Бауэр, выслушав Айсмана, поднялся с маленького деревянного стула. «Как у рейхсфюрера, – успел подумать Айсман. – Тот тоже не терпел роскоши». Какое-то мгновение он стоял неподвижно, а потом сказал:
      – Ну что же... Поздравляю... Поздравляю, Айсман.
      – Тот случай, который никто не мог предусмотреть...
      – Предусмотреть этого вы не могли. Но следовало хотя бы наутро поехать туда, где проводилась операция, и тщательно осмотреть все вокруг. Но иногда провал оборачивается победой. Так вот сейчас именно тот случай, когда мы имеем шанс обернуть ваш провал в нашу победу. Большую победу... Очень большую. Вы даже не понимаете, в какую громадную победу мы это все можем обернуть. Слушайте меня внимательно и действовать начинайте сразу же, потому что теперь времени у нас в обрез. Штирлиц все еще в поле вашего зрения?
      – Он ушел, – хмуро ответил Айсман. – Штирлиц есть Штирлиц.
      – Неважно. Он скоро появится. Сегодня или завтра он придет к Гельтоффу. Он не наш человек. У вас в разведке он был агентом иностранного государства. Какого – не берусь судить! Склонен предполагать, что не западного. Если бы американцы интересовались Кочевым, они бы пошли по официальным каналам Гелена. Впрочем, я допускаю, что они могли пойти и в обход Гелена: им нужны свои источники у нас, поскольку мы активнее всех ведем торговлю с Востоком, а это их беспокоит, и они не во всем могут полагаться на Гелена – будущее Европы зависит не от них теперь, а от нас. Я отвлекся, но это так, для заметки на полях. Мне неважно, кто такой Штирлиц – русский или американец. Он не наш. Он связан с Гельтоффом, и тот, видимо, отслуживает ему долги за старые грехи. Он сглупил, изменив фамилию и уйдя от денацификации, на этом его легко взять... Это вы недодумали... Так вот, сейчас вы прикажете Гельтоффу подвести Штирлица к прокурору Бергу. Гельтофф должен свести Штирлица с Бергом – как, я не знаю, придумайте сами, заставьте подумать Гельтоффа. И следите за Бергом. Не спускайте с него глаз с утра и до вечера. Мне надо, чтобы, как только Штирлиц переступит порог кабинета Берга, я узнал об этом. Машины с людьми БНД будут рядом. Мы накрываем иностранного агента у прокурора. Это конец Бергу и выигрыш всего дела. – На мгновение Бауэр, расхаживавший по кабинету, остановился. – Подкиньте Гельтоффу вот какую идею: «Ты скомпрометирован, ты на грани гибели – в общественном, разумеется, смысле. Ты упадешь так, что тебе уже не подняться. Погубить тебя может Штирлиц. Если он заставил тебя служить, значит, у него есть на тебя компрометирующие материалы. А если мы скомпрометируем Штирлица как иностранного агента, а Берга как человека, пошедшего на контакт с ним, то всем дальнейшим показаниям Штирлица грош цена: кто поверит шпиону?» Более того, мы запросим правительство ЮАР о выдаче нашим властям Кочева, но ЮАР ответит нам, что такового у них нет, хотя заявление от него поступило. Следовательно, он фиктивная фигура, этот Кочев, и, таким образом, заговор иностранной разведки провалился. Заговор против статуса Западного Берлина, против нашего суверенитета. Почему заговор? Да потому, что никакого Кочева вообще не было. Была провокация против Люса и Ленца. А Кочев сидит себе в Софии! И поднимите срочно все, что у вас есть по старым материалам на Штирлица, пусть просчитают на наших ЭВМ, кому была выгодна его работа.
      Айсман задумчиво сказал:
      – Вы сам дьявол... Уж если я и крикну снова «хайль», то это будет «хайль Бауэр». Я обещаю вам сделать все, что в моих силах.
      – Нет уж, «хайль Бауэр» вы, бога ради, не кричите. Лучше четко выполняйте то, что я задумываю. Я всегда вам говорил, что нацизм мне омерзителен.

