.. И это я все сказал себе, – вздохнул Люс, закуривая „ЛМ“, – лишь для того, чтобы принести „жертву“ – продать этот дом, дать детям нормальную квартиру, в которых живут пятьдесят миллионов немцев, а самому взамен остаться художником, а не превратиться в поденщика от творчества... Дерьмо ты, Люс, самое обыкновенное дерьмо. Можно ведь сейчас позвонить Бергу и не устраивать этот духовный стриптиз, а попросту сказать, что я передумал, что в драку не полезу – расхотелось... Да и силенок не хватает...»
      Он спустился вниз, на кухню, заглянул в холодильник, открыл жестяную банку пива, сделал несколько глотков.
      «А честно ли, – продолжал думать Люс, – связывать мои проблемы с детьми? Может быть, я исподволь готовлю себя к отступлению, оправдываясь перед собой существованием моих ребят? Это здорово нечестно, Люс. Они есть, и слава богу, что они есть! Нет ли во мне желания спрятаться за детей, чтобы сохранить благополучие и спокойствие для себя? А, Люс? Как я тебя?! Ничего?»
      Он быстро поднялся наверх, взял со стола телефон и, расхаживая по кабинету, набрал номер.
      – Алло, это Люс, добрый вечер. Что, господин Паоло Фосс уже вернулся? Соедините меня с ним. Спасибо. Алло, добрый вечер, идиот. Ты мне нужен. Срочно. Не можешь? Когда? – Люс посмотрел на часы. – А транзит? Ты убежден? Хорошо, я вылечу. Встречай меня. Когда я буду в Ганновере? Через час? Ладно. Не смейся, кретин! Ну что ты смеешься?!
      Через два с половиной часа Люс был в Ганновере.
      – Видишь ли, миленький, – говорил Паоло, когда они ехали с аэродрома, – ты меня ставишь в диковатое положение. Ты ошалел, сказал бы я. Ты знаешь, мое дело – реклама изделий из пластмассы. Я не могу быть таким анонимным продюсером. Если мои партнеры узнают, что я вложил дело в твой фильм, меня ждет крах. Уничтожат, даже косточек не оставят. Я могу одолжить тебе денег. Тысяч пятнадцать. Пожалуйста. Но двести тридцать тысяч! Ты странный человек, ты порой поражаешь меня. Надо же всегда точно знать, с какой просьбой можно обратиться к другу, а с какой нельзя. Добрый ты и хороший человек, но иногда ведешь себя словно дешевая кокетка: «Милый, купи мне серебристую норку». Не говоря уже о том, что вся эта твоя затея кажется мне самоубийством.
      – Почему?
      – Ты что, сам не понимаешь, на кого замахиваешься? Если все обстоит так, как думает Берг, ты понимаешь, кто окажется твоим врагом?
      Люс задумчиво спросил:
      – Ты пластинки по-прежнему рекламируешь?
      – Конечно.
      – Помнишь, мы раньше проигрывали на патефоне большую пластинку с одной песней? Помнишь? А теперь на одной маленькой пластинке записывают пять песен. Все убыстрилось, Паоло, все сейчас убыстрилось. Зло убыстрилось, но и добро тоже должно стать быстрым, иначе снова начнется ночь, и уже не твоего отца, а наших детей сделают рабами в новых концлагерях.
      – Тебя всегда заносило на длинные фразы с восклицательными знаками и многоточиями, Люс. Не надо. – Паоло припарковал машину возле маленького ресторанчика. – Пойдем съедим по айсбайну. Ты желтый, и под глазами синяки.
      – Пойдем.
      – Так вот, милый, раньше надо было думать. Обо всем надо думать заранее. Откуда ты знаешь, о чем я думаю, отказываясь войти в твое дело? Ты же знаешь, как я «люблю» нацистов – и новых и старых, однако я с ними работаю, и по субботам они собираются у меня за городом... Каждому свое, Люс. Я тоже думаю о будущем, но у меня – свои возможности, а у тебя – свои. Каждый человек живет своей задумкой, Люс. И я не имею права сейчас рисковать с тобой, потому что твой проигрыш будет означать гибель моей задумки... Извини меня за монолог, просто я рассвирепел, когда ты напомнил про отца...
      – Что ты с ними сможешь сделать, с этими дорнброками, Паоло? Ты сам теперь стал крошечным дорнброком...
      – Есть стратегия и тактика, Люс.
      Люс поднял глаза на Паоло. Он долго смотрел на него, а потом улыбнулся.
      – Знаешь, – сказал он, – я теперь никогда не буду называть тебя идиотом. Я тебя очень люблю, дурака моего...
      – Зато я тебя ненавижу... Жри айсбайн, тут делают самый лучший айсбайн, видишь, на косточке, и жир белый.
      – Ладно. Жру. Только скажи мне, что делать. Кто мне может помочь?
      – Я заказал тебе билет на Париж. В двенадцать в отеле «Георг Пятый» тебя будет ждать Аллан Асон.
      – Но он же работает на американцев и англичан. Он никогда не ставил на немцев... Его епархия – Франция, Штаты, Лондон...
      – Он мои друг.
      – С ним можно говорить в открытую?
      – Как тебе сказать... нет, нет, я ему верю... Просто, когда ты говоришь в открытую, ты ставишь собеседника в трудное положение. Аллан живет в сфере бизнеса, у него свои сложности... Словом, Годара и Лелюша он выручал...
 
