Бомба для пpедседателя

      - Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня... Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу - язва... Работа - дом, дом - работа.
      - Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым провокация коммунистов? От начала и до конца?
      - Смысл? Какой им смысл?
      - Мы - фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
      - Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
      - Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
      - Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
      - Пока нет.
      - Что значит <пока>? Ты их ищешь? Помимо меня?
      - Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
      - Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
      - Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
      <Ну-ну, - подумал Берг, - твой выключен, а мой диктофошка пишет>.
      - А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его - будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
      - Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике <наведения мостов>, а теперь о провокации коммунистов.
      - Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
      - Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
      - Конечно. А я пока пороюсь в папках - для себя, если позволите.
      - Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
      - Значит, у вас есть версия?
      - Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где - это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех - пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка...
      - Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
      - Боюсь, их этот срок не устроит, а?
      - Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
      - Вряд ли ты переспоришь министра...
      - Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, - Кройцман спрятал диктофон в портфель, - раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
      - Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
      - С удовольствием.
      <У старика есть данные против Бауэра, - подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, - он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства>.
      - Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне... Им легче, - Берг посмотрел в глаза Кройцману, - над ними нет министров.
      - Это верно, - вздохнул Кройцман. - Это абсолютно верно...
      <Испугался, мальчик, - отметил Берг. - Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга... Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь>.
      3
      - Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
      - Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
      - Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
      - Я не имею к этому никакого отношения.
      - Где вы работаете, господин Шевц?
      - Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
      - Творчества?
      - Я поэт.
      - Где вы публиковались?
      - Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас - опубликоваться?
      - А разве трудно?
      - Еще как... Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит какой-нибудь меценат... А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
      - Пожалуйста, взгляните на это фото.
      - Это я. Знаете, самое выгодное дело - наняться в какую-нибудь съемочную группу... Они неплохо платят, и потом, это временно... Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
      - В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
      - Точного названия нет... Говорят: <Работает в окружении>. В тот день, когда я снят...
      - Какой это был день?
      - Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел... По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот... Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок...
      - Кто вас просил об этом?
      - Не помню.
      - Люс просил?
      - Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно...
      - А кто вам сказал, что там Кочев?
      - Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный...
      - Почему вы считаете его шпионом?
      - Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
      - Когда?
      - Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили... Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
      - Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
      - А я не ему читал... Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн...
      Море идиотизма
      Пополняется ручьями глупости.
      Но ведь ручьи рождены снегом,
      Который тает?
      Возможно ли из белизны рожденье грязи?
      Где логика и в чем секрет проблемы?
      А может быть, бессилье чистоты
      Обречено на превращенье в ужас?
      А сила, пусть в крови, в истоме стали,
      В конце концов останется булатом
      С отливом синевы?
      Загнать моря в ручьи.
      Ручьи вернуть снегам.
      Снег пусть окован льдом.
      А я пусть стану тем,
      Кто властен над природой.
      Закон мой прост, но чист,
      Он требует любви,
      Свободы, силы.
      Он требует меня - для вас!
      Эй, ждите!
      Я иду!
      - Где-то перекликается с Энцесбергером...
      - С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!
      - Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант... Ну и что дальше?
      - Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я, наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: <Почему вы не публикуетесь, Иоганн?> А я ответил, что он столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился... А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он сказал, что хочет послушать мои стихи... Он сказал, что вечером пойдет в <Ам Кругдорф>> это такой маленький ресторанчик возле университета, и что мы можем перед этим с ним увидеться... Вот...
      - Дальше?
      - Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. <Или, - говорит, - давайте мне ваши стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем...> А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги... Он спросил - сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: <Тысяча марок устроит?> Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои... Спросите наших, кто читал Гете? Из тысячи один. А если и читали, то этого ядовитого Гейне... А он такой же немецкий поэт, как я французский.
      - Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
      - А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
      - В этом с вами трудно не согласиться...
      - Кочев, кстати, не согласился... Но неважно. Он, - продолжал Шевц, сказал: <Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть... Но мне, - продолжал он, - как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности... Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао...> Я сразу смекнул, в чем дело... Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: <Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале...> И я ответил ему: <Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!> Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел...