      – Дорогой Холтофф, у меня очень мало времени...
      – У меня тоже в обрез, я весь в полнейшем разгоне, Айсман.
      – Ну спасибо, что ты тем не менее заехал... Ты потом куда?
      – В полицию. Берг не дает мне покоя с этими такси.
      – А когда ты успеешь заехать на встречу со Штирлицем?
      Холтофф откинулся на спинку кресла, как от удара. Рядом с Айсманом сидели два связника: Курт и Вальтер.
      – Ты ему выложил о нас все? – так же спокойно и негромко продолжал Айсман.
      – Я не понимаю... О чем ты?
      – Не глупи. Часть ваших разговоров мы записали, а про то, что мы записать не смогли, ты скажешь сам. Ты знаешь, как мы умеем работать. Ты настоящий немецкий отец и дед и должен понимать, что если будешь молчать, то твоя семья сегодня же, а вернее, сейчас же будет вырезана... – Айсман закурил и повторил яростно: – Вырезана! Ну? Ты ему выложил все?
      – Да, – ответил Холтофф.
      – На чем он тебя взял?
      – На прошлом... На Рунге. На Мюллере.
      – Ладно. К этому мы потом вернемся, Холтофф, ты нам нужен на том посту, где сейчас стоишь. На твоем пути одна преграда – Штирлиц... Ты нам нужен на этом посту, несмотря на твое предательство, и ты останешься на этом посту, ибо так надо для дела. А остаться ты можешь, если сведешь Берга со Штирлицем.
      – Как?
      – Подумай. По нашим сведениям, Штирлиц не является гражданином ФРГ... Понимаешь?
      – Я перестал вообще понимать что-либо, – тихо ответил Холтофф. – Лучше мне уйти, тогда хоть семья сохранится... Не будет позора...
      – Поясняю: представь, что полиция берет агента иностранной державы у Берга... Понял? Кто поверит показаниям шпиона? Нация не поверит изменнику, если даже он немец, а уж иностранцу – тем более. Пусть он тогда говорит про тебя все что угодно. Шпиону веры нет.
      – У тебя есть что-нибудь от сердца?
      – Выпей холодной воды. Ты понял? Я играю с тобой в открытую, я говорю тебе то, чего не имел права говорить... Ты оступился, но ты был моим другом, и ты мой товарищ по партии...
      – Я понял, – сказал Холтофф и неожиданно для себя заплакал. – Я понял, что я осел, я должен был сразу прийти к тебе... Я не поверил в друзей. Я раньше верил только одному человеку, а потом я перестал верить всем на этой земле... Я осел, и мне нет прощения...
      Дождавшись, пока Холтофф успокоится, Айсман продолжал:
      – Разговор со Штирлицем построй примерно таким образом... Скажи ему, что все нити по делу Кочева находятся у меня в руках. Скажи ему – не бойся валить на меня, – что я знаю все. Пожалуйся ему, что я требую невозможного – затягивать экспертизу с автомобилями. Попроси, чтобы он срочно пошел к Бергу и открыл те карты, которые ты ему передаешь. Вот пакет – тут много компрометирующих документов на твоего бедного Айсмана... Ты понял? Бей в лоб правдой. Не лги. Ты знаешь Штирлица: на мякине его не проведешь... Скажи ему, что, если он устранит меня с помощью Берга, тогда ты выведешь его на человека, который ехал в «мерседесе» и стрелял через дверцу...

      – Прости, я опоздал, Штирлиц...
      – Я уже начал волноваться... Здравствуй, Холтофф.
      – Меня вызывал Айсман.
      – Что случилось?
      – Он подставляет меня под удар, сволочь этакая... Он требует, чтобы сначала я затянул дело с проверкой «мерседесов», а потом опротестовал данные моей же экспертизы... У тебя нет чего-нибудь от сердца?
      – Выпей коньяку, я же говорил тебе...
      – Нет, сейчас мне совсем плохо...
