась такая возможность. Доведенный до отчаяния Цыпа, вечными тычками, мордобитием, просто взял автомат и пристрелил главного своего мучителя - Гаджихана. Прошло пять минут. Из палатки Цыпа не выходил, Кента как на зло на точке не было. Из старослужащих никто соваться в палатку не хотел, да и вообще, старались отойти подальше. Начались разговоры, что нужно послать к нему молодых, пусть они его там заговорят и свяжут. Ведь не будет же он стрелять в своих одногодков. За всем происходящим с интересом наблюдал Бугай. Молча докурив сигарету, он выплюнул окурок на землю, растоптал его, так же молча, обычной походкой направился к палатке, где находился Цыпа. Все замерли в ожидании следующей очереди. Бугая не было не больше 10 минут. После чего, он показался из палатки. Он и Цыпа. В одной руке Бугай нес цыпин автомат, другой поддерживал еле идущего, плачущего Цыпу. Похоже что Цыпа находился в шоке, и с трудом понимал, что произошло. Вернулся Кент, уставшим голосом приказал взять Цыпу под арест. Бугай с жалостью посмотрел в последний раз на Цыпу, проговорил:
      - Дурак, были способы лучше, надо было просто подумать. Что ж , каждому свое. Теперь держись, - легонько ткнул его кулаком в щеку и тяжело вздохнув, пошел в свою палатку.
      Вечером Цыпу увезли на БТРе.
      Прошел месяц, как молодые приехали на точку. Иисуса и Кита в конце концов оставили в покое.
      Пахали те, кто согнулся. Иисус каждое утро уходил с Бугаем и учился драться. Бугай занимался на гражданке рукопашным боем и теперь начал учить Иисуса тому, что сам знал и еще помнил. "Иначе тебя забьют", - заключил Бугай. Жизнь стала равномерной, размеренной. Дни летели за днями. Иисус как и Бугай стал сторониться людей, друзей у него не было, были одни знакомые. Его стали бесить правильные речи Джейрана.
      Как-то так произошло, что он понял незаметно для себя самого:
      оказывается, те парни в кожаных, клепанных курточках являются достаточно сильными личностями. Попробуй выйди в таком наряде на улицу, да еще учитывая то, что серость постоянно задевает, унижает.
      Да, эти парни - личности.
      Они по-прежнему ходили с Бугаем в наряд вместе. Многому он научился у Бугая. Но были ли они друзьями, он не знал. Порой у Иисуса волосы вставали дыбом от человеконенавистнических речей Бугая. Переписка с девчонками, как-то сошла на нет. Иисус стал так же презрительно относиться к ним, как и Бугай. Как-то у них зашел разговор о дружбе, о том, кто может считаться твоим другом, а кто нет.
      - Ты один в мире, - говорил Бугай, - никогда ни на кого не надейся. Если есть силы - дерись до конца. Нет?
      Можешь убежать, можешь спрятаться, можешь умереть? Надеяться на кого-то - глупо. Кто подставит и всунет свою собственную шею в петлю вместо другого? Попробуй себя поставить на место другого, ты бы смог?
      Вот именно - не смог бы. Но кроме жажды жизни, как это ни странно, есть еще понятие - честь. У каждого оно свое. Каждый ее хранит, или не хранит, как может. Если потеряешь ее однажды, вряд ли обретешь снова, будешь мстить людям за ее потерю. Как это происходит, ты видишь сам. Кот, Сергеев да и многие другие решили, что это игра. А теперь стараются заткнуть глотку совести, которая мучит их, заставляет вспоминать, как они сами пахали. Как сами разменяли себя, надеясь потом собрать себя в единое целое. И дружат только с теми, кто был свидетелем их торга. Никогда не надейся на помощь друзей.
      Если смогут, они сами, без просьбы тебе придут и помогут. Может случиться так, что ты попросишь помощи у друга, а он не сможет тебе помочь, тогда ты не получишь помощи, а друга потеряешь. А лучше не иметь друзей, не иметь близких и родных. Каждый за себя. Если загнешься, некому будет слезы лить. Да, это тяжело, очень тяжело - готовить себя к смерти. Но она все одно придет, и чем меньше людей тебя будут знать, и помнить о тебе - тем легче будет уходить, тем легче будет порвать нити, удерживающие тебя здесь.