      - И больше с ним не встречались?
      - Нет.
      - Где вы с ним увиделись?
      - Возле остановки метро.
      - Какая станция?
      - Онкл Томс Хютте...
      - В какое время?..
      - Часов в одиннадцать...
      - Он стоял в метро или был наверху?
      - Там же все наверху!
      - Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
      - В центре? Нет... По-моему, нет... Да нет же, конечно, возле метро...
      - Почему вы не сказали об этом раньше?
      - Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело - самому быть честным...
      - Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
      - Конечно. А как же иначе можно это расценить?
      - Иначе? Можно и иначе... Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы...
      - А деньги мне зачем предлагать? Они же приезжают сюда с пустыми карманами.
      - Кто?
      - Коммунисты.
      - Откуда вам это известно?
      - Это всем известно.
      - Лично мне это неизвестно. От кого вы узнали, что коммунисты приезжают к нам с пустыми карманами?
      - Да все так говорят... И, кроме того, я читал об этом...
      - Где? В какой книге?
      - У этого... Ну, как его... У Флеминга...
      - В какой книге?
      - Я не помню. В какой-то из его книг...
      - Вы это утверждаете?
      - Что?
      - То, что именно в одной из книг Флеминга вы читали, что коммунисты приезжают за границу с пустыми карманами?
      - Да.
      - Вы настаиваете на этом утверждении?
      - Я не понимаю, какое это имеет отношение...
      - Большого значения это не имеет, но в книгах Флеминга утверждается как раз противное - что все коммунисты приезжают на Запад с огромными деньгами, потому что они работают на КГБ...
      - Откуда же я мог узнать про это? Ума не приложу...
      - Об этом известно нашей разведслужбе, контрразведке, но это не суть важно сейчас... Сколько времени продолжался ваш разговор с Кочевым?
      - Минут двадцать. А что?
      - Ничего. Всегда, когда получаешь интересные показания, интересуешься подробностями. Итак, вы проговорили полчаса?
      - Да. Минут двадцать - полчаса...
      - Какие вы стихи ему читали?
      - Где?
      - Ну, когда увиделись вечером... Он же пригласил вас, чтобы вы почитали ему стихи...
      - Я ему прочел поэму <Цветы, растущие в землю>.
      - А еще что вы ему читали?
      - Несколько стихов из последнего цикла...
      - Во что он был одет?
      - Он? Как во что?
      - Он был в пиджаке или нет? Если в рубашке, то какого цвета?..
      - Вот этого я не помню.
      - Не может быть, господин Шевц, не может быть. Всему верил, а этому поверить не могу... Поэт, который не помнит такой пустяковой подробности... Давайте я буду вам помогать... На нем был черный костюм?
      - Не-ет... Тогда ведь было жарко...
      - Он был без пиджака, в белой рубашке?
      - Нет... Кажется, в какой-то цветной...
      - Сейчас, минуту... - Берг отошел к сейфу, достал показания Урсулы и прочитал то место, где она описывала, во что был одет Кочев: <Легкий серый костюм, который переливается на солнце, и в белой рубашке с дырочками>.
      - Но пиджак на нем был?
      - Нет. Нет, он был без пиджака, в цветной рубашке...
      - Вы готовы подтвердить это под присягой?
      - Я лучше скажу, что я не помню, во что он был одет.
      - Хорошо. Откуда он доставал деньги?
      - Деньги? Из заднего кармана брюк.
      - А брюки какого цвета?
      - Не помню. Кажется, темные... Ночью все кажется темным...
      - А сколько стихов из вашего последнего цикла вы прочитали Кочеву?
      - Там всего восемь стихов.
      - Сколько это страниц?
      - Двенадцать...
      - Как, по-вашему, он разбирается в поэзии?
      - Да. Что да, то да. Он понимает поэзию.
      - Он разбирал ваши стихи?
      - Да. И делал это интересно. Очень интересно. Поэтому я и развесил уши. Поэтому я и стал заглядывать ему в глаза, до той минуты, пока он не начал меня вербовать...
