А я-то хотел спасать их, мерзавцев!
      После того как мы освободили город Ковель, я был назначен командиром отдельной Башкирской бригады. До 19 августа 1919 года эта бригада входила в состав колчаковской армии и находилась в селе Туркмен, в районе Верхнеуральска. Потом революционно настроенные солдаты и офицеры, сговорившись между собой, арестовали контрреволюционных офицеров и под командой Мусы Муртазина перешли на сторону Красной Армии. В бригаде было два полка - 850 сабель, 2 орудия, 16 станковых пулеметов. В скором времени башкиры сумели зарекомендовать себя стойкими борцами за Советскую власть. В боях против колчаковцев бригада имела большой успех, захватила 11 орудий, 28 станковых пулеметов и большой обоз.
      1-й Башкирский кавалерийский полк также был сформирован колчаковцами. Он перешел на сторону Красной Армии в начале 1919 года, уничтожив офицеров, не желавших служить народу. Позднее полк был переброшен в район Петрограда, где отважно сражался против Юденича и получил Почетное Красное знамя от рабочих Петрограда.
      Отдельная Башкирская кавалерийская бригада двухполкового состава в апреле 1920 года была переброшена с Восточного фронта в район Киева; в тот же район из Петрограда 15 мая был переброшен 1-й Башкирский кавполк, влившийся в бригаду третьим полком.
      28 мая бригада ликвидировала крупную банду севернее Киева и за ее счет значительно пополнилась конским составом; 1 июня форсировала Днепр, овладела местечком Горностайполь и рядом деревень; потом совместно с 7-й стрелковой дивизией, вступив в подчинение к ее исключительно смелому и способному комдиву Голикову, успешно наступала, форсируя реки Случь, Горынь, Стоход, а 15 августа овладела городом Устилуг на реке Западный Буг. В это время я и вступил в командование бригадой.
      20 августа в бригаду из Башкирии прибыла делегация от Военно-революционного комитета и политуправления башкирских войск, привезшая подарки: 200 пудов пшеничной муки, 20 пудов табаку, 3 пуда меду, 5 пудов мыла, 25 штук карманных часов, 10 стопок бумаги, 400 конвертов, - 4 дюжины карандашей и 500 конских арканов. Все это было распределено среди красноармейцев - в первую очередь давали отличившимся в боях. Теперь такие подарки покажутся несколько странными, но в то время, когда армия нуждалась даже в мыле, бумаге, конвертах и многом другом, получить подобный подарок было не только приятно, но и очень полезно, все эти предметы высоко ценились на фронте.
      Перед строем полков было прочитано обращение правительства Башкирской Советской республики:
      "Дорогие товарищи!
      Мы узнали о вашей героической деятельности против польских белогвардейских банд. Этим вы доказали свою преданность делу рабочего класса, коммунизму, и мы шлем вам горячий привет и посылаем подарки, собранные вашими братьями-башкирами. Посылая эти подарки, мы хотели засвидетельствовать солидарность между тылом и фронтом. Им должны бить уверены, защищая с оружием в руках интересы рабочего класса Советской России и Башкирии, что трудящиеся с сохой и молотом не забывают о вас и в любую минуту по требованию Советского правительства придут вам на помощь всем необходимым.
      Да здравствуют красные кавалеристы Башкирии! Да здравствует единение тыла с фронтом! Да здравствует Башкирская Советская республика Российской Федерации!"
      Бригада, оставив свои тылы в городе Устилуг, овладела Грубешовом, вышла западнее города Холм, подорвала три мостика на железной дороге Холм - Люблин и получила запоздалый приказ - отойти в район Грубешова.
      Время клонилось уже к вечеру, люди и лошади приустали, но нужно было пройти еще тридцать километров до ночевки, так как мы далеко оторвались от наших войск.
      После незначительных стычек с пехотой противника мы прибыли за час до полуночи в одно местечко, где решили остаться на ночь. От каждого полка выставили в охранение по эскадрону: все части и штабы расположились в местечке.
      Около часа ночи я лег отдохнуть. Сквозь сон слышал, как кто-то спрашивал комбрига и что-то говорил о поляках, но усталость была так велика, что я не мог превозмочь сон. Не знаю, сколько я проспал, но, проснувшись, вспомнил, будто кто-то спрашивал меня. Вскочил - была полная тишина. Все спали мертвым сном. Разбудив дежурного, я узнал, что один башкир прибыл из соседний дивизии с донесением, что охранение выставлено, противника нет, но, когда он подъезжал к нашему местечку и был около кладбища, его оттуда окликнули по-польски. Долго мы искали кавалериста, привезшего донесение, и наконец нашли его среди спящих в сенях. С трудом разбуженный, он подтвердил то, что доложил дежурный.