      Иисус слушал, и находил в этих словах много резонного, многое было ему уже знакомо, о многом он думал в последнее время сам. Да, он стал другим, это несомненно.
      Через четыре месяца Бугай уехал в Союз, оставив Иисусу адрес и взяв с него клятвенное обещание, что тот после дембеля, непременно заедет к нему. Джейран скорешился с Котом и Сергеевым. Жизнь продолжалась, те правила, которые так хотел знать Иисус, стали для него раскрытыми, простыми и естественными.
      В один из вечеров, Иисус сидел на кровати и подшивал воротничок кителя. Вошел Джейран, надменно крикнул, что б Иисус принес Коту воды. Иисус понял, что его проверяют, Бугая не было, не было рядом того, кого все боялись и ненавидели. Сейчас либо он станет независимым, как Бугай, либо...Он подняв на Джейрана глаза, лишь криво усмехнулся.
      Вошли Кот и Сергеев.
      - Бык, ты что не понял? - Джейран схватил Иисуса за грудь.
      - Руки , - с отвращением Иисус откинул руки Джейрана.
      - На, - Джейран ударил Иисуса под ребра.
      Иисус вскочив на ноги, встал в стойку. Резко ударил два раза правой ногой Джейрана в шею. Джейран не удержавшись - упал. Отбив левой рукой кулак подоспевшего Кота он краем глаза увидел, как Сергеев Целит в Иисуса табуретом. Табурет только едва задел Иисуса. Ударом локтя он сбил Кота с ног. Сергеев выбросил правую руку, целясь кулаком в лицо Иисуса, тот перехватил его руку своей правой за кисть, а левой за предплечье с силой опустил руку Сергеева на свое колено.
      Раздался хруст и крик. Джейран обхватил его сзади за торс. Волоча на себе Джейрана, Иисус дотянулся до лежащего на табурете штык-ножа. Он не осознавал в тот момент, что делает, но он делал, подсознание боролось за его жизнь, за право быть самим собой. Почти не замахиваясь, он с силой вогнал штык-нож в бедро Джейрану. Теперь уже завопил Джейран, стараясь рукой зажать хлынувшую из раны кровь. Он видел, насколько испуганными были глаза у Кота, отскочив в угол палатки, он приготовился драться дальше. Быстро скользя глазами по старикам и пытаясь определить, кто будет нападать следующим. Желающих не было. Все смотрели на Иисуса со страхом, понимая, что последняя черта, которая заставляет нас ломать себя и придерживаться нормам морали, им пройдена. Он стал волком, волком, прыгнувшим через флажки.
      Дальше - только поле, дальше - только ветер и воля. И любого, кто осмелился бы встать на его пути теперь, он просто разорвал бы. При всей своей смелости и храбрости среди старослужащих не нашлось охотников остановить эту страшную бестию. Пусть убегает, в загоне еще остались слоны. На следующий день Сергеева и Джейрана отвезли в госпиталь. Один неосторожно упал. Другой споткнувшись, случайно порезался.
      Дед. Дед. Дед. Сколько раз Иисус представлял себя дедов по рассказам других, когда еще был дома пацаном. Здоровенные, небритые мужики, по приказу которых молодые готовы были сделать все. И вот он - дед. Брился он только два раза за службу. Да и здоровенным его с трудом можно было назвать. Правда молодые трепещут, когда он останавливает взгляд на ком-нибудь из них.
      Просьбы, приказания выполняли быстро, даже черезчур. Не раз ему приходилось бить. Но с его точки зрения, ни разу он просто так не ударил. Призыва приходили чморные. Обстирывали и обшивали все палатки. На все это Иисус смотрел с грустью и презрением. Быку - ярмо. Не жаль. Здесь он понял что-то главное в своей жизни. То, что без армии он никогда бы не нашел. Он понял, что человек человеку - волк. И в Союзе больше всего. Что там это только завуалировано, и вместо того, что бы просто дать тебе в зубы, старослужащий будет улыбаться и хлопать тебя по плечу, становясь твоим товарищем, чтобы однажды, когда ты споткнешься, слегка подтолкнуть в спину и занять твое место. Бежать со всеми вместе к партеру, ставя подножки и наступая на упавшие тела? Нет, Иисус понял, что этим он заниматься не будет точно. Он вне игры. Он понял, что только он сам и ни кто другой защитит его. Он все чаще задумывался, и не мог понять, зачем он живет на свете. Неужели только для того, что бы наплодить в свое время детишек и жениться, улечься в вытянутых трениках на диван перед телевизором, молча наслаждаться такой жизнью. Он не мыслил себя в такой жизни. Он презирал всех этих чистеньких, славненьких ребят, знающих точно, что они хотят, и как этого достичь. Стал уважать тех, кто лез в гору в одиночку. Здесь самому себе он дал слово, что не потеряет свою честь, а если это случится, то только вместе с жизнью.
