- В течение нескольких недель с ним работал капитан армейской разведки Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельд, прибалтийский немец, уроженец Риги, говорящий по-русски без акцента. Он входил в ту секретную группу, которая пыталась привлечь на сторону фюрера таких генералов, как Лукин, Карбышев, Музыченко. Смысл достаточно смелой комбинации Штрика, разыгранной им с Власовым, заключался в следующем: <Рейхсминистр восточных территорий Розенберг - путаник... Он влияет на фюрера в том смысле, что все русские являются <унтерменшами>, <недочеловеками>. Кстати, журнал Геббельса под таким же названием продают только немцам. Мне, как немецкому офицеру и другу России, стыдно за их безнравственные антирусские публикации... Только вы, Андрей Андреевич, можете повлиять на Гиммлера - чтобы Геббельс прекратил выпуск своего журнала, а СС запретили избиение русских пленных в лагерях>. Штрик работал с Власовым более двух месяцев, делая ставку на то, что генерал закончил саратовское духовное училище, а затем прошел дипломатическую школу, являясь в течение нескольких лет военным советником РККА у генерала Чан Кайши. Поначалу Штрик не затрагивал вопрос о создании РОА, но лишь нажимал на тяжкое положение пленных, подталкивая, таким образом, Власова к поступку, носящему чисто гуманный характер: <Пожалейте русских солдат, Андрей Андреевич, вспомните слова Господа о милосердии и любви к ближнему, только вы можете спасти их от голода и болезней>. Власов на это ответил: <Товарищ Сталин, отправляя меня командовать армией под Москвой в сорок первом, наоборот, советовал: <Солдат жалеть не надо, а беречь - надо>... Да и как я помогу солдатам?> Лишь после этого Штрик-Штрикфельд и открыл карты: <Если вы обратитесь к пленным с предложением создать истинно национальную Россию, объявите всему миру об организации РОА, Гиммлер неминуемо выпустит из лагерей ваших пленных>.
      Вскоре такое обращение, подготовленное в отделе <Армии Востока> генерала Гелена, было принесено Власову, и он его подписал... Серьезное влияние на Власова оказывает генерал Благовещенский, который воспитывает в лагере Вульдхайде примерно триста русских подростков, чтобы использовать их для разведывательной и пропагандистской работы в тылу Красной Армии... Несмотря на обращение Власова, пленных из лагерей не выпустили, но создали школы пропагандистов несуществующей РОА в Дабендорфе, Риге и Хаммельбурге. Именно в Хаммельбурге была создана ячейка национал-социалистической рабочей партии, которую возглавили Филиппов и Мальцев; генерал Трухин, начальник штаба Власова, в разговоре с полковником Владимиром Боярским заметил, что Мальцев сотрудничает с абвером, являясь функционером Народно-трудового союза, НТС, с которым, по словам Трухина, <нам не по пути; они хотят реставрации прежнего строя, а мы будем строить новую Россию в братском союзе с германским народом, исповедуя национальный принцип, а никак не сословный>. Кстати, именно поэтому Власов отказался включить генералов Краснова и Шкуро (казачьи войска) в свои ряды, заметив: <Молодые красноармейцы, изувеченные большевистской пропагандой, решат, что мы вошли в блок с белогвардейцами, а наше движение чисто национальное...>
      ...Читая донесение, я вспомнил, как мама рассказывала о долгой беседе отца - после того, как он вернулся из тюрьмы, - с режиссером Романом Карменом. <С Власовым я встретился под Волховом, - рассказывал Кармен, за несколько дней перед тем, как он попал в кольцо, и за месяц перед тем, как сдался. Мы провели всю ночь в его землянке накануне моего отъезда; знакомы были давно, с Китая еще. Он был у меня на свадьбе с Ниной тамадой и посаженым отцом, так что говорили на <ты>... Стол был скромный: вареная картошка, банка мясной тушенки и бутыль самогона... Как рефрен у меня до сих пор в ушах звучат его слова: <Ромка, все равно мы победим, что бы ни случилось! Как бы страшно ни складывалась обстановка, мы сломим фрицам шею, если только с нами будет товарищ Сталин... Если судьба и дарила России гениев, то в его лице мы имеем самого выдающегося...>
      Когда люди говорят правду? Когда лгут? Что их подвигает на ложь?