      Кладбище, о котором шла речь, было на юго-восточной окраине местечка, в направлении нашего отхода. Засада здесь грозила нам большой опасностью.
      Было 4 часа утра. Связных мы послали в охраняющие эскадроны с приказанием: на рассвете сниматься и, нe заходя в местечко, собираться в деревне, которая была в восьми километрах юго-восточнее его. Все отдыхающие части без шума были подняты по тревоге и построены на площади к пяти часам утра, но приказано им было выходить из местечка не на юго-восток, куда лежал наш путь, а на северо-восток.
      Было еще темно. Не успела голова колонны выйти из местечка, как два пулемета противника начали обстрел его с той стороны, куда мы держали путь, и два пулемета - с северо-запада. Но пули летели поверх домов.
      Головному эскадрону было приказано немедленно и самым решительным образом атаковать пулеметы противника, которые находились на нашем пути. Эскадрон с обнаженными клинками перешел на рысь, и вскоре раздались крики "ура", а через десять минут я получил доклад, что захвачены два пулемета и двенадцать пленных во главе с офицером.
      От перепуганного молодого офицера узнали, что задачей его и соседних двух пулеметов было разбудить нас, вызвать панику и заставить выходить в юго-восточном направлении, где нас ожидали основные силы пехоты противника, включая и подразделения, засевшие на кладбище. Что мы можем выйти на северо-восток - этого они никак не ожидали.
      Пройдя два километра, мы достигли леса и пошли по его опушке в юго-восточном направлении. Оттуда мы увидели на дороге многочисленную пехоту противника, которая ожидала нашего выхода из местечка. Заметив наше движение с другой стороны, белополяки открыли огонь из большого количества пулеметов, но к ведению огня в этом направлении они не готовились и, стреляя с предельной дальности, не причинили нам вреда.
      Так, не потеряв ни одного человека, мы благополучно вышли из этого серьезного положения. Трудно сказать, как бы все это обернулось для нас, если бы я проснулся часом позже...
      Мы продолжали отступать, и противник вторично вышел на пути нашего отхода. Он занял рокадную дорогу в нашем тылу, но, боясь атаки нашей конницы, не распределил свои силы вдоль дороги сплошной цепью, а расположил их батальонными группами, одна от другой на расстоянии более километра, простреливая незанятые промежутки пулеметным огнем.
      Мы считали нецелесообразным прорываться в каком-либо из простреливаемых промежутков, а решили атаковать один из батальонов, чтобы таким образом увеличить в два раза брешь для прохода. Конницу я построил в три эшелона (полк за полком). Предварительно перед атакой первого эшелона мы обстреляли батальон противника из всех станковых пулеметов бригады.
      Я был впереди первого эшелона. Когда мы бросились в атаку и первый эшелон оказался уже за боевыми порядками противника, мой жеребец упал. Сняв офицерское трофейное седло со своими пожитками, я взглянул в последний раз на своего боевого друга и, согнувшись под тяжестью ноши, пошел вслед за скачущими мимо меня конниками. Поскольку комбриг по одежде ничем по отличался от красноармейце", меня никто не замечал. Вот пронесся и последний эшелон. Оправившиеся от растерянности вражеские солдаты начали обстреливать уходивших кавалеристов. Пули летели и в мою сторону. Тогда мне стало не до седла бросив его, я побежал за скачущими кавалеристами.
      На моем пути попалась пасшаяся крестьянская лошадь. Я вскочил на нее и без седла и уздечки, понукая ее шпорами, поехал к кустарнику. Лошадь оказалась малоподвижной, неуправляемой и упорно двигалась шагом. Очутившись в кустарнике, через который проскакали наши конники, я был неприятно поражен: он весь был забит польским обозом. Поляков было очень много, По у них, по видимому, еще не прошел шок от страха перед массой наших всадников. Притом же они, вероятно, не догадались, что я - последний... Перепуганными глазами смотрели они на меня, а я - на них. Хотя я пробирался между ними, проезжая в двух-трех шагах то от одного, то от другого, никто не проявлял никаких агрессивных намерений. Я благополучно выбрался из кустарника, а выйдя из него, бросил свою ленивую лошадь и пошел пешком гораздо быстрее.