      – На... Положи под язык. Это нитроглицерин.
      – Спасибо. Он сразу растаял, это ничего?
      – Так и должно быть...
      – Что делать с Айсманом?
      – Сложный вопрос. Ты что предлагаешь?
      Холтофф достал из кармана пакет и передал его Штирлицу:
      – Спрячь это. Тут кое-что на Айсмана. Здесь достаточно материалов, чтобы утопить его. Не надо здесь смотреть! Зачем ты здесь смотришь?
      Штирлиц удивился:
      – А вдруг ты суешь мне какой-нибудь государственный «топ-секрет»? Меня возьмут с ним и посадят на десять лет, и ты будешь счастлив, разве нет?
      Холтофф похолодел. Он смотрел Штирлицу в глаза, окруженные мелкой сеткой морщин, которые казались под стеклами очков особенно глубокими.
      – Покажись врачу, – посоветовал Максим Максимович. – Не играй с сердцем, старина, с ним шутки плохи...
      И углубился в изучение материалов на Айсмана. Он долго рассматривал фотографии, на которых тот был запечатлен расстреливающим женщин в Освенциме; было там несколько фотокопий постановлений на ликвидацию узников с санкцией Айсмана; было показание старухи еврейки про то, как Айсман лично убил двух ее малолетних внучек...
      – Да... – сказал наконец Исаев. – Материал страшный. – Он протянул конверт Холтоффу: – Возьми. Зачем ты даешь это мне? Почему бы тебе самому не распорядиться? Прокуратура совсем рядом с твоим домом, да и времена иные...
      – Это должно исходить от другого человека.
      – А почему этим «другим человеком» должен быть я?
      – Потому, что к Айсману тянутся нити от красного... А им ты занимаешься... А Берг, получив эти материалы, прижмет Айсмана и посадит его, а из-за решетки он мне не страшен, он там будет молчать...
      – А может быть, послать эти материалы в газету?
      – Кто их пошлет?
      – Аноним... – ответил Исаев и задумчиво посмотрел на Холтоффа. – Аноним...
      – Аноним есть аноним, Штирлиц... Ты же знаешь нашу печать...
      – А если отправить это в Бонн?
      – Там это смогут прикрыть. Берг этого прикрывать не станет.
      – Разумно, – произнес Исаев очень медленно, чуть не по слогам. – У тебя есть телефон Берга?
      Холтофф отхлебнул глоток воды со льдом из высокого стакана и ответил устало:
      – Конечно. Какой тебе? Домашний или рабочий?
      – Рабочий, естественно. Я же буду делать официальное заявление...
      – 88-67-76. Запиши.
      – Не надо. Я пока еще умею запоминать. 88-67-76. Сейчас я вернусь, погоди минуту.
      – Куда ты?
      – Я позвоню и запишусь к нему на прием. Прямо с утра. Я приду к нему завтра первым и поговорю до того, как начнется обычная нервотрепка...
      – Не надо первым, – быстро сказал Холтофф. – Я у него завтра буду с экспертами в девять. Не надо нам сталкиваться там, бога ради...
      – Ты к нему надолго?
      – На час-полтора...
      – Хорошо. Сейчас. Я позвоню именно отсюда, тут безопасно...
      Исаев отошел к телефону, который стоял на столике у входа, и набрал номер. Холтофф напряженно прислушивался к разговору Штирлица с секретарем Берга. Когда тот вернулся на место, Холтофф сказал:
      – Я буду завтра ждать тебя здесь же. В три. Успеешь к этому времени?
      – Да. Я думаю, да. Теперь последнее: откуда ко мне попал этот пакет? Допустим, он меня спрашивает. Что я отвечаю? Твоя версия?
      – Получи гарантию у Берга, что Айсман будет посажен, и пусть он тогда приводит меня к присяге.
 
      – Все в порядке, – доложил Айсман Бауэру, – он ушел к Ульбрихту, а завтра в десять будет у Берга с материалами. С прекрасными материалами, компрометирующими фашистского головореза Айсмана...