      <...Передаю фрагменты программы пропагандистов РОА, утвержденной в генеральном штабе Кейтеля, после предварительной корректуры в СС... Смысл ее в том, чтобы разорвать СССР, посеяв национальную рознь; <Теоретический курс> состоит из двух разделов. Первый, основополагающий, посвящен истории НСДАП, Гитлеру, расовой проблеме и еврейскому вопросу. Затем следуют занятия по теме: <Россия и большевизм>. Главная часть - ознакомление слушателей с историей русского народа и его четкой миссией в развитии востока Европы; роль и значение патриотов Союза русского народа, созданного в 1905 году доктором Дубровиным и депутатом Думы В. Пуришкевичем; доблестная борьба русского народа против <большевистского владычества> с 1917 года по наши дни. Потом слушатели осваивают такие темы, как: <Идеологический гнет в СССР>, - чуждые нации идеи мировой революции и большевизма прививались всем, начиная со школы, поэтому необходимо разрушить стереотипы и вернуться к истории, написанной до 1917 года; <Борьба власти против населения> - непрекращающееся сопротивление русской нации большевизму. В этой героической борьбе участвуют все слои русского населения; <Внешняя политика СССР> - ее направленность к завоеванию мира большевиками; как результат - ненужная русскому народу кровопролитная война, развязанная англо-американскими империалистами за торжество мирового еврейства; <Еврейство в России> - тайный заговор евреев и масонов против русской нации, ритуальные убийства русских детей, совершенные евреями, большевики как орудие в руках масонов; необходимость <окончательного решения еврейского вопроса> в России наподобие германской программы, разработанной фюрером; <Англия - исторический враг России>, участие Англии в Крымской войне, в русско-турецких войнах, в войне 1905 года с Японией; Англия хочет ослабить русский и германский народы, чтобы поработить их, ее главное оружие - масоны, управляемые евреями; <Русский народ и германский народ> - общие черты нашего развития; древние связи между народами-богоносцами; <СССР и Германия> - резкая вражда большевиков к победоносной идеологии национал-социализма; разговоры Молотова о дружбе в 1939 году, а на деле - стремление захватить территории, пока Германия занята войной с мировым еврейством; коварное нападение большевиков на Германию 22 июня 1941 года>. Далее идут тезисы к каждому пункту. Например: <Понятия нация, народ, отечество, семья враждебны большевизму, однако русская семья и русский народ не поддались сатанинской воле к разрушению>; <русская семья спасена от гибели благодаря здоровому инстинкту нации; русская молодежь сохранила традиции своего народа... Те слои молодежи, которые заражены коммунизмом, должны очиститься от этого антинационального злоучения>.
      ...Я вспомнил, как неделю назад Лиза принесла мне программу диспута, организуемого обществом <Старина>, основные темы: <Почему утеряны наши традиции>, <Влияние сионистско-масонских заговорщиков на отечественную культуру>, <Зловещая роль Англии как матери мирового масонства>.
      Мама рассказывала, что в недобрых сороковых, когда началась вакханалия Лысенко против вейсманистов-морганистов, а потом стали искать <безродных космополитов> с нерусскими фамилиями и бороться против <мракобесия кибернетики>, отец написал письмо Суслову: <Критика приобретает власовский привкус, очень знакомые формулировки>; через неделю его арестовали... Вакханалия кончилась после смерти выпускника духовной семинарии, в марте пятьдесят третьего; однако началась снова - исподволь в конце шестидесятых... В восемьдесят пятом затаились... А сейчас? Кому на пользу?
      Еще одно сообщение отца в Центр: <Привожу выдержки из сборника <Воин РОА>, выпущенного ведомством Геббельса: <РОА - явление необычайное потому, что это армия русская, то есть национальная по форме и существу, точно так же, как и доблестная германская армия. Наша задача: воссоздание Российского национального государства. Принципы его строительства вытекают из традиций русского воинства, осиянного Георгием Победоносцем и овеянного многовековой славой нашей седой старины. Корни этих традиций уходят в историю. Армия генерала Власова есть единственная сила, которая может восстановить славное прошлое нашей нации>...