      Километра через три догнал своих. Командиры встретили меня с большим удивлением и смущением. Оправдывались они тем, что не заметили, как подо мной была убита лошадь. Старших командиров я пожурил, но не за себя, а за то, что они не захватили по пути польский обоз.
      На короткое время фронт стабилизировался. Наши войска удерживали плацдарм за рекой Западный Буг, в двадцати километрах западнее города Устилуг. Два полка нашей бригады занимали оборону, а третий находился в резерве. Правее нас оборонялась пехота.
      Получили приказ - с утра следующего дня перейти в наступление, овладеть населенными пунктами в двадцати пяти километрах от нас. В этот день мы продвинулись на восемь километров, но получили уведомление, что пехота еще не готова к наступлению и оно переносится на утро следующего дня. Не желая оставаться в положении, когда оба фланга открыты, мы на ночь вернулись на исходную позицию.
      На следующий день наступали в том же боевом порядке.
      Через тридцать минут после того, как скрылись последние эскадроны двух полков, выехала и мы с комиссаром Кузьминским. С нами был комендантский взвод из восемнадцати всадников. Поднялись на довольно крутой берег Западного Буга и направились на северо-запад, чтобы пересечь путь третьему полку и с ним следовать за ушедшими ранее двумя полками. Навстречу нам показались десятка три всадников, шедших на нас слева. Шли они разомкнутым строем, рысью, а увидя нас, перешли на шаг. Нас удивило появление всадников, идущих на восток в боевом порядке. Всмотревшись, узнали в них белополяков, посчитали их за разведку, проникшую к нам в тыл, и решили ее атаковать; хотя нас было меньше, но ведь противник-то в нашем тылу! Я скомандовал; "Взвод, строй фронт, шашки вон, за мной в атаку марш, марш!"
      Вражеские всадники остановились. Когда же мы были от них в двухстах метрах, то увидели, что вслед за ними из балки выходит колонна, насчитывающая еще до двухсот сабель. Тогда я скомандовал: "Налево, кругом!" - и мы стали отходить на галопе в село, из которого вышли. За нами погнались.
      Я решил доскакать до середины села и оттуда дорогой, идущей на север, пробиться в ту деревню, где находился третий полк, чтобы с его помощью ликвидировать эту неприятность в нашем тылу. Дорога проходила по узкой промоине с крутыми берегами. Нас преследовало человек семьдесят. И вот, к нашей радости, мы увидели полсотни всадников, идущих нам навстречу шагом. Я подумал: вероятно, в полку уже все стало известно и это его передовое подразделение идет нам на выручку. Но идущие нам навстречу конные, видя нас и скачущих за нами белополяков, посчитали, очевидно, всех за своих противников и испугались; назад они повернуть не могли и старались дать нам дорогу. Пытаясь свернуть с нее, они лезли на крутые берега узкого оврага, некоторые даже падали с лошадей. А в тот момент, когда мы уже проскакивали мимо, я узнал в них не своих башкир, а растерявшихся вражеских кавалеристов.
      Мы оказались в поле. Комендантский взвод с комиссаром Кузьминским направился на восток, в сторону Устилуга, а я с ординарцем - в ту деревню, где находился третий полк бригады. Большинство поляков преследовало комиссара, а человек пятнадцать - меня. После продолжительной скачки наши кони уменьшили ход, и я с особенным удовольствием увидел выходящий из деревни полк и выкаченные пулеметы. Однако они стали обстреливать перед собой все - и поляков, и меня. Только когда поляки отстали, а я продолжал скакать к деревне, стрельба прекратилась. Велико было смущение командира полка, когда он узнал своего комбрига!
      Поле было быстро очищено теми из наших кавалеристов, у которых были лошади получше, но в это время из села вышла навстречу колонна противника, и наши вырвавшиеся вперед кавалеристы начали отходить. Стоя на бугре, я видел всю эту картину. По данному мной сигналу все наши стали собираться ко мне и строиться в одну шеренгу, лицом к противнику, всего нас оказалось около двухсот пятидесяти всадников. Старший польский офицер тоже собрал к себе своих, и у него оказалось примерно такое же количество конников, построенных в одну шеренгу. Я и польский офицер находились впереди своих всадников, нас разделяло расстояние в два-три десятка шагов, а шеренгу от шеренги - в полсотни шагов. В тишине были слышны только команды, моя и польского офицера: "Вперед, в атаку", да еще позвякивание стремян и обнаженных клинков при движении разгоряченных коней. Но ни та, ни другая шеренга не решалась броситься в атаку первой. Я не исключал возможности, что польскому офицеру удастся воздействовать на своих раньше, чем мне, и начать атаку, и я хорошо понимал: кто бросится первым, у того полная победа, а кто опоздает, тот будет бит...