      – Ну что ж, – ответил Бауэр, – в добрый час. Поздравляю с удачей. Значит, завтра в десять пятнадцать они будут скомпрометированы, а мы подведем черту под этим делом, достаточно нам всем поднадоевшим...

      Берг проснулся и сразу же посмотрел на часы. Было четыре часа утра. В дверь кто-то настойчиво звонил.
      «Если бы меня хотели убрать – но это верх глупости, – сонно подумал он, – тогда они завалят всю свою мафию, – они бы навестили меня через черный ход, там нетрудно подобрать ключи...»
      Он поднялся, накинул халат и пошел к двери. Посмотрел в глазок: прямо против двери стоял высокий седой человек в очках. Он неторопливо попыхивал трубкой и периодически нажимал на кнопку звонка.
      – Кто? – спросил Берг. – Кто там?
      – Кочев был моим аспирантом. Днем я к вам прийти не могу – за мной и за вами следят... Если вы не хотите пустить меня, я положу вам в ящик пакет, возьмите его. Там, где написано «фальшивка»...
      Берг открыл дверь и сказал:
      – Проходите.
      – Спасибо.
      – Представьтесь, пожалуйста...
      – Исаев Максим Максимович... К этому имени я больше всего привык.
      – Русский?
      – Я советский гражданин...
      – Вы пришли ко мне как частное лицо или как представитель государства?
      – Я готов выступить в обоих этих качествах... Я как-то не приучен разделять эти понятия.
      – Вы меня интересуете лишь как частное лицо... Если вы представитель государства, извольте обратиться ко мне официально...
      – Хорошо. Уговорились. Я – частное лицо...
      – Значит, вы готовы дать свидетельские показания?
      – Бесспорно.
      – Почему вы пришли ко мне в это странное время?
      – Потому, что приди я к вам завтра в прокуратуру, я был бы арестован у вас. А поскольку вы бы рассматривали документы, которые я сейчас вам принес, вы были бы скомпрометированы связью с красным... Айсман через Гельтоффа вручил мне эти фальшивки – их можно опровергнуть в пять минут... А вот это опровергнуть нельзя – это записка Кочева, которую он оставил для меня в отеле за три дня до своего исчезновения.
      – Вы говорите, как настоящий немец...
      – Я долго жил в Германии.
      Берг помолчал, рассматривая ночного посетителя, а потом спросил:
      – Что вы делали здесь?
      – Я работал у Шелленберга... Вместе с Гельтоффом и Айсманом.
      Заметив, как сузились глаза Берга, Исаев протянул ему паспорт и портмоне.
      – Здесь награды, полученные мною от Франции, Югославии, Польши, Норвегии.
      – Вы понимаете, естественно, что наш с вами разговор сейчас невозможен? – спросил Берг, возвращая Исаеву его документы. – Если кто-либо узнает о вашем странном визите, сомнут не меня – я этого не боюсь, – сомнут то дело, которое я веду.
      – О моем визите не узнают. Я сделал так, чтобы меня ждали у вас завтра утром в прокуратуре. Я звонил вашему секретарю... как Штирлиц... Если вы сейчас откажетесь выслушать меня, вы лишитесь ряда материалов, которые вам будут необходимы. Мне казалось, что вы не относитесь к нам как к прокаженным и не считаете каждого приехавшего из Москвы агентом разведки. В конце концов, вам мешают те же самые люди, которые являются и нашими противниками...
      – Ну, это я слышал, господин Исаев... Это пропаганда, не имеющая отношения к правосудию.
      – А то, что я дал Павлу Кочеву тему для диссертации «Концерн Дорнброка», это имеет отношение к правосудию? Или сие тоже пропаганда?
      Берг пожевал губами, несколько раз тяжело поднял глаза на Исаева, ответил наконец:
      – Чем вы это докажете?
      – Я продиктую вам день, месяц и год, когда это было записано в решении нашего ученого совета. Я назову вам серию статей, опубликованных Кочевым в Болгарии, Советском Союзе и ГДР.