      ...Передают, что генерал Малышкин сказал группе офицеров штаба РОА, что Власов пытается противостоять нажиму немцев, осуществляемому через Штрик-Штрикфельда, который, например, постоянно подчеркивает, что <задача освобождения Украины от большевиков будет отдана Повстанческой Армии батьки Мельника>, и вообще <Украина никогда не будет частью России, но лишь германской территорией>; то же самое относится к Закавказским освободительным соединениям - регионы Азербайджана, Грузии и Армении станут немецким протекторатом, наравне с Туркестаном. <Ничего, главное победить большевиков, заключить почетный мир с немцами, - заметил генерал Малышкин, - а по прошествии времени наша доблестная РОА вновь вернет России ее исконные земли... Главное - стать на ноги, там видно будет... Розенберг хочет видеть Россию зауральской провинцией, без ресурсов туземных окраин, лишенной выхода к Черному морю, но ведь такое невозможно, только мы знаем, как держать в руках инородцев...> Видимо, осведомители СД сообщили об этой <программе> гестапо, поэтому теперь в новых пропагандистских публикациях максимум внимания уделяется вопросам <нравственности> и <духовности>, чтобы отвести мысли членов РОА от технического прогресса, индустриализации и строительства, ибо именно это определяет реальную степень рациональной независимости государства. Рассказывают, что эксперты Розенберга, Геббельса и Гиммлера провели совещание в генеральном штабе на Викторианштрассе, посвященное корректировке лекций и газетных публикаций для РОА в связи с созданием КОНРа - Комитета освобождения народов России. Полковник военной разведки ОКВ Мартин информировал собравшихся, что необходимо пересмотреть некоторые позиции НСДАП о <славянских недочеловеках>. Более того, думая о перспективе, следует дозированно поддерживать <великорусский дух> среди пропагандистов РОА, широко информируя об этом сотрудников <украинского отдела>, работающего с УПА, а также пропагандистов Туркестанского легиона (мусульмане) и Закавказских объединений. Это, по мнению полковника Мартина, не может не вызвать встречного националистического движения среди окраинных народов. Вот, например, выдержки из <памятки> РОА: <Новые направления мировой мысли выдвинули задачу возрождения нравственных идеалов. Разочаровавшись в спасительности многочисленных рецептов социальных прожектеров, передовые люди поняли, что обновление общественной жизни должно начинаться с совершенствования духовности... Человек, семья, нация - таковы ступени нашего естественного объединения... Никакой прогресс техники и материального производства не может обеспечить людям счастья... Покорение воздуха привело к массовой гибели женщин и детей... Успехи химии дамокловым мечом газовой войны висят над современным человечеством... (Передают, что этот абзац вписал лично Штрик-Штрикфельд, заметив полковнику генштаба Мартину: <Люди Власова эмоциональны, их надо всячески направлять в русло дискуссий по общим проблемам, отводить от реальных дел и планов>.) <Духовный упадок приводит к измельчанию культуры... Массовые выпуски современной культуры означают падение наших духовных ценностей... Будем мы и дальше катиться по наклонной плоскости духовного регресса? Или повернем человечество к вершинам Духа? Особой остроты этот вопрос достигает в нашей нации. Основной поиск нашей души поиски справедливости и правды. Наша философия чужда прагматизму и суете технического прогресса, мы прилежны этической философии. Этика изучает не столько существующее, сколько то, что должно быть, не мир реальный, но мир идеальный... В этом наша особость... В 1641 году в Париже была издана книга <Жизнь высшего общества>, в которой сообщалось, что, мол, <появился надоедливый обычай мыть руки и лицо; есть даже чудаки, которые иногда моют ноги>... Между тем у нас уже в старину создалась традиция содержать свое тело в чистоте...>
      ...А как же Радищев, подумал я. Неужели он клеветал на мой народ, описывая страшные условия, в которых жили крепостные? А Салтыков, Успенский, Лесков? Горький? Помяловский?