      Мы оба повторяли свои команды уже охрипшими голосами, а шеренги не двигались. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но я вдруг поступил очень странно - поднял клинок кверху и вложил его в ножны, не спуская глаз с польского офицера.
      На его лице полнилась довольная улыбка: вероятно, он посчитал, что имеет дело с бывшим царским офицером, антисоветски настроенным, и думал, что я подготовляюсь к сдаче в плен. Я же дал шпоры коню и выхватил револьвер. Помню, выстрелил три раза. Офицер быстро повернул свою лошадь на задних ногах и стал удирать от меня. Его примеру хотели последовать и остальные поляки. Но если этот маневр удался офицеру и фланговым, то стоящим в сомкнутом строю всадникам повернуться было невозможно. На них бросилась наша шеренга. Противник, всецело занятый тем, чтобы повернуть лошадей, почти не оказывал сопротивления и оставил на месте схватки около двухсот человек пленными, в том числе двух офицеров. Таков был результат трех револьверных выстрелов: они решили схватку в нашу пользу.
      В гражданскую войну действия кавалерии, подобные здесь описанным, были нередки; они случались и во время больших массированных наступлений Первой Конной армии или Червонного казачества. Теперь такого рода стычки всадников кажутся седой стариной...
      Память невольно отбирает из прошлого то, что так или иначе отозвалось в последующем. Два случая, две мои ошибки я вспоминал через много лет, когда сам очутился в положении человека, считающего себя жертвой чужой ошибки.
      В штабе бригады командиром разведки был Виноградов. С первого взгляда он мне не понравился: рыжие волосы, одни нога короче другой. Он окончил Гатчинское военное училище еще при царе, был грамотным и умным человеком. Обязанности свои он выполнял добросовестно, но я почему-то относился к нему с недоверием.
      Как-то при отступлении я с пятью всадниками уходил из села последним; за мной в четырех километрах следовал лишь разъезд. На дороге за селом я увидел прихрамывающего человека, идущего о чемоданом в руке. Я узнал Виноградова. У меня мелькнула мысль; "Хочет попасть в плен к полякам! Только не рассчитал не знал, что я остался позади него.." Меня взяло такое зло, что даже выругать eго или плюнуть в его сторону не хотелось, и я подумал. "Пусть остается, одной сволочью будет меньше!" Проезжая мимо, я не сказал ему ни слова, хотя и обратил внимание на его смущенный вид.
      На следующей ночевке я вдруг увидел Виноградова. Выяснилось, что он проспал в хате, где остановился, а проснувшись, узнал, что все уже ушли, и заторопился догонять. Мне было стыдно встречаться с ним: ведь я проехал мимо него молча, не захватил даже его чемодан, нести который ему, хромому, было очень трудно, а главное - заподозрил его в таких подлых намерениях... Этот мой поступок долго не давал мне покоя.
      Задумался я и над тем, что иногда первое обманчивое впечатление может засесть надолго, даже после того как ты понял свою ошибку. Работая с Виноградовым вплоть до 1923 года, я видел его старание и добросовестную службу. Но вот он уехал в отпуск и Башкирскую республику, а по возвращении в ту же ночь был арестован и увезен в Житомир. Там, обвиненный и шпионаже, он отсидел в камере пять месяцев. Особый отдел сообщил мне, что Виноградов во время отпуска каждый раз бывает в Польше и, очевидно, работает на Пилсудского.
      У меня вновь шевельнулась мысль, что вот ведь первое впечатление было верным.