      – Пришлите мне эти данные по почте, господин Исаев.
      – Но я пришел к вам не с этим. Я пришел к вам с конкретным планом действий.
      – Благодарю вас, у меня есть свой план действий.
      – Я не навязываю вам свои предложения. Я считаю нужным рассказать вам то, что мне известно.
      – Вы не можете судить, господин Исаев, о том, какими данными я располагаю. Об этом могу судить только я. Один.
      – Послушайте, господин Берг. Меня никто не уполномочивал заниматься делом Кочева, поверьте мне... Убежден, что его делом занимаются иные люди, которые не стали бы приходить ночью в дом прокурора... Неужели предубеждение, простительное мещанину, помешает вам выслушать меня? Постарайтесь понять: я с самого начала не верил в бегство Кочева. С самого начала. Я достаточно хорошо знаю этого парня.
      – Каким образом вы очутились в Западном Берлине?
      – Я здесь по приглашению Института социологии.
      Берг внезапно вспомнил показания профессора Пфейфера: когда тот рассказывал о беседе с исчезнувшим красным, он назвал фамилию русского ученого, руководившего научной работой Кочева. Все люди, проходившие по этому делу, были выписаны у Берга, а листочки хранились дома, в сейфе.
      – Ваша фамилия Исаев?
      – Да.
      – Присядьте, пожалуйста, здесь. Сейчас я вернусь.
      «Он думает меня попугать, – понял Исаев. – Решит, что я убегу, потому что подумаю, будто он звонит в полицию. А между прочим, если он позвонит в полицию, придется бежать. Как хромой кляче. Иначе делать нечего. Он сломает мне весь план. Пока все шло так, как хотел я... Пока я все делал верно. Я верно рассчитал, уехав днем в Берлин... Мои „друзья“ – и Холтофф и Айсман – не могут смотреть за мной в столице, они сильны только здесь, в западных секторах. Я пришел сюда чистым, они не ждали меня ночью. Зачем им было ждать меня ночью? Они убеждены, что я заглотал наживу Холтоффа, я это сыграл достаточно убедительно... Очень будет обидно, если Берг позвонит в полицию. Это будет – прямо скажем – полный скандал... Неужели он слепой дурак? Неужели жизнь их так ничему и не научила?»
      Через несколько минут Берг распахнул дверь кабинета.
      – Войдите, – сказал он. – Я не звонил в полицию и не играл на ваших нервах. Я проверял вашу фамилию по моему досье. Ну, допустим, я вам верю. Допустим, вы действительно...
      Исаев перебил его:
      – Стоп! Давайте уйдем отсюда. Вам вполне могли всадить аппаратуру. И это никому не нужно, если наш разговор запишут. Пойдемте в ту комнату, где нет телефона! Там будет спокойнее...

      В шесть часов утра Берг приехал к генералу Шорнбаху. Горничной, открывшей двери, он сказал:
      – Не будите госпожу, но попросите срочно выйти ко мне генерала...
      – Я не знаю... Так рано... Он спросит, кто вы, мой господин?
      – Вы ему скажете – старый друг. Очень старый друг. Он выйдет.
      Берг в свое время требовал для генерала пожизненного заключения; генералу дали семь лет, но освободился он спустя два года с помощью людей из концерна «Хёхст», который стал преемником декартелизованного «И. Г. Фарбен». Потом «Хёхст», связанный с военной промышленностью, выдвинул Шорнбаха в военную разведку: необходимо было знать армейскую конъюнктуру. Сейчас Шорнбах – вот уже пять лет, – сидел «под крышей» политической разведки в западноберлинском «бундесхаузе», и его интересы, соединявшие армию и «Хёхст», входили в конкретное противоречие с интересами Дорнброка – чем дальше, тем сильней и заметней.
      Кандидатуру Шорнбаха подсказал Бергу Максим Максимович.