      - Хорошо. Спасибо. У меня остался к вам последний вопрос, Иоганн Шевц...
      - Пожалуйста, господин прокурор...
      - Вы состоите членом какой-либо партии?
      - Я?! А что? Нет, не состою.
      - Какой партии вы симпатизируете?
      - Партии поэтов...
      - Прекрасный ответ. Ну а теперь ответьте мне: зачем вы лжете?
      - Кто? Я? Я вам не лгу.
      - Все, что вы мне сказали, правда?
      - Да. Все это правда.
      - Тогда я сейчас включу магнитофон, и вы мне прочитаете вашу поэму, а потом последний цикл, а после этого я их разберу... Страница - это две минуты времени, Шевц... Итого вы читали Кочеву ваши стихи в течение сорока четырех минут. И он, как вы говорили, неплохо разбирал вашу поэзию... Тоже минут двадцать. Потом он вас <вербовал> в течение десяти минут, как минимум... Итого вы с ним провели час двадцать четыре минуты. А от метро до кабачка <Кругдорф> десять минут езды или тридцать минут ходу. Значит, если вы встретились у метро в одиннадцать часов и вы настаиваете на том, что это было именно в одиннадцать, то как Кочев мог оказаться в <Кругдорфе> в одиннадцать тридцать, причем добирался он туда пешком?
      ...Наблюдение, пущенное за Иоганном Шевцом, принесло то, что и ожидал Берг: сначала поэт ринулся на квартиру местного руководителя НДП, а после позвонил по телефону к человеку, который встретился с ним на Сименштадте, а оттуда, после беседы с поэтом, поехал к Айсману.
      ...Человек этот был Вальтер, связник Айсмана по НДП.
      4
      - Господин Ауфборн, вы утверждаете, что находились в кабинете редактора Ленца, когда к нему пришел помощник Люса и передал пленку?
      - Да.
      - Как представился посланец Люса?
      - Он просто сказал: <Редактор Ленц, мой босс хочет предложить вам сенсационный материал, а мне за то, что я его принес, следует к уплате тысяча марок>. - <Что за материал?> - <О том болгарине, который дал деру>. - <Пойдемте в наш кинозал...> - сказал Ленц.
      - Вы не видели, как Ленц платил человеку Люса деньги?
      - Нет.
      - Как его звали?
      - Он не назвался. Просто сказал: <Я от Люса>.
      - Вы говорили, он представился помощником Люса?
      - Нет, это неверно. Это я так понял его... Вообще-то, он сказал: <Я от Люса>.
      - Опишите его.
      - Очень неприметная внешность. Я еще удивился, что в кино существуют такие неприметные люди. Шатен, небольшого роста, в коричневом костюме...
      - В какое это было время?
      - Часов в двенадцать или около этого.
      - То есть во время обеденного перерыва?
      - В редакции не очень-то соблюдается обеденный перерыв. Все время горячка.
      - Вот я тоже не соблюдал обеденных перерывов и нажил себе язву двенадцатиперстной кишки...
      - У меня была язва до фронта... На фронте все зарубцевалось.
      - Вы на каком фронте воевали?
      - Я был все время на севере. Помогали финнам, потом был в Норвегии.
      - Вы проходили денацификацию?
      - Да. У англичан. Сразу после войны меня сунули в лагерь только за то, что наша часть была приписана к СС. А я и в глаза-то не видел этих палачей... Неужели я виноват в том, что на горнолыжников напяливали черную форму?
      - Сколько времени вы провели в лагере?
      - Семь месяцев.
      - К суду вас потом привлекали?
      - Тогда всех привлекали к суду.
      - Я понимаю... Всех привлекали, почти всех... Но вас, именно вас, привлекали?
      - Да.
      - Вы были осуждены?
      - Осужден?! Я был оклеветан!
      - На сколько лет вас оклеветали?
      - На пять лет.
      - За что?
      - Они, видите ли, обвинили нас в том, что мы сожгли какую-то партизанскую деревню в Норвегии. А мы не сжигали никакой деревни. Там убили трех наших ребят и вели по нас стрельбу с крыш. Мы, естественно, отвечали тем же...