      А еще через месяц, вернувшись в полк, товарищ Виноградов доложил мне, что был арестован по ошибке, и рассказал следующую историю. Когда он возвращался из отпуска, вместе с ним в купе ехал какой-то человек, с которым он в дороге познакомился и играл в шахматы. Этот новый знакомый очень заинтересовался Виноградовым, расспрашивал его о том о сем. Виноградов сказал между прочим, что полк стоит в Староконстантинове. Этот новый знакомый оказался работником ЧК, а житомирский ЧК давно разыскивала Виноградова с таким же именем и отчеством... И вот, просидев пять месяцев, Виноградов был вызван к следователю. Войдя в комнату, он увидел там кроме следователя какого-то гражданина, который, пристально посмотрев на него, сказал: "Нет, это не он, того я знаю хорошо". Через трое суток Виноградова выпустили, извиняясь за допущенную ошибку.
      А вот другой случай, и совсем как будто иной, но чем-то близкий к рассказанному.
      В 1920 году, во время одного большого привала в лесу, мне доложили, что поймали шпиона. Когда от него потребовали объяснений, почему он находится в этом лесу, молодой человек сказал, что искал пропавшую корову, что он крестьянин села, которое находилось от нас в трех километрах. На мой вопрос, сколько лет живет он в этом селе, он ответил: всю жизнь. Но когда я ему предложил назвать окружающие села, он не смог назвать ни одного. Желая его припугнуть, я сказал бойцу: "Расстрелять!" Тут же меня отвлекли другим делом.
      Через несколько минут я вспомнил о задержанном. Зная дисциплинированность башкир, я вдруг испугался, как бы они действительно его не расстреляли, и приказал его вернуть. Но в это время я услыхал выстрелы и мне доложили, что "шпион расстрелян".
      На девяносто девять процентов я был уверен, что он действительно шпион. Но, несмотря на то что за годы войны приходилось своей рукой убивать, колоть, рубить, эта нехватка одного процента для полной уверенности заставила меня сильно пожалеть о моем неосмотрительном приказании.
      Я вспоминал о нем с тем же чувством и восемнадцатью годами позднее.
      В начале октября конница противника прорвалась через прерывчатый фронт пехоты севернее нас, на шоссе Житомир - Новоград-Волынский, и пошла по нашим тылам. Башкирской бригаде было приказано сняться с участка обороны, догнать и разгромить конницу противника.
      На путь ее следования мы вышли на следующий день. Нас разделяло сорок километров. Но расстояние это с каждым днем сокращалось. Хотя у противника лошади были крупные, настоящие кавалерийские, наши небольшого роста, но выносливые уральские кони легко нагоняли их. Мы уже начали захватывать отдельных отставших поляков и повозки из обоза противника.
      Первый бой с прикрытием противника, к тому же удачный, мы имели десятью километрами южнее города Коростень. Стремительность нашего наступления способствовала тому, что белополяки поспешно отступили, не успев причинить вреда городу и железнодорожному узлу,
      Нашей бригаде пришлось участвовать и в последних боях с белополяками.
      Нам стало известно, что с 24 часов 18 октября 1920 года начнется перемирие и границей будет зафиксирована фактическая линия, занимаемая нашими войсками и войсками противника. 17 октября мы наметили себе план действий на следующий день, чтобы захватить как можно больше территории. Мы продвинулись левым флангом бригады на 35 километров, до города Староконстантинов; но на правом фланге в наступление перешли поляки и немного оттеснили нас. Лишь к вечеру положение было восстановлено, мы взяли при этом около двухсот пятидесяти пленных и трофеи.
      После перемирия, выполняя приказ, я отправился в местечко Любар к польскому генералу для установления линии, занимаемой обеими сторонами. При мне были два эскадронных политрука в качестве ординарцев и трубач с белым флагом. У линии обороны меня встретил польский офицер и проводил на квартиру генерала.
      Оставив сопровождающих у ворот, я вошел в небольшой одноэтажный дом. Сначала поздоровался за руку с седовласым генералом, а потом с его двумя денщиками, возившимися с большими генеральскими чемоданами. При этом генерал сделал мне замечание, сказав: "Здесь не место агитировать за Советскую власть".
      Когда начали устанавливать линию, занимаемую войсками, генерал упорно настаивал на том, что одна польская часть находится в восьми километрах восточнее местечка Любар. "Да, она была там вчера, - сказал я, но теперь личный состав этой части в качестве пленных находится уже в пятидесяти километрах отсюда и шагает в Киев".
      Генерал спросил: "А сколько вами захвачено пленных?" Я не задумываясь ответил: "Более пятисот человек да много убитых". Генерал стал что-то подсчитывать, а я в это время ругал себя за то, что, называя число пленных, зачем-то преувеличил его. Но, немного еще поспорив, генерал согласился. Моя и его карты с обозначением линии фронта были нами подписаны, и я вернулся к своим.