      – Бейте в открытую, – сказал он на прощание. – Если Бонн захочет отладить контакты с Гонконгом, он не позволит это сделать частному лицу, даже Дорнброку. Они это будут делать сами, на государственном уровне. Словом, «Хёхст» будет против Дорнброка – в это и цельте. Шорнбах клюнет: он получает деньги не столько за погоны, сколько за то, что служит «Хёхсту».
      Шорнбах, заспанный, в халате и пижаме, увидав Берга, замер на пороге:
      – Вы?!
      – У меня к вам дело. Оно не имеет никакого отношения к прошлому.
      – Что вам надо, Берг? Вы достаточно мучили меня двадцать лет назад... С чем вы пришли сейчас?
      – Я хочу, чтобы вы помогли стране, генералом которой вы являетесь. Я хочу, чтобы вы помогли нам в борьбе с бандой. Нужно, чтобы вот на этом документе, написанном мною, вы поставили визу: «Срочно, дело государственной важности, принять к исполнению». Читайте. Я бы не стал вас просить ни о чем противозаконном. Читайте внимательно, и вы поймете, что в этом деле вы получите свой выигрыш.
      Шорнбах прочитал листок бумаги с машинописным текстом и автоматически подчеркнул красным карандашом, который он машинально попросил у Берга, все пять пунктов: «установить наблюдение по линии МАД за домом майора Гельтоффа; найти человека, который был владельцем „мерседеса“ с простреленной дверью, установить его имя; выяснить, куда этот человек будет уходить из города, а он будет уходить сегодня или завтра; организовать наблюдение за Айсманом».
      – Какую выгоду от этого мероприятия получит моя организация? – спросил Шорнбах.
      – Вы поможете разоблачить банду, которая в своих узкокорыстных интересах срывает все попытки здравомыслящих политиков дать Европе мир и спокойствие.
      – Я бы хотел побольше конкретики...
      – Вы получите конкретику, когда начнете передавать мне сводки наружного наблюдения за бандитами и данные электронного прослушивания их бесед. Работу надо начинать сегодня же. С утра. Вот здесь – мотивировка вашего согласия, – он протянул ему второй листок бумаги, – это мое к вам личное письмо, но оно тоже носит сугубо секретный характер...
      – Почему вы пришли с этим в МАД?
      – Да потому, что в здешней полиции есть люди Айсмана. Потому, что в ФСА есть люди Бауэра и Дорнброка. А ваша служба, как мне известно, ориентируется на другие силы...
      – Допустим... Но почему вы пришли с этим именно ко мне?
      – Потому, что любой другой начал бы думать перед тем, как согласиться, а вам я времени на размышление не оставляю.
      – Я был солдатом, прокурор, и я умел смотреть в глаза пулям, потому что я не был членом НСДАП и я не был в СС, хотя – в этом вы были правы – я давал приказы взрывать мосты, и дороги, и города при отступлении; этим я спасал Германии жизнь ее солдат. Поэтому я всегда имею право на размышление – даете вы мне на это время или нет, не суть важно. Я был солдатом, это верно, солдатом в чине майора, но я не был палачом, прокурор, и не шантажируйте меня.
      – У меня мало времени на дискуссии о том, где лежит грань между понятиями «выполнение приказа» и «преступление». Сейчас вы охраняете наши военные интересы, и я хочу, чтобы вы выполнили свой долг.
      Шорнбах взял листок бумаги и, чуть откинув голову, – очки он оставил в спальне – дважды прочитал второе письмо Берга.
      – А где показания о переговорах Дорнброка с Пекином?
      – Вы должны очень не любить меня, и я понимаю эту, говоря мягко, нелюбовь. Но у вас нет оснований подозревать меня в непорядочности. Если я говорю вам, что эти показания у меня будут, значит, я говорю правду. И если я говорю, что это – показания, то, значит, это – показания, и если я говорю вам, что этот свидетель заслуживает доверия, верьте мне, я имею все основания говорить так. Эти показания станут уликами после того, как вы поможете мне...
      – Но если вы пришли ко мне, то, значит, кроме этих общих теоретических выкладок, – Шорнбах положил руку на письмо Берга, – бесспорно интересных, должны быть хоть какие-то гарантии для того, чтобы я вступил в дело. А гарантии – это имена...