      - Как давно вы работаете у Ленца?
      - С тысяча девятьсот сорок седьмого года.
      - То есть сразу же после освобождения из тюрьмы?
      - Да.
      - Вы сидели в одной камере с Ленцем?
      - Да.
      - И сразу же начали вести отдел спортивных новостей?
      - Да. К черту политику! Только секунды и минуты... Я даже перестал заниматься предсказанием чемпионов, хватит! Все паши беды оттого, что мы не знаем, на кого и когда ставить...
      - Ставьте на... - Берг осекся и вздохнул. - Ладно... Бог с ними, с предсказаниями. Кто еще был в кабинете Ленца, когда пришел помощник Люса?
      - Нет, не помощник Люса, а человек от Люса.
      - Да, да, я понял и записал это ваше уточнение. Когда в кабинет Ленца вошел Диль?
      - Кажется, к концу нашей беседы.
      - Что он мог слышать из разговора?
      - Наверное, лишь заключительную часть...
      - Господин Диль, что вам известно о посещении редактора Ленца человеком от Люса?
      - Почти ничего, господин прокурор. Редактор Ленц, одеваясь, сказал Ауфборну, что он надеется через час вернуться. <Мы быстро посмотрим этот материал, - сказал он, - и вернемся. Игра стоит свеч>.
      - В каких частях вы служили, господин Диль?
      - Я не воевал. Я работал в тылу.
      - После войны вы привлекались к ответственности?
      - Вы меня вызвали в качестве свидетеля по делу Люса. Какое отношение ваш вопрос имеет к этому делу?
      - Словом, вам бы не хотелось отвечать на этот вопрос - я верно вас понял?
      - Да.
      - Благодарю вас, у меня к вам больше ничего нет. Одно только уточнение: человек Люса был невзрачен собою, шатен, в коричневом костюме? - откровенно посмеиваясь, спросил Берг. - Вас, видимо, удивила его внешность: человек из кино, а такой ординарный... Не так ли?
      - Вы правы, господин прокурор, в его внешности не было ничего приметного.
      - Да уж конечно, если б там было что-нибудь заметное, вы бы не могли этого не отметить для себя: все-таки восемь лет работы в полиции у нацистов - это большой срок...
      - Я протестую, господин прокурор! Я работал не в полиции нацистов, а в полиции Германии. Вы тоже работали, пользуясь вашей терминологией, в органах юстиции у гитлеровцев.
      - Между прочим, вы совершенно правы. Да, господин Диль, я действительно работал в органах юстиции при гитлеровцах, и даже то, что вы карали, а я пытался защищать, - даже это не успокаивает мою совесть: ведь я работал у гитлеровцев, господин Диль.
      - Редактор Ленц, я допросил ваших свидетелей. Они дали вполне убедительные показания. Прежде чем мы приступим к следственному эксперименту, я бы хотел вернуться к вопросу о публикации в вашей газете интервью с болгарином.
      - Теперь, когда, кажется, все становится на свои места и все поняли, что я пал жертвой провокации, я вам отвечу. После того как помощник Люса прокрутил мне материал и я уплатил ему деньги, он передал мне интервью с болгарином.
      - И фотографию Кочева он тоже передал вам?
      - Да.
      - Как вы объясните тот факт, что он вам дал фотографию не из отснятого Люсом материала, а с паспорта Кочева?
      - Вы убеждены, что мы напечатали фото Кочева с его паспорта?
      - Так утверждают болгары.
      - Я не могу, конечно, опротестовывать заявление болгар... Они это официально утверждают?
      - Вполне.
      - Естественно, я не могу их опротестовывать... Вероятно, вызвав на допрос помощника Люса, вы сможете задать ему этот вопрос и потребовать мотивированного ответа.
      - Вы правы. Прошу вас ответить мне: согласны ли вы встретиться с помощником Люса?
      - Конечно.
      - Тогда я попрошу вас пройти в соседний кабинет.