      ...В одном из последних донесений отец писал: <Гиммлер наконец принял Власова... Беседа проходила с глазу на глаз в течение двух часов... Власов окончательно утвержден председателем Комитета освобождения народов России... Сделано это не без активного, хотя и незримого нажима генерального штаба, особенно генералов Гелена и Хойзингера, которые считают, что сейчас необходимо печатать как можно больше фотографий Власова вместе с Гиммлером, Риббентропом и Кейтелем на страницах итальянских, норвежских и датских газет, чтобы создать для западных союзников иллюзию единства <свободных> русских с национал-социализмом... Несмотря на то, что антисемитская пропаганда Геббельса в последнее время приобрела совершенно болезненные формы, особенно после того, как Красная Армия вышла к границам рейха, Власов теперь не очень часто повторяет лозунг о необходимости <тотального решения еврейского вопроса>, порою даже опускает слово <тотальное>. То же и по отношению к нашим политработникам: <Мы намерены судить далеко не всех комиссаров, но только злостных приверженцев еврейско-масонского большевизма...> По поводу <большевистско-жидо-масонского заговора> особенно надрывается поручик Бласенков Виталий Викентьевич; он перешел на сторону немцев в сорок третьем, как только попал на фронт, до этого служил в Ташкенте, родился в Мытищах, там и кончил школу. В пропагандистскую роту РОА поступил после того, как предал старшего политрука Извекова, казненного гестапо, - был руководителем большевистских пропагандистов в концлагере. Говорят, что он был учеником бывшего батальонного комиссара Зыкова, главного идеолога Власова, утверждавшего, что в Москве он служил в <Известиях> до того, как был расстрелян его зять, народный комиссар просвещения Бубнов. Однако после того, как Зыков был казнен СД, поскольку его заподозрили в полукровстве, Бласенков первым начал выступать против этого <жида>, требуя проверки всего состава пропагандистов РОА на предмет обрезания, а также промера циркулями черепов и ушей, что, по мнению Розенберга, позволяет распознать степень скрытого еврейства... Однако профессора РОА - Аскольдов из Ленинграда, Львов, ведущий курс истории, Андреев, читающий основы теологии, а также Осипов, преподающий курс критики основ марксизма-ленинизма, - называют такого рода приборы смехотворными: <Речь должна идти о генеральной деевреизации мира>. Профессор Андреев, кстати, считает основной заслугой власовского движения то, что на захваченных большевиками у немцев русских территориях евреи не возвращаются на секретарские должности в райкомы: <Почему бы нам вообще не побрататься на этой основе с наступающей Красной Армией?> На что Бласенков ответил: <Она вас пулеметами побратает, не выдавайте желаемое за действительное...>
      Любопытно, что поручик Бласенков в последнее время обрушивается не только на большевиков, но и на немцев: <Они готовы сдаться американцам, нас бросят на произвол судьбы, спасение в наших руках!>; он словно бы провоцирует гестапо; кстати, не он один сейчас норовит попасть в концлагерь, чтобы выйти оттуда страдальцем, - алиби на будущее.
      (Я долго разбирал несколько слов, написанных карандашом напротив абзацев, посвященных Бласенкову. Точно определил подпись: <В. А.>. Потом разобрал и другие слова - все сомкнулось; отец не мог понять, кто писал на него доносы, я - понял... Спустя тридцать лет после его смерти.)
      <Штрик-Штрикфельд намекнул Власову, - продолжал отец, - что после его <Пражского обращения> о необходимости борьбы русского народа против большевизма целесообразнее всего уйти в отставку; возможно, это будет грозить вам концлагерем, но ведь западные политики уже изучают вашу антибольшевистскую, глубоко национальную программу... Кто знает, что может произойти в ближайшем будущем, когда фюрер уступит власть реальной силе?>
      ...Я долго держал ладони на этих листочках бумаги, как бы ощущая руки отца. Потом аккуратно завязал папку с грифом <хранить вечно>, сдал ее архивариусу с тросточкой и отправился в читальный зал архива Октябрьской революции. Здесь я заказал материалы по делу <Союза русского народа> доктора Дубровина и речи депутатов Государственной думы...
      Работал я с ними допоздна.
      Вернувшись в редакцию, я достал из стола афишку, приглашавшую желающих посетить диспут <Старины> по проблемам сегодняшнего дня. Ведущим был указан доцент Тихомиров...
      XIX Я, Валерий Васильевич Штык
      _____________________________________________________________________
      Этот Варравин не понравился мне с первого взгляда; я сам закомплексованный и поэтому терпеть не могу себе подобных. Хоть он и говорит объемно, хорошим языком, по-русски, без опостылевшего жаргона и не подгоняет с ответом, но вопросы его излишне жестки, меня от такого прагматизма коробит, да и слишком резко он формулирует предмет своего интереса, ставя себя в какое-то начальственное положение, будто я к нему нанимаюсь на работу.
      Не понравилось мне и то, как Варравин спросил:
      - Отчего же до сих пор, несмотря на гласность, ваши работы об инопланетянах не выставляют в серьезных залах?
      В этом его вопросе была и снисходительность, и жесткость, и затаенное желание с первой же минуты верховодить в беседе.