      Берг пожевал губами и ответил:
      – Я не могу пойти на это. Я не вправе распоряжаться чужой жизнью. Я вправе распоряжаться своей жизнью, и поэтому я принес вам показания фрау Шорнбах, которые я выкрал из дела... За это я могу быть предан суду... И я отдаю это вам... Вот, пожалуйста.
      Берг положил листки из дела на стол. Шорнбах даже не стал их просматривать. Он лишь презрительно усмехнулся и закурил.
      – Это о ее связи с Люсом? Я знаю об этом. И мой руководитель тоже... Так что не делайте противозаконных действий, прокурор Берг, не надо. Возьмите эти бумаги и приобщите их к делу. И считайте, что я вам отомстил хоть в малости. Если я и совершал нечто противозаконное, то лишь в интересах дела, которому я служил... Хотите закурить?
      – Я не курю... – Берг медленно поднялся. Плечи его были опущены, руки безжизненно обвисли... – Я ошибся в вас, Шорнбах, и я даже рад этой ошибке... Такое порой встречается в следственной практике прокуратуры, но, увы, не часто...
      – Вы думаете, я раскаялся в том, что служил прошлому? Ошибаетесь. Просто нами правил маньяк и несостоявшийся талант. А это очень страшно, когда страной правит несостоявшийся талант... Лозунг «Германия превыше всего» он замарал кровью. А Германия должна быть превыше всего для каждого немца, только подтверждать это надо не концлагерями, а нормально отправляемой юриспруденцией... Если все, что вы пишете, правда, отчего вы не соберете пресс-конференцию? Отчего не вызовете к себе на допросы всех тех, кого вы подозреваете в измене и преступлении?
      – Потому что бессмысленно вызывать в демократический суд фашистов. Я напомню вам Геббельса: «Они впускают нас в свой парламент, но мы не скрываем своих конечных целей – разгон этого парламента буржуазных демократов и еврейских банкиров. У нас свои цели!» Я очень хорошо помню эту фразу, Шорнбах... Они убьют, откупятся, убегут, отравят, скомпрометируют... А если они победят и на этот раз, они снова прикажут вам взрывать, но теперь уже не мосты, а страны; и если мир все же останется твердью, населенной людьми, вам уже не отделаться семью годами... Вас разорвут на кусочки, Шорнбах. Право слово, лучше вам быть генералом в дни устойчивого мира, чем фельдмаршалом в часы войны...
      Шорнбах закурил новую сигарету и сказал:
      – Пожалуйста, присядьте, прокурор Берг. Как и всякий военный, я тугодум, поэтому мне надо помозговать, прежде чем я дам вам ответ: войду я сегодня к моему руководителю с поддержкой вашего предложения или, наоборот, верну его вам сейчас же...
      Шорнбах рассуждал неторопливо, тяжело, и эта тяжесть мысли мешала ему, и он сознавал, как это ему мешает, но он понимал, что переделать себя не сможет, и поэтому приучал себя никогда не торопиться в раздумьях.
      «Если Дорнброк действительно ведет свою самостоятельную атомную игру, то это рискованная игра большого замысла. Мы считали это невозможным. Мы помним статьи об этом, мы считали эти статьи инспирированными. Мы сделали иную ставку: мы верим, что придет время, когда Пентагон сам попросит нас взять атомное оружие. Ломать союз с Америкой для нас сейчас равнозначно самоубийству: в случае конфликта русские танки через два часа войдут в Бонн. Дорнброк связан с НДП – тут Берг прав, а НДП – это экстремизм, а всякий экстремизм чреват неожиданностью. В общем-то, Берг не пришел бы ко мне с пустыми руками. Он боится идти в полицию, там много наци. Мы – армия, мы были растоптаны в Нюрнберге, но в конце концов история простит германскую армию... А Дорнброк, если он действительно ведет свою автономную партию и мы его схватим на этом, пойдет на те условия, которые продиктуем ему мы».