      На другой день, рано утром, прибежал ко мне запыхавшийся старшина комендантского взвода и взволнованно доложил: "Товарищ комбриг, в нашем селе поляки". На вопрос, сколько их, он ответил: "Два вооруженных". Я приказал привести их ко мне. Поляки рассказали, что их часть трое суток находится в лесу, неподалеку от нашего села; офицер прислал их узнать, не началось ли перемирие.
      Один из полков бригады был поднят по тревоге, с ним я направился в лес. Поляков было много. Оружие свое они составили в козлы, одни ходили группами, другие завтракали, а третьи грелись у костра. Я приказал старшему офицеру сложить оружие на повозки, построиться и следовать с нами. В селе, проходя мимо меня, офицер скомандовал "Смирно", солдаты прошли рядами, как на параде, повернув голову в мою сторону, а потом на ходу, к великому нашему удивлению, довольно стройно спели "Интернационал". По-видимому, это были те, кого мысленно подсчитывал польский генерал. А я, выходит, не ошибся, наобум назвав завышенную цифру.
      Польские солдаты и офицеры, захваченные нами после перемирия, через месяц вернулись к себе на родину.
      После окончания войны с поляками наша бригада была переведена южнее для борьбы с петлюровцами. В районе города Литин мы обороняли полосу в двадцать километров. Штаб бригады с двумя эскадронами 1-го кавалерийского полка располагался в Селище, которое от восточной окраины Литина отделялось лишь рекой.
      На рассвете мне позвонил командир эскадрона из села Кулыга, в шести километрах западнее Литина: "Атакован большими силами конницы, отхожу на Литин". На этом разговор оборвался.
      Командиру 1-го кавалерийского полка я приказал поднять по тревоге два резервных эскадрона и привести их к мосту. Попытался связаться с командиром эскадрона в селе Багриновцы, севернее Кулыга, но телефон там не работал. Позвонил в охранение, стоявшее южнее Кулыги; командир взвода доложил: "У меня все спокойно, но севернее от нас слышна сильная беспорядочная стрельба, свой взвод собрал и держу около себя". Я ознакомил его с обстановкой и приказал усилить бдительность, зорко следить за противником и немедленно докладывать о его действиях.
      Пытался снова связаться с Багриновцами - безрезультатно. В это время раздался звонок. "Товарищ командир, - слышу в трубке, - мы ведем бой в селе Кулыга, имеем пленных, дайте нам скорее помощь". "Кто говорит?" Ответили не сразу, после заминки. Слышно было, как говоривший со мной повторял кому-то мой вопрос. Наконец он ответил: "Говорит красноармеец от имени командира эскадрона".
      У меня возникло подозрение, и я сказал: "Назовите фамилии командиров эскадрона и полка". "Вот черт!" - сказали на другом конце провода. Потом послышался смех, и трубку положили. Стало понятно, что наши, уходя, не успели снять телефон и его хотел использовать противник.
      Донес о положении в Винницу, командиру 24-й стрелковой дивизии Муретову. Вместе с командиром полка во главе двух эскадронов рысью вышли за город и здесь встретили эскадрон, отступавший из Кулыги. Командир эскадрона на ходу доложил: противник в полуверсте от него. Взобравшись на высокий берег, я увидел противника - десять полнокровных петлюровских эскадронов.
      Против такой силы нам не выстоять. Решили оставить город. Нам оставалось одно: драться за выигрыш времени, чтобы дать возможность изготовиться Винницкому гарнизону. Я решил поделить свои силы на два эшелона, драться в пешем строю, занимая выгодные рубежи на шоссе, перекатываясь одним эшелоном через другой.
      Ближайшие бугры были заняты двумя эскадронами, а бугры в трех километрах за ними - одним эскадроном. Противник, подойдя на дистанцию нашего огня, был вынужден тоже спешиться. Когда петлюровцы, сблизились с нами, начинали обходить один из флангов, два наших эскадрона садились на коней и отходили за третий. Противник тоже садился на коней, но наталкивался на огонь нашего прикрывающего эскадрона, нес потери и снова спешивался.
      Были случаи, когда мы не успевали спешиваться и, преследуемые противником, отходили рысью и даже галопом; тогда группа противника на лучших конях догоняла нас и нам приходилось туго.