      Ну, я и ответил:
      - А вам, собственно, какое дело до моего творчества? Я вас не приглашал, пришли без предварительной договоренности, а если вы действительно репортер, то вам должно быть известно, что художники у нас пока что своих выставочных залов не имеют, только организации. Вот вы к ним с этим вопросом и обращайтесь.
      - Обращался, - ответил Варравин и достал пачку <Явы>.
      - Нет уж, пожалуйста, табак спрячьте, я не курю и другим не позволяю, это - грех.
      Варравин кивнул:
      - Один из грехов.
      Сигарету он сунул в рот, но, понятно, закурить не посмел.
      - Что у вас еще? - спросил я. - Я занят, ваш визит неожиданный, а у меня время расписано по минутам.
      - Я буду краток, - пообещал он. - Как вы считаете, сажать человека в тюрьму - греховно? Более греховно, чем сигарета? Или - так, суета, от тюрьмы да от сумы не уйдешь...
      - В связи с чем вы спросили об этом? - я теперь испытывал к нему уже нескрываемую неприязнь.
      - Вы в Загряжск летали?
      - Ездил. А в чем дело?
      - Вы там встречались с директором строительного треста Горенковым?
      - Не помню я, с кем встречался. Я туда не встречаться приехал, а посмотреть объем работы и утвердить эскиз.
      - Утвердили?
      - Нет.
      - Почему?
      Мне сделалось стыдно за то, что я покорно, по-бычьи, отвечал на вопросы этого человека. Я ощутил себя так, словно лишился чувства перспективы, а такое было присуще только античным живописцам, они не хотели никому диктовать свое видение, только современные пейзажи с их глубиною навязывают зрителю единый порядок; не хочу никому ничего навязывать, но не желаю, чтобы и мне навязывали чужую волю, хватит.
      - А вообще-то по какому праву вы меня допрашиваете? - поинтересовался я, внимательно разглядывая посетителя.
      Он ответил мне тем же, но изучать меня начал не с лица, а с формы ушей, а у меня плохие уши, прижатые и маленькие, Люда говорила, что такие уши не могут быть у талантливого человека, уши - суть человека, мини-человек, изначалие...
      Я поднялся.
      - Извините, но время у меня кончилось. До свиданья.
      Варравин не двинулся, сосредоточившись на моем левом ухе; какая-то гоголевская ситуация, смех и ярость.
      - До свиданья, - повторил я. - Полагаю, вы достаточно воспитаны, чтобы понять меня.
      - Сядьте, - насупился Варравин. - Вы, видимо, очень добрый человек и не очень-то понимаете тот мир, в котором живете. Я поясню ситуацию, вы не станете меня прогонять... В Загряжске арестован и осужден директор треста Горенков, - кстати, очень на вас похож, такой же незащищенный... Трагично: незащищенный руководитель, правда?
      Я не хотел продолжать разговор, но что-то подтолкнуло меня возразить ему:
      - Вы не понимаете смысла трагедии. Мы наивно считаем ее сгустком действий, хотя античные авторы видели в ней пассивное начало, любая активность противоречила самому смыслу трагедии, я уже не говорю о форме... Ритуальный плач на похоронах...
      - Такую трактовку можно оспаривать... Каждый период истории имеет свою трагедию. Зачем загонять себя в рамки? Но я о другом: ваш соавтор, вернее тот, кто должен был стать соавтором, сообщил в партконтроль, что Горенков запросил с него десять тысяч за подписание с вашей бригадой договора на роспись домов...
      - Это кто ж?
      - Кризин. Он же с вами работал?
      - Если Кризин написал такое, вы к нему и обращайтесь. У меня взяток никто не просил, - ответил я и вдруг съежился, в который уж раз вспомнив, как Виктор Никитич оформил нотариально соглашение, по которому я уполномочивал его вести от моего имени все финансовые переговоры, хотя загодя знал - от него же, что буду получать лишь часть положенной мне по договору суммы: чем не взятка?
      - Вы что-то хотели добавить? - спросил Варравин, медленно поднимаясь. - Или мне показалось? Между прочим, к Кризину я ездил. Он отказался со мной говорить - старческое недомогание, сердечные колики и все такое прочее... Он инвалид?
      - А какое это имеет значение?