      В Париже, в отеле «Георг Пятый» – от Триумфальной арки вниз по Елисейским полям, третья улица направо, поворот возле ресторана «Максим», – было полно американцев. Они подчеркнуто старались казаться европейцами.
      «Идиоты, – думал Люс, – вместо культуры они перенимают здешнюю буржуазность – жилет в тон к галстуку. Такие славные парни, а поди ж ты...»
      Аллан Асон опоздал, потому что никак не мог припарковать «ситроен». Он сделал два круга, а потом бросил машину портье:
      – Мишель, я ничего не могу поделать...
      – Не тревожьтесь, мсье Асон... Я поставлю машину.
      – Спасибо. Заприте заднюю дверь, у меня там сверток...
      – Да, мсье Асон...
      Аллан Асон извинился перед Люсом за опоздание и добавил:
      – Впрочем, вы кандальник, вам теперь положено ждать хозяина – отныне и навсегда. Или станьте, как Делон, продюсером. Он сделался невыносимым сейчас – такой гонор... А картины делают про треугольник, сплошной восемнадцатый век... Виски? Луи, виски, воды и орешков. Поужинаем в ресторане «Каспийская икра». Вам сейчас нужна калорийная пища.
      Луи принес бутылку. Люс усмехнулся: на бутылке висела большая медная бляха: «Господин А. Асон».
      Аллан заметил его улыбку.
      – Ну и что, – сказал он, – не хихикайте. Это удобно. И я не виноват в том, что они вешают на грудь бутылки тяжелую медь – в конце концов, это бар Георга пятого, а он из аристократов. Пейте и не иронизируйте, немец. Даже талантливые немцы вроде вас все равно филистеры.
      – Даже такие талантливые французы, как вы, – ответил Люс, – падки на аристократизм Георга Пятого.
      – Каждый умный ищет своего сюзерена... Сколько надо денег?
      – Сначала четверть миллиона.
      – Долларов?
      – Марок.
      – Тема картины?
      – Наша банда. Финансисты, наци...
      – Имена будут вымышленные?
      – Нет. Подлинные. Иначе нет смысла все это начинать.
      – Одно имя. Хотя бы одно... Слушайте, не поедайте меня глазами, все-таки я офицер Почетного легиона и доносить на вас не стану...
      – Дорнброк...
      – Дорнброк, – задумчиво произнес Аллан. – Дорнброк... Не выйдет, Люс. Объясняю: мой американский компаньон связан с Дорнброком. У них дела в Латинской Америке и в Африке. Я нарушу условия договора с компаньоном, если ударю Дорнброка. Дорнброк сильнее нас в миллион раз. Это – без преувеличения. У меня болтается в делах миллионов десять, наличностью – полтора. А у Дорнброка в наличности не менее миллиарда. Измените имя, место действия, и я вступлю в ваше дело. Я люблю ваше творчество.
      – Если я изменю имя, нет смысла заваривать кашу.
      – Понимаю. Но вы должны понять и меня, Люс. Дело есть дело.
      – Я понимаю. Как вы мне можете помочь иначе?
      – Всегда называйте кошку кошкой, Люс. Вам нужны деньги в долг под это предприятие? Если бы не Дорнброк, я бы дал вам денег. Но... Но! – он поднял палец. – Все знают, что вы человек безденежный. Откуда вы получили деньги на эту картину? Кто вас финансировал? И это обнаружится. Это не так трудно обнаружить. Дорнброк не простит мне этого. Я открываю вам карты, Люс. Не сердитесь на меня.
      – Вы с ума сошли, Аллан... За что же мне сердиться на вас? Будьте счастливы, славный вы человек.
      – Пошли ужинать. Девку хотите? В «Брумеле» великолепные девки. Есть немки.
      – Я не могу. Спасибо.
      – Ослабли после тюрьмы?
      – Наоборот. Отдохнул. Просто... Ладно. Ура! Пьем! Спасибо, Аллан.
      – Слушайте, я предлагаю компромисс. Пишите мне письмо. Официальное. Пришлите сценарий. О кошке и мышке. Девочке и бабушке. О космосе или подземелье. Я финансирую вас. Только возьмите на себя ложь. Потом я возбужу против вас дело и откажусь прокатывать ваш фильм во Франции. Прокатают другие, я договорюсь с Фернаном из Бельгии, он хорошо прокатывает немцев во Франции.
      – Я думал об этом, – ответил Люс и снова выпил. – Нельзя. Мне нельзя подставляться. Понимаете? Потом будут восторгаться тем, как я обманул продюсера и какая баба лизала мне пятку... И вспомнят, что я начал фильм правды с маленькой лжи! – Он расстегнул мягкий воротничок, спустил галстук и потер заросшие щеки. – Это угробит все дело. Мне надо, чтобы люди смотрели чистый фильм. Понимаете? – Люс хрустнул пальцами и сделал еще один глоток. – Тут все очень сложно, Аллан. Надо идти в это дело с чистыми руками... Обязательно с чистыми руками...
      – Мне очень хочется помочь вам, Люс.
      – Я вижу. Спасибо. Я привез вам подарок, Аллан. Пусть принесут еще орешков – очень вкусно. Я думал, что я буду всегда это хранить как талисман. – Люс достал из кармана старую алюминиевую ложку. – Я украл ее в тюрьме. Держите. Хлебайте ею ваше дерьмо, бедный, славный Аллан.
      – Спасибо. Я повешу эту тюремную ложку над моим рабочим бюро. Пошли. В ресторане нам уже заморозили водку в куске льда и поджарили черный хлеб. А с икрой ничего не делали, чтобы сохранить калории, которые так необходимы для вашего творчества и моего жульничества...

2

ЗАБОТЫ ПОЖИЛЫХ МУЖЧИН