      Они перешли в большой зал, где была собрана вся группа Люса: ассистенты, помощники, звукооператор со своей командой, помощники продюсера, шоферы, обслуживавшие <лихтвагены> и <тонвагены>, привлеченные статисты. Сам Люс сидел поодаль, на отдельном стуле, а за ним стоял полицейский.
      - Пожалуйста, укажите мне, господин Ленц, человека, передавшего вам за тысячу марок материал, отснятый Люсом.
      Ленц попросил:
      - Включите, если можно, верхний свет, тут довольно темно.
      Берг неторопливо подошел к двери и повернул выключатель, Дрогнув голубым, беззащитным поначалу светом, мертвенно засветились большие плафоны.
      <Почему этот покойницкий свет называют дневным? - подумал Берг. Какая глупость! Это все реклама...>
      - Так лучше? - спросил он Ленца.
      - Да, благодарю вас.
      Ленц дважды очень внимательно оглядел собравшихся здесь людей и сказал:
      - Простите, господин прокурор, но здесь того человека нет.
      - Продюсер Шварцман, - обратился прокурор к маленькому человеку, то и дело утиравшему со лба пот, - кто из вашей группы не явился?
      - Здесь все наши люди. Все, без исключения. Даже те, кого мы привлекали на суточные договоры.
      Прокурор обернулся к Ленцу и вопросительно посмотрел на него.
      - Нет, - повторил Ленц, - здесь нет человека, назвавшего себя помощником режиссера Люса.
      - Вы не звонили Люсу после того, как его помощник продал вам материал?
      - Зачем?
      - Ну, для проверки, страховки, что ли...
      - Страховкой занимаются банки, господин прокурор, мое дело - газета.
      - А если, как это сейчас выясняется, у вас был проходимец, провокатор?
      - Я могу только сожалеть об этом... Я хочу принести свои извинения режиссеру Люсу и посоветовать его продюсеру тщательнее хранить отснятый материал... Мы, газетчики, умеем хранить наши тайны.
      - Продюсер Шварцман, кто у вас имеет доступ к отснятому материалу?
      - Я хочу ответить редактору Ленцу, - сказал продюсер, - мы тоже умеем хранить наши тайны. Вы воспользовались краденым товаром, Ленц... Вы поступили как перекупщик краденого... Отснятый материал хранится в нашем сейфе, и доступ к этому материалу имеем только я и режиссер Люс. - Он достал из кармана ключ и показал его прокурору. - Вот этот ключ, и еще один такой сделан для Люса. И все. Больше никто не мог получить материал, кроме нас! Никакой мифический помощник не мог получить этого материала.
      - Значит, вы хотите сказать, - спросил Берг, - что лишь вы и Люс могли продать материал Ленцу?
      - Да. Пусть он обвинит в этом нас, а не мифического помощника. Пусть он обвинит в этом меня. Я посмотрю, что из этого получится!
      - Я должен защитить редактора Ленца, - откровенно зевнув, сказал Берг, - извините, господа, я сегодня почти не спал. Мы проводили экспертизу в ателье... Вот заключение экспертов, - он протянул листки бумаги Шварцману, - здесь акт обследования вашего сейфа. Он был вскрыт, ваш сейф. Он был вскрыт дважды. Один раз, вероятно, когда брали материал Люса для копировки, а второй раз, когда этот материал положили обратно. К сожалению, нам не удалось узнать, когда это случилось. Экспертиза, которую я проверил с пленкой, дала мне, правда, несколько иные данные... Но сейчас не время об этом...
      - Какие-то провокаторы, - воскликнул Ленц, - хотят сталкивать лбами немцев, придерживающихся разных политических взглядов! Мой дорогой Люс, я прошу у вас прощения! Я готов понести ответственность за излишнюю доверчивость! Это для меня хороший урок на будущее... Страшно, конечно, в каждом видеть провокатора или врага, но если нас...
      - Хорошо, - перебил его Берг, - это все для прессы, господин Ленц. Вы свободны.