      - Большое. Он не поехал на суд в Загряжск - именно по состоянию здоровья. Но подтвердил здесь под присягой, что Горенков - грязный вымогатель... И хотя следователь этот эпизод отчего-то в суд не передал, невиновного человека упекли на двенадцать лет строгого режима... Хотите, я расскажу вам, что он делал в своем тресте? Вы ведь пишете инопришельцев оттого, что в землянах изверились? Разве не это подвело вас к той теме, которую вы смогли разрабатывать только после того, как стали расписывать новые комплексы - особенно в Сибири? Раньше-то у вас, говорят, даже не было на что купить краски и кисти...
      Меня снова взорвало:
      - Вы что, досье какое собираете?! Может, вы не из газеты вовсе?!
      - Вы говорите не то, что думаете, Валерий Васильевич. Стыдно... Вы ведь от бога художник, в вас талант...
      Ну отчего мы все падки на такие слова?! Зачем верим им?! Любое слово - ложь, его надо пропускать сквозь, оставляя в себе только то, что может помочь живописи!
      - Расскажите о том человеке, которого арестовали, - сказал я, не очень-то и желая этого.
      И он начал рассказывать, перекатывая обсосанную сигарету из одного угла рта в другой...
      Странно, когда он заметил, что этот директор премировал лучших рабочих и инженеров садовыми домиками, сэкономив деньги на договоре со мною, я подумал, что, имей я право сам заключить договор, я б больше десяти тысяч с него не взял, работа того не стоит, не я ж пишу, наемники. Но одновременно с этой мыслью возникла - вне моего сознания и воли другая: <А вообще-то какое он имел право дарить дома?> Поскольку этот вопрос родился помимо меня, темно и недобро, я, продолжая слушать Варравина, начал обдумывать возможные варианты ответов самому же себе и вдруг ужаснулся: откуда во мне этот рабский ужас? Отчего мы лишаем человека права на то, чтобы сделать добро другим?! Почему я сразу решил, что такое невозможно? Более того - наказуемо?! Откуда это сладостное тяготение к запрету?! А оттуда, что воспитывался я не в воздухе, а на земле и видел все не сверху, как сейчас, а снизу! А память-то у людей воспреемственная! Разве я забуду, как наш бригадир, тетя Зина, ничего не могла сделать без команды председателя Громова?! А тот был тоже повязан: безоглядно выполнял все указания, что ему отзванивали из райцентра, сколько чего посеять, в какие сроки и каким количеством техники. Ослушаешься хоть в малости - сразу комиссия, партбилет на стол, иди в поле! А как же в былые времена мужики - без всяких указаний - хлеб родили?! Впрочем, график Федотов говорил, что и раньше указания были, только не из района, а от помещика или его управителя. Вот и отбили охоту думать! Делай что велят, и вся недолга. Лишь при Столыпине позволили выходить из общины, чтоб быть самому себе хозяином, да при Ленине, когда ввели нэп... Сразу вырос справный мужик, трудяга, землю чтит, сам себе голова, в доме достаток и надежда, и оттого - достоинство, как с такими управиться дураку-бюрократу? Пошлют его, чиновника, на хутор бабочек ловить, и весь разговор. Потому и называли умных и работящих кулаками, потому и сослали в Сибирь, а остальных впрягли в привычную общину: что сверху предписано, то и выполнять, не умничая. Все верно, но отчего во мне до сих пор живет темная страсть не позволить? Почему я, именно я, Валерий Штык, а не какой там бюрократ, сразу же подумал об этом директоре: <Нельзя, нарушение>? Горазды мы все валить на власть да на Запад, а сами-то, сами? А в том, наверное, все дело, подумалось с отчетливой, надмирной ясностью, что я, Валерий Штык, сам по себе - никто, червь навозный! Вот если меня Союз поддержит, да Худфонд утвердит, да комиссия пропустит, тогда я, собрамши двадцать бумажек, чего-то, глядишь, и смогу, да и то со скрипом; в любой миг каждый бюрократ может отослать за новой бумажкой, чтоб было по форме удостоверено: блондин, а никак не брюнет. Неважно, что и так видно, а может, ты крашеный! А издай держава закон, что личность есть основа любого коллектива, что личность правомочна на поступки, - как бы вмиг все изменилось! Ан - не вмиг, - возразил я себе; только к рабству быстро привыкают, потому как в подоплеке его страх, а к свободе привыкнуть трудно, у ней врагов предостаточно, все те, кто бумажки переписывает, - главный ей враг, ибо понимает: лишись он права свою закорючку поставить - и конец ему, пшик, ноль без палочки! А сколько миллионов таких в державе?! У нас ведь только при Петре коллегии были, а так - или приказные дьяки, или думные, только никогда не было деловых. Завсегда верховная власть определяла не одну лишь главную идею, но и мелочи - что можно людишкам делать, а что заказано.