      У меня конь был хороший, да и рубил я уверенно, а потому почти всегда отходил последним, прикрывая отстающих, и с болью в сердце обгонял последнего лишь в том случае, когда ко мне подскакивала целая группа врагов.
      Однажды, отскочив от преследователей, я вложил клинок в ножны, взял в руку револьвер и снова оказался последним. Передняя группа петлюровцев, состоявшая из офицеров на лучших конях, вероятно догадываясь, что я какой-то командир, и полагая, что мой конь уже выдохся, направилась ко мне. Их было пять человек. У троих на плечах красовались красные башлыки с золотой обшивкой. Как только они приблизились, я сделал пять выстрелов. Трое упали с лошадей, а их облегченные кони продолжали скакать и присоединились к нам. На двух были офицерские седла, и в одном из кобурчат седла мы нашли дневник офицера. Из него узнали ценные сведения о всей кавалерийской бригаде. После этого случая вражеские всадники опасались так близко подходить к нам.
      Позднее я увидел, что непосредственно за нами шагах в двухстах скачут всего человек восемьдесят петлюровцев, остальные - на расстоянии двух с половиной километров. Я обогнал своих отходящих конников и повернул их в сторону противника. Когда расстояние между нами и петлюровцами сократилось до сотни шагов, мы бросились в атаку и гнали их более километра. Лишь оказавшись недалеко от основных вражеских сил, мы повернули обратно.
      На линии Дашковицы и Лукашевка мы задержали противника на три часа, потом были вынуждены отойти к селу Зарванцы, где к нам присоединились один эскадрон и батальон стрелков. С этого рубежа мы перешли в контрнаступление и на другой день восстановили положение.
      По показаниям пленных, выяснилось, что мы имели дело, собственно, не с петлюровцами, а с белогвардейской кавалерийской бригадой Яковлева численностью 1200 всадников. По некоторым данным, эта бригада стремилась прорваться на юг Украины и присоединиться к дерущимся там войскам Врангеля.
      Вскоре мы перешли в общее наступление против петлюровцев, овладели городком Летичев, местечками Меджибож, Черный Остров, городом Проскуров, селом Клинины и вышли к государственной границе.
      Особо упорное сопротивление противник оказал при обороне села Лезнево (три километра северо-восточнее Проскурова), под Черным Островом и Клининами. Лезнево было взято нами ночью обходным маневром с севера, там было убито много петлюровцев и мы захватили пленных.
      В районе Проскурова наша бригада была подчинена прославленному в боях, способнейшему из кавалерийских начальников В. М. Примакову, который командовал 1-м конным корпусом.
      Село Клинины мы хотели захватить, как другие населенные пункты, - с ходу, в конном строю, но противник встретил нас сильным огнем. Вдобавок перед селом с восточной стороны была заболоченная долина, а с севера протекал гнилой ручей. Тогда мы атаковали село в пешем строю, с обходом его с севера. На этот раз село захватили. В наши руки попали штаб дивизии, до шестисот пленных, шесть орудий, машины и другие трофеи. Остатки петлюровцев мы преследовали до границы. Город Волочиск был освобожден 8-й кавалерийской дивизией Червонного казачества, входившей тоже в 1-й конный корпус.
      Так было покончено с легальными силами петлюровской банды.
      За последний бой Примаков подарил мне кинжал в серебряных ножнах.
      За бои с белополяками я был награжден орденом Красного Знамени.
      После ликвидации петлюровщины наша бригада вышла из подчинения Червонному казачеству и была переброшена сначала в район города Попонное, а затем в Тульчин. Я был назначен начальником операции по уничтожению банд в трех уездах - Тульчинском, Брацлавском и Гайсинском. Штаб бригады находился сначала в Тульчине, а потом в районе города Немиров Винницкой области, в селе Рачки.
      Полки и эскадроны были разбросаны на громадной площади. За два месяца боев бандиты перехватили двенадцать бойцов, ехавших с донесениями; у всех у них были отрезаны половые органы, и люди погибли от потери крови. Как-то рано утром, выходя из своего домика, я нашел записку, подсунутую под входную дверь; какой-то доброжелатель предупреждал меня, что в село вернулись семь бандитов, которые хвалились в тесном кругу, что в темноте поймают меня и сделают то, что с красноармейцами. В записке были названы фамилии бандитов и хата, в которой они все ночуют. Сообщалось и о том, что сегодня они намерены прийти в волость на собрание.