      Он по прежнему писал стихи, неизвестно для кого и кому, и с содроганием ждал возвращения в Союз. Он оставался один на своей туче.
      Ему не хотелось ее покидать, он с ней сжился, это был его дом, его и Бугая.
      Иисус возвращался домой. Он ехал в дребезжащем автобусе по разбитой рязанской дороге. Он выполнил данное когда-то обещание Бугаю, он ехал к нему в гости, не заезжая к себе домой, как только вернулся в Союз. Он выполнил, он выжил, он не позволил похоронить свою честь, только вот Бугая не было дома. Дверь квартиры, в которой согласно адресу проживал Бугай, открыла маленькая седая женщина с опухшими от слез глазами. Глубокие морщины изрезали когда-то видимо красивое лицо. Увидев Иисуса, она заплакала и жестами пригласила войти в квартиру. Скромная однокомнатная "хрущевка"
      приняла в себя Иисуса какой-то совсем непривычной теплотой, уютностью спокойствием и благодатью. Иисусу показалось, что когда-то здесь он уже был, когда-то очень давно, и этот домашний запах, всплывший и будоражащий мозг. Где это было, ну было же, было что-то, черт возьми?
      И вот память смилостивившись, начала отдавать нестройные картинки.
      Стены. Большой деревянный сундук. Зеленый эмалированный таз. И руки, теплые, большие материнские руки. И нет ничего мягче и приятней этих рук. Сердце учащенно забилось. Что это? Игра воображения, или реальные воспоминания, ему не дано это знать наверняка. Только из раза в раз, все тот же сон, все те же руки. А мать Бугая начала долгий рассказ о его жизни, когда тот вернулся из армии. Иисус слушал и не верил, перед ним висела на стене хмурое лицо Бугая, запечатленное во время присяги. Такое, каким запомнил его Иисус.
      Их было трое, шли подвыпившие и задирали прохожих. Бугай поздно возвращался домой. У одного хватило ума вытащить нож и пугануть Бугая. Он скончался в реанимации, другой стал инвалидом, Бугай порезал ему сухожилия на руке. Третий отделался синяками. Суд был месяц назад. Восемь лет.
      Слова доносились до Иисуса как бы издалека, и с трудом добирались до сознания. Он столько раз представлял себе встречу С Бугаем, но даже в самом кошмарном сне не мог себе представить, что это будет так. Иисус еще молча сидел некоторое время, когда рассказ безутешной матери закончился. Он не знал, чем ей помочь, он не знал теплых вкрадчивых слов, его попросту не научили им. Мир, который еще день назад принадлежал ему, внезапно раскололся как стекло в руках и стал с оглушительным звоном рушиться.
      Иисус возвращался домой. Тупо смотря в окно автобуса на проносившиеся мимо лесные посадки, на зеленеющие поля. Буйство весенних красок должно было будоражить глаза, после серого афганского однообразного пейзажа. Он смотрел в окно и видел все те же горы, все тот же песок, всю туже пыль. Он никак не мог скинуть оцепенение, в которое впал в квартире Бугая. Так зачем же быть таким? Пройти ад, что бы сдохнуть в раю? А может все не так просто, как казалось оттуда, с этих гор. Где было только одно желание выйти живым, вернуться. Сколько раз он себе это представлял, свое возвращение, и вот теперь все пошло как-то наперекосяк. Автобус качнуло, и Иисуса что-то укололо в щеку. Кажется, он задремал. На груди его висела медалька, которую им выдали перед отправкой в Союз.
      Он отцепил ее и прочитал надпись на оборотной стороне. " От дружественного афганского народа". Его лицо исказилось насмешливой гримасой. Оказывается, афганский народ был дружественным? А может дружественным и был только афганский народ? Тогда кто же были шурави?
      Иисус открыл форточку, просунул руку с медалькой в нее. Ветер колыхал маленький металлический кругляшок. Пальцы медленно разжались, последнее упоминание о том, где он был, заскакало по нагретому солнцем асфальту, оставаясь с каждой минутой все дальше и дальше от Иисуса.