      Когда Варравин стал рассказывать, как этот самый Горенков объявлял конкурс между строительными управлениями - кто хочет взять подряд, кто обещает скорей управиться с делом, больше сэкономить - не только для казны, но и для своих же работяг, - я снова подумал, что такое невозможно. Кто позволит? Идет против всего, к чему привыкли! Так только на Западе можно: объявляет муниципалитет конкурс на такую-то сумму, чтоб сделать, скажем, аэродром в такой-то срок и при отменном качестве, - вот фирмы и бьются, и никто их не планирует, у самих голова на плечах! И никто не отдает приказов: <Столько-то людей будут строить здание, а столько техники отправить на бетонное поле>. И никто не спускает указаний, сколько цементу расходовать и какими гвоздями доски прибивать, - люди сами думают, на то они и личности... Если б я мог спокойно участвовать в таких конкурсах, как горенковские, я б, глядишь, на землю вернулся! Меня в небо-то потянуло, когда на нашей планете, на одной шестой ее части, настало такое безветрие, что тиной запахло, болотом... Вот мне и захотелось увидеть ветер в горах, и чтоб был он напоен запахами свежего сена...
      По-прежнему не предлагая Варравину присесть, я спросил:
      - Этот директор без разрешения такие дерзкие новшества стал вводить? Или имел санкцию на дерзость?
      - А - потребна?
      - Только на спокойствие и привычность санкций не требуется... Живи, как жил, пропади все пропадом, мы ж расписаны, по ящичкам рассованы - чтоб для учета было удобней! Да за одно то, что этот ваш Горенков...
      - Наш Горенков, - тихо, но достаточно резко перебил меня Варравин. Не мой, а наш. Если б победила его линия, вам бы жилось лучше... Мне... Всем нам.
      - Повторяю, - раздражаясь еще больше, повторил я, - за одно то, что он подписал договор с молодыми художниками, сам с ними рядился, сам утверждал эскизы...
      - Неправда. Сам он ничего не утверждал. Он с эскизами этих молодых художников вышел на общее собрание строителей, потом устроил выставку для общественности района и только после этого утвердил...
      Я посмотрел на него с сожалением:
      - А художественный совет где? Закупочная комиссия? Это только Суриков и Врубель без художественных советов жили, да и то потому, что филантропы существовали! А у нас филантропом может стать только начальник овощной базы... Но за эту филантропию ему еще пять лет добавят к приговору... Я никак в толк не возьму: зачем телевидение показывает то усадьбу Некрасова, то Ясную Поляну, то пушкинский домик? Это ж разлагающе действует на наших деятелей искусств! Нам ведь можно иметь только одиннадцать метров жилплощади на рыло, да двадцать как члену творческого союза, - ни метром больше, хоть тресни! Большое искусство в тесноте не создается! Только отрыжка и ужас! Вон, Кафку почитайте! Для животворного искусства потребен простор и право на уединенность.
      - Согласен, - ответил Варравин. - Правильно говорите, ценим массу, а не единицу, - оттого все беды...
      Гипнотизер, что ль? Повторил мои мысли, я ж об этом только что думал. Или, может, сам с собою вслух начал говорить?
      - Собственно, я кончил излагать историю нашего Горенкова, - заключил между тем Варравин. - История государства есть суммарность человеческих биографий, дневников, уголовных дел, исповедей, Валерий Васильевич... Никто не вправе рассуждать об истории своей страны, мира, пуще того, иных цивилизаций, если человек не пережил в себе самом его собственное время и собственную в нем роль. Если этого не случилось - художник уподобится паучку, скользящему по болотной воде...
      - Это вы про меня? - неприязнь к этому человеку сменилась интересом: хорошо посаженная голова, хотя очень короткая шея, наверняка кто-то из предков был мясником; смотрит без зла, с суровым доброжелательством, слушая - слушает, а не думает свое, такие глаза интересно писать, хотя и не иконные они, а маленькие; тем не менее есть что рассмотреть, добрые глаза, честно говоря; окружить бы их на холсте пишущими машинками, такой холод, такая безнадега, забавный контрапункт - тепло супротив холода.