      Через два часа после того как Берг закончил эту комедию, он получил сообщение: Кочев запросил политическое убежище в Южно-Африканской Республике. В пространной статье, опубликованной в Иоганнесбурге, он писал: <Моя мать поймет меня и простит. Мои друзья, которые ведут в Софии, Праге, Будапеште, Белграде и Москве неравный, но благородный бой с тиранией, простят меня и поймут. Я знал, что КГБ повсюду имеет свою агентуру и они легко могли похитить меня из Западного Берлина, - именно поэтому я запросил убежища здесь, в ЮАР. Я не буду вести никакой борьбы против режима. Пока что я буду отдыхать и думать, как мне найти самого себя в свободном мире. О том, к какому решению я приду, я сообщу через печать>.
      СХВАТКА
      _____________________________________________________________________
      1
      Кройцман прибыл в Гамбург поздним вечером. Сразу же с вокзала он поехал в дом к адвокату Енеке, который обычно по пятницам собирал у себя близких друзей на <сеансы продления молодости>. Приезжали выпускники Боннского университета: <студенты> располагались в баре, а жены студентов, одна из которых, фрау Никельбаум, уже успела стать бабушкой в свои сорок лет, болтали наверху, в холле, где им были приготовлены кофе и мороженое.
      Кройцман приехал к своему университетскому приятелю именно сегодня отнюдь не потому, что тот приглашал его к себе уже два года кряду.
      - Зазнался, бурш, - говорил Енеке своим низким рокочущим басом по телефону, - это поразительно, как меняются люди, став членами кабинета министров! Кройцман, я презираю тебя! Более того, я тебя ненавижу! Если ты не приедешь ко мне на уик-энд, я обвиню тебя через прессу в высокомерии и зазнайстве!
      - Хорошо, - ответил Кройцман, - я буду у тебя вечером. Краузе сегодня у тебя?
      - Конечно! Даже если он засидится в газете, попозже он обязательно придет. Он тебе нужен?
      - Нет. Мне нужны просто друзья, потому что я здорово устал со здешними стариками. А Блюменталь?
      - Этот черт громит нас каждый вечер за то, что мы пассивны в борьбе с большевизмом и Тадденом. Конечно, придет. Жду. Имей в виду, я предупрежу Лорхен, и если ты не придешь...
      - Не пугай меня, бурш. Я и так запуган до смерти.
      Выпив с однокашниками грушевой водки, рассказав десяток историй о глупости боннской администрации - чем выше рангом руководитель, тем он более беспощаден в оценке ситуации и лидеров, - Кройцман поднялся наверх, поздравил фрау Никельбаум с рождением внука, поболтал с Лорхен и посетовал на занятость Гретты в институте косметики, где она проводит дни и ночи в своей лаборатории. <Хотя, быть может, это и верно, дети ценят работающих матерей... Не то чтобы работающих, а, скорее, отсутствующих в доме - кто спорит, что работа дома самая изнурительная! У тебя есть прислуга?> - <Бог мой, о чем ты говоришь?! Это невозможно. Я была вынуждена сама научиться водить машину - у Енеке идиосинкразия, а шофер просит пятьсот марок в месяц, это ведь невозможно! Раз в неделю ко мне приходит жена консьержа, а все остальное приходится вести самой - и сдачу белья, и прием покупок из бакалеи, и заказ па мойку окон, и вызов реставратора мебели - все сама!> <А дети?> - <Остальное время - дети... Енеке со своим басом и идиосинкразией; приемы, бакалейщики, которые дерутся у моих дверей за право продавать телятину, и дети>. - <Мне очень тебя жаль, Лорхен>.
      Потом Кройцман спустился вниз и, взяв кружку с пивом, подошел к Георгу Краузе, только что приехавшему из своей газеты.
      - Георг, у меня к тебе дело...
      - Я примерно догадываюсь, о чем ты говоришь...
      - Шпрингер уже просил тебя вмешаться?
      - У меня есть своя точка зрения на события.
      - И ты ее никак не увязываешь с мнением шефа?
      - Зачем? У нас есть курс - Германия, ее интересы, этому курсу я следую, а уж детали - это моя прерогатива. Разве ты находишься в ином положении, сидя в министерском кресле?