      Родной дом, родные стены, родная береза, родные лица. Вы снились два года. Просыпаясь, хотелось выть, что вы там, а я здесь. Иисус вернулся. Твердой походкой вошел в свой грязный барак. Все изменилось, и в то же время все осталось по-прежнему. Те же обои, заляпанные известью. Ремонт так и не был закончен. Те же захоженные полы, до земляного цвета. Скрипучий приемник надрывался голосом Кобзона, прославляя день победы. И все та же картина на кухне, резанувшая глаза. На груде грязных и рваных тряпок лежал человек, что то-пьяно бормоча.
      Внезапно человек раскрыл широко глаза, непонимающе уставился на Иисуса.
      - Кто ты? - испуганно вскакивая на ноги спросил он скороговоркой. С-ы-ы-ы-н-о-о-о-ок, - плачущим надтреснутым голосом протянул человек, вернулся,- запричитал он.
      Как постарел его отец, какими страшными бороздами покрылось его лицо, синие круги, и все так же пьет. Сколько лет боролся с этим Иисус, сколько клятв он выслушал о том , что больше отец ни возьмет ни капли в рот. Все впустую.
      Обнимая отца, Иисус совершенно ничего не чувствовал, ни радости возвращения, ни горести того, что ничего не изменилось, на него накатила апатия, безразличие и усталость. Он слишком долго не был дома, чтобы хоть что-то понять сейчас.
      - Сынуля, а я как раз, только-только из магазина, - верещал восторженно отец, - дай, думаю, возьму бутылек, праздник чай, а тут такое!
      - Эх, - слезы покатились по его грязным небритым щекам быстрее, видела бы мать тебя сейчас, какого сына я воспитал, - надрывался отец, одновременно раскупоривая водку и наливая в грязные граненые стаканы.
      - Ты, это, сынок, закусить-то нечем, - виновато стал оправдываться он Я, это, до пенсии-то, еще неделя, я вон у тети Клавы занял на пузырь-то, продолжал он, и почти весело закончил, - ну ведь как знал, что ты вернешься.
      - Ну давай, сынуль, за возвращение, вон, хлеб бери, закусывай, больше нечем, - повторился он, и не дожидаясь Иисуса, опрокинул полный на две трети водкой стакан в ставшим наполовину беззубым рот.
      Иисус, держа свой стакан, молча смотрел на плескающуюся в нем водку. Он еще ни разу в жизни не пил водку, тем более с отцом вместе. Быстрый хмель снова свалил отца ну кучу тряпья, а Иисус все сидел и смотрел, как бы примериваясь и никак не решаясь, выпить или отставить. Наконец, он решился и влил содержимое в себя. Горло обожгло, но почти не заметил этого, лишь сморщился от непривычного вкуса.
      Повернувшись и взглянув в окно, увидел родную березку. Ту березку, которую однажды посадил под своим окном, с любовью выкопал ее на лесной опушке, принес к дому и посадил. Тогда учителя говорили, что каждый пионер должен посадить дерево и отчитаться за это дерево перед школьными учителями и своими товарищами. Минут пять он не отводил от нее взгляда, рассматривая уродливо опиленный ствол. Кто мог тогда предполагать, что это красивое дерево, вытянувшись, станет кому-то мешать, станет задевать своей кроной провода, и за это ей спилили крону. Станет ветвями загораживать окно. И за это ей опилили ветви. Иисус не мог знать этого, когда выкапывал молодое деревце от своих сестер и братьев. Ему тогда казалось, что он занимается очень нужным и полезным делом. Чем, как не благими намерениями мы порой прокладываем себе путь к собственным проклятиям. Он почувствовал себя деревом, по стволу которого уже карабкается кто-то с ножовкой в руке, что бы подравнять, укоротить, сделать так, как надо. Естественность присуща только дикой природе. Человек же в свою и в чужие жизни всегда вносит искусственность и театральность. Наконец, он отвел взгляд и вернулся в свою барачную кухню.
      - Здравствуй, Родина - медленно произнес он. Лицо исказилось презрительной гримасой.
      - Я вернулся!? - не то спрашивая кого-то, не то утверждая прохрипел он и уже не твердой рукой поставил стакан на грязный стол.
      25 декабря